День пятый
6 июля 1943 года
Его разбудил лязг танковых гусениц. Он глянул на часы: почти полночь. Эрнст сунул ему под нос зажигалку и улыбнулся:
— Возьми за ухом.
— За ухом? Что за ухом? — удивленно спросил Блондин. Эрнст вытянул у него из-за уха окурок и вставил его Блондину в губы.
— Можешь дымить один?
Мимо проезжали «Тигры». Блондин скривил лицо. Всякий раз, когда он слышал мерзкое скрежетание и лязганье гусениц, у него мурашки пробегали по телу со спины, через темя на затылок. Кожа съеживалась, и он становился словно собака, у которой шерсть встала дыбом, но не от злобы, а от страха. Затарахтел мотоцикл с коляской. И голос позвал:
— Эй, вы, сони! Приехало бюро добрых услуг!
— Да это Дори! — Эрнст вскочил и закричал в ответ:
— Дори! Мы здесь!
Мотоцикл снова затарахтел, подъехал ближе и остановился. Тень соскользнула с сиденья и подняла очки на каску.
— И как ты сразу нас нашел, Дори? И без поломок! Что скажешь по этому поводу, Цыпленок?
— Просто мастерство, Эрнст, а может, и что-то другое?
— Случай, — улыбнулся мюнхенец. — Просто случай.
— На самом деле так, — проворчал Дори.
— Что на самом деле?
— Точно так, как мне сказали из третьей, что наш отряд лежит перед танками и что два невероятных придурка — там же. — Дори улыбнулся: — Описания личностей лучше и быть не могли.
Остановились вездеходы «Штейр». К ним побежали солдаты. Загремели котелки. Возбужденный шум приглушенных голосов.
— Боеприпасы и жратва доставлены, — сказал Дори, показав на темные силуэты машин.
— И это ты говоришь только сейчас? — разозлился Блондин и собрался бежать к машинам. Эрнст удержал его:
— Цыпленок, дай Дори сигарету «с родины».
— Да, но… — Он прикурил сигарету. Эрнст сел на сиденье водителя задом наперед, а Блондин прислонился к заднему сиденью. Дори зарылся в коляске и достал оттуда, наконец, и поставил на землю две коробки с пулеметными лентами, а рядом положил несколько дисков к русским автоматам.
— Снабжение для Пауля и Петера.
За ними последовали две буханки хлеба и две банки тушенки.
— Специальный рацион из твоей бельевой сумки, Эрнст.
Два котелка — у Эрнста загорелись голодные глаза, и он облизнул губы. И снова непередаваемый голос Дори:
— Жирный гуляш для господ!
Он осторожно приподнял из коляски термос и прошептал:
— Чай, господа. К сожалению, термос не полный, хотелось бы заметить. А теперь — сюрприз! Смотрите, вы, стоптанные сапоги, что привез для вас дядя Дори! — Он вытянул руки перед Эрнстом и Блондином с лимонами на ладонях. Когда оба снова обрели дар речи, Блондин хлопнул Эрнста по плечу и рассмеялся:
— Дори конкурирует с тобой! Смотри, он еще превзойдет тебя!
Эрнст кивнул, покачал головой, как лунатик, и прошептал:
— Такого, дорогой мой, я от Дори не ожидал! — При этом он не забыл переложить консервы в свой футляр от противогаза.
Сначала они наполнили свои фляги, порезали лимоны и осторожно протолкнули их через горлышко, потом отпили по большому глотку, снова наполнили фляги и тщательно завернули крышки. Потом они мелко нарезали хлеб и насыпали его в котелки. Дори окликнул Камбалу и, когда берлинец наконец подошел, шикнул на него:
— Бери термос с чаем и раздай напиток. Если бы подошел пораньше, то эти, — он кивнул на Эрнста и Блондина, — столько бы не выпили.
Он прикурил сигарету «с родины» и стал внимательно смотреть, как Эрнст с Блондином уничтожали гуляш.
— После долгой прогулки на свежем воздухе так поесть особенно вкусно, — прочавкал Эрнст.
А Блондин рассмеялся:
— Лучше, чем в Белгороде, не так ли?
Эрнст пропустил шутку мимо ушей и обратился к Дори:
— Может, съешь чего?
