Глава 10. Город-ловушка
Первая рота батальона Шаламова выбралась из месива грязи, ломаных бревен и выползла наверх. Следом шла батарея самоходных установок Чистякова. За ними следовала вторая рота, состоящая из семи танков.
Утренний туман еще не рассеялся, но уже отчетливо виднелись каменные дома, узкие улочки. Там поднимались столбы дыма, что-то горело, но стояла тишина. Не было слышно выстрелов, урчания моторов, людских голосов.
Мертвый город выплывал из тумана. В небо вонзалась островерхая крыша кирхи. Виднелись башни какого-то строения, похожего на замок. И стояла та зловещая тишина, которая на войне бьет по ушам не слабее орудийных залпов. Колонна остановилась у въезда в городок. В другом месте капитан Шаламов, не задумываясь, рванул бы вперед, но исчезновение танковой роты и давящая тишина заставили его действовать осторожнее.
– Чистяков, – связался он по рации с батареей самоходок. – Будь готов открыть огонь. Двигаться придется через городок.
– Мы готовы, – коротко отозвался Саня.
Посланная разведка уже определила, что с флангов городок не обойдешь. Слева тянулась та же болотистая низина с размочаленной, практически непроезжей дорогой. Справа, возле поросших мхом остатков крепостной стены, находился обрыв и речка, густо поросшие березняком и кустарником.
Судя по всему, когда-то это была крепость или хорошо укрепленный замок какого-то польского шляхтича. Со временем крепость разрушилась, на ее месте стояли кирпичные и каменные дома с узкими окнами. Уцелела покрытая мхом сторожевая башня на въезде.
Вторую роту Шаламов послал через низину, чтобы попытаться обойти город с левого фланга. Моторы «тридцатьчетверок» ревели в полную силу, преодолевая колдобины, болотную жижу, наматывая на гусеницы пучки водорослей.
– Двигаем помалу, – дал команду капитан, всматриваясь в ближние дома.
Навстречу его «тридцатьчетверке» бежали разведчики. Старший из них торопливо докладывал:
– Танки там сгоревшие… Еще дымят. И десант пострелянный.
– Немцев не видно?
– Попрятались гады.
Ничего нового Шаламов для себя не услышал. Он с самого начала был уверен, что танковая рота и десантники остались на узких улочках города-крепости. Не наступить бы еще раз на те же грабли!
Сторожевая башня оказалась пустая. Центральная улица раздваивалась. В левую, более узкую улочку, Шаламов направил три танка, которые поддерживала самоходка лейтенанта Кузнецова. Сам, вместе с семью танками и двумя самоходными установками Чистякова и Рогожкина, осторожно двинулся между высокими домами.
Со стороны это выглядело так. Впереди, прижимаясь к стенам домов, медленно шагала пешая разведка и десантный взвод. За ними, также по обочинам, шли два танка. Третья машина, Т-34-85 капитана Шаламова, неторопливо, но уверенно продвигалась посреди улицы по мостовой, выложенной из брусчатки. Эту тройку машин поддерживала самоходка Чистякова. За ними следовали остальные машины и две цепочки десантников.
Рискованное дело загонять бронетехнику в лабиринт городских улиц. Это испытал на себе фельдмаршал Паулюс, лишившись в Сталинграде большей части своих «панцеров». Позже огромных потерь будет стоить массовое применение танков и самоходок при штурме Берлина.
Ну а в новейшей истории, в девяностых годах, с легкостью угробит на улицах Грозного сотни танков и боевых машин, вместе с экипажами, вороватый министр обороны Павел Грачев по прозвищу Паша Мерседес.
Но это будет позже. А осенью сорок четвертого у нас еще накопилось мало опыта освобождения европейских городов, превращенных нацистами в крепости. Мы постигали эту науку собственной кровью. И я не имею права судить ошибки командиров бронетанковых полков и батальонов Красной Армии. Они сражались как умели и брали эти проклятые города-крепости, продвигаясь к победе.
Чистяков следил за продвижением машин через открытый люк своей самоходки. Он понимал, что подвергает себя лишней опасности и рискует получить пулю снайпера. Но ему важнее было видеть все, что происходит, и первым заметить врага.
Улица польского городка, затаившегося в недобром молчании, напоминала картину из книги Герберта Уэллса «Война миров». Люди бежали от пришельцев, оставив прямо на мостовой тележки с ручной кладью, предметы домашней утвари. В некоторых окнах торчали белые флаги, другие валялись на брусчатке.
– Поджидают, – прошептал заряжающий Вася Манихин. – Ты бы голову спрятал, товарищ комбат.
Сержант редко называл своего командира по званию или должности, чаще по имени – все же старые друзья. Сейчас Манихин явно нервничал, впрочем, как и остальные. Наводчик Федор Хлебников не отрывался от прицела, молчал механик Иван Крылов.
