Глава 3. В тылу врага
даже в полдень здесь, в глубине леса, среди высоких сосен, березняка, сплетения жестких непроходимых зарослей вяза, было сумрачно и неуютно. Бойцы без сил валились на хвою, некоторые мгновенно засыпали. Другие, несмотря на усталость, не могли отойти от событий бесконечно долгой ночи.
Собравшись кучками, возбужденно вспоминали прыжки в пронизанную ветром и светящимися трассами ночь. Высокий черноволосый десантник, сняв шапку, напряженно прислушивался к лесной тишине. Автомат он держал наготове, а в расширенных глазах отчетливо проглядывалась тревога, готовность немедленно стрелять, куда-то бежать.
– Ложись, отдыхай, Тельпугов, – негромко окликнул его Илья Якушев.
Боец посмотрел на младшего лейтенанта и показал рукой направление:
– Шум какой-то… Кажись, ветки трещат.
– Ветер наверху, листья падают.
– А может, фрицы? Они ведь здесь кругом.
– Посты расставлены, отдыхай.
Якушев никак не мог вспомнить имени десантника и слегка похлопал его по плечу. Тот дернулся, лицо судорожно перекосилось, палец лежал на спусковом крючке ППШ.
– Э, смотри, не стрельни. Забыл, как тебя зовут.
– Николай. Из шестой роты я… а других из нашей роты что-то не вижу.
– Спят они. Дай автомат, гляну.
Десантник послушно отдал автомат. Илья отомкнул наполовину пустой диск, осторожно вытащил патрон из казенника.
– Я тоже пойду в караул, – протянул руку за своим оружием Николай Тельпугов. – Не могу спать, вспышки перед глазами, и земля вертится.
– Утомился ты. Нервы. Ложись и автомат не вздумай заряжать. Стрельнешь ненароком, весь лагерь переполошись.
Бойца никак не удавалось успокоить. Он торопился высказать все, что пережил ночью, говорил сумбурно, не отпуская рукав Якушева:
– Два снаряда крыло пробили. Только брызги огненные, а взрывов не слышно, моторы гудят. Я вниз шагнул, парашют раскрылся, рядом дружок летит. Гляжу, за нами вслед «Дуглас» валится. Крыло отдельно, а корпус прямо на меня. Думал, конец настал, а он штопором кувыркается и, как снаряд, вниз несется. Кто-то парашютом за киль зацепился, так я его крик за полкилометра слышал. А потом пулеметы с земли огонь открыли…
Кое-как успокоив бойца, Илья Якушев вернулся на поляну. Здесь собрались командиры, обсуждавшие положение. Неподалеку саперы строили шалаши и навес для раненых.
От немцев рота оторвалась. Надолго или нет, неизвестно, но в настоящий момент раненые оставались главной проблемой. Санинструктор Воробьев в перемазанном кровью комбинезоне докладывал Морозову:
– Тяжелых одиннадцать человек. Если врача или фельдшера не найдем, помрут ребята. У кого грудь-живот прострелены, у некоторых кости перебиты. Пулеметные пули кости на осколки крошат. Ампутации требуются. А у меня бинты да йод. Врача искать надо, Федор Николаевич.
Этих «надо» накапливалось много. Искать командование, другие подразделения десантных бригад, срочно пополнить боезапас, без которого рота может погибнуть при первой же облаве.
Лейтенант Бондарь поглаживал подвешенную к груди раненую руку. Морщась от боли, сказал, что людей беспокоить пока не стал. Выборочно опросил на ходу человек двадцать. К отечественным ППШ осталось в лучшем случае по тридцать-пятьдесят патронов. К трофейным МП-40 немного побольше, но проблему они не решат, этих автоматов немного. К карабинам, нашим и трофейным, запас у бойцов есть. Но расстреляны все ленты трофейного МГ-42, а к двум нашим «дегтяревым» осталось по неполному диску.
– Либо остаемся без пулеметного прикрытия, – рассуждал лейтенант, – либо забираем патроны у бойцов и снаряжаем пулеметы.
Морозов молча выслушал Воробьева, Бондаря, старшину, который доложил, что часть НЗ (консервы, сухари, сало) утеряна и еды хватит в лучшем случае на пару дней. Покурили, обменялись мнениями, затем отрывисто заговорил Морозов:
– Людей через час будить. Сформировать три группы и до ночи осмотреть окрестности. С местными жителями в контакт не вступать, боевых столкновений также по возможности избегать. Строить шалаши, ночи холодные, люди застудятся.
– Раненые… – снова начал было Воробьев, но лейтенант его перебил:
– Помню. Возможно, отыщем более крупные группы десанта. Там должны быть врачи. Но на «авось» надеяться не будем. На карте значится деревня километрах в десяти отсюда. Павел, глянь сюда.
Сержант Чередник посмотрел, кивнул.
– Попробуй дойти до нее. Если есть фельдшер или акушер, забирай его со всеми инструментами и веди к нам.
– Понял.
– С собой возьмешь пяток бойцов, этого хватит. Якушев, сформируй отделение, захвати ручной пулемет и пройдешь вдоль дороги. На открытые места не высовываться.
Третью группу во главе с сержантом Олегом Бородиным лейтенант отправил проверить, нет ли погони, и тоже поискать другие отряды десантников. Приказал всем вернуться до темноты.
– До темноты всего часов пять осталось, – глянул на часы лейтенант Бондарь.
– Главная цель – выяснить, что и кто вокруг нас. Пяти часов хватит. А часы у тебя, Леня, крепкие. Пуля рядом ударила, а они тикают.
Командиры не слишком весело посмеялись, а Бондарь заявил, что часы Кировского завода и не такие удары выдерживали.
– И еще, – после короткого молчания добавил Морозов. – Живым, в случае чего, в плен не сдаваться. Иначе всю роту под удар подставите. Фрицы умеют развязывать языки.
– Наши ребята не такие… – начал было Бондарь, но Федор оборвал его:
– Такие – не такие, а приказ слышали. Здесь не колхозное собрание, пустой болтовни мне не надо.
Бондарь обиженно засопел, но больше в распоряжения Морозова не лез.
– Радиста хорошо бы отыскать, – заканчивая инструктаж, сказал Морозов. – Четыре рации на батальон выдавали. Без связи нам туго придется.
– Будем искать, – коротко отозвался младший лейтенант Илья Якушев.
Назначенные разведгруппы собрались быстро, и двинулась каждая по своему маршруту. Старшина обходил десантников, вооруженных карабинами, и собирал патроны для пулеметов. Бойцам поопытнее оставлял по пять-шесть обойм. Тем, кто помоложе, по паре-тройке. Если кто начинал спорить, терпеливо объяснял:
– Без пулеметов не обойдемся. Немцы ударят, только они смогут отход обеспечить.
Санинструктор Воробьев снова подошел к Морозову:
– Федор Николаевич, двое раненых умерли. У третьего гангрена на руке. Надо резать, иначе умрет, как те двое.
– Значит, будешь резать.
– Я не хирург.