— Нет, — усмехнулся тот. — Я уже сыт. А теперь — освободите место. Мне еще надо к ротному. Возить продовольствие — это моя частная инициатива.
Он подошел к мотоциклу, нехотя сел за руль и завел мотор.
— Сейчас же вернусь обратно.
Эрнст вымазал насаженным на кончик ножа куском хлеба соус от гуляша со дна своего котелка, прищелкнул языком и удовлетворенно рыгнул. Блондин продолжал спокойно есть дальше. «Что за обжора! С такой обезьяньей скоростью очистил полный котелок гуляша, да еще полбуханки хлеба!» Он улыбнулся, дочиста облизал свою ложку и сунул ее в сухарную сумку.
— Эрнст, можешь доесть мое? Я наелся до отвала.
— Хм? Пока ты не выбросил?
Блондин закурил: «Я же совсем забыл, надо было еще в полдень это сделать!» Он расстегнулся, достал из сухарной сумки серую оберточную бумагу, оставшуюся от пирога, и присел на корточки.
— Свободное время, можешь как раз здесь и посра…
Эрнст отставил котелки в сторону, продолжая ругаться про себя. Блондин с облегчением улыбнулся, засыпал полной лопаткой земли свое облегчение, снова застегнулся, прицепил лопатку к ремню, как раз на животе, и сказал:
— Теперь опять хочется пить.
— Еще бы! Пожрать, выпить и наложить большую кучу на поле! Может, тебе еще чего-нибудь?
Дори примчался обратно и крикнул:
— Все ясно?
Мимо проезжали бронетранспортеры.
— А что новенького, Дори?
— Сверни-ка мне, Эрнст, штучку, нашему Цыпленку в активе еще понадобятся. Значит, так, мы прорвались, так, по крайней мере, говорят. И так на пятнадцати километрах по фронту, все русские позиции начисто взломаны.
— Только тебе понравилось.
— Знаешь, Эрнст, да. Все шло без меня.
— Пятнадцать километров, — промолвил Блондин и почесал подбородок. — Это настоящая дыра.
— Огромная дыра!
— «Рейх» и «Мертвые головы» тоже проскочили. Тяжелее всего пришлось «Великой Германии».
— Это благодаря их новым танкам.
— А потери, Дори?
— Очень большие. Особенно у передовых рот.
Блондин почувствовал комок в горле, поперхнулся и откашлялся.
— А что дальше?
Дори глубоко затянулся, с наслаждением затянул дым через верхнюю губу в нос, задержал его, а потом выпустил.
— Танки и штурмовые орудия полным ходом идут на Обоянь. Мы бежим следом. А что танки оставили позади себя или не заметили — ну, да вы уже знаете. Иваны, пропустившие танки, назад отходить не могут, но и в плен особо уже не сдаются.
— Значит, теперь пойдем легче.
— Да, — кивнул Дори. — Но до тех пор, пока иван не подтянет резервы. Тогда вам снова придется туго.
— Почему?
— «Почему?», — передразнил Эрнст Блондина. — Не выставляй себя глупее, чем ты и так уже есть, Цыпленок! Надо топать, а если повезет — ехать, пока русские не подтянули резервов. Где они их держат — я не знаю. Но когда они окажутся здесь, то их начнут колотить танки, а мы займемся пехотой. Приблизительно так будет, Цыпленок?
— Точно так. Кроме того, перед вами еще находится пара дрянных районов обороны, противотанковый ров и железнодорожная линия и…
— Ничего себе? И больше ничего?
— И Обоянь!
— Не могу больше слышать этого дрянного названия!
— Тогда я скажу: излучина Псела, — пошутил Дори.
— Что это еще за ерунда?
— То же самое, Эрнст. Первое — название места, второе — ландшафта. Должно быть, прекрасные места с равнинной речкой Псел. Ну ладно, шутки в сторону, я поехал. Возьму еще с собой двух раненых. Счастливо!
Он завел мотор, два раза повернул ручку газа.
— Пока! Вам привезти чего-нибудь особенного?
— Отпускной билет!
Они рассмеялись, Дори помахал рукой, включил передачу, дал газ и так круто развернул мотоцикл, что колесо коляски оторвалось от земли.
