Всего невыносимее — звук Невозможно поверить, что его издают железные зубья, двигаясь по кости человека. Живого человека. Лучше не смотреть туда, в самый угол выцветшей, штопаной-перештопаной палатки полевого медсанбата.

И еще этот одуряющий, перебродивший запах. Вперемешку лекарств, духоты, пота, портянок и крови. Гниения и смерти.

Вжик-вжик… вжик-вжик… Как на козлах — в поселке, возле реки. Там их стояло несколько. Бревна пилили двуручными пилами прямо на берегу, где готовили лес для сплава. С утра это «вжик-вжик» будило Андрея. Потом звук весь день разносился по поселку. Он уже растворялся в гомоне дня и бесконечных детских играх. Терял свою остроту, как притупившиеся зубья пилы. Но утром…

Почему-то острее всего сейчас Андрею думалось про дом. Наверное, еще и по-другому. Палатка хирурга напоминала разделочную в мясном цеху. Андрей, еще маленьким, несколько раз бывал в таком. Тоже в родном поселке. Вместе с отцом он заходил к дяде Проше. Тот был старшим товарищем отца, однополчанином. Вместе рубились в Гражданскую.

Хирург разделывал бойца, как тогда дядя Проша — тощую коровью тушу Каждые выходные и праздники дядя Проша приходил к ним в гости со своей супругой. Тетя Зоя, полная женщина с добрым лицом и большими красными бусами на толстой шее, вытаскивала из сумки и торжественно вручала маме что-то небольшое, но податливое, завернутое в холщевую, в темных пятнах, бумагу Мама благодарила, как-то чересчур уж усердно, и отец все говорил дяде Проше: «Спасибо… спасибо…» Там всегда было одно и то же: кусок красного мяса. С него на чисто вымытые мамой половицы капала красная-красная кровь. Казалось, только маленький Андрей замечал это. Ему хотелось кричать: «Мама, мама, наш пол пачкается кровью!» Ведь если бы он так сделал, отец давно бы его выпорол. А тут он и мама все стояли и твердили свое бесконечное «спасибо»…

Беспомощное тело раненого дергалось, покорно подчиняясь каждому движению рук хирурга. На мертвенно-бледном лице — марлевая тряпка, смоченная эфиром. Наркоз.