Вскоре они увидели сразу три тела наших погибших бойцов. Они лежали без оружия, а у лейтенанта-десантника были вывернуты карманы. «Тридцатьчетверки» Шаламова объезжали трупы, но не везде это было возможно.
Подальше, расстрелянные из окон и чердаков, десантники лежали разбросанной кучкой. Погибло целое отделение. Танки были вынуждены переезжать через них, расплющивая ноги, кровь из которых уже не шла.
Младший лейтенант Олег Пухов, шагавший рядом с самоходкой Чистякова, узнал в одном из погибших земляка сержанта. Бойцы его взвода тревожно вертели головами, держа пальцы на спусковых крючках автоматов. Хотелось выстрелить, дать длинную очередь по темным окнам, чтобы расколоть эту хрупкую тишину. Но стрелять никто не решался, да и целей видно не было.
Зато увидели впереди две «тридцатьчетверки». Одна взорвалась и слабо дымила, тлела резина на колесах, влажное тряпье. Танкист, смятый и обгоревший, лежал ничком, разбросав руки.
Вторая машина казалась невредимой. Она стояла с плотно закрытыми люками, пушка была поднята под углом сорок градусов, продолжая ловить цель. Подъехав ближе, Чистяков увидел небольшое оплавленное отверстие в башне. Сработал «фаустпатрон», который мгновенной вспышкой выжег весь кислород внутри закрытой машины, убил экипаж. И произошло это настолько быстро, что не успел сдетонировать боезапас.
О том, что «тридцатьчетверка» мертвая, говорили закопченные смотровые отверстия. Металл вокруг них, опаленный тысячеградусной вспышкой, стал фиолетовым. Зеленая краска, которой недавно покрыли машину, местами выгорела и висела бурыми лохмотьями. Зрелище было тяжкое, особенно, если представить сожженные тела экипажа.
– Что с ними случилось? – тревожно спрашивал Манихин. – Машина целая, а как неживая.
– Кумулятивная струя. «Фаустпатрон»…
– Черт! Нам тоже может достаться.
Чистяков не ответил. Он чувствовал, тишина вот-вот взорвется. Но прежде Саня увидел третий подбитый танк и определил по номеру, что это «тридцатьчетверка» комбата Болотова. Возле сковырнувшейся башни лежали два смятых, обгорелых тела. Был ли среди них Антон Герасимович Болотов, разглядеть не успел.
Тишину разрезали автоматные очереди десантников. Они стреляли по окнам, звенели стекла. В ответ ударил пулемет, и пронеслась огненная струя «фаустпатрона», уткнувшаяся в один из головных танков. Вспышка, грохот, ответные выстрелы танковых пушек и пулеметные очереди.
– Федор, второй этаж, окно над подъездом. Видишь?
Ваня Крылов слегка довернул самоходку. Орудие грохнуло, пробив дыру в толстой метровой стене. Снаряд, взорвавшийся внутри, выбросил из развороченного окна груду кирпичей, смятое тело, обломки мебели, военное тряпье.
В «тридцатьчетверку» капитана Шаламова ударила безоткатная пушка и «фаустпатрон». Экипажем бывалый танкист управлял умело. Механик резко затормозил, уходя к стене дома. Заряд «фаустпатрона» врезался в брусчатку. Огненная стрела выбила сноп раскаленных камней в пяти шагах от «тридцатьчетверки». Снаряд безоткатной пушки, выпущенный из окна первого этажа, отрикошетил от брони. Шаламов, развернув башню, открыл огонь из 85-миллиметровки и обоих пулеметов.
– Федор, третье окно слева, – показывал цель Чистяков. – Там безоткатная пушка.
– Понял.
Фугасный снаряд разнес помещение, пушку с расчетом, обрушил потолок в квартире. Облако известковой пыли клубилось, мешая обзору. Молочную пелену прорезали искрящийся заряд «фаустпатрона» и пулеметная очередь. Танки и обе самоходки вели непрерывный огонь, двигаясь рывками, чтобы сбить прицел «фаустникам».
На головную «тридцатьчетверку» из верхних окон сбросили две противотанковые кумулятивные гранаты. Одна угодила в моторную часть, вспыхнул двигатель. Из люков выскакивали танкисты. Двое были убиты автоматными очередями, двое успели отбежать.
– Пухов, – высунулся из люка Чистяков. – Чего ты к нам, как к мамке, жмешься? Прочесывай с десантниками подъезды, кроши гадов.