— Видел бы это его друг — техник!
— Ему такое совсем не надо. Дори и так каждый раз нарывается на разнос!
— Две странные птички.
— Они нужны друг другу. Один без другого — только полпорции.
Они потащились к отделению. Эрнст бросил две коробки с пулеметными лентами на землю:
— Для Петера и Пауля от Дори!
Ханс посмотрел на них и сказал:
— Можешь их сразу помочь нести.
Они снаряжали ленты, а Эрнст ругался на Дори и на портящий настроение груз патронов. Все рассмеялись.
Ночь была теплой.
Роты двинулись вперед.
Эрнст и Блондин шагали друг за другом. Слева от них — Камбала, Куно и Петер. Справа — Пауль и Йонг. Во главе — Длинный Ханс. Все они были в шароварах с напуском. Преимущество — пыль не так быстро набивается в сапоги. Единственный консерватор — Ханс. На нем — суконные брюки, по дедовскому обычаю заправленные в голенища со складкой спереди. У него необычайно длинные ноги, а из-за короткой маскировочной куртки они кажутся еще длиннее. Полная противоположность ему — Камбала. У него длинная маскировочная куртка свисает почти до колен, как полупальто. Блондин улыбнулся: «Как длинный сюртук в вермахте, так называемый сюртук „в память о кайзере Вильгельме“, также прозванный „курткой от несчастных случаев“, „защищающей колени от солнечных ожогов“!» Куно то и дело оборачивался. Опять они спорили. Петер не встревал.
«Неужели он снова идет с перекошенным лицом, серьезный, мрачный, тупо смотрит перед собой и думает о Вальтере? Пауль и Йонг идут в том же ритме, стабильно. Одного роста, одной комплекции, одно целое. Их объединяет их пулемет. Да… А Эрнст и я? Эрнст снова топает как индеец. Единственный с непокрытой головой. Всклокоченные волосы слиплись от пота. О чем думает? О жратве? О Мюнхене? О бокале холодного пшеничного пива? Пить ему всегда хочется. В крайнем случае, он даже пьет чай с лимоном. Скучно идти вот так, но все же лучше, чем бежать на позицию с дотами. К жаре постепенно привыкаешь. Жажда тоже переносима. Если, конечно, не думать сразу о пиве и о тенистом пивном садике».
— Эй, Цыпленок!
— Что?
— Ведь ты же знал Вальтера лучше, чем кто-либо из нас?
— Может быть. Во время рекрутчины и в батальоне охраны я жил с ним в одном помещении. Часто вместе проводили время. Вместе учились на саперных курсах в Шпреенхагене. На съемках фильма в Бабельсберге. Во время кампании по сбору зимней помощи перед дворцом УФА. Вальтер справа — я слева. Посредине — Сара Линдер! Что это ты сейчас вспомнил о Вальтере?
— Не знаю. Видел, как он погиб. Так дома представляют себе геройскую смерть. Во время атаки удар в «тыкву» — и все… К сожалению, Цыпленок, не каждому дано такое счастье. Большинство подыхает в муках!
— А к чему твой вопрос о Вальтере?
— Да, мой Цыпленок, вот в чем дело. Вальтер был для меня типичным представителем подрастающего поколения. Я думаю, как снаружи, так и изнутри. Для него все было определено. Из многодетной семьи — в национально-политическую академию. Чистый, понимаешь, что я подразумеваю? Порядочный во всем. Чтобы не звучало напыщенно, я бы сказал — чистый. Чистый в своих мыслях и идеях. Чистый и ясный в своем поведении и убеждениях. Подрастающее поколение, Цыпленок! Элита — не из реторты, а из смолы! И все же он был здесь? Да, и именно в него, блестящего чистого и порядочного парня попало. Рядом с ним бежало полно всякой малышни, но нет. Попало именно в него. Разве это справедливо?
— Сейчас ты занимаешься тем, в чем упрекаешь меня, когда говоришь «задумался, Цыпленок?». «Задумался, Эрнст?» Ты же знаешь старую поговорку: первыми гибнут лучшие — остается дерьмо.
Эрнст улыбнулся и вытер пот с лица:
— В соответствии с этим я должен остаться, так?
— Чепуха! Это не имелось в виду!
