10
Когда мы спустились в усадьбу, там, казалось, не было ни души. Час был ранний, Варро еще не пришел из деревни, чтобы приступить к своим огородным трудам, а Мору я разглядел издалека: с корзинкой на руке она спешила с утра пораньше на деревенский базар.
Гнедая кобыла знала дорогу на конюшню и сама потрусила туда, когда ее легонько шлепнули по крупу. А мы зашли в дом. И там мы нашли ее – она сидела на своем привычном месте под окном и читала. Вблизи нее на подоконнике угощался крошками веселый зяблик.
Она, конечно, слышала стук лошадиных копыт, но, верно, сочла, что я вопреки обыкновению выехал в это утро на лошади или же что прибыл спозаранку гонец из Камелота. Увидеть самого короля она явно никак не ожидала. На звук моих шагов она подняла голову, приветливо улыбнулась и произнесла: «Доброе утро», но тут тень Артура у меня за спиной упала на порог, и она вскочила, так что свиток, который она читала, скрутился и упал к ее ногам.
– Я оставлю вас, – проговорила она и повернулась, чтобы выйти.
– Ниниан... – хотел было я предупредить ее. Но Артур уже решительно переступил через порог и остановился в дверях, глядя ей прямо в лицо.
И я тоже, конечно, глядел во все глаза. Теперь, когда я знал, мне оставалось только дивиться, как я мог не знать раньше. Для восемнадцати лет это было отнюдь не мужское лицо; конечно, у восемнадцатилетнего юноши еще могут быть такие гладкие щеки и нежный рот, и стан ее под бесформенным балахоном был по-мальчишески тонок, но руки, кисти были не мужские, и маленькие ноги – тоже. Могу только предположить, что меня ослепила память о мальчике Ниниане, каким он был в шестнадцать лет; желание видеть его так властно владело мною, что я воскресил его сначала в виде призрака на озере, а затем в облике этой девушки, неотступно и близко при мне находящейся, но все эти долгие месяцы сокрытой от моего взора. Да и она, быть может (подумалось мне), употребила немного перенятой у меня магии, чтобы застить мне глаза, покуда она не получит от меня того, что ей надо.
Она стояла прямая, как тростинка, и смотрела на нас. Ей, я думаю, не понадобилась магия, чтобы понять, что нам все известно. Серые глаза встретились с моими, но сразу же обратились к королю.
Что последовало за этим, трудно описать. Тихая, будничная комната, наполненная ароматами и голосами утра – благоухают дикий шиповник, и ранняя роза, и левкои, которые она посадила прямо под окном; от очага тянет вчерашней золой (ночи еще прохладны, она считает, что по вечерам для меня нужно разводить огонь); звучит вполголоса нежная песенка зяблика, порхающего по веткам яблони в саду. Обычная летняя комната, в которой, на обыкновенный, смертный, взгляд, ничего не происходит. Просто трое стоят и молчат.
Но для меня самый воздух покалывал кожу, как, бывает, покалывает вода, когда в нее ударила молния. Я чувствовал, как волоски встали дыбом у меня на руках и ощетинились на затылке, точно у пса в грозу. По-моему, я не шелохнулся – ни король, ни она ничего не заметили. Она неотрывно смотрела на него – без страха, я бы мог сказать даже: без волнения и интереса, если бы не эти флюиды в воздухе, обтекающие меня, как волны прибоя, заливающие скалистый берег. Ее серые глаза смотрели твердо, его черные буравили ее лицо. Я ощущал силу их столкновения. Самый воздух между ними дрожал.
Но вот король кивнул и поднял руку, чтобы расстегнуть пряжку плаща. Ее губы тронуло подобие усмешки. Это были знаки: ради меня он готов смириться с ее присутствием. И она, ради меня, готова ответить на его расспросы. Напряжение упало. Я сказал: «Позволь мне», – и взял плащ у него из рук. И она предложила:
– Привести вам завтрак? Мора все оставила, она ушла на базар. Она говорит, если не придешь с утра, все самое лучшее разберут.
И вышла. На столе уже были расставлены тарелки. Мы с Артуром сели. Она внесла хлеб и горшок меда, а также два кувшина: с молоком и с брагой, которые поставила у короля под рукой, а сама села на свое обычное место против меня. Когда я налил ей молока, она поблагодарила, но не подняла глаз. Потом она намазала себе меду на хлеб и начала есть.