Пули лязгнули по броне, заставив Саню захлопнуть люк. Самоходка двигалась вперед, посылая снаряды в окна, откуда велся огонь. Выстрелы «зверобоев» звучали реже, чем частые звонкие хлопки танковых пушек. Но попадания шестидюймовых снарядов проламывали стены, сметая перегородки и уничтожая засады, которыми был напичкан мрачный город-ловушка.
Семь танков второй роты батальона Шаламова с трудом продвигались сквозь месиво грязи, болотной жижи и заросли кустарника. Двигатель одной из машин заклинило от перегрева, и ее вытащили на бугор буксирными тросами.
Здесь встретили группу партизан. Человек десять, одетые в польские военные мундиры, гражданские бекеши и теплые куртки. На шапках и «рогатывках» (высоких скошенных фуражках) виднелись серебристые польские орлы, на рукавах красные повязки. У двоих на шапках были приколоты украинские трезубцы.
Старший лейтенант, командир танковой роты, настороженно оглядел вооруженных людей. Кто они? Если из Армии Людовой, то свои. Отряды Армии Крайовой нередко совершали нападения на советских бойцов, и хотя открытая война не велась, предписывалось быть при встрече осторожными. Старшему лейтенанту было двадцать три года, он не слишком разбирался в хитросплетении польской политики. Командир группы на довольно чистом русском языке объяснил, что они из отряда польских и украинских коммунистов.
– Союзники. Вместе бьем швабов, – заявил высокий светловолосый поляк с погонами подпоручика и автоматом ППШ на плече.
– А чего тогда здесь торчите? – недоверчиво спросил танкист. – В городе бой идет.
– Отряд тоже участвует в бою. Мы охраняем фланги. Да и вы пока не воюете.
Сказано было с добродушной улыбкой, но старший лейтенант не слишком доверял этим людям, вооруженным русскими и английскими автоматами, немецкими винтовками. Настораживали трезубцы на шапках украинцев. И все же, поколебавшись, ротный спросил:
– Здесь есть другая дорога?
– Да, да, – кивнули сразу несколько партизан, а поручик объяснил: – Возьмете правее, там снова низина, но танки пройдут. Затем накатанная колея, по ней доберетесь до окраины.
Подпоручик угостил танкистов сигаретами, сказал, что есть водка.
– Выпьем за боевую дружбу?
У поляка были голубые славянские глаза и открытая улыбка. Старший лейтенант, родом из деревни под Вологдой, где жили простые, чуждые хитростей люди, тоже улыбнулся в ответ.
– Перед боем пить нельзя, реакция притупляется. Подобьют фрицы…
– Так, так, – согласно кивал парень с трезубцем на бараньей шапке, а подпоручик еще шире расплывался в открытой улыбке.
– Мы будем неподалеку от вашего поврежденного танка. В случае чего, поможем, – сказал светловолосый польский офицер.
– Нельзя. Ближе двухсот метров не приближаться. Иначе наши откроют огонь. Инструкция…
Эти слова вырвались у старшего лейтенанта невольно. Предчувствовал он что-либо или нет? Наверное… В километре высился островерхий чужой городок, где погибла ночью усиленная танковая рота во главе с комбатом Болотовым, и сейчас снова шел бой.
Когда «тридцатьчетверки» повернули на указанную подпоручиком дорогу, поляк козырнул оставшемуся экипажу и повел свою группу в сторону леса.
– Инструкция, – бормотал западный украинец из Львова. – Нажретесь, москали, нашей земли. Думаете, умные?
А подпоручик, красивый белокурый парень, безмятежно продолжал улыбаться. Улыбка не сходила с его лица, когда взорвался направленный им по заминированной дороге первый танк. Затем рвануло снова. Хлопнули подряд несколько легких противопехоток, убивая, калеча десантников и спасавшиеся экипажи двух подорвавшихся «тридцатьчетверок».
– Может, сходим, добьем краснопузых? – предложил украинец в бараньей шапке.
– Не будем рисковать. Там еще много мин понатыкано.
Действительно, пока остатки роты выбирались с заминированного участка, потеряли еще один танк. Старший лейтенант приказал вынести раненых, оставил охрану и пересел на одну из оставшихся «тридцатьчетверок». Его собственная машина была взорвана и догорала. Ротный не был мастером говорить. Потрясая кулаком, он коротко пообещал:
– У нас остались всего три танка. Но воевать будем за всю роту. Не ждите пощады, сволочи!
Три машины шли на полном ходу, готовясь нанести удар с фланга, помочь сражавшемуся батальону, батарее Чистякова и десантникам.
В помутневших от злости глазах командира роты все еще стояли широкие улыбки белокурого поляка и бандеровца в бараньей шапке. Его обманули, и он поддался на обман. Хотя роте в любом случае предстояло выползать из низины к проклятому городку, где непрерывно вели огонь орудия, раздавались взрывы и продолжался бой.
