Первому многочисленными осколками раздробило обе руки и до неузнаваемости обезобразило лицо. Он лежал горизонтально вдоль стены, тяжело дыша и издавая громкий стон на каждом выдохе, в полубредовом состоянии болевого шока пытаясь шевелить губами, изорванными на лоскуты.

Второй, Дзюба, долговязый артиллерист, прислонившись плечом к стене, морщился и кусал губы, пока младший лейтенант Воронов пытался с помощью куска чистой материи и марлевого лоскута перевязать ему рану – глубокое, страшно зияющее сплетениями сосудов и мышц, мясными стенками разъятие чуть выше живота.

– Осколком! Как ножом вскрыло! – выкрикнул Воронов, обернувшись к Аникину.

– А с тобой что?! – тревожно спросил Аникин, подступаясь и вглядываясь в лицо командира артиллерийского расчета. Оно все было залито кровью, капавшей вместе с потом с кончика носа и наклоненного подбородка.

– Ничего… серьезного… – отмахнулся Воронов. – По лбу царапнуло. Только глядеть мешает. В глазах щиплет… Черт ее возьми… Котельный!.. Черт, что там с Котельным?! Носенко, черт тебя дери, чего застыл как истукан?! Что с Котельным?!

Над замковым склонился один из ящичных – совсем желторотый парнишка. Он явно не знал, что делать и чем помочь, и вдобавок, наверное, получил контузию при взрыве. На его безусом худющем лице застыло выражение остолбенения и ужаса.

– Есть бинты?! – прокричал ему в лицо Аникин.

Тот все не мог стряхнуть с себя остолбенелости.

– Жи-иво! Не стой столбом!

Крик Аникина не возымел на бойца никакого эффекта. Тогда Андрей окликнул пробравшегося с улицы следом Милютина и оттолкнул парнишку в сторону.

– Давай, Милютин… вот так! Бери… Под бока, руки не задень!.. Берем на раз-два и оттаскиваем… – командовал Аникин, стараясь как можно аккуратнее передвинуть руки раненого к центру груди.