— И все же я умру в постели. Я это знаю.
— А от чего, ясновидящий ты наш?
— От того, что сильно обожрусь и упьюсь пшеничным пивом.
— А я? Про меня ты тоже знаешь?
— Это нетрудно. Умрешь во время спора. Скорее всего, задохнешься, потому что часто будешь втягивать лужи в ноздри.
Они рассмеялись. Наконец, Блондин сказал:
— Странно, Эрнст. Знаешь, что я хотел бы знать? — А когда Эрнст не ответил, продолжил: — Знать, как будет после войны. Представь, война прошла, а мы бы встретились через пять или десять лет после нее.
— Думаю, ты хочешь стать учителем. Тогда все ясно. Ты будешь в гимназии. — Он покачал головой и поправился: — Да, в национально-политической академии, естественно. Будешь женат, с детьми, мальчиком и девочкой, как предписано, будешь ругаться на налоги и на тещу и первого числа каждого месяца будешь получать свою монету.
— А ты женишься на дочери хозяина пивоваренного завода и будешь жить за счет ее собственности.
— Лучше за счет пива.
Блондин стал серьезным:
— Без шуток. Ты думаешь, что мы, наше обстрелянное поколение, вообще сможем жить нормальной гражданской жизнью?
Эрнст задумался и почесал нос.
— Думаю, да. Хотя сейчас я себе этого не могу представить. Сначала нам будет чего-то не хватать. Бравых начальников, снарядов, грязи, искусственного меда и, например: начальники есть везде, и бравые есть в гражданской жизни. В сомнительных случаях устройство привычного разноса возьмет на себя жена.
Он прервался и задумался. Возникли проблемы, потому что он перешел с диалекта на хохдойч:
— Эта свинская война в нас что-то сломала. Где-то у нас контачит. Хотя перегоревшие предохранители можно заменить, поврежденные проводники остаются. И это есть, а может быть, и будет нашей болезнью. Сувенир, Цыпленок! Эти помехи дальше мы будем тащить за собой всю жизнь. Лучший пример дает Первая мировая война. Когда они тогда пришли с нее домой, у них был тот же дефект. Не умеют ничего, кроме как стрелять и убивать. Что им делать? Идти во фрайкор. В этом они знали толк — стрелять и убивать. В рейхе было немногим лучше — солдаты с обеих сторон. С одной — вечные ландскнехты, с другой — те, которым игры в войну и солдатиков до смерти надоели. Объединения верных родине и не имеющих родины.
— Коммунисты?
— Не все. Большинство — социалисты. В конечном итоге все пришло к тому же, а именно — к взаимному проламыванию черепов. Больше всего повезло, может быть, тем, кого приняли в рейхсвер. Они были тем, что сейчас называется «запасные части в глубоком тылу». Кроме того, они были внепартийные, то есть государство в государстве. По моему мнению, верные кайзеру тугодумы.
— Да и время не особенно хорошее.
— Ты еще говоришь! Война проиграна, работы нет, жрать нечего, инфляция — что еще оставалось делать, кроме как ругаться и драться? В основном было две партии — верная кайзеру, мечтавшая о довоенном времени, и другая, которая хотела нового, лучшего будущего. Консервативная и революционная. Ты видишь между ними компромисс?
— Нет, но он был. Меня интересует наше будущее. В восемнадцать-двадцать лет внутренне мы уже никуда не годимся. Выйдем ли мы когда-нибудь из серых тряпок?
— Ты — совершенно определенно — нет, — улыбнулся мюнхенец. — Учителем придешь в национальную политическую академию. Там всегда будешь носить форму. Школьный советник Цыпленок в коричневом, и повязка со свастикой на рукаве. По совместительству — офицер резерва Лейбштандарта. Должна быть традиция! Может, станешь даже директором школы. В Обояни, например!
Он рассмеялся над своей шуткой, громко хлопнув Блондина ладонью по каске.
— Замечательные времена! Вот в чем штука! Директор Цыпленок в Обояни. И тогда будешь рассказывать своим детям, как ты туда пришел и о большой битве под Курском. На улице будет идти снег, вы сидите у камина. На стене висит твой стальной шлем и шпага «ЛАГ». И в пятницу вечером ты будешь пить мюнхенское пиво. А когда нечего будет рассказывать — будешь выдумывать. — Он продолжал хохотать.
