— На следующий день, когда основной удар стихии миновал, все же решаемся выйти наружу. Буквально неподалеку нами спрятана туша второго архара, и его мясо смогло бы существенно обогатить наш рацион.

Идти практически невозможно, тяжесть наших тел проламывает тоненькую корочку наста, и мы проваливаемся в пушистый снег почти по пояс.

— Горных стрелков в таком случае выручают лыжи, но где их взять? — сожалеет Гюнтер.

— А что, если сделать аджарские лыжи — тхеламури?! — находит выход Ахмет. Он жил на самой границе с Грузией и видел, как местные делают своеобразные снегоступы. Когда тхеламури были готовы, я заметил, что североамериканские индейцы делают нечто подобное — эти изделия отдаленно напоминают ракетки для большого тенниса — из гибкой ветки делается каркас, напоминающий по форме каплю, и переплетается, как сетка. Все это привязывается к ногам, ваш вес распределяется на большую площадь опоры, и вы больше не проваливаетесь в снег. Конечно, кататься на них нельзя, только ходить.

Надев на ноги тхеламури, мы выбрались из пещеры. Ветер уже перестал быть штормовым, но все равно остается достаточно резким, его порывы швыряют нам в лицо пригоршни колючих снежинок. Закрывая от них руками лица и пригибаясь почти к самой земле, мы продвигаемся к нашему тайнику.

— Я вот думаю, только бы волки тушу не тронули, — размышлял вслух Гюнтер. — А если, не дай бог, эти твари уже сожрали нашего барана…

— Тогда нам точно придется голодать в холодном снежном кольце так же, как тем гренадерам из шестой армии, — пробормотал я себе под нос по-немецки, но фельдфебель все равно услышал мои слова.

— Да, скоро большевики управятся с Паулюсом, освободят себе руки, и здесь, на Кавказе, вермахту придется несладко. Надо отводить войска, а Гитлер Упорно цепляется за каждый клочок, — раздраженно отозвался он. — А я думаю так, если откусил кусок, который проглотить не в состоянии, то лучше выплюнь, пока не подавился.

— Но может, они все-таки прорвутся из кольца?

— Как бы в такое же кольцо не попали и наши войска на Кавказе, — бурчал фельдфебель. — По мне, лучше бы все произошло примерно так: оставшиеся диверсанты пусть вернутся в абвер и сообщат, что отряд Шмеккера геройски погиб, а вместо него в горах действуют переодетые в немецкую форму ребята из местных фольксдойчей-коммунистов. Наши семьи будут скорбеть о нашей гибели, но зато гестапо не посмеет обрушить репрессии на их головы. Прекратится радиоигра, которая, как ни крути, наносила определенный вред вермахту, дезинформируя командование относительно истинного положения дел на Кавказском направлении. Но если диверсантам удастся вернуться назад, абвер наконец узнает правду о нежелании вожаков местных повстанцев сотрудничать с немцами. Возможно, это повлияет на решение командования отвести войска с Кавказа и спасет находящихся здесь немецких солдат от горькой участи сталинградцев. Да, этот вариант определенно устраивает и нас, и оставшихся в живых диверсантов.

— Тихо! — прервал нас Ахмет. — Как по-вашему, что это за звук?

Все трое насторожились и повернули головы. Сквозь завывание ветра действительно доносился какой-то слабый звук, напоминающий стон.

Мы пошли в направлении этого звука и буквально через полтора десятка метров натолкнулись на лежащего в яме под корнями поваленной сосны человека. Увидев нас, он дрожащими руками поднял пистолет и направил его себе в голову. Сухо щелкнув, пистолет дал осечку. Мы знали, что, боясь плена, диверсант оставил последний патрон для себя, нас ведь тоже в свое время на это настраивали.

— Что это ты задумал, парень! — прикрикнул на него Гюнтер и выхватил оружие из ослабевших рук.

Диверсант смотрел на нас ошалевшими от страха глазами, кадык на его худой жилистой шее конвульсивно дергался. Ну, правильно, он принимает нас за грозных солдат НКВД; впрочем, на всякий случай пока не стоит развеивать его ошибку.

Осматриваем и расспрашиваем своего пленника, он отстал от своих, был ранен в позавчерашнем бою в ногу, но нетяжело, сумел самостоятельно перевязать себя и, чудом не замерзнув, пережил снегопад в норе под корнями поваленного дерева.

По-прежнему принимая нас за чекистов, бурно клянется, что ни он, ни остальные оставшиеся в живых после боя немцы не принимали участия в издевательствах над Славиком. Заглядывает нам в глаза, истово крестится рукой в разорванной серой перчатке.

Голос диверсанта предательски дрожит, выдавая страх перед неизбежной местью чекистов, на лбу выступил холодный пот, и мы оба знаем, что боится он не напрасно.

Переглядываемся с Гюнтером, мы оба верим этому немецкому солдату. Мы не говорим об этом вслух, но у обоих всплывает перед глазами картина, как нас самих чуть не линчевали партизаны в сожженной отрядом СС деревне. А еще нас терзают смутные подозрения, что Петров вряд ли сумеет остановить настроенного на месть Чермоева.

Клянусь, если бы не присутствие Ахмета и немец не был ранен, мы бы просто отпустили его на все четыре стороны. Но прекрасно понимаем, что в одиночку перебраться к своим у него нет никаких шансов. Итак, выбора нет — только плен. Фельдфебель пытается успокоить перепуганного немца, что в плену ему ничего плохого не грозит, но разве сами мы на сто процентов уверены в этом? Перед глазами всплывает картина, как Чермоев добивал раненого; причем не немца, а своего соплеменника-чеченца.