– Я тоже. Но держать человека помогу. Пошли, покажешь.
Когда шагали к временной санчасти, лейтенант увидел, как санитары роют неглубокую яму. Рядом лежали два тела, с лицами, накрытыми чистыми тряпицами. Желтые руки были сложены на груди. Морозов снял шлем, на минуту остановился.
– Мы глубоко рыть не сможем, – сказал один из санитаров. – Земля корневищами переплетена, а лопатки у нас саперные. Гнутся. Авось не обидятся ребята. А, товарищ ротный?
– Как получится, – ответил Федор. – Метр с четвертью хватит.
– Мы тоже так думаем.
Никто из них не знал, что это не последние потери, которая понесет до ночи десантная рота, сумевшая провести два ожесточенных боя и вырваться из кольца.
Группа, которую возглавлял сержант Чередник, через пару часов добралась до хутора, отмеченного на карте. Занимавшийся с детства охотой, которая в зимнее и осеннее время кормила семью, Павел хорошо ориентировался на местности. Шел осторожно впереди и сумел заметить пост на окраине хутора.
Тяжелый мотоцикл «БМВ» был замаскирован ветками, но предательски отсвечивало зеркальце на руле. Да и по другим признакам забайкалец Чередник метров за триста определил присутствие людей. Поднимался легкий дымок небольшого костра, который он сразу почуял, как и услышал стрекотанье сорок.
Взад-вперед медленно пролетели несколько ворон, а пара птиц терпеливо сидела на тополе в надежде, что люди рано или поздно уйдут, оставив после себя, как всегда, что-то съедобное.
Через оптический прицел Павел разглядел пост, состоявший, как и его группа, из шести человек. Двое немецких солдат и четверо полицаев. Обычно посты выставляют меньшие по количеству, а здесь, считай, целое отделение с пулеметом «максим».
Это уже не пост, а засада. Хоть и не слишком умело скрытая, но хорошо вооруженная. Насколько Чередник знал, тяжелые пулеметы имелись в полицейских участках в небольшом количестве. Немецкие комендатуры повязали полицаев круговой порукой, заставив участвовать в карательных операциях и расстрелах заложников. В то же время, не слишком доверяя своим помощникам, ограничивали количество пулеметов и боеприпасов для полиции.
Чередник отвел группу подальше, а сам в течение часа наблюдал за хутором. Стало ясно, что попасть туда не удастся. Он разглядел еще два патруля, один из них конный. На возвышенности стоял бронетранспортер с крупнокалиберным пулеметом.
– Уходим, здесь делать нечего, – сказал Павел. – Поджидают они нас.
Возвращаясь кружным путем, набрели на пасеку. Чередник вместе с одним из бойцов зашел туда и смертельно напугал деда-пасечника. Он был из тех восточных украинцев, которые хорошо говорят по-русски и к Красной Армии относятся неплохо. Но общение с ним получилось не то, которое ожидал забайкалец Зима.
– Уходите… бога ради, уходите, – твердил старик. – Немцы и полицаи ни вас, ни меня не пощадят.
– Ладно, набери нам хоть меду с ведро. Или жалко?
– Да мне и бидона не жаль. Но обнаружат у вас мед, сразу догадаются, где его взяли. И мне, и бабке конец. Семью в хуторе тоже не пощадят, а у меня одних внуков четверо. Уходите! Я ведь обязан немедленно о вашем приходе полицию известить.
Павел Чередник, потерявший за годы войны брата, несколько родственников и почти всех друзей, встряхнул деда за шиворот, с трудом удержавшись, чтобы не ударить. Крепкий был старик, хоть и прикрывался спутанной полуседой бородой, линялой рубахой и ветхим пиджаком.
– Тебе сколько годков?
– Шестьдесят один…
– Силенка есть, и прожить лет до девяноста настроился. Войну в тихом месте пережду, пусть другие воюют и подыхают. Что, думаешь, ждать буду, пока ты нас закладывать побежишь? Прибьем, как паршивую овцу, и дом твой спалим. Мед фашисты да полицаи жрут небось.
– Заставляют сдавать, – выдавил дед, моргая и отводя взгляд в сторону.
– На меня смотри! – прикрикнул Павел.
В глазах деда плескался не только страх, но и скрытая злость. Пришли чужаки, грозят, харчи требуют, а ему расхлебывать. Все равно ведь докладывать придется. Обнаружат следы, повесят на воротах. Специально насчет парашютистов предупреждали, чтобы сообщали немедленно.
– Перекусите здесь, а с собой не берите. Старуха скоро вернется, разболтает языком. Медовухи нацежу, хлеб хороший есть.
С год назад Чередник, тогда еще новичок, попал в такую же ситуацию. Зашли к леснику, попросили поесть. Тот их хорошо угостил, налил выпить, рассказал про обстановку в округе. И командир их, лейтенант из молодых, кивал, сочувствуя леснику, страдающему под фашистом.
– Ничего, потерпите, – говорил подвыпивший лейтенант. – Скоро ударим как следует, побежит немец без оглядки.
– Дай-то бог, – вздыхал лесник.
А чем хвалиться было в октябре сорок второго? Сплошные неудачи и «котлы». Полстраны под немцем, в Сталинграде бои на кромке берега шли, вот-вот возьмут город. Многие ждали, что до зимы развалится Красная Армия и добьются немцы победы. Видимо, в этом был уверен и тот лесник.
Уходили от него выпившие, веселые, с харчами в запас. А через час догнали их полицаи на лошадях. Быстро и четко действовали. Это на плакатах полицаев в роли пьяных свиней изображали. Выглядывают из подворотни, морды небритые, трусливые, а винтовки в грязи валяются. На самом деле многие не за страх против своих воевали. И умели делать это неплохо.
В группе тогда пятеро десантников было. Смелые, отчаянные ребята, ничего не боялись. Подумаешь, десяток полицаев! А у нас автоматы и пуд презрения к предателям. Рассчитывали лихостью и бесстрашием «бобиков» припугнуть, пострелять всех и к своим прорваться.
Однако получилось по-другому. Десять или одиннадцать полицаев под командой опытного дядьки, хорошо повоевавшего в Гражданскую, взяли пятерых десантников в клещи. Прижали к земле огнем из «дегтярева», а сам дядька, рослый, быстрый, с седыми усами, стрелял из «трехлинейки», попадая точно в цель.
Наповал срезал дружка Паши Чередника, тяжело ранил лейтенанта. Ворочаясь, с перебитой ключицей, лейтенант клял себя за доверчивость и шептал троим парням:
– Уходите… мне все равно пропадать.
Трое, и среди них Чередник, уходить не хотели, боялись позора больше, чем смерти, – командира раненого бросили. Видя, что подчиненные твердо решили разделить его судьбу, лейтенант подозвал Чередника, тогда еще рядового бойца:
– Паша, ты хорошо стреляешь. Попробуй сними усатого.
– Не знаю, получится из автомата или нет.
– Одиночным бей. У ППШ патроны сильные, маузеровские. За двести метров снимешь… Иначе все пропадем.