— Прекрати, старый фантазер!
— И раз в год будет отпуск. Тогда ты сможешь съездить домой в рейх. Посмотришь на часовых у рейхсканцелярии и подумаешь: «Все не так, как было в мои времена!»
Постепенно приступы смеха у друга стали действовать Блондину на нервы, и он вскипел:
— Откуда только можно почерпнуть столько глупости!
— Глупости? — Эрнст вдруг стал совершенно серьезным. — Ты действительно думаешь, что я говорю глупости? Все же ты еще очень наивен, Цыпленок! Если мы выиграем войну, то нас откомандируют сюда или на Ледовитый океан, а может быть, и в Сахару. Там будешь служить апостолом. Прививать культуру местным жителям. Дома, в рейхе, будут сидеть те же бонзы, которые уже сегодня удерживают свои позиции до последнего человека. В Берлине по Курфюрстендам будут прохаживаться специалисты по тепленьким местечкам. Ты будешь прогуливаться по Обояни. Я буду приезжать к тебе в гости на годовщины ее освобождения.
Блондин притянул верхнюю губу к носу.
— Странно, с этой стороны я историю еще не рассматривал. Если смотреть на вещи так, как ты, то мое будущее кажется обеспеченным. Апостол культуры в Обояни. Отправят для обновления и расширения идеологического курса в рейх. Там меня введут в курс нового положения вещей, я буду перепроверен разбирающимся в тонкостях коричневым человеком, правильно ли я все излагаю. К двадцать пятой годовщине службы будет приглашение на имперский партийный съезд. Моя дочь станет руководительницей Союза немецких девушек в Обояни, а потом перейдет в Союз немецких женщин, а мой сын, который…
— Который будет служит в «ЛАГе», потому что он такой же тупой, как и ты.
— Черт возьми, Эрнст, от твоих перспектив тошнит. А если мы проиграем войну?
— Тогда ты все равно будешь в Обояни. В качестве иностранного рабочего в каменоломне!
Они продолжали идти в ногу, курить, делиться своими мыслями и потеть.
Местность была холмистая. Земля сухая и растрескавшаяся, сухая трава, низкий кустарник и редкие заросли орешника. Ничего прочного, ничего привлекательного. Никакого контраста. Ландшафт был мягким и почти скучным. Отличался только левый фланг. Там были крутые холмы, сверкал огонь и колотили танковые пушки. Там вдруг проснулась немецкая артиллерия и прокатилась по всему горизонту.
Мимо проезжали связные-мотоциклисты. Один из них остановился далеко впереди командира роты, развернулся, поехал назад и что-то крикнул гренадерам. Эрнст махнул рукой. Мотоциклист затормозил и остановился.
— Хотел только попросить сигарету.
— И ты не смог стрельнуть у командира роты? И он тебя ни одной не угостил?
Дори рассмеялся и начал отряхивать рукава и грудь. От него пошла пыль. И Эрнст ругался, пока скручивал ему сигарету.
— Может быть, пыль тебе вкуснее?
— Ханс зовет, — Блондин толкнул мюнхенца в спину, — мы должны идти дальше!
— Беги, Цыпленок, — сказал Эрнст и повернулся к Дори: — И что говорится в твоем специальном сообщении?
— Иван снова занял оборону. Район обороны называется Грезное или что-то в этом роде. «Рейх» попал под сильный обстрел!
— А что будет у нас? Хорошо, что мы не впереди.
— Ты думаешь, Эрнст. Сначала марафонский бег, потом — поворот налево и участие в маленькой битве на окружение. Усек?
— А, черт побери! Когда же перед нами все успокоится?
Дори поправил очки, небрежно поднял руку в немецком приветствии и, уезжая, крикнул:
— Удовольствия вам в драке!
На ходу Эрнст кивнул на правый фланг и проворчал:
— Сейчас там все только начинается!
Блондин промолчал, подумав только: «Главное, что у нас пока тихо». Он пытался приспособить дыхание к ускоренному темпу марша. Они почти бежали, задыхаясь, слыша канонаду, и удивлялись тому, что как раз на их участке царила воскресная тишина.
