Женщина сделала несколько жадных, нервных затяжек и заговорила. Непонятная немецкая речь лезла из нее, как фарш из мясорубки. Она не делала передышек, не отмечала голосом точек и запятых.

– Ну, что она брешет? – с нескрываемым, нетерпеливым любопытством спросил Латаный.

– Младший лейтенант, вы можете перевести? – обратился Аникин.

Воронов растерянно оглянулся и пожал плечами.

– Слишком быстро шпарит… Не могу слова выделить…

– Прорвало дамочку… – понимающе, с жалостью в голосе отозвался Милютин. – Известное дело – накипело…

Тютин, насупившись, бросил на него взгляд, не обещающий ничего доброго.

– Kann man sagen, so langsam? – запинаясь, выговорил Воронов.

Набрав воздуха в легкие, он повторил, теперь отчетливо и громко:

– Kann man sagen, so langsam?

Женщина на секунду умолкла и посмотрела на него. На лице ее появилась вымученная, угодливо-льстивая улыбка.

Он весь запунцовел и добавил:

– Bitte…

– Ишь ты… – в восхищении мотнул головой Латаный и вполголоса произнес: – Действительно, видать, пятерка была у артиллериста…

Женщина начала вновь. Теперь она говорила медленнее, то и дело оглядываясь на Воронова, как бы согласуя с ним свою речь.

– Она говорит, что ненавидит Гитлера… Она говорит, что это актер, который сумел одурачить целую нацию…

– Актер… – вспылил Тютин. – Я им покажу театр! Ублюдки недобитые!

– Тютин!.. – осадил бойца Аникин.

– Она говорит, что они постоянно ругались с мужем из-за этого. Ее муж, она говорит, служил в… черт… как это… полиция… секретная государственная полиция… Или тайная… Тайная государственная полиция.

– Гестапо? – произнес Аникин.

– Ja-Ja… Gestapo! – оживленно закивала головой женщина.