Старший лейтенант знал, что ему придется отвечать за свою доверчивость, которую наверняка признают преступной. На минной ловушке подорвались три танка, один из которых сгорел. Погибли двенадцать десантников и танкистов. Но молодой ротный командир не боялся суда. Им двигала ненависть и желание мстить за погибших товарищей.
Три танка из первой роты и самоходка лейтенанта Кузнецова продвигались с боем по окраине городка. Справа возвышались высокие дома, похожие на крепостные стены. Слева тянулось одноэтажное предместье, огороды, сады, уже частично сбросившие листву.
Десантники, под прикрытием танковых пушек и пулеметов, расчищали путь. Оттеснили и частично уничтожили взвод немецких пехотинцев с «фаустпатронами». Отступая, те вынуждены были стрелять издалека, и ни один кумулятивный заряд пока не попал в машины.
Но командира танкового взвода, опытного сержанта, получившего офицерскую должность за опыт и смелость, не покидало ощущение, что немцы слишком легко сдают позиции. Он приказал одной из «тридцатьчетверок» развернуться и прикрывать тыл. Одновременно посоветовал по рации лейтенанту Кузнецову:
– Никита, будь готов тоже развернуться на сто восемьдесят градусов. Не нравится мне тишина позади.
– Ясно.
Лейтенант Кузнецов, худощавый, с мягким мальчишеским подбородком, еще не избавился от своей прежней клички Кузнечик. Не обращая внимания на пули, летящие с крыш и окон, он высунулся из люка, держа наготове автомат.
Через несколько минут опасения взводного подтвердились, а предусмотрительность позволила сохранить несколько жизней.
Два немецких штурмовых орудия медленно, почти бесшумно, выползали из-за домов предместья. Следом артиллерийские расчеты выкатывали две противотанковые пушки. Четыре ствола калибра 75 миллиметров были способны в течение считаных минут уничтожить танковый взвод и тяжелый русский «зверобой». Немецкие артиллеристы рисковали, так как видели, что одна из «тридцатьчетверок» развернута в сторону тыла.
Но передвижение осуществлялось настолько бесшумно и слаженно, что немцы рассчитывали опередить русских, которые уже потеряли ночью танковую роту. Все одиннадцать машин и десант были перебиты за короткое время, практически не успев оказать сопротивления.
Но крайне опасно рассчитывать на удачу дважды. В сорок четвертом году командиров вермахта слишком часто подводила эта самоуверенность и нежелание признать, что русские «Иваны» чему-то научились. Многие немцы продолжали верить в победу и свое превосходство.
События развивались стремительно. «Тридцатьчетверка» открыла огонь первой и пробила пять сантиметров лобовой брони штурмового орудия. Вторая «штуга» ответила не слишком точным выстрелом на ходу и промахнулась. Расчеты противотанковых пушек готовились к залпу прямо с того места, где их застали первые выстрелы. В эти же секунды, скрежеща и выворачивая камни из мостовой, быстро разворачивался «зверобой» лейтенанта Кузнецова.
Продырявленная «штуга» застыла, из нее торопливо выбирался экипаж. Т-34 успел выстрелить еще раз, но сразу два снаряда из противотанковых пушек угодили в покатую броню возле люка механика-водителя. В тесной коробке ворочались, пытаясь вылезти, оглушенные, контуженные танкисты. Их душил дым, из моторного отсека выбивалось пламя. У командира «тридцатьчетверки» хватило сил открыть люк, кое-как выбраться наверх и вытянуть башнера.
Самоходка Кузнецова выстрелила с разворота, наводчик не успел толком прицелиться. Шестидюймовый снаряд из накренившегося «зверобоя» взорвался шагах в семи от противотанковой пушки. Осколки и камни обрушились на нее, взрывная волна перевернула пушку и раскидала расчет.
Уцелевшая «штуга» и 75-миллиметровка пробили верхнюю часть рубки «зверобоя» и, словно молотом, ударили по массивной орудийной подушке. Наводчик был убит, лейтенант Кузнецов, оглушенный, мало что соображая, ворочался, пытаясь встать.
До этого получалось так, что опытный наводчик редко подпускал молодого командира к прицелу и вел огонь всегда сам. Сейчас Никите Кузнецову предстояло занять его место. Лейтенанта торопил заряжающий:
– Ну, быстрее, товарищ командир. Снаряд в стволе…
Никита целился старательно. Он даже не почувствовал удара бронебойного снаряда, отрикошетившего от боковой стенки рубки. Когда прицел совместился с лобовиной, стоявшей в двухстах метрах «штуги», Кузнецов надавил на педаль спуска.
