Несколько раз это упорство оборачивалось чудесным спасением небольших групп и даже отчаявшихся, обезумевших одиночек, которые с винтовкой или пулеметом умудрялись продержаться среди врагов по нескольку часов.

Гауптман, следуя единому приказу, озвученному обергруппенфюрером Пфеффером для всех оборонявшихся частей, – во что бы то ни стало удержать Пешт и весь левый берег, – принимал решение: во что бы то ни стало отбить оставленный дом.

Уже перешедшие под контроль врага, этажи – с первого по шестой или седьмой – вновь становились немецкими.

И тогда все начиналось сначала. Русские подтягивали свежие силы или собирали в кулак прежние, подкатывали свои пушки и танки и вновь шли на штурм здания.

Стрелки дрались неистово, с остервенелостью, возведенной в степень автоматизма. Но все равно ничего не помогало. Отто вдруг ясно ощутил это в тот момент, когда увидел в перспективе сбегавшей к западу улицы, как отступавшие части толпились у моста через Дунай.

Русские, вопреки всему, неумолимо выдавливали их к реке, квартал за кварталом очищая Пешт от немецких и венгерских солдат. Неужто их ненависть была сильнее, чем остервенелая злость стрелков и эсэсовцев? Может быть… В любом случае, любое чувство требует «топлива», нуждается в постоянной подпитке, и в первую очередь в совершенно банальных белках, жирах и углеводах.

В этом плане оборонявшие Будапешт на две головы отставали от своих врагов. Главной потерей последних дней для немецкой и венгерской обороны можно было смело считать полный развал системы снабжения.

Отрезанные от своих обозов и снабженцев, солдаты по нескольку дней не получали провизии, голодали и мерзли, хронически не досыпая во время боев, не прекращавшихся круглыми сутками. Даже там, где отделения обеспечения находились неподалеку, помочь своим солдатам они ничем не могли. Сказывались те месяцы, которые подразделения провели в каменном мешке Будапешта.

Дивизии, оборонявшие венгерскую столицу, были взяты русскими в плотное кольцо еще под Новый год, в конце декабря 44-го. И вот уже на дворе февраль, и запасы продовольствия давно уже съедены, в том числе и неприкосновенные армейские, и закрома будапештских жителей, и уже все обозные лошади канули в котлах с похлебкой, которая без следа канула в вечно голодных желудках тощих и грязных, завшивевших «защитников последнего оплота Третьего рейха». А немногие оставшиеся в живых ветераны, воевавшие с русскими с 42-го, шепотом и в сердцах уже называли Будапешт «дунайским Сталинградом».