Враг не замедлил ответить. Сразу несколько – с нескольких огневых точек – перекресток по диагонали пересекли расчерченные трассирующими пулями очереди. Теперь стреляли и с третьего этажа. Преимущество высоты создавало для русских выигрышное положение.

Хаген и Вейсенбергер не могли высунуться из своего укрытия. И сверху, с позиции Харрингера, не раздавалось знакомое цокающее «цта-цта-цта».

Как только пулеметы русских делали паузу передышки, тут же округу оглашали страшные звуки. Их издавал Штрехмель. Его горло, наверное, не выдержало собственных криков. Теперь сквозь сорванные голосовые связки наружу пробивались какие-то булькающие и клокочущие хрипы. Но слышно их было очень хорошо. Наверное, их усиливали стены домов, окружавших перекресток с четырех сторон, на манер древнегреческого амфитеатра.

В сознании Отто неожиданно, ни с того ни с сего, отчетливо всплыло воспоминание, целая картина во всех подробностях из его школьной жизни. Касалась она как раз удивительной акустики древнегреческого театра. Они особенно доводили седовласого и медлительного учителя литературы Кристофа Клайна. Передразнивали и кривляли его при каждом удобном случае, презрение к «несерьезному» предмету перенося и на его преподавателя.

Так происходило и на уроке, посвященном «античным истокам трагедий великого фон Клейста». «Когда Эдип, закалывая себя, шептал предсмертные слова, – задумчиво вещал Клайн, в тишине, нарушаемой назойливыми смешками Отто и его товарищей, – зрители отчетливо слышали его в последних рядах амфитеатра. Вам хорошо слышно на вашей «галерке», Отто Хаген? Вы хорошо слышите? Так вот, вы будете наказаны».

Отто вдруг ощутил необъяснимый стыд. Глупее ничего нельзя было придумать. Эдип и античная трагедия в изложении Клайна остались где-то в прошлой, канувшей в Лету жизни. Он находился здесь, между жизнью и смертью, в разрушенном городе, посреди которого умирал, истекая болью и кровью, его товарищ Штрехмель.

Но Хагена жгло чувство нестерпимого стыда, как будто наказание, напророченное учителем литературы Клайном, наконец настигло его, и всему виной – его глупое, ребяческое поведение в том, безвозвратно далеком, мирном, школьном детстве.