Хорошо прицелившись, подковал усатого. Угодил в бок или грудь, вывел из строя. И ребята, ободренные успехом, открыли более меткий огонь короткими очередями. Но вырвались из той заварухи лишь двое – Паша Зима и парень из Куйбышева.
Много времени прошло, всякое бывало, а тот случай запомнился навсегда. И как сладко улыбался лесник со своей женой и молоденькой дочкой, и как хладнокровно из «трехлинейки» выбивал десантников полицай с седыми усами.
Второй раз на одни и те же грабли сержант Чередник наступать не хотел. Всего шаг оставался пасечнику до смерти. Готов был Зима взять грех на душу, чтобы не рисковать группой. Но дед (да какой там дед, мужик в силе!), почуяв недоброе, сорвал со стены икону, бухнулся на колени и, заикаясь, клялся детьми и внуками, что не выдаст товарищей красных бойцов и поможет всем, что в его силах.
Выволок двадцатилитровый бидон меда, сала в холстине килограмма четыре, хлеба, сухарей. Торопясь, разливал по флягам крепкую настойку. Отдельно поставил черепок с прополисом.
– Лечебное средство, раны смазывать. Инфекцию уничтожает. В аптеках ни за какие деньги не купишь. – И умоляюще глянул на сержанта: – Уходите, ребята, ради бога. Я тут ваши следы замету. Среди полицаев такие волки, что по подошвам все определят.
– Ладно, мужик, не суетись, – сказал Чередник. – Если выдашь, конец и тебе, и твоему отродью. Фронт приближается. Думаешь, Днепр Красную Армию остановит? Через неделю-другую наши здесь будут.
Пасечник по-прежнему суетливо переставлял с места на место горшки, смахивал крошки со стола и тревожно сопел.
– Что, не слишком рад? – усмехнулся сержант Павел Чередник, отхлебывая из бутыли настойку. – Давай кружки, выпьем и закусим по-быстрому.
Дед пытался резать хлеб. Нож выпал из рук и брякнулся на пол. За столом распоряжались сами, поглядывая на пасечника.
– Не очень ты приходу наших радуешься, – сказал кто-то из десантников. – Наверное, с фрицами хорошо спелся.
– Спелся, спился! – вдруг фальцетом выкрикнул дед. – Все приходят, требуют, грозят. Пропади она пропадом такая жизнь.
– Угомонись, страдалец! – цыкнул на него сержант. – Дети небось в полиции служат.
Пасечник промолчал. Оголодавшие бойцы жадно доели хлеб с квашеной капустой, допили настойку. Когда уходили, Павел предупредил:
– Ты не слишком торопись нас полицаям сдавать. Без боя не обойдется. Тогда твое добро точно сожгут.
Группа сержанта Чередника вернулась до темноты в расположение роты. По дороге благополучно обошли еще один патруль, отделение с пулеметом и стерегущий дорогу бронетранспортер. Обложили десантников, жди облавы.
Но не всем группам повезло, как опытному бойцу и охотнику Павлу Зиме с его людьми.
Младший лейтенант Илья Якушев вел к дороге отделение из семи человек с ручным пулеметом. Кроме разведки, Морозов дал ему задание при возможности ударить по небольшой вражеской группе, взять «языка» и разжиться боеприпасами.
– В бой не ввязывайся, – повторил еще раз Морозов. – Какой-нибудь одиночный грузовик или обоз из трех-четырех повозок. Чтобы быстро и результативно. Если встретишь наших, задание отменяется. Важнее наладить связь со штабом бригады, чтобы не бродить по лесу, а соединиться с главными силами.
Илья Якушев, невысокий, округлый в плечах и груди, был похож на медвежонка. До войны жил в небольшом степном поселке в Астраханской области, недалеко от соленого озера Баскунчак. С шестнадцати лет работал на предприятии «Бассоль».
Труд был тяжелый. От густой соленой рапы тело покрывалось мелкими язвами, которые долго не заживали. Правда, платили хорошо, давали талоны на мясные обеды. А в орсовском буфете, кроме некоторых дефицитных продуктов и шоколада, можно было выпить холодного кумыса.
Мужики употребляли пенистый напиток вместо пива. Дешево и сердито. Опрокинешь пару-тройку бутылок, настроение повышается, и голова приятно кружится. Илья Якушев грузил тяжелые мешки на платформы, разгребал горы сохнувшей на горячем солнце соли.
Стал мускулистым, как борец (он и раньше слабаком не был), правда, лоб и щеки от мелких язв покрылись шрамами, как от оспы. Девки в райцентре показывали на него пальцами и смеялись:
– У тебя что, черти горох на лбу молотили?
Но это дуры-малолетки. В своем поселке девушки на Илью заглядывались. Крепкий, неглупый парень, который обнимет так обнимет. Разведенка, Таня из весового склада, как-то окинула его странным взглядом и спросила:
– Ты чего, Илюша, на танцы не приходишь?
– Не вырос еще, – вроде в шутку ответил Илья.
Ему тогда восемнадцать стукнуло, но насчет гулянок и танцев был он не большой охотник.
– Приходи, – улыбнулась Таня.
А Илюхе стало вдруг неспокойно от этих слов и взгляда. В субботу оделся получше, пришел. Девчонок много было, а Таня, старше и опытнее других, сразу прибрала парня к рукам. Танцевали, пошли провожаться, а ночь провел он в летней кухне на дворе у Татьяны.
Сначала целовались. Таня, видя, что кавалер теряется и не догадывается даже пуговицы на кофте расстегнуть, разделась сама. Илья растерялся, впервые увидав обнаженное женское тело. Едва не убежал.
– Ты чего такой робкий? За грудь меня возьми, что ли. Или не нравлюсь?
– Нравишься.
Когда провел пальцами по груди и бедрам, словно обжегся. А что дальше было, с трудом вспоминал. Домой вернулся вымотанный, перед глазами стояла первая в его жизни женщина.
Мать только вздохнула, а отец, не сдержавшись, накричал, едва не влепил затрещину.
– Тебе всего восемнадцать, а загуливаешь, как взрослый мужик. Не рано ли?
– А мешки с солью по три пуда на горбу таскать не рано? – огрызнулся Илья.
На том инцидент был исчерпан. Илья продолжал встречаться с Татьяной. Ему казалось, это и есть настоящая любовь. Но когда заговаривал про свои чувства, Таня лишь смеялась и закрывала ему ладошкой рот.
– Хорошо тебе со мной?
– Хорошо… Такого никогда еще не было.
А вскоре началась война. Первое время работников «Бассоли» в армию не призывали, дали броню. Для нужд армии требовалось огромное количество соли, и работали часов по четырнадцать в сутки.
В этот период как-то незаметно прекратились отношения с Таней. У нее появился мужчина, за которого она вроде бы собиралась замуж. Да и тяжелая, изнуряющая работа не оставляла времени для переживаний.