– Как твое имя? – спросил король. – Неужели Ниниана?
– Да, – ответила она. – Но меня всегда называли Вивианой.
– Кто твои родители?
– Моего отца звал Дионас.
– Понятно. Король Речных островов?
– Да. Его нет в живых.
– Это я знаю. Он сражался рядом со мной под Вирокониумом. Почему ты ушла из дома?
– Меня отослали служить Богине на Стеклянном острове. Таково было желание отца. – Проблеск улыбки. – Моя мать была христианкой, и, умирая, она заставила отца поклясться, что он отправит меня на остров. Она-то предназначала меня для тамошней христианской церкви. Мне было всего шесть лет. Отец дал обещание. Но сам он не был почитателем нового бога, как он его называл, – он был посвящен в культ Митры, его собственный отец ввел его в круг посвященных, когда еще был жив Амброзий. И потому, когда пришел срок выполнить данное матери обещание, он его выполнил и отвез меня на остров, но отдал в храм Великой Богини, что у горы Тор.
– Понимаю.
Я тоже понял. Среди других служительниц-анцилл она должна была присутствовать в святилище, когда Артур приносил благодарение после Каэр Гвинниона и Каэрлеона. И может быть, даже заметила меня подле короля. Наверно, она осознала, что ближе этого ей никогда в жизни не приблизиться к принцу-волшебнику и к науке магии. А потом, в ту туманную ночь, я сам вложил ключ ей в руку. Конечно, нужна была храбрость, чтобы им воспользоваться, но уж чего-чего, а храбрости ей не занимать. А король продолжал расспрашивать:
– И ты захотела обучаться магии. Почему?
– Господин, я не могу объяснить, почему. Почему певец стремится обучаться музыке? Или птица – летать по воздуху? Когда я поселилась на острове, я нашла там начатки волшебных искусств, и я их усвоила, но голод свой не утолила. Но однажды я увидела... – Она впервые запнулась. – Я увидела в храме Мерлина. Ты, конечно, помнишь тот день. А потом я узнала, что он поселился здесь, в Яблоневом саду. Я подумала, что, будь мужчиной, я бы пошла к нему в ученики. Он мудр, он понял бы, что магия у меня в крови, и согласился бы меня учить.
– Помню. Это был день, когда мы возносили благодарение за одержанные победы. Но если ты там присутствовала, как ты могла не узнать меня?
Она залилась яркой краской. И впервые за весь разговор потупила взгляд.
– Я не заметила тебя тогда, господин. Я же сказала тебе, что смотрела на одного Мерлина.
Последовала минута полного молчания, как бывает, когда ладонь ложится на струны арфы, убивая всякий звук. Я видел, как рот Артура открылся, затем закрылся, и вдруг все лицо вспыхнуло смехом. Но она упорно глядела в стол и ничего этого не заметила. Он весело посмотрел на меня, готовый расхохотаться, допил свою брагу и откинулся на спинку кресла. Голос его не изменился, но в нем больше не слышалось строгости: король опустил меч.
– Однако ты знала, что Мерлин не возьмет тебя в обучение, даже если бы удалось убедить Владычицу алтаря, чтобы отпустила тебя?
– Да. Это я знала. У меня не было никакой надежды. Но после того дня мне еще труднее стало мириться с жизнью в женской обители. Они там до того всем довольны, у себя в курятнике, своими молитвами и заклятьями и вечной оглядкой назад, в прошлое, во времена легенд. Мне трудно объяснить. Но у кого внутри что-то горит и рвется на свободу, тот знает, каково это. – И снова взгляд ему в глаза, как равному. – Я словно еще не родилась на свет и стучалась в скорлупу, чтобы пробиться на волю. Вырваться с острова я могла только в том случае, если бы меня захотел взять себе какой-нибудь мужчина, но на это я бы не согласилась, да и отец предназначал меня для другого.
Король кивнул, выразив, мне показалось, понимание.