Девятнадцатилетний лейтенант не слышал выстрела, собственного крика и, тем более, испуганных голосов экипажа обреченной «штуги». Грохот победного салюта рассыпался огненным клубком. Смерть Никиты Кузнецова была мгновенной, кумулятивная головка немецкого снаряда прожгла его насквозь.
Он не видел, как взорвалось от прямого попадания штурмовое орудие, как детонировали снаряды, выламывая крышу рубки, выкидывая горящие обломки и тела вражеского экипажа. Из его горевшей самоходки успели выскочить механик и заряжающий, отбежали в сторону и залегли.
Позади горела еще одна «тридцатьчетверка», из окон вели огонь пулеметчики. Прилетели и разбились с недолетом огненными клубками два заряда «фаустпатронов». Вторую пушку уничтожил командир танкового взвода. Его «тридцатьчетверка» стояла посреди улицы, башня вращалась, посылая снаряды во все стороны.
Замолк перегревшийся «дегтярев». Наружу выскочил стрелок-радист со вторым пулеметом и пытался торопливыми очередями не подпустить близко солдат штурмовой группы с огнеметом.
Десантников теснили, и они невольно сбивались возле единственного уцелевшего танка. Два других и «зверобой» Кузнецова горели огромными кострами, ввинчивая в небо вихрь дыма, пепла и раскаленного воздуха. Командир взвода знал, что вряд ли продержится более десяти минут. Проклятый серый город сожрет его, как сожрал ночью танковую роту, ее экипажи, десант и комбата Болотова.
Древние дома крепостной постройки, узкие улицы замыкали несколько веков один из путей с востока на запад, горловину между обширной болотистой низиной и высоким берегом, бьющейся внизу речки. Город-ловушка, перемалывающий тех, кто хотел прорваться.
Это хорошо понимал командир танкового взвода, его экипаж, бойцы десанта и двое уцелевших самоходчиков, расстреливающие обоймы своих пистолетов.
Но на войне спасение приходит порой так же внезапно, как и смерть. Остатки второй танковой роты батальона Шаламова, проломившись сквозь немецкую оборону на окраине, остановились возле уцелевшей «тридцатьчетверки» и кучки израненных, контуженных бойцов.
– Что, не ждали? – высунулся из люка старший лейтенант. – А мы уже здесь. Правда, от роты всего три машины остались.
Не дожидаясь ответа, он повел три своих громыхающих танка дальше.
Комбат Шаламов тоже вел оставшиеся танки в сопровождении двух «зверобоев» к западной окраине. Надо было вырываться из тесноты домов, сохранить как можно больше машин и людей. На выходе из городка их наверняка поджидают укрепления и укрытые в засадах танки и орудия.
Это был прорыв, который Чистяков видел впервые, и его придется повторять не раз, штурмуя города Западной Европы, превращенные в крепости и ловушки не желающим сдаваться Третьим рейхом и его вождями.
Пять «тридцатьчетверок» и две самоходки шли, непрерывно ведя огонь. Из окон и крыш летели противотанковые кумулятивные гранаты, пулеметные и автоматные трассы. Реже сверкали вспышки смертельно опасных «фаустпатронов».
Сопротивление слабело. Плотный огонь «трехдюймовок» и танковых пулеметов, непрерывно стрелявший десант не давали немцам высунуться и хорошо прицелиться. Снаряды «зверобоев» прошивали и обваливали куски стен, глуша взрывной волной все живое. С крыш градом сыпалась выбитая черепица, часть домов уже охватил огонь.
Следом в город входил третий танковый батальон, остальные самоходки и пехотная бригада. Они избежали таких потерь, как передовые роты и батареи. Зажатый в тиски гарнизон огрызался огнем, поджигая машины и убивая бойцов. В плен никто не сдавался, да и вряд ли в этой мясорубке кого-то могли пощадить.
Младший лейтенант Олег Пухов и его бойцы закидали гранатами угловую комнату, где укрывалось пехотное отделение с «фаустпатронами» и станковым пулеметом МГ-42.
Несколько «лимонок» и РГД-33 исковеркали, раскидали тела солдат. Стены, потолок были густо забрызганы кровью. Унтер-офицер зажимал ладонями разорванный живот. Рядом вжимался в угол парнишка-доброволец лет семнадцати с перебитой ногой. Он со страхом смотрел на русских солдат.
Десантники подбирали гранаты, некоторые сменили автоматы ППШ, к которым кончились патроны, на трофейные МП-40 и новые немецкие автоматы «Хенель» с деревянными прикладами и удлиненными стволами. Обнаружили корзину с вином и пили его, как воду, отходя от горячки боя. Открытую бутылку протянули Пухову:
– Выпейте, товарищ лейтенант. Как компот, жажду хорошо утоляет.