В конце первой военной зимы забрали на фронт отца, а через месяц Илью Якушева. Отец сгинул бесследно в сражении под Харьковом, где наши войска в мае сорок второго потерпели крупное поражение. Илью зачислили в пехотно-пулеметное училище, где он проучился полгода и получил звание «младший лейтенант».
Какое-то время воевал в Сталинграде (там жизнь короткая у всех была), прошел такую школу, которая и не приснилась бы. Дрались с немцами в упор, удерживая узкую полоску берега.
Порой складывалось, что его взвод на втором этаже оборону держал, а на первом немцы укрепились. Там научился стрелять первым на любой шорох, ходить в ночные рейды и жить одним днем. Когда Илью ранили и переправляли в тыл через Волгу, из сорока человек его взвода «старичков» осталось человек пять. Остальные погибли.
После госпиталя в запасном полку на Якушева обратил внимание майор – «покупатель» из воздушно-десантной бригады. Внимательно оглядел мускулистого парня с нашивкой за ранение и заявил:
– Сталинградец? Нам такие орлы нужны. В десанте на звания и ордена не скупятся.
А приятель возрастом постарше советовал:
– Откажись под каким-нибудь предлогом. Десант – это дорога в один конец. Как и Сталинград. Мало тебе Сталинграда?
– Как я откажусь? – вскинулся Якушев. – Уже дал согласие. Да им на согласие наплевать. Приказали, и вперед!
– Оно, конечно, так, – вздыхал приятель.
После короткой подготовки и нескольких учебных прыжков с парашютом воевал в воздушно-десантной бригаде. В основном пешим ходом, но участвовал и в серьезных штурмовых операциях. Обещанные награды и звания остались на словах, получил лишь медаль за Сталинград да еще одно ранение.
А сейчас оказался во вражеском тылу. Большие надежды возлагались на этот десант, но шло пока все наперекосяк. Ни связи, ни мощного ударного соединения, а лишь скрывшаяся в лесу сводная рота.
Надеялись встретить своих. И встретили…
С карканьем взлетели вороны с поросшей кустарником поляны. Когда подошли поближе, увидели тела десантников. Десятка два, может, больше. Лежали раздетые и разутые, в одном исподнем, пропитанном запекшейся кровью.
Нашли множество стреляных гильз, десантники отбивались, тоже пытались прорваться. Понесли потери и немцы (скорее всего, вместе с полицаями), валялись окровавленные бинты, изорванный осколками пиджак с белой повязкой.
Может, поэтому исполосовали ножами погибших, кому-то расплющили голову тяжелым камнем.
– Полицаи сработали, их почерк, – определил один из десантников.
Времени до вечера оставалось не так и много, поэтому хоронить товарищей возможности не было. Постояли, сняв шлемы и пилотки, молча двинулись дальше.
Дорога, за которой наблюдала группа Якушева, проходила вдоль опушки леса. То и дело проезжали грузовики, шли обозы, запряженные рослыми германскими лошадьми. Поднимая тучу пыли, проследовало с десяток танков. Тяжелых, с длинноствольными пушками и броневыми экранами по бортам.
– «Тигры», что ли? – тихо спросил молодой помощник, сержант.
– Нет. Т-4, но с усиленной броней. Опасные, сволочи, за километр наши «тридцатьчетверки» берут.
И самолеты в воздухе проносились немецкие. Патрулировали парами и звеньями по четыре штуки давно знакомые «Мессершмитты». На большой скорости и с километровой высоты они вряд ли бы разглядели замаскированную группу. Это был заслон против наших бомбардировщиков и штурмовиков.
Более опасным противником был высотный наблюдатель «Фокке-Вульф-189», или «рама», как его чаще называли из-за необычной формы двойного фюзеляжа. Но если над нашим передним краем «рамы» держались на большой высоте, опасаясь зениток, то здесь одинокий «Фокке-Вульф» неторопливо накручивал круги метрах в восьмистах от земли.
Учитывая хорошую оптику, с него можно было разглядеть не то что группу или отряд, а отдельного человека. Наверное, ищут разбросанный в округе десант.
На малонаезженных проселочных дорогах, выходящих из леса, находились патрули. И не два-три солдата на мотоцикле, а отделение с пулеметом и обязательно наблюдатель с биноклем. На бугре маячил легкий броневик, километрах в трех подальше – еще один. Перекрыты дороги, овраги, обложен лесной массив, где наверняка, кроме их роты, находятся и другие подразделения десанта.
Ни о каком внезапном нападении на вражеский обоз или одиночный грузовик Якушев уже не думал. Слишком много вокруг немцев и техники. Надо потихоньку возвращаться к своим и доложить увиденное.
Младшего лейтенанта Якушева покойный командир роты ценил за хладнокровие, осмотрительность и умение принять правильное решение в сложной ситуации. И смелости хватало в молодом крепком парне, за что считался он неофициальным заместителем ротного командира.
Вряд ли была в том вина Ильи Якушева, что, когда осторожно отходили, их группу все же засекли. Вывернулся непонятно откуда легкий самолет-разведчик «Шторьх» и почти бесшумно, со скоростью 170 километров в час, спикировал на десантников. Этот боевой самолет-разведчик был больше похож на игрушку: ярко-оранжевая окантовка, решетчатое шасси с торчащими колесами, просторная, как у прогулочного аэроплана, кабина.
Но в нем находился опытный экипаж, четко знающий свои задачи: пилот, радист-наблюдатель и стрелок. Радист уже сообщил в ближайший штаб и на аэродром, что обнаружено отделение русских парашютистов. Пилот точно провел машину над группой, а стрелок открыл огонь из кормового «машингевера» МГ-15, посылающего шестнадцать пуль в секунду.
Плотная трасса с высоты четырехсот метров прошила десантника, замыкающего группу. Он погиб мгновенно, получив несколько пуль в спину. Шагавший перед ним свалился с перебитым бедром. Остальные пули шли не так точно, но ранили еще одного бойца.
Тренированное отделение бросилось на землю. Младший сержант-пулеметчик через считаные секунды уже стрелял из своего компактного ДТ (пулемет Дегтярева танковый, которым нередко вооружали десантников). Якушев, с его мгновенной реакцией, приобретенной в Сталинграде, тоже всаживал очереди из ППШ в матовое брюхо разведчика.
Они не подбили самолет, но полдесятка пуль прошили корпус, одна угодила в ногу наблюдателя. Пилот, отказавшись от мысли уничтожить русских пулеметным огнем, резко дал газ. Мотор, захлебываясь от перегрузки, чихал, густо дымя, а вслед стрелял с колена помощник Якушева, сержант родом из города Камышина.
Экипаж самолета-разведчика уже успел с утра отличиться. Поднятые по тревоге, они обнаружили несколько десантников. Один, видимо раненый, повис на парашюте, зацепившись за сосновые ветки, метрах в пяти над землей. Другой русский взбирался на дерево, собираясь помочь товарищу. Внизу стояли еще трое парашютистов.
Получилась веселая сцена. Самолет с ревом пронесся над сосной. Кормовой стрелок прошил очередью повисшего на лямках парашютиста, засыпал щепками, сбитыми ветвями прижавшегося к стволу второго русского. Сделав крутой разворот, пулеметчик всадил еще одну точную очередь.