Но уже через два часа удивляться им было нечему.
Через два часа застрочили пулеметы, загремели пушки «Тигров» и захлопали противотанковые пушки.
Через два часа русские гвардейские стрелки побежали под фланкирующий огонь головных рот «Лейбштандарта».
Ко второй половине дня все было закончено.
Ко второй половине дня Грезное было взято. Оборона русской 6-й гвардейской армии была прорвана. От 51, 52, 151 и 152-го гвардейских стрелковых полков остались только номера. Дорога на Обоянь, в тыл советской 1-й танковой армии, была открыта!
Но обо всем этом люди из отделения Длинного Ханса ничего не знали. Изможденные от марша и боя, они сидели между остатками стен бывшего хлева с обвалившейся крышей. Охранение от первого взвода залегло далеко в поле.
В руинах маленького жилого дома, выделяющихся остатками печи. Во дворе стоял целый колодец с журавлем. Ханс предупредил, чтобы воду из него не пили, но рассмеялся, когда увидел вооруженных котелками босых солдат, садившихся у колодца и медленно, с наслаждением поливавших водой распухшие ноги. Эрнст где-то стащил большую кастрюлю, помятую и местами ржавую, но достаточно большую, чтобы помыть не только свои ступни, но и своего светловолосого друга. Они сидели друг напротив друга, массировали ноги и стонали:
— А-а-а! О-о-о! Вот так хорошо!
— Хотел бы знать, как ты можешь все так организовывать, Эрнст? — удивился Камбала.
— Случайно, — проворчал мюнхенец, искоса глянув на берлинца. — Мне попалась кастрюля. Что мне было делать?
— Я и говорю, почему она попалась именно тебе, а не мне?
Они рассмеялись, и Эрнст снова искоса глянул на Камбалу:
— Камбала, у тебя есть еще что-нибудь перекусить?
Берлинец скривил лицо:
— Есть немного хлеба. Больше — ничего.
— Тогда доставай свой хлеб. Я дам тебе, что положить сверху. — А когда Камбала повернулся, добавил: — Позови Куно, слышишь!
Камбала снова скривил лицо, на этот раз довольно, и хотел было надеть сапоги.
— Оставь свои вонючие шкарбаны! Они никому не нужны! — Эрнст открыл свою сухарную сумку, поставил перед собой на землю одну початую и одну полную банки тушенки, достал из противогазного футляра завернутый в мокрую тряпицу кусок сливочного масла, проверил, как это обычно он делал перед каждым перекусом, остроту своего ножа, довольно улыбнулся и отрезал два куска хлеба толщиной в палец. Когда подошли берлинец и Куно, Эрнст и Блондин уплетали уже за обе щеки.
— Что такое? — спросил Эрнст остальных. — Вы что, не хотите?
Пауль и Йонг отложили свой пулемет и сели у кастрюли с водой. Только Петер отмахнулся и продолжил молча чистить свой карабин.
— Намажь Петеру бутерброд, Цыпленок.
Блондин намазал мягкое масло, положил кусок тушенки и примял его сверху ножом. Он вытащил одну ногу из кастрюли, немного подумал, потом поставил ногу обратно и протянул бутерброд Камбале:
— Камбала, возьми бутерброд и передай Петеру с приветом от Эрнста.
Петер взял бутерброд. Камбала что-то сказал ему, хлопнул дружески по плечу и рассмеялся. Потом оба они подошли, и Эрнст проворчал:
— Ну вот, приветствую за обеденным столом всю семью.
Между стеной двора и старым фруктовым деревом стояла противотанковая пушка. Артиллеристы увидели тесный кружок вокруг кастрюли с водой, удивились, и один из них крикнул:
— Вам что, уже еду подвезли?
— Нет, — отмахнулся Камбала, — мы на подножном корму!
— Мы? — возмутился Куно. — Мы? Ты подразумеваешь Эрнста? Если бы не он, то был бы у тебя на закуску собственный хрен с твоими говенными фотками сверху!
— Или салат из ушей дохлого осла, — рассмеялся Йонг.
— А так у тебя толстенный бутерброд, — поддержал Пауль своего друга.
Камбала перестал жевать и хватал ртом воздух.
