20

Егорьев и Кутейкин стояли около двери блиндажа. Только что старшина вернулся из штаба батальона и принес радостную весть — их план утвержден. Сам подполковник присутствовал на рассмотрении и высказал свое одобрение. Теперь следовало ожидать прибытия саперов: с наступлением темноты они должны будут приступить к проделыванию проходов для разведчиков. Но саперов надо будет где-то разместить на двое суток, и сейчас лейтенант со старшиной собирались пройти по землянкам взвода, справиться о наличии свободных коек.

На некоторое время они задержались у выхода: Егорьев по поводу столь знаменательного события, как утверждение плана, угощал старшину своими офицерскими папиросами. Кутейкин выкурил штуку, еще несколько положил в нагрудный карман гимнастерки, после чего оба направились по траншее к землянке первого отделения. Егорьев шел впереди, старшина чуть поодаль от него. Они негромко переговаривались и поглядывали большей частью в сторону немецкого переднего края, поэтому неудивительно, что оба не заметили ни притаившегося за ближайшим поворотом траншеи Гордыева, ни бегущего от землянки им навстречу Золина, размахивающего винтовкой и подающего какие-то знаки.

Егорьев сделал еще несколько шагов, и удар-толчок прикладом автомата в висок свалил его с ног, мгновенно выхватив сознание.

Гордыев закинул автомат за спину, нагнулся к лежащему без чувств Егорьеву и, стащив с него планшетку, уже хотел было бежать, когда из-за поворота вышел Кутейкин. Старшина не сразу понял, что здесь произошло, а когда понял, преступник был уже за противоположным поворотом. Там Гордыев налетел на неизвестно откуда взявшегося Лучинкова с винтовкой наперевес; Лучинков мгновенно отскочил назад и, направляя оружие на Гордыева, закричал:

— Стой! Руки вверх!

Доля секунды — и винтовка уже валялась на дне окопа, ее владелец зажимал ладонью бившую из носа, на котором четко отпечатался рубчатый каблук гордыевского сапога, кровь, а обладатель сапог с рубчатой подошвой, выбравшись на бруствер, удирал к реке.

Старшина Кутейкин, вскинув автомат и поймав на мушку беглеца, нажал на курок, но автомат по неизвестной причине стрелять почему-то отказывался. Старшина передернул затвор, и тут только увидел набившийся туда песок. С ругательствами принялся дуть на затвор, когда рядом с ним оказался Золин.

— Не уйдет, — проговорил Золин. — Там мины.

— Уйдет. — Старшина ладонью провел по затвору. — Мины правее, у высоты.

А Гордыев тем временем преодолел уже половину расстояния, и, достигши он обрыва у берега, пророчество старшины бы сбылось.

Быстро, один за другим, раздались четыре выстрела. То очухавшийся Лучинков вел огонь из своей винтовки по убегающему Гордыеву. И все четыре пули прошли мимо. Пятую Лучинков выпускать не торопился, долго прицеливался, и Золин, встав в траншее в полный рост, упредил его. После выстрела Золина Гордыев, уже достигший края обрыва, исчез из виду. Так что сказать определенно, спрыгнул ли он вниз сам, или же свалился подстреленный, было невозможно.

Старшина послал Золина и Лучинкова выяснить, что сталось с преступником, и те, двигаясь короткими перебежками, засеменили исполнять приказание. Сам же Кутейкин принялся оказывать помощь лейтенанту. После того как старшина перевязал голову Егорьева бинтом из индивидуального пакета, а лейтенант в себя так и не приходил, Кутейкину пришлось звать квалифицированную подмогу. Прибежала медсестра, молодая девушка по имени Клава, и, положив под голову Егорьева свою медицинскую сумку, открыв ампулу с нашатырным спиртом, сунула ее под нос лейтенанту. Егорьев медленно открыл глаза, огляделся вокруг и, осторожно покрутив головой, с тихим стоном произнес: «О-ох».

— Порядок, — сказал старшина, посмотрев на лейтенанта. Повернувшись к медсестре, спросил: — Куда его теперь?

Та решительно заявила:

— Надо в санчасть.

— Не надо, — запротестовал Егорьев.

— Да, а если у вас сотрясение? — сердито спросила медсестра.