Десантника, пытавшегося спасти товарища, пробило вместе с сосной и сбросило вниз. На третьем заходе, не обращая внимания на автоматный огонь, они уложили стрелявшего парашютиста. Уцелевшие скрылись в лесу.
Пилот сделал победный круг, а стрелок всадил еще одну очередь в обвисшее тело парашютиста, качавшееся под ударами пуль, как кукла. Тогда, утром, было весело, а сейчас стало не до смеха.
«Шторьх» позорно покинул место боя, хотя, поднявшись повыше, мог своим скорострельным МГ-15 уничтожить группу. Пилот не хотел рисковать жизнью из-за каких-то азиатов. Наблюдатель стонал, зажимая рану, а пулеметчик со злости выпустил оставшуюся половину ленты по кустам.
Раненный в бедро десантник истекал кровью и вскоре потерял сознание. Его перевязали, наложили шину, но повязка набухала кровью. Второй боец был ранен в руку навылет. Еще десяток минут понадобилось, чтобы смастерить носилки. Хоронить погибшего не оставалось времени.
Торопливо шагали, зная, что погоня уже началась. Позади шли младший сержант-пулеметчик с помощником, готовые принять бой с преследователями. Илья Якушев, тоже несший носилки, видел, как сквозь брезент плащ-палатки капает кровь. Состояние раненого было безнадежное.
В это же время на ближнем аэродроме приземлился «Шторьх». Вынесли радиста, сняли комбинезон. Обнаружили, что пуля, пройдя вскользь, вырвала полоску кожи и клок арийской мышцы. Радист стонал, наблюдая, как врач умело перевязывает рану. Здесь, в России, достаточно всякой заразы, радист очень боялся столбняка. Командир эскадрильи с досадой проговорил:
– Если бы вы задержались еще на четверть часа, взвод преследования взял бы их. Со мной дважды связывались по рации, уточняли координаты. В лесу трудно отыскать следы.
– Посчитайте пробоины, – запальчиво возразил пилот. – По нам вело огонь не меньше двух пулеметов. Корпус продырявили в шести местах и ранили радиста.
– Да, изранили бедолагу крепко, – с сарказмом заметил командир эскадрильи. – Да и патроны у вас, наверное, кончились. Пара лент хоть осталась?
– Три коробки. Но самолет поврежден. А русским мы врезали крепко, трое или четверо свалились. Что, такая проблема найти их?
– В вас не из пистолетов стреляли? – продолжал поддевать пилота командир эскадрильи. – Погляди, какая вмятина.
– Это рикошет, а рядом пробоина. Может, хватит острить?
Илью Якушева и его людей преследовали четверо местных украинских полицаев и взвод немецких солдат численностью восемнадцать человек. Возглавлял погоню молодой лейтенант, недавно прибывший к месту службы.
Полицейские хорошо знали местность. Старший из них вскоре нашел тело убитого парашютиста и определил по следам, что русских осталось семь-восемь человек. Один из них тяжело ранен.
– Осторожнее, – предупредил он немецкого офицера. – Десантники хорошо подготовлены. У них, кроме автоматов, имеется ручной пулемет.
– Это не повод прекращать преследование. Или кто-нибудь боится?
Лейтенант, как и командир разведывательной эскадрильи, любил пошутить. Он был вооружен автоматом, имел несколько запасных магазинов и был настроен повоевать.
Полицаи промолчали. Красная Армия приближается, и пощады им не ждать. Надо ли добавлять к прошлым грехам еще и убийство парашютистов? Немецкие солдаты были настроены тоже не слишком решительно. Вокруг чужой враждебный лес. Из-за любого куста могут открыть огонь. Лейтенант бодро отдавал команды радисту:
– Передай в штаб батальона, что мы вышли на след парашютистов. Их около десятка, имеют легкий пулемет. Найден один труп. Продолжаем преследование.
В ответ ему посоветовали поспешить и по возможности взять пару диверсантов живьем.
– Постараемся, – ответил офицер.
Кто-то из пожилых солдат, оглядываясь по сторонам, шепнул напарнику:
– Наше дело охранять берег и дороги. Для борьбы с парашютистами есть специальные команды. Много мы навоюем… Половина взвода призвана из запаса.
Напарник, ефрейтор лет сорока пяти, согласился, что за тренированными десантниками угнаться непросто.
– Правда, у нас есть десяток резвых ребят. А парашютисты тащат на себе раненого.
Старший из полицаев не торопился. Начинало темнеть, и он надеялся, что рискованная охота за десантниками прекратится сама собой. Однако его подгонял лейтенант, не снимавший палец со спускового крючка. Ему не терпелось пострелять.
– Господин офицер, – не выдержал полицай. – Осторожнее со спуском. Лучше убрать палец.
Лейтенант хотел отбрить непрошеного советчика, но благоразумно промолчал и посоветовал в свою очередь:
– Поторопитесь, или вы решили дать русским уйти? Мне кажется, вы уклоняетесь от боя. Как бы не пришлось отвечать.
Старший из полицаев с трудом сдерживал раздражение. У лейтенанта были тонкие губы, ровный прямой нос и светло-голубые глаза. Новенькая форма сидела безукоризненно. Настоящий ариец! Такой в случае неудачи все свалит на полицию, могут быть серьезные неприятности.
Полицаи ускорили шаг. Немецкое отделение шло следом, пулеметчик держал наготове свой МГ-34 с барабанным магазином. Через какое-то время старший полицай почувствовал, что русские десантники находятся поблизости. Они не могли идти быстро с тяжелыми носилками, на которых лежал их раненый товарищ.
Их дальнейшие действия нетрудно вычислить. Оставят пулеметчика и кого-то из метких стрелков, внезапно ударят из засады. Придержат на какое-то время преследователей, а там уже стемнеет. Словно прочитав его мысли, лейтенант насмешливо заметил:
– Последнее время полиция поджимает хвост. Или кто-то начинает вести двойную игру, надеясь на снисхождение. Напрасно. Вас трибуналы Красной Армии не пощадят.
После расстрелов заложников, евреев, партизан (тогда полицай не сомневался в победе вермахта) речи о какой-то двойной игре и быть не могло. По слухам, на полицаев не тратят даже пуль – вешают на площадях.
– Парашютисты близко. В любую минуту могут открыть огонь, – проговорил полицай.
– Так, шагай вперед!
Отделение быстро и умело рассыпалось полукругом и шло следом. Все произошло, как и ожидал опытный полицай. Из полутьмы сумрачного леса ударили вспышки. Стреляли из ручного пулемета и автомата ППШ. Старший полицейский, несмотря на возраст, среагировал мгновенно и бросился на землю.
Его приятель, сосед по улице, свалился на подломившихся ногах. Другой полицай попытался залечь. Пули прошили его, и он неловко ткнулся лицом в траву.