Олег сделал несколько глотков, перехватил взгляд сержанта, глядевшего на замершего немчонка с перебитой ногой. За спиной хлопнул выстрел, прикончили унтер-офицера. Насчет добровольца ждали команду взводного.
Пухов видел сгоревшие ночью танки, десантников и экипажи машин, расстрелянные, добитые ножами и прикладами.
– Чего на него смотреть? Этот уже отвоевался, – с вызовом проговорил младший лейтенант. – Гитлер капут, гаденыш? Ладно, двинули дальше.
Взвод скатился по крутой лестнице и побежал вдоль улицы, прижимаясь к домам.
Город-ловушка, охваченный во многих местах огнем, остался позади. Танки Шаламова и самоходки Чистякова прошли его насквозь. Часть гарнизона была уничтожена, другие покинули свои позиции. Тех, кто продолжал сопротивляться, добивали десантники и наступающие части.
Огонь вырывался из развороченных окон, снарядных проломов в стенах, горели чердаки, где укрывались снайперы и пулеметные расчеты. Горели или чадили танки, подбитые в бою. Те, которые были сожжены из засады ночью, стояли уже остывшие, сизые от окалины.
Лежало много погибших. Шинели и телогрейки десантников смешались с комбинезонами танкистов и серо-голубыми куртками немцев. Санитары подбирали раненых и обожженных, вели несколько пленных. Они оглядывались на тела погибших, подбитые танки и тревожно ловили выражения лиц своих конвоиров. Отведут подальше и постреляют возле какой-нибудь канавы.
Батальон Шаламова (вернее, его остатки) и две самоходки остановились на западной окраине города. Единственная дорога, по которой могла продвигаться тяжелая техника, находилась под обстрелом массивного дота и укрытого в капонире «тигра».
«Тридцатьчетверка» и два мотоцикла разведки, рванувшие сгоряча вперед, горели на дороге. Дальше, на холме, спешно окапывалась противотанковая батарея. Шаламов оторвался от бинокля и отрывисто проговорил:
– Тянуть время не будем, иначе фрицы новую линию обороны построят. Они это быстро делают. Чистяков, выдвигайся со своими подчиненными вперед и раздолби обе цели. Моим коробочкам они не по зубам.
– Поддержи огнем, Юрий Федотович. Из своих пушек, минометов трофейных. Чтобы больше шума и грохота.
– Поддержу.
Чистяков быстро распределил цели. Рогожкину приказал уничтожить дот. На себя взял танк Т-6, знаменитый «тигр», который за последний год снискал мрачную славу, хотя и не казался таким страшным, как в первые дни боев на Курской дуге.
– До целей восемьсот метров. Сблизимся еще шагов на триста и открываем огонь.
Рогожкин кивнул и непроизвольно сглотнул. Хорошо, что «тигра» взял на себя Чистяков, но и в доте установлена та же пушка калибра 88 миллиметров. «Тридцатьчетверку» буквально разнесло, догорает груда обломков. Семь сантиметров брони от такого снаряда не спасут. Хоть бы появилась еще одна самоходная батарея. Но старший лейтенант уже захлопнул люк, и машина двинулась вперед.
Шаламов помогал, как мог. Вели огонь, выскакивая из-за домов его «тридцатьчетверки», летели мины из трофейных минометов, стреляли с полдесятка пулеметов. «Тигр», словно сытый хищник, молча затаился в своей норе. Дот отвечал очередями крупнокалиберного пулемета – его орудие тоже пока молчало.
Когда самоходка Рогожкина вышла на открытое пространство, он почувствовал себя голым. Инстинкт самосохранения кричал, убеждал его искать какой-то безопасный выход. Но такого выхода не существовало. Начинался поединок, за которым наблюдали десятки людей, ждущих от него решительных действий.
От жалости к себе у лейтенанта невольно выкатилась слеза. Он шмыгнул носом, вытирая закопченное лицо. Видел ли экипаж его слабость? Неизвестно. Все четверо подчиненных сосредоточенно и молча ожидали команды открыть огонь.
Капитан Шаламов долбил дот с присущим ему азартом. Немцы были вынуждены опустить броневую заслонку. Танковые снаряды выкалывали брызги армированного железобетона, взрывы вырыли несколько воронок у подножия дота, два снаряда лязгнули о толстую заслонку. Но повредить дот они были не в состоянии.
Доставалось и «тигру», который ответил точным ответным выстрелом и поджег особенно активную «тридцатьчетверку». Шаламов приказал танкам не высовываться. Теперь сыпались лишь трехкилограммовые мины, и стучали пулеметные очереди.
Лейтенант Рогожкин присмотрел укрытие за насыпью дороги и открыл огонь. Он приблизился к доту всего метров на сто. Навесной огонь тоже оказался не слишком эффективным. Толком не видя цели, наводчик раза два промахнулся, затем дважды попал в цель, однако толстую стену дота не пробил.
