II
Грудь старшины с шумом выпускала струи едкого дыма. В холодном, сыром октябрьском воздухе дым загущался в густо-сизые клубы. Повисая возле лица старшины, они заставляли того щурить свои маленькие глазки. Бегающие, юркие, словно зверьки, глубоко запрятанные под низко нависшими бровями, черные зрачки внимательно следили из своего укрытия за Андреем.
— Отмолчаться вздумал? — угрозы в голосе старшины добавилось. — Ну-ну…
Он тяжело выдохнул из своих мощных легких очередную порцию ядреного никотина.
— А сволочь эта фашистская не задумываясь выстрелила… Эхма!… Жалко командира…
Кармелюк вдруг отвел взгляд от Аникина и, еще раз тяжело вздохнув, покачал головой. И голос его как-то дрогнул и разом потеплел:
— Ишь… Сам не свой был последние дни. Весточку он получил из дома. Из Сталинграда. При эвакуации мать и жену с сынишкой годовалым бомба накрыла. Сам сталинградский был товарищ майор. Сестра ему написала. Она одна выжила из семьи… Как письмо получил, почернел весь, сон потерял… А тут еще контузия эта… Эх, говорил ему — не ходи на переговоры. Фрицы, вишь, запомнили его голову забинтованную. Они ж, гады, на командиров и комиссаров первоочередным охотятся. Вот по бинтам, сволота, его и выцелили.
Кармелюк молчал и курил.
— Товарищ старшина, — тихо произнес Аникин. — Сам не знаю, как вышло…
— «Не знаю»… Учи вас, малолеток. А ведь ты вроде стреляный воробей, а?… Штрафную прошел… — Глазки старшины вновь сверлили его из-под бровей.
Андрей молчал. Шестым чувством он чувствовал, что волна злобы, вдруг вскипевшая на него в старшине, понемногу ушла.
— Да… отмучился, бедняга… — подытожил Кармелюк, обжигая заскорузлые пальцы обугленным кончиком самокрутки. — Мы с майором от Смоленска топали. Из окружения выходили… Эх, двинули. Проводим командира в последний путь…
Из-за опушки вдруг выскочил солдат. Весь какой-то обгорелый, прокоптелый, в изорванной шинели, он что есть силы продирался через осиновые заросли прямо на них. Он будто ничего не видел перед собой. Вырвавшись на свободное место, он словно только увидел старшину и Аникина.
— Немцы, немцы!… — каким-то безумным тоном заголосил он и пустился бежать мимо.
— А ну стой! — Кармелюк ловким ударом своей тяжелой руки уложил бегущего на пожухлую траву. Перехватив из-под мышки свой ППШ, он бесцеремонно ткнул ноздреватым раструбом автомата задыхавшегося беглеца.
— Ты куда, блоха, скачешь? А ну быстро доложить по форме!… — сурово чеканил Кармелюк. В этот миг несколько мощных разрывов один за другим донеслись с той стороны пролеска.
— Нем… цы… танки про… рвали обо… рону… Там пушки наши… Командира… расчета… убило… Ев… Ев… — боец задыхался, грудь его вздымалась и опадала часто-часто. Он никак не мог выговорить фамилию своего убитого командира.
— А ну назад! — старшина за шиворот, как котенка, поднял щуплого бойца.
Все так же держа беглеца за шиворот, старшина выговаривал, при каждом слове встряхивая его, как мешок с картошкой:
— Где ваши позиции? Говори, где пушка?…
— Там, там… — тараторил боец совсем потерянным голосом. — Сразу за осинником — наш расчет. Метрах в двадцати правее, возле оврага — расчет Могилевича. Вот наш и взвод — весь, ядрена корень, как на ладони. Если бы не овражки эти, осинником поросшие, вообще негде поховаться бы было. Степь, ядрена корень, как стол ровная. Ни черта не спрячешься… А эти… — артиллерист, дрожа всем своим худющим телом, спотыкался в речи, захлебывался в собственных словах. Казалось, от перевозбуждения его сейчас удар хватит. Хотя сдохнуть на передовой от сердечного приступа было бы непозволительной роскошью.
— Гады… эти… Танки… прут, как на ладони… Даже не прячутся… «Фердинанды», со стороны колхоза. Я шесть насчитал. Прямой наводкой… По нам… как жахнуло… Евсеева и подающего Халилова — в клочья.
Кажется, после удара старшины он немного пришел в себя. Теперь он говорил более связно, но все время испуганно озирался по сторонам.
— Значит, так, Аникин… — на ходу соображая, выдал Кармелюк. — Мы с тобой — к расчету… А ты… — он снова с силой дернул артиллериста. — Ты беги вот по этой тропинке, потом по траншее. Надо батальон предупредить. Найдешь капитана Тоцкого. Доложишь, что от старшины Кармелюка. Объяснишь обстановку. Скажешь, что нужна помощь… Понял?…
— Да, товарищ…
— Не «да», товарищ артиллерист… Приказ ясен, боец?
— Так точно, товарищ старшина!
— Вперед! И не вздумай свернуть с тропинки!
— Никак нет, товарищ старшина! — уже на бегу кричал безумный солдат.
Старшина обернулся к лежащему на плащ-палатке телу Михайлина.
— Эх, прости, комбат… — стиснув зубы, выговорил он. И тут же рванул напрямик, через осинник. — Не отставай, Аникин!
— Слышь, Аникин, чего это?… — Кармелюк приостановился посреди хитросплетения осиновых веток. — Никак «сорокапятка»?
Андрей, воспользовавшись остановкой, перевел дух и перехватил винтовку из руки в руку.
— Похоже, что так, товарищ старшина, — прислушавшись, ответил он. — Близко садит. Для немецкого «Фердинанда» слишком частит. И выстрел легковат.
— Ишь ты, «легковат»… Я смотрю, Аникин, ты слухач натуральный. Часом, не в консерватории до войны пиликал?… Ладно… Двинули…