– Трудно было даже выкроить время, чтобы побыть одной. Я хитрила и выжидала, чтобы ускользнуть украдкой и остаться хоть ненадолго наедине со своими мыслями, водой и небом. А потом, в ту ночь, когда пропала королева Гвиневера, весь остров был охвачен суматохой, и я... я только и думала что о том, как бы мне ускользнуть так, чтобы меня не хватились. Я знала, где стоит лодка, я иногда ее брала. Я вошла в нее и уплыла. В тумане меня никто бы не заметил. А тут вдруг Мерлин едет по-над озером. Он меня увидел и окликнул. – Она помолчала. – Остальное, я думаю, тебе известно.
– Да. И когда случай – или бог, скажешь ты, если ты и вправду ученица Мерлина, – распорядился так, что Мерлин принял тебя за мальчика Ниниана я позвал к себе в ученики, об остальном позаботилась уже ты сама.
Она опустила голову.
– Сначала, когда он заговорил, я ничего не поняла. Это было как сон. И только потом уже мне стало ясно, что он принял меня за мальчика, которого знал раньше.
– Как же тебе удалось в конце концов вырваться из святилища? Что ты сказала Владычице алтаря?
– Сказала, что призвана к высшему служению. И объяснять ничего не стала, пусть думает, что я возвращаюсь в отчий дом. Кажется, она подумала, что мне приказано вернуться на Речные острова, чтобы сделаться женой моего кузена, который сейчас там правит. Она не спрашивала. Но препятствовать мне не стала.
Еще бы, подумал я; властная дама была только рада избавиться от ученицы, которая обещала в будущем затмить ее. Среди послушниц в белых одеждах эта юная волшебница, должно быть, сияла, как алмаз в воске.
У меня за спиной зяблик снова спрыгнул с яблони на подоконник и попробовал пропеть отрывок своей песенки. Но, кажется, ни Артур, ни Вивиана не слышали его. Вопросы Артура приняли теперь новое направление:
– Тебе обязательно нужно пламя для твоих видений или же ты, как Мерлин, можешь все увидеть в капле росы?
– Я увидела Хевиля в росинках.
– И не ошиблась. Что ж. Похоже, что ты уже обладаешь толикой настоящей магической силы. Здесь нет огня, но не подсмотришь ли ты и не скажешь ли мне, нет ли для меня еще какого-нибудь предостережения?
– Видения не открываются мне по заказу.
Я прикусил губу. Вот так же говорил и я в молодости – самоуверенно, пожалуй, даже высокомерно. Артур это тоже заметил. И уважительно произнес:
– Прости. Мне следовало это знать. Он встал и потянулся за плащом, который я бросил на кресло. Поступившись своим достоинством, она поспешила ему помочь. Артур обратился ко мне со словами прощания. Но я почти ничего не слышал. Мое собственное достоинство сильно пострадало: я растерялся и впервые в жизни не знал, что ответить.
Король был уже в дверях. Солнце высветило его силуэт и отбросило колеблющуюся тень обратно, между мною и ею. Драгоценные изумруды на рукояти меча Калибурна вспыхнули яркими искрами.
– Король Артур! – вдруг позвала Вивиана. Он обернулся. Если ее высокомерный тон и покоробил его, он не показал виду.
А она произнесла:
– Когда твоя сестра леди Моргана прибудет в Камелот, спрячь понадежнее свой меч Калибурн и остерегись предательства.
Он удивленно посмотрел на нее и резко спросил:
– Как я должен это понять?
Она молчала, охваченная замешательством, словно сама дивясь собственным словам. А потом вскинула недоуменно ладони – как пожала плечами:
– Не знаю, господин. Только то, что я сказала. Прости.
– Ну что ж...
Артур, вздернув брови, посмотрел через ее голову на меня, в свою очередь пожал плечами и вышел.
Тишина в комнате, такая долгая, что зяблик успел перепорхнуть с подлокотника на стол, где почти не тронутый стоял наш завтрак.
– Вивиана, – позвал я.
Тогда она подняла взор, и я убедился, что она, без трепета беседовавшая с королем, боится моего взгляда. Я улыбнулся, и, к моему удивлению, ее серые глаза наполнились слезами.
Я протянул к ней руки. Наши пальцы соприкоснулись. В конце концов слова оказались не нужны. Мы не слышали, как проскакал вниз по склону холма король на своей гнедой кобыле и как много позже возвратилась с базара Мора и нашла на столе несъеденный завтрак.