Заработал МГ-34. Парашютисты сменили позицию и снова ответили очередями. Лейтенант, ошеломленный грохотом, вспышками (это был первый бой в его жизни), стрелял непонятно куда, затем долго не мог сменить магазин, тряслись руки.
Старший полицай ловил в прицел вспышки пулемета. Он был без пламягасителя (наверное, танковый) и выдавал себя яркой полосой огня. У полицая был ППШ, доставшийся от убитого партизана, – оружие с хорошей прицельностью. Очередь ударила русского пулеметчика в лицо. Его товарищ приподнялся, пошевелил тело и угодил под трассу МГ-34.
– Все, с этими кончено, – сказал полицай.
Немцы во главе с лейтенантом осторожно приближались к убитым десантникам, а сорокалетний полицай стоял над телами двоих подчиненных. Один был еще жив. Из простреленного живота сочилось что-то буро-зеленое, он дергал в агонии сапогом и греб сухую траву.
Оставшийся в живых полицейский снял картуз и вздохнул: у Игната двое детей остались, и жена третьего рожать собралась. Хорошую новость ей принесем. Он еще дышит… Кончается. Три пули в живот словил. Не вовремя высунулся.
«Поди, угадай, откуда смерть придет, – размышлял полицай, снова надевая картуз. – В воскресенье собирались крышу на баньке латать. Теперь ему крыша не нужна, и так обмоют».
Лейтенант решил, что продолжать погоню бессмысленно. Уже темнело. Молодой офицер смотрел на умирающего полицейского, лужи крови на траве. Он не знал, что у свежей, еще теплой крови есть запах. Запах смерти, уходящей в небытие человеческой плоти.
Умиравший в агонии полицейский окончательно отбил охоту воевать. Он стонал, шептал чье-то имя и, кажется, плакал. Не зря говорят, что раны в живот самые тяжелые. Неприятно пахло содержимое брюшины.
– Введите ему морфий, – приказал санитару офицер. – Пусть хоть умрет без мучений.
Остальные курили, кто-то отхлебывал из фляжки ром. Старший полицай удивил всех. Перекрестившись, он большими глотками опустошил полбутылки чего-то крепкого (наверное, самогона) и передал остатки приятелю. Перехватив взгляд лейтенанта, невесело усмехнулся:
– Сразу двоих хоронить будем. Жалко ребят…
– Жалко, – повторил незнакомое слово офицер. – Вы неплохо воевали, я отмечу это в рапорте.
Русский промолчал, сворачивая самокрутку. Его товарищ, допив бутылку, возился с телом убитого. Выпрямлял ноги, сложил руки крестом на груди. Лейтенант оглядел своих солдат. Сегодня им повезло. Воевал взвод неплохо, можно смело возвращаться на базу.
Вскоре подъехали повозки, на которые погрузили тела десантников и полицаев. Группа торопилась покинуть ночной лес.
Младший лейтенант Якушев спустя час вместе с тремя оставшимися бойцами принес на носилках умершего товарища. Илья докладывал Морозову:
– Обложили, сволочи, со всех сторон. Не иначе, к облаве готовятся.
– Наверное, с утра будем менять место дислокации, – согласился с ним лейтенант. – Бородин еще не вернулся. Боюсь, тоже на фрицев напоролся. Будем ждать его.
Сержант Юрий Бородин во главе группы из четырех человек получил задание пройти в обратном направлении по пути движения роты. Проверить, нет ли преследования, и уничтожить все следы, которые могли остаться. Несмотря на осторожность, с которой лейтенант Морозов вел десантников, таких следов осталось довольно много.
Вымотанные боями и долгим переходом люди шли с трудом. Надламывали ветки, шагали через грязь, где четко отпечатывались подошвы армейских сапог. Кто-то выронил автоматный патрон, который предательски поблескивал посреди тропы.
На месте привала обнаружили окурки, обрывки бинта, раздавленный каблуком сухарь. Как могли, уничтожали следы отхода роты, но опытный человек без особого труда вычислил бы нужный путь. Особенно следовало опасаться полицаев, которые хорошо ориентировались на местности и могли вести преследование.
Но в осеннем лесу было тихо, лишь со стороны Днепра доносились отзвуки артиллерийской стрельбы. В одном месте остановились и быстро выкопали неглубокую могилу для бойца, умершего от ран. Отходившая рота сделать этого не успела, так как спешно пробиралась в глубь леса.
Наконец выбрались на опушку. В знакомой ложбине лежали тела еще нескольких погибших товарищей, стоял сгоревший немецкий мотоцикл, трава была усыпана стреляными гильзами. Бородин и при желании не смог бы похоронить всех, да и задания такого не получал.
Он решил сложить тела в одно место и прикрыть ветками. Один из десантников предложил:
– Может, успеем в ложбине яму выкопать? Земля мягкая, влажная.
– Нет, на обратном пути в темноте заплутаемся.
Юрий Бородин воевал полтора года, имел достаточный опыт. Он выполнил задание, убедился, что роту не преследуют. Теперь можно было возвращаться. Но решение прибрать тела и осмотреть еще раз карманы в поисках оставленных документов и патронов оказалось необдуманным.
Немцы, уходя, обшарили трупы. И не только обшарили. Когда десантники подхватили очередное тело, чтобы перенести его, раздался взрыв. Здесь, в прифронтовой зоне, где постоянно передвигались войска, немцы остерегались минировать местность.
Но солдаты из моторизованного взвода, обозленные потерями, заминировали одно из тел. «Лимонка» с выдернутым кольцом стояла на боевом взводе. От взрыва ее удерживала тяжесть тела погибшего десантника. Когда его приподняли, раздался хлопок, следом шипение горевшего запала, а через считаные секунды рванула шестисотграммовая граната Ф-1. Бойцу, стоявшему поблизости, перебило ногу, несколько осколков угодило в живот. Его напарник тоже был ранен.
Взрыв, прозвучавший в предвечерней тишине, наверняка услышали. Торопливо перевязали обоих пострадавших, спешно мастерили носилки для тяжело раненного товарища. Немцы появились, когда группа уходила по ложбине к лесу.
Из небольшого грузовика выскочили несколько солдат с ручным пулеметом и побежали к месту взрыва. Олег Бородин, двадцатилетний десантник, родом из-под Вологды, лихорадочно решал, что делать дальше. Уйти с тяжелораненым на руках они не сумеют.
Сержант окинул взглядом свое отделение. Он сделал ошибку, ему и расхлебывать кашу. Отрывисто заговорил, обращаясь к двоим десантникам:
– Никита не выживет. Я останусь с ним, а вы двое бегом к нашим. Найдете дорогу?
Один из бойцов кивнул, второй замялся:
– Получается, мы тебя бросаем.
– Бегите, ребята. Спорить некогда.
Двое торопливо двинулись в сторону леса. Десантник, раненный в бок и руку, шагал тяжело, его поддерживал товарищ. Олег Бородин уже не смотрел на них, готовясь к своему последнему бою. По натуре он не был из числа тех решительных парней, которые без колебаний принимают самые рискованные решения.
