Глава 23 - Неотправленное письмо
«Надо было написать Вам раньше, но, извините, – не мог. Дела. Очень много дел, товарищ Ковалёв. Хоть и наши войска уже в Европе воюют, а 1–й Белорусский вплотную подошёл к Берлину, обстановка сложная…»
Он прервал письмо, задумался. Зачеркнул аккуратно заточенным карандашом слово «сложная». Написал «напряжённая». Снова зачеркнул.
А действительно, какая она, обстановка на фронтах? Хоть армии Жукова рвутся к Берлину (во что бы то ни стало опередить союзников!), а вот эсэсовские части крепко дали прикурить нашим на Балатоне. Дело чуть было катастрофой не обернулось. И в Восточной Пруссии оба Прибалтийских фронта увязли в затяжных боях. И никак не могут продвинуться к логову зверя – Кенигсбергу. Того и гляди, в Берлин раньше войдём. Н–да–аа…
Вон и Абакумов докладывает: повсеместно в тылах наших войск, что на Западной Украине, в Карпатах, что в лесных чащобах Литвы, да и, пожалуй, по всей Прибалтике, – все не так радужно. Скорее, наоборот. По сути идёт настоящая война. И объявили её нам националисты всех мастей, а проще говоря, фашистские прихвостни и недобитки: оуновцы, аковцы, «лесные братья». Нечисть, одним словом. Лютая, злобная, озверевшая. Не сладко сейчас СМЕРШу. Двадцать четыре часа в день воюет. Не до сна. Немецкие диверсанты, шпионы, фашистская агентура, а тут ещё эти…
Прав Лаврентий, тысячу раз прав: надо жёстче с ними поступать. Как можно жёстче. Око за око. А иначе… Иначе этот пожар стихийно охватит все наши тылы. Осмелели совсем, сволочи, – несколько месяцев назад подстрелили Ватутина из засады. Нет, действительно меры надо принимать крутые.
Тяжело вздохнув, продолжил: «Ну, а как у Вас дела, полковник Ковалёв? Тоже, наверное, несладко? Верю… Но надо делать своё дело…»
Он опять прервал письмо. Раскрыл черно–зеленую пачку «Герцеговины Флор». Ароматный запах табака приятно защекотал ноздри. Неспешно размял несколько папирос над пепельницей. Набил трубку. Закурил. Блаженно сощурился, глядя, как сизое облачко уплывает в темноту кабинета. Приятно, вот так, побыть в тишине, одному, когда выключено верхнее освещение, а на рабочем месте мягким светом горит одиноко настольная лампа. Хорошо. Покойно на душе. И мысли хорошие. Плавные, неспешные. Только в последние годы редко выдаются такие минуты. Очень редко.
Он медленной походкой прошёлся по кабинету вдоль огромного длинного стола для совещаний. Надо бы, конечно, писать такие письма каждому Герою. Кто жив. Или их родителям. Жёнам. Вырастет новое поколение и будет знать: Сталин помнил каждого поимённо. Каждого! И к каждому обратился. Лично. С благодарностью. И люди будут помнить не Золотые Звезды (нет, ими, конечно, тоже будут гордиться), а то, как он выкроил время и поблагодарил за подвиг каждого Героя. По–человечески. От души. А это будут помнить всегда, передавая из поколение в поколение. Такое не стирается из памяти людской. Никогда.
Но время, время, время… да и где взять столько времени? Кто подскажет? Разве что Господь Бог. Он невесело усмехнулся: Господь Бог… Что ж он от нас тогда отвернулся, в сорок первом? М–мм? Ладно, не будем гневить его, да и дел – невпроворот. А письмо надо дописать. С егодня же…
Представление на этого полковника ему передали Берия и Абакумов после доклада о работе СМЕРШа в прифронтовой полосе.
— Заслужил? – спросил он, внимательно прочитав текст официальной бумаги.
— Ещё как заслужил, товарищ Сталин, – первым подал голос железный нарком. И, опережая вопросительный взгляд хозяина кремлёвского кабинета, дополнил:
— Он ещё Москву в сорок первом спасал, возглавляя один из спецотрядов НКВД. Те, что с собаками. Майором тогда был…
Сталин в ответ молча кивнул. Нахмурился. Москва, сорок первый. Его вечно саднящая рана. Одно лишь упоминание об этом, и Яша, старший сын. Эх, Яша, Яша…
— Ладно, идите. Свободны. Папки с документами оставьте, я просмотрю.
«Просмотрю» означало одно: все–все внимательно и досконально изучу. И наложу резолюции. Об этом знали все, кто хотя бы раз побывал в этом кабинете.
Уловив какое-то замешательство при коротком прощании, понимающе усмехнулся в прокуренные усы: – Не бойтесь, представление я обязательно подпишу. Будет ваш полковник Героем.
Оба наркома облегчённо вздохнули.
— А, кстати, откуда родом ваш герой?
— Родился на Енисее. В Туруханском уезде Красноярской губернии, товарищ Сталин, – вставил слово доселе молчавший руководитель СМЕРШа. – В одна тысяча девятьсот… году.
Сталин ещё раз усмехнулся. Ишь ты, мир как тесен! Туруханский уезд. Сибирь. Север.