В ответ получили три быстрых, но довольно метких выстрела. Бронебойный снаряд прошел так близко, что спрессованная воздушная струя ударила по корпусу самоходки, словно молот. Другой снаряд выбил в щебне канаву и, отрикошетив, кувыркнулся возле смотровой щели, заставив Рогожкина отшатнуться.
– Ближе! – кричал по рации Шаламов. – Сближайся, или он тебя прикончит!
И еще слышался чей-то голос из трубки: «Да ссыт он! Это же Рогожкин». Радист и наводчик посмотрели на командира. Бывают минуты, когда страх либо окончательно побеждает человека, либо он берет себя в руки, подгоняемый злостью, самолюбием, другим страхом, более сильным – прослыть трусом.
– Полный ход вдоль насыпи! – хрипло крикнул лейтенат Павел Рогожкин.
«Зверобою» Чистякова тоже приходилось несладко. Экипаж «тигра», не выдержав напряжения, выстрелил. Командир Т-6 был молод (старую гвардию крепко проредили на Курской дуге и Днепре), нервничал и теребил наводчика. Бронебойная болванка прошла позади самоходки, которая делала полукруг, дерзко заходя с фланга на глазах у немецкого экипажа.
– Врежь еще! – подгонял наводчика лейтенант.
– Русские на виду. Ждете, когда…
Молодой лейтенант из Лотарингии не успел закончить фразу. Чистяков, сидевший за прицелом, остановил на несколько секунд машину и нажал на педаль спуска. Фугасный снаряд взорвался с недолетом, но фонтан каменистой земли обрушился на немецкий танк, привалив его в капонире и перекрыв обзор.
– Выскакиваем, – продолжал командовать лейтенант.
Он не видел ничего даже сквозь перископ и чувствовал себя, как в гробу. Механик считал, что лучше отсидеться, а опытный наводчик поддержал командира. Тем более открыли огонь с холма сразу четыре противотанковые 75-миллиметровки. Хоть издалека, но быстрый и энергичный.
«Тигр» выскочил наверх одним рывком. Башня крутнулась, сбрасывая землю, а возле машины Чистякова с воем пронеслись два снаряда, выпущенные с расстояния километра. Вася Манихин сжался возле боеукладки. В голове мелькнула давно знакомая таблица: снаряд калибра 75 миллиметров пробивает с такого расстояния восемь-девять сантиметров брони.
Чистяков выстрелил в застывший на секунду «тигр». Расстояние было великовато, он надеялся подойти ближе, однако времени не оставалось. Фугас взорвался возле широких усиленных гусениц самого грозного танка вермахта. Сорок пять килограммов металла и взрывчатки смяли сразу несколько колес, надорвали гусеничную ленту.
Механик, из бывалых унтер-офицеров, сделал единственный разумный в этой ситуации шаг. Напрягая мощный двигатель в 700 лошадиных сил, снова нырнул в капонир. Гусеница лопнула, а пушка, повернутая под углом к корпусу танка, зацепилась за гребень воронки и вывернула, как рычагом, башню из погона.
Чистяков выстрелил снова. Цель, верхняя половина башни, была слишком мала, и снаряд прошел мимо. Зато в борт самоходки угодила одна из болванок, которые лихорадочно посылала с холма противотанковая батарея. Броню она не пробила, но врезала крепко. Саню Чистякова, словно бревном, ударило по ноге, сбросило с сиденья. Рядом ворочался Василий Манихин. Механик Крылов, не дожидаясь очередного снаряда, дал полный газ, уходя под прикрытие кустарника.
«Тигр» вышел из строя. Зато поединок лейтенанта Рогожкина с бетонным пушечным дотом затянулся. Его самоходка вложила два снаряда в основание массивного колпака, но образовались лишь выбоины. Длинноствольное орудие «восемь – восемь» вело ответный огонь, и механик едва успевал уклоняться от снарядов.
Немецкие артиллеристы достали бы «зверобой» Павла Рогожкина, но мешали частые взрывы мин и снаряды танковых пушек. Чистяков приказал развернуть машину в сторону дота.
– Почему «тигр» не добиваем? – кричал самолюбивый наводчик Федя Хлебников. Он знал, что за его уничтожение экипаж наверняка получит награды. – Сейчас кто-нибудь врежет по нему, и плакала наша победа. Ведь мы…
– Заткнись, – коротко оборвал сержанта Василий Манихин, доставая из боеукладки новый снаряд. – Командир лучше знает.