— Нету у меня никакого… — Егорьев приподнялся и, усевшись в окопе, договорил: — Сотрясения.

— А если есть? — не унималась медсестра.

Егорьев поморщился, потер ладонью лоб.

— В общем, вы можете идти, — обратился он к девушке. — Хотя постойте, у вас лейкопластырь имеется?

— Имеется.

— Дайте-ка его сюда.

Медсестра достала из сумки пакетик с лейкопластырем, передала лейтенанту.

— Большое спасибо, — поблагодарил Егорьев. — А теперь идите.

— Может, все же… — снова начала было Клава, но Егорьев вежливо перебил:

— Благодарю, но у меня почти ничего уже не болит.

— Как хотите, — пожала плечами медсестра и, взяв свою сумку, удалилась.

— Значит, так, — сказал Егорьев, когда в траншее они остались наедине с Кутейкиным. — Для начала, дорогой Тимофей, объясни мне, что это было?

И он притронулся к повязке на голове.

Старшина в двух словах рассказал, что он видел, а об остальном, мол, сам знает не больше лейтенанта. Не успел Кутейкин закончить, как со стороны немцев раздалась отчаянная стрельба. Кутейкин выглянул наружу и увидел бегущих к траншее Золина и Лучинкова. Первый был с двумя винтовками, второй вообще без оружия, зажимая ладонью правой руки левое предплечье. Почти одновременно они спрыгнули в траншею, и, тяжело дыша после быстрого бега, Золин сообщил:

— Ушел.

Лучинков в подтверждение его слов молча закивал головой.

— И Саню ранили, — добавил Золин, кивая на пропитанный кровью рукав лучинковской гимнастерки.

— Лучинков — в санчасть, быстрее, — распорядился Егорьев. — Золин, Кутейкин — за мной.

И, поднявшись, хоть и чувствуя небольшое головокружение, лейтенант твердым шагом направился в блиндаж.

— Ну, рассказывайте, Золин. Старшина говорит, вы за ним от самой землянки гнались. Что там случилось? — спросил Егорьев, когда все вошли и наружная дверь была закрыта.

— Собственно, рассказывать особенно и нечего. — Золин пожал плечами.

— Рядовой Гардыев предложил мне перейти на сторону противника. Я ему за такие разговоры дал в морду. Он убежал, а я, подумавши, как бы он сгоряча чего не натворил, решил проследовать за ним. Ну а…

— А он уже натворил, — докончил Кутейкин. — Ясно.

— Ну вот а чем он мотивировал свое решение, чем так недоволен был? Ведь не просто же так решил Родине изменить? — поинтересовался Егорьев.

Золин мгновение помолчал, потом четко ответил:

— Никаких политических мотивов я в его поступке и в предшествовавшем тому поведении не усмотрел. Был убежден, что война проиграна. Свою шкуру спасал. К тому же сегодня эта пропаганда… В общем, смалодушничал.

— А вы насчет войны как считаете?

— Наше дело правое, победа будет за нами, — отчеканил Золин.

Кутейкин поморщился, взяв Егорьева за рукав, тихо сказал:

— Лейтенант, оставьте эти вопросики для Баренкова…

— Ладно, Золин, идите. И запомните: об этом, — Егорьев притронулся к повязке на голове, — никому. А о случае перехода я сам доложу куда следует.

Золин направился к двери, но лишь только вышел, как появился на пороге вновь, сообщив:

— Тут к вам какие-то саперы.

— Стойте здесь, Золин, — вскочил Егорьев, разматывая свою повязку на голове. — Одну минуточку… Пластырь, пластырь… — последнее было обращено уже к старшине.

Кутейкин вскрыл пакет, вытащил оттуда полоску лейкопластыря и налепил ее на содранный висок Егорьева. Лейтенант пригладил полоску рукой, сунул в карман брюк с уже засохшей кровью бинт и, поправив на голове фуражку, распорядился:

— Зови.

Золин снова скрылся за дверью, и старшина, улучив момент, спросил:

— А что у вас в планшете было? Наверное, важные документы, раз Гордыев его утащил?

Егорьев, улыбнувшись, посмотрел на старшину и, качая головой, сказал:

— Полпачки доппайковского печенья.