Группа двигалась очень медленно. Вязкая жижа, граничащая с трясиной, не давала развить скорость. Конца болоту не было видно. По расчетам Аникина, до села оставалось еще около трети пройденного. Бойцы вымотались и все громче роптали.

— Товарищ командир, а кто ее знает, эту польскую бабу… — не особо приглушая голос, возмущался Талатёнков. — Она на таком же балакает, как те эсэсовцы, которых мы в лесу крошили… Может, она из ихних же, а?..

— Экономь силы, Телок… а то сам, как баба, языком мелешь больше, чем надо… — урезонивал его Аникин. — Она Якима из-под огня вытащила…

По лицу Карпенко было видно, что ему стоило немалого труда сдержаться и не вставить свои пару ласковых на эту же тему. Он так и пожирал глазами Агнешкину спину. Они выбрались на небольшой пригорок — пятачок относительно твердой земли. Хотя она от непрерывного дождя размокла и в момент превращалась в хлюпающую грязь.

— Перекур, — коротко бросил Андрей. Он видел, что людям надо дать хотя бы несколько минут передышки.

Все повалились на землю, не обращая на грязь ни малейшего внимания. Агнешка не отпускала раненого. Вместе с Маданом они аккуратно уложили Якима на подстеленную шинель.

— Смотри-ка, как салабон старается. Простачком прикидывался, а сам возле бабы втихаря уже примастырился… — заметил Жила, осторожно высыпая из кисета щепотку махорки на огрызок бумажки.

Мадан покраснел, как вареный рак, и сделал несколько шагов в сторону. Карпенко будто ждал момента. Он тут же подскочил к Агнешке и полулежащему Якиму.

— Осторожно… Что ж ты, малый, раненого на землю кидаешь, — с этими словами, изображая заботу и участие, он рукой ухватил Якима за здоровое плечо. Тело его прижалось к женщине. Она попыталась отстраниться, но Карпенко ухватил ее за руку.

— Не можно, пан… — потянула она руку.

— Чего ж ты такая неласковая… — сквозь зубы процедил Карпенко.

— Ну, ты… — взъярился вдруг Яким. Он попытался ухватиться за Карпенко, но тот успел отскочить. Якимов с гримасой боли повалился на землю. Он не упал благодаря тому, что Агнешка продолжала его удерживать.

— Ты чего, Яким! — зло пробурчал Карпенко. — Под немцев, значится, можно стелиться! Или эти… эсэсовцы пятнистые… А я, между прочим, тоже украинец… Слышишь, как тебя там, Агнесса…

Женщина боязливо оглянулась на него, потом на Аникина и прижалась еще теснее к раненому.

— Тронешь ее, гаденыш, пожалеешь… — морщась от боли, выдохнул Яким. — Понял, украинец?..

— А ты мне не угрожай, — воинственно ощетинился Карпенко. — Не на нарах, у себя в бараке вшивом. Тут, на фронте, таких героев быстро уму-разуму учат…

— Прикуси язык! — угрожающе, глухо произнес Андрей. — Замолкни… Понял?

— Понял… — с досадой произнес Карпенко. — И чего это вдруг, командир, такая забота? О ком, об этой подстилке эсэсовской? Конечно, те, эсэсовцы пятнистые, они ж свои, хохлы…

— Вони не свои… — вдруг сказала женщина. — Вони не свои…

Она твердила эти слова, как заклинание и молитву, снова и снова. Лицо ее сделалось жестким, взгляд наполнился ненавистью, а потом вдруг она упала на землю и зарыдала.