Он и в школе среди своих сверстников находился в тени, боялся мальчишеских драк, любил один бродить по лесу или рыбачить. Олегу присвоили «сержанта» и назначили командиром отделения за добросовестность, хорошую успеваемость на курсах, умение ориентироваться в незнакомой местности.
Он боялся смерти, плена, пыток. Но все эти мысли промелькнули и пропали. Времени для переживаний не оставалось. Сержант выбрал бугорок, где его прикрывала сосна, и приготовил автомат. В диске оставалось сорок патронов, еще два он отложил в нагрудный карман – для себя лично. Имелась легкая граната РГ-42, простая и надежная. Боезапаса хватит на четверть часа боя, может, чуть больше.
Немецкие солдаты приближались осторожно. Это был взвод из охранного полка, прибывший сюда неделю назад. Перед этим они занимались отселением местных жителей из хуторов и поселков левобережья. Это была хлопотливая и неприятная работа.
Когда их заставили в первый раз жечь дома и хозяйственные постройки, капитан, командир роты, возмутился:
– Мы не эсэсовцы, а солдаты. Пусть каждый занимается своим делом.
Капитан воевал еще в ту войну, был призван из запаса и жил другими понятиями. Ему коротко разъяснили, что получен приказ оставлять после себя «мертвую» зону, где наступающим красным не за что будет уцепиться. Поджигали также неубранные поля, скирды соломы и необмолоченного хлеба, железнодорожные будки, сараи, курятники.
Во второй раз капитан вступил в спор с начальством, когда роте поручили расстрелять группу заключенных из пересыльного лагеря. Их собирались эвакуировать за Днепр, но случилась неувязка с транспортом, а русские наступали на пятки.
– Ну и оставьте их здесь, – наивно предложил капитан. – Фельдмаршал всегда выступал против казней гражданского населения.
– Если вы имеете в виду фельдмаршала Эриха фон Манштейна, – холодно заметил командир батальона, – то он уже давно перестал подражать лицемерным британским джентльменам. На войне как на войне! Вы хотите оставить для русских военкоматов полсотни готовых призывников? Их оденут, обуют, вооружат, и через месяц они будут воевать против нас.
Ротный командир, хвативший кроме прошлой войны и страшную зиму под Москвой, где потерял три отмороженных пальца на ногах, лишь согласно кивнул. Он знал, что, если еще брякнет пару неосторожных фраз, его перебросят на передовую останавливать русские танки. Оттуда мало кто возвращается живым. А дома ждут жена, двое дочерей и сын-инвалид, потерявший ногу под Брестом.
Рота выполнила задание, хоть и неумело для первого раза. Солдаты нервничали, особенно пожилые, мазали, стреляли снова. У некоторых отказывало оружие. Глядя, как ворочаются, стонут от боли недобитые люди, лейтенант-наблюдатель из службы безопасности с досадой закричал:
– Чего вы копаетесь? У вас же есть пулемет. Заканчивайте быстрее.
Капитана смутило, что среди четырех десятков приговоренных оказалось несколько молодых парней лет семнадцати, два старика и даже инвалид без ступни, напомнивший капитану собственного сына. Позже, когда выпили, он высказал свои сомнения лейтенанту-эсэсовцу. Тот лишь отмахнулся:
– Бросьте ненужную философию! Сталин берет в армию с семнадцати лет – это готовые солдаты.
– А старики? Инвалид?
– Вы не заметили, что они сильно похожи на евреев? Скрывались до последнего и получили свое.
Лейтенант, разъезжавший с ротой, оказался веселым парнем. Не церемонясь, вытаскивал из укрытий прятавшихся там девушек, женщин. Отбирал тех, кто помоложе и привлекательнее. При этом весело подмигивал капитану:
– Не могут же два бывалых офицера страдать без женского внимания. Как вы считаете?
Капитан, имевший двоих дочерей, с усилием улыбался в ответ. Лейтенант-эсэсовец не принадлежал к числу бывалых офицеров, но внушал страх. Однажды он хладнокровно, не тратя лишних слов, застрелил солдата, отпустившего пойманных беженцев. Когда капитан приказал похоронить его, лейтенант отмахнулся:
– Не тратьте время, оставьте. Личный номер для отчета заберите. Этого достаточно.
В другой раз лейтенант (ему не было и двадцати) швырнул гранату в погреб, где прятались местные жители. Оттуда раздавались стоны, кто-то пытался выбраться. Эсэсовец с досадой выговорил капитану:
– Не бойтесь испачкать руки. Бросьте туда еще одну гранату. Сделайте это сами, для примера подчиненным.
И капитан бросил гранату, не слишком мучаясь переживаниями, что добивает не вражеских солдат, а всего лишь местных жителей.
Глядя на офицеров, насиловали женщин и даже девочек-подростков солдаты когда-то дисциплинированной и трезвой охранной роты. И расстрелы шли веселее, умело, без лишней болтовни. Если фельдмаршал приказал, то большевикам останется только выжженная земля.
Спасая своих людей, жилье и предприятия, русские части усилили натиск. Третий взвод, уничтожавший молочную ферму, а заодно и поселок, угодил под удар танковой разведки. Большевики действовали, как звери, именно так их описывали в газетах.
Они давили германских солдат гусеницами и расстреливали из пулеметов, не обращая внимания на мольбу о пощаде. Одного из солдат сожгли из его собственного огнемета, а грузовик, в котором пыталась спастись часть взвода, расстреляли из пушки. Женщины из горящего поселка закололи вилами двух ветеранов прошлой войны. В одном опознали насильника, охотившегося за девочками-подростками, и безжалостно разбили ему промежность палкой.
Об этих ужасах рассказал чудом спасшийся фельдфебель, успевший вскочить на легкий связной мотоцикл. На заднее сиденье прыгнул еще один солдат, но, пока набирали скорость, он успел получить две пули в спину и позже скончался.
Гибель взвода взволновала роту. Когда оставшиеся три взвода переправили на правый берег, люди облегченно вздохнули. Теперь между ними и садистами-большевиками находится широкая река и неприступный Восточный вал.
Четвертый взвод так и не удалось укомплектовать, пополнение шло на передний край. По сигналу тревоги выехали два отделения третьего взвода, перекрывшие участок леса, где прозвучал взрыв.
Ими командовал другой фельдфебель. Он еще не сталкивался с русскими танками или десантниками. Знал, что крупный десант, сброшенный этой ночью, крепко потрепали и преследуют. Здесь можно было отличиться, и двадцатитрехлетний фельдфебель очень старался. Кроме того, он желал отомстить за четвертый взвод и зверства красных.
Жаль, что русских оказалось всего четверо. Одно отделение он отправил в погоню за убежавшими в лес, а сам с первым отделением и пулеметом МГ-34 обложил двоих оставшихся десантников. Судя по всему, один из них был тяжело ранен. Фельдфебель считал, что война должна вестись гуманными средствами (расстрелянные и изнасилованные как-то забылись), и для начала предложил обоим десантникам сдаться.