Чистяков с трудом умостился за прицелом. Ныла, отдавала острой пульсирующей болью левая ступня, сапог стягивал ногу, как обручем. Он выстрелил в боковую часть дота, целясь в пулеметную амбразуру. Снаряд взорвался немного ниже, выбив сноп бетонного крошева и прочертив узкую ломаную трещину. Манихин загнал в ствол снаряд. В этот момент довольно точно ударил Павел Рогожкин, приблизившийся к доту на пятьсот метров.
Удар отколол увесистый кусок бетона над орудийной амбразурой. Чистяков выстрелил снова, оставив на боковой стене еще одну глубокую отметину. Наводчик в машине Рогожкина не нуждался в помощи и крепко вцепился в цель. Очередной снаряд пробил истонченную стену с торчавшими прутьями арматуры.
– Есть! – выдохнул Вася Манихин.
– Есть, – дернувшись от удара, подтвердил механик Ваня Крылов. – Кажись, нас еще разок подковали.
Он высунулся наружу, увидел вывернутое нижнее колесо, надорванную гусеницу.
– Что делать, командир?
Скашивая жидкий кустарник, пронеслась еще одна болванка. Батарея на холме пристрелялась по неподвижной самоходке и торопилась добить ее.
– Уходи в промоину. Вон, в двадцати шагах, – показал Чистяков.
– Гусеница накроется, – растерянно бормотал ошалевший от близкого удара Крылов.
– Гони… иначе сами накроемся.
Сельский тракторист Ваня Крылов, заслуживший в боях две медали, рывками гнал машину, не обращая внимания на скрежет металла и треск рвущейся, скрученной гусеницы. Когда самоходка, шипя перегревшимся двигателем, завалилась в промоину, он с облегчением выдохнул.
Ваня не слышал даже воя запоздалого снаряда, врезавшегося в землю в пяти шагах, и возмущенный крик наводчика Федора Хлебникова: «Нашего «тигра» добивают!»
Комбат Шаламов в свое время потерял в бою с «тигром» четыре машины из своей роты и сам едва выбрался из горящей «тридцатьчетверки». Сейчас, не выдержав, он выскочил на открытое место и вторым выстрелом пробил башню застрявшего в капонире, дымившего «тигра».
Впрочем, это уже не имело значения. Экипаж покинул мощный Т-6, выведенный из строя снарядами Чистякова, а немецкий лейтенант успел поджечь оставленную машину. Увидев пламя, выбивающееся из люков, Шаламов повел свой танк вперед, следом двинулись остатки его батальона.
«Тридцатьчетверки», стреляя на ходу, торопились выбить немецкую артиллерию с холма, пока не подоспела подмога. Павел Рогожкин всадил в горевший дот еще один снаряд, убедился, что с ним покончено, и приказал радисту связаться с командиром батареи Чистяковым.
Старший лейтенант, с трудом стащив сапог, шевелил синей опухшей ступней, гадая, перелом это или сильный ушиб.
– Давай я за санинструктом сбегаю, – предложил Василий Манихин.
– Где ты его найдешь? В городе стрельба еще идет. Успеется. Что там, Ваня, с нашим «зверобоем»?
Механик Крылов показал на скрученную, порванную гусеницу.
– И двигатель перегрелся, пока ползли. Аж шипит.
– Это не горе. Главное, все живы, а машину починим.
– Без ремонтников не обойдемся.
Радист Михаил Гнатенко высунулся из люка:
– Товарищ старший лейтенант, вас Рогожкин вызывает.
Кое-как поднявшись, Саня взял трубку.
– Какие будут приказания? Вражеский дот разбит вместе с орудием, гарнизон уничтожен, – пыжась от гордости, докладывал Павел Рогожкин.
– Ну, разбей его еще раз, – выдал в сердцах Саня. Затем взял себя в руки. – Молодцы, действовали смело. Надо Шаламову помочь. Поддержи атаку.
– Так точно, – в полный голос крикнул Паша Рогожкин. – Я это и собирался сделать.
«Зверобой» старого приятеля двинулся к холму. Выстрелил на ходу раз и другой, затем увеличил скорость, догоняя «тридцатьчетверки». Комбат Шаламов твердо решил оседлать холм и снести вражескую батарею.
– Ну, дает, Пашка, – покачал головой Манихин. – Прет напролом, герой, мать его! А нам что делать?
– Своих дожидаться. Курите, пока время есть. Вон майор Фомин сюда катит.
За их спинами горел город-ловушка. Из улиц выскакивали танки, самоходки, грузовики мотопехотной бригады и шли вперед. Война не кончалась.
Саня Чистяков сидел на пожухлой траве, подставив лицо и ноющую ногу лучам еще теплого октябрьского солнца. Это были минуты, когда не надо было никуда спешить, просто греться на солнце и слушать голоса своих товарищей.