Сказал негромко: «Я сам лично письмо ему напишу. Поблагодарю. И за Москву тоже… Идите».
«А вы, значит, были совсем мальчишкой, когда я отбывал ссылку в Вашей деревне… Время-то как летит! Теперь вы в том возрасте, что и я тогда…» Рука невольно замерла на последних словах «что и я». Интересно, помнил ли он его? Наверное, нет. Хотя детская память очень и очень цеп кая. Один раз увиденное или услышанное может запомниться на всю оставшуюся жизнь. Вот и он хорошо помнит тех сельчан. И многих не только в лицо, но и поимённо. И отца помнил Ковалёва, и деда его. Эдакие крепыши. Сибиряки. Северяне. Охотники–промысловики. На лыжах могут в стужу неделями по тайге мотаться. Все им нипочём. Крепкий народ, надёжный. Такие слов на ветер не бросают…
Раздумья прервал бой курантов на Спасской башне. Полночь. Невольно подумалось: а Лаврентий молодец все-таки, за «своих» ратует . Помнит всех, кто проявил себя мужчиной, воином в лихую годину. И Ковалёва, смотри-ка, не забыл. Хотя за войну столько всего было… Другой начальник махнул бы рукой: подумаешь, майор какой-то. Он не обязан о всех помнить. Не обязан, и все тут. А Лаврентий помнит. Моя школа. Я в нем не ошибся в своё время… Да и полковник Ковалёв, судя со слов Лаврентия, настоящий мужчина, настоящий Герой. Василию бы такого старшего брата…
А Лаврентий молодец! Уже на дворе сорок пятый год, и Ковалёв не в его ведомстве, а у Абакумова, но помнит всех, кто спасал столицу в сорок первом.
«А я хорошо помню Вашего деда и отца. Знатные охотники. А мать у Вас красавица была (слово «была» зачеркнул). Настоящая русская красавица. Такие красивые женщины только в Сибири рождаются. Вы – счастливый человек. Родители у Вас замечательные. Мужественные красивые люди. Очень смелые и сильные. Настоящие сибиряки…»
Тут уж никакого лукавства. Все как есть. Сибирь… Сибирские дивизии спасли Москву тогда, зимой сорок первого, когда все было на кону. Видно, в его жизни есть какая-то связь со всем этим. С ссылкой его хотя бы.
«Я почему-то представляю Вас именно таким богатырём. Такого же крепкого сложения, как и все в Вашем роду. Я не ошибся?..»
Досадно – трубка погасла. Ладно, допишу, закурю по новой.
«А Вы приезжайте ко мне в Москву. После Победы. Хорошо? Обещайте, что приедете…»
Надо бы потом его познакомить с Василием. Вот тоже – его головная боль! У Ворошилова приёмный сын Тимур Фрунзе погиб. Лётчик. И Микоянов самый младший, Володя, в 18 лет под Сталинградом погиб. Сбили. Мальчишки, мальчишки!.. Совсем не берегут себя. Хотя как сберечь себя в такой страшный час?! Василий, докладывают ему, сам постоянно вылетает на бомбёжки Берлина, возглавляя авиагруппы. Мало ему головной боли за Яшу, так ещё этот собой рискует. Будто что-то кому-то своим геройством доказывает. Правда, и по–другому быть не может, если пацан с детства небом болеет, а главным кумиром был Чкалов. Думал – дам ему авиадивизию, хозяйство хлопотное, успокоится. Нет, вышло все наоборот. «Я, сын Сталина, не намерен отсиживаться на земле!» – так и заявил командующему фронтом. Ну что тут с ним поделаешь? … Хотя, по большому счёту, прав. Отсиживаться не должен, когда другие воюют.
А Яша (союзнички доложили, постарались) погиб в концлагере. Говорят, погиб геройски и отца не предал… Яша, Яша…
Дверь осторожно открылась. Вошёл Поскребышев:
— Товарищ Сталин, с Вами просит срочно связаться Лаврентий Павлович.
— Хорошо, я с ним поговорю, – взял телефонную трубку
— Гамарджоби, дорогой!
— Гамарджоби, Лаврентий! – он почувствовал по голосу Берии, что тот чем-то взволнован.
— Что случилось у тебя, выкладывай…
— Мне только что позвонил Абакумов. Сегодня вечером, когда мы были с докладом, в боестолкновении с бендеровцами погиб полковник Ковалёв. Погиб как герой. Был ранен. Приказал всем отходить. А сам за пулемётом прикрывал отход группы. Отстреливался до последнего патрона. А потом взорвал себя и бандитов гранатой.
— Как же так? Почему? – сердце невольно сжалось. Такие мужики погибают. С сорок первого воюет…
Железный нарком, выдержав паузу, продолжил, волнуясь:
— Попали в засаду. Основные силы пока подоспели, окружая банду, – вот все и произошло…
«А вы приезжайте ко мне в Москву. После Победы. Хорошо? Обещайте, что приедете…»
Уже не приедет. Не свидятся. Никогда.
Письмо ещё долго лежало в углу стола рядом со стопкой документов, выполнение которых требовало первоочередного и постоянного контроля.
Лежало, а потом было списано в архив.
Прощай, полковник Ковалёв…