Пленные могли показать, где располагаются основные соединения парашютистов. Скажут (куда они денутся!), если надавить сапогом на мошонку. Или вышибать зубы по одному ударами штыка. Поэтому фельдфебель не пожалел пяти минут на короткую убедительную речь – он неплохо говорил по-русски.
В эти минуты Олег Бородин, убедившись, что его спутник потерял сознание и умирает, забрал трофейный карабин, запасные обоймы и торопливо рвал на клочки документы и письма из дома.
– Ну, что, сдавайтесь, – звучал голос фельдфебеля. – Покурим, выпьем, обсудим ситуацию.
– Подумаю, – откликнулся сержант, закапывая в землю клочки документов и писем.
– Думайте быстрее… пять минут.
Пять минут – слишком долгий срок. Мучительно вспоминать все хорошее в своей короткой жизни, мать, отца, братьев, один из которых уже погиб. Олега ждет девушка, но и это осталось в другом мире, а порванная фотокарточка зарыта в землю. Дальше тянуть нечего. Сержант ловил на мушку ППШ цель. Теперь, когда имелся в запасе карабин, он мог ударить хорошей очередью.
Фельдфебель приподнялся. Высунулся и его помощник. Они ждали ответа русских и считали, что наступила короткая пауза в переговорах. Сержант Бородин так не считал. Две высунувшиеся головы представляли четкую мишень. Олег нажал на спуск.
Очередь получилась излишне длинной и неточной. Да и расстояние рассеивало пули скорострельного автомата. Помощник успел нырнуть, фельдфебеля хлестнуло по щеке и больно обожгло левое ухо. Схватившись ладонью за щеку, немец понял, что часть уха оторвана, сильно текла кровь.
От злости и боли фельдфебель не сразу догадался пригнуться. Новая очередь, короче первой, срезала несколько кустов и прошла рядом. Без команды открыл огонь пулеметчик, начали стрельбу оба отделения.
Бородин переполз на другое место. Отсюда он хорошо видел расчет МГ-34, но вступать в поединок с пулеметом было бы безрассудно. А что еще оставалось делать, если жизнь отмеряла свои последние минуты?
Он дал очередь по вспышкам. Получил веер трассеров в ответ и, наверное, погиб бы в следующую минуту, но из леса донеслись выстрелы и автоматные очереди. Это на несколько секунд отвлекло внимание пулеметчиков. Второе отделение, видимо, догоняло двух других десантников, и там начался бой. Фельдфебель имел приказ обязательно взять кого-то живым. Зажимая раненую щеку, выкрикнул:
– Русские нужны живыми! Оглушите, прижимайте их к земле.
Пулеметчики подняли прицел и посылали очереди над головой Бородина. Он добил диск, вытащил затвор и бросил его в кусты. Теперь Олег вел огонь из трофейного карабина и после очередного выстрела вдруг понял, что у него появился какой-то ничтожный шанс вырваться из кольца.
В лесу продолжался бой. Два его товарища отбивались от погони. Отделение, окружившее Бородина, стреляло, стараясь не высовываться. Рисковать собой, чтобы взять русского живым, солдаты не хотели. Фельдфебеля перевязывали, а Олег сумел ранить кого-то еще из немцев.
Сержант подполз к товарищу, лежавшему неподвижно. Открытые глаза подернулись мутной пленкой, челюсть отвисла, превратив живое лицо в подобие жуткой мумии.
Все же Олег попытался нащупать пульс, но мешали толчки бешено бьющегося собственного сердца. Пульс то ощущался, то нет, а медлить было нельзя. Подчиняясь командам фельфебеля, отделение перебежками смыкало кольцо. Тогда Бородин сделал то, что будет висеть камнем у него на душе много лет. Олег выстрелил в грудь то ли мертвому, то ли умирающему товарищу, понимая, что другого выхода нет.
Затем, выдернув кольцо, бросил гранату и, не дожидаясь взрыва, побежал. Он никогда так не бегал в своей жизни, даже на спортивных соревнованиях. Рвануло бушлат под мышкой, обожгло ногу выше колена, но сержант продолжал бег.
Внезапно Бородин замер. На поляне стояло шесть-семь немецких солдат, а на траве лежали два тела, судя по всему, мертвые. С полминуты Олег смотрел на них, а солдаты, еще не пришедшие в себя, разглядывали появившегося неизвестно откуда русского.
Когда они потянулись к оружию, Бородин выстрелил не целясь и снова побежал. Наверное, у обреченного человека появляются какие-то новые силы. Олег сумел уйти. Возможно, в отделении имелись раненые, и организовать преследование немцы не смогли. Вслед летели пули. Одна прошила воротник бушлата, другая разбила цевье карабина. От удара онемела рука, текла кровь из ладони, а Олег с бега переходил на быстрый шаг, иногда замирал, вслушиваясь в шуршание сухих листьев.
С запозданием увидел острую щепку от цевья, воткнувшуюся в ладонь. Выдернул ее и побрел дальше. Уже темнело. У сержанта Бородина из оружия остался лишь десантный нож. Он сжимал его, готовый пустить в ход, если настигнет погоня. Но, кажется, преследователи отстали.
Каким-то необъяснимым чутьем Олег добрался до лагеря, не заблудившись в ночном лесу. Часовой, окликнув его, приказал поднять руки.
– Нож брось! Ты кто такой?
Подбежал начальник караула. Перед ними, пошатываясь, стоял человек в окровавленном бушлате и брюках. При свете луны виднелось исцарапанное лицо, глубокий порез на лбу (наткнулся на ветку), темные клочья ваты, торчавшие из пробитого бушлата.
– Бородин, ты, что ли?
– Я…
– А остальные?
– Погибли.
– Ладно, пойдем к командиру, – сказал начальник караула, а часовому приказал позвать санинструктора. – Курить будешь?
– Буду. Только сверни сам цигарку… руки не действуют.
Олег доложил о случившемся Морозову. Тот покачал головой:
– Обложили нас. Ладно, иди с Воробьевым, он тебе помощь окажет. Молодец, что добрался. Еще часок, и я бы роту на другое место повел. Кто знал, что с вашей группой случилось. Вдруг в плен попали? А они умеют языки развязывать.
Воробьев обработал раны. Они оказались неглубокими. В двух местах пули вырвали клочья кожи, но крови вытекло много. Кружилась голова, клонило в сон. Сержанту налили пахнущей медом настойки и довели до ближайшего шалаша, где он мгновенно погрузился в сон.
Под утро Олег проснулся и пошел к Морозову. Его пытался остановить часовой, но сержант твердил:
– Мне надо… важное дело.
Он рассказал лейтенанту, как застрелил тяжело раненного, а может, и мертвого товарища. Морозов, приходя в себя после короткого глубокого сна, курил, глядя в сторону.
– Я, товарищ лейтенант…
– Забудь. – Морозов отбросил в сторону окурок. – И сопли не распускай. Оставил бы в живых, Никиту бы на куски изрезали. Ищут они нас. Больше об этом ни слова, шагай, спи. Тут не до твоих переживаний. Якушев половину людей потерял, едва полицаев с хвоста сбросил.