— Вы не понимаете, это был его кровный враг, — пытается объяснить Ахмет. — По закону гор кровная Месть священна, кровная обида не прощается годами.

Делаем импровизированные носилки, кладем на них раненого и пускаемся в обратный путь.

Боже, как нам повезло! Пока нас не было, вернулась Лайсат. Если не считать легких обморожений, девушка вполне здорова и даже весела, весел и ее братец; он уже не так пылает жаждой мести и даже пытается шутить.

— Ничего себе барана принесли, — басом орет он при виде пленного. — Из него, что ли, я шашлык делать должен?!

Бедняга неплохо понимает по-русски и принимает высказывание буквально, ему чуть не становится дурно от страха: вид Асланбека, вынимающего из-за пояса кинжал, действительно не слишком забавен.

— Ничего страшного, господин капитан просто смеется, — шепчу я на ухо пленному и вспоминаю, как сам еще недавно реагировал на чермоевские шуточки.

Но мясо для шашлыка действительно необходимо: теперь Аслан и Нестеренко надевают тхеламури и отправляются за тушей архара, а мы остаемся с Петровым допрашивать пленного.

Немец отвечает на вопросы довольно подробно: рассказал, что их командир еще после того, как половину десанта перестреляли в воздухе, понял, что задание провалено, и решил двигаться в сторону линии фронта. Но по дороге заходил в аулы и пытался с помощью горцев из своего отряда вербовать сторонников. Однако разочарованные неудачами вермахта на Кавказе, даже антисоветски настроенные чеченцы на контакт шли неохотно.

— Мы даже боялись, что местные выдадут нас чекистам; но ингуш из нашего отряда объяснил нам, что в горах закон гостеприимства священен.

— Хозяин обязан защищать гостя, даже если тот конокрад или убийца. Если гостя убивают в принявшем его доме, то по адату позор падает на весь род хозяина. И вы подло воспользовались святостью древнего закона, — прокомментировала Лайсат.

— С другой стороны, по тому же адату хозяин несет ответственность за действия своих гостей, — С желчно отзывается Петров. Он тщательно записывает, в каких аулах побывали вражеские диверсанты и с кем из местных контактировали. Все эти люди будут «под колпаком» у НКВД.

Однако допрос допросом, а раненого нужно было как-то лечить: за то время, что он провел в берлоге под корнями, не перевязанная рана загноилась. Даже на ощупь чувствовалось, что у пленного сильный жар, голень в области раны распухла и стала синюшной, от нее шел неприятный гнилостный запах. Медика среди нас не было, но Чермоев заявил, что дед, бывший воин Шамиля, учил его врачевать боевые травмы.

Итак, нам предстояло поучаствовать в сеансе народной медицины. Зрелище получилось не для слабонервных! Аслан очистил от коры тонкий кизиловый прутик, намотал на него длинный черный волос, выдернутый из прически Лайсат; затем велел мне и Гюнтеру крепко держать пленного. Чермоев снял повязку и сдавил больную ногу; некоторое время прицеливался, а затем резким движением проткнул острым прутиком рану насквозь. Немец заорал от боли и чуть не вырвался из наших рук.

— Терпи! Или ты не мужчина?! — презрительно бросил ему Чермоев. — А ты, Гроне, держи покрепче, совсем, что ли, силы у тебя нет!

Из раны с обеих сторон ручьем хлынула темная грязная кровь, смешанная с гноем. Аслан своими заскорузлыми пальцами давил на рану со всех сторон, чтобы вышел гной, пленный буквально заходился от крика и извивался в наших руках.

— У меня уже в ушах звенит! Заткни ему рот или я не стану лечить! — не выдержал чеченец.

Он взял куски свежего бараньего жира и закрыл ими отверстия раны, затем перевязал разорванной трофейной нижней рубашкой, а поверх привязал баранью шкуру.

— А это точно поможет? Мне это больше напоминает средневековую пытку, чем врачевание, — с сомнением прошептал Димпер.

— Что ты болтаешь, идиот! — Петров все же услыхал его слова и потянулся, чтобы отвесить подзатыльник; Крис увернулся и отскочил в угол.

— Лучше возьми и вынеси эти окровавленные тряпки! — приказал майор.

Опасливо косясь на него, мальчишка приблизился и, быстро схватив ворох грязных тряпок, пулей вылетел из пещеры.

Охрипший от крика пленный затих, уткнувшись в мои колени, я укрыл его рваным одеялом и остался дежурить подле него.

— Я не верю, что этот гад не принимал участия в расправе над Славиком, — пробурчал Чермоев.

— Он поклялся нам! — возразил Гюнтер.

— Конечно, в плену он поклянется в чем угодно!

Потом я случайно услышал разговор Аслана с майором: они оба с удовольствием бы пристрелили пленного, но Петров опасался, что это сильно возмутит перевербованных немцев. Правда, майор сказал, что раненый является большой обузой для отряда и если нас так волнует его судьба, то и тащить его тоже должны мы сами.

В тот же день мне удалось связаться по рации с Лагодинским. Я кратко описал ему все случившееся; он сказал, что срочно вышлет две роты НКВД в наш квадрат с заданием прочесать окрестные горы и выловить остатки вражеского десанта. Нам же было дано указание возвращаться на базу.