— А где наш командир отделения? — быстро спросил Блондин.
И Камбала, которому не дали возразить, разочарованно продолжил жевать дальше.
— У командира взвода. — Эрнст вытер свой нож большим и указательным пальцами и взялся за флягу. — Там думают, что мы будем делать ночью после такого спокойного дня?
— И это ты называешь спокойным днем, старый хвастун?
— Кто дает мясо, Камбала, тому можно все, даже похвастаться.
Блондин пошарил в своей маскировочной куртке.
— Последняя пачка сигарет «с родины», господа! — Он почти торжественно открыл ее и пустил по кругу. — Покурите с толком!
— С чем? — Куно сунул сигарету в губы.
— С тем, чего у тебя нет, Куно, — ответил Камбала, довольный тем, что смог дать отпор хотя бы одному.
Они курили и шевелили с наслаждением пальцами ног. Эрнст шлепал по воде ногами, закатив глаза и урча, как довольный пес, валяющийся по траве. Далеко справа догорало то, что снаряды оставили от Грезного. Фронт был спокойным. Начинавшийся вечер — теплым и мирным. Эрнст ковырял кончиком ножа в зубах. Наконец он встал и сказал:
— Вынимай свои ласты из кастрюли, Цыпленок.
Он взял емкость, раскрутил воду и выплеснул ее на несколько метров.
— Сейчас приду, — сказал он и зашлепал босыми ногами к колодцу, чтобы вымыть кастрюлю. Все смотрели на него. Блондин широко улыбнулся:
— Кто как думает, зачем ему понадобилась кастрюля? А я могу вам сказать. Если сегодня ночью привезут еду, то он или стащит, или получит спецпаек на все отделение, и для нас это значит, что будет оргия обжорства, ясно?
— У Эрнста природный дар, за который не дают ни орденов, ни званий.
— Правильно, Камбала. На этот раз ты прав! — рассмеялся Пауль. — Такой, как Эрнст, должен сидеть в Генеральном штабе, тогда у армии всегда была бы жратва, а голод стал бы иностранным словом.
— А вместо него сидит в штабе какой-нибудь идиот, может быть, и гений, только не организационный, как Эрнст, а велосипедный.
— Точно, Йонг, а Эрнст, как недооцененный роттенфюрер, растрачивает свой талант перед свиньями.
— Под свиньями ты подразумеваешь нас, Пауль? — улыбнулся Куно и сунул свою свежевымытую ногу, словно для проверки, Паулю под нос.
— Ничуть не бывало, — отскочил он испуганно. — Ты почти такой же чистый, как и Дори.
— Как Дори? Это уже оскорбление, мой дорогой!
— Оставьте Дори в покое! — ругнулся Эрнст и поставил кастрюлю одним краем на камень для просушки. — Если бы не Дори, то не видать бы вам ночью шнапса!
— Шнапс? Что слышат мои воспаленные уши? Неужели маркитантская лавка выехала так далеко вперед?
Раздался громкий смех. Только Камбала остался озадаченным невольно вызванным им смехом.
Артиллеристы у противотанковой пушки снова оглянулись и покачали головами.
— Камбала! — хохотал Блондин. — Ты величайший! Шнапс из маркитантских товаров в качестве фронтового приложения, черт возьми, да ты просто фантазер!
Он наклонился к берлинцу и приложил указательный палец к губам:
— Никому больше. Секретно, только для командования! Шнапс, естественно, из маркитантской лавки. Еще лучше: он был в маркитантской лавке! Быть может, сидит как раз сейчас бухгалтер и пытается вычислить, куда делись две бутылки водки и пара бутылок коньяка.
— Я понял, — обрадовался Камбала, — Эрнст их тоже стащил.
— Тс-сс! Камбала! Вовсе не стащил! Ты — солдат! А на военной службе не таскают, а организуют! — Блондин покачал головой и пожал плечами: — Совершенно безнадежный этот житель столицы рейха! Эти бутылки также замечательно попались Эрнсту, как та кастрюля. Усек?
Они завыли от удовольствия.
— Значит, так: бутылки лежат в машине у Дори, и если он сегодня ночью приедет, то все будет, понял, Камбала?
— Я же не дурак! Тогда пропустим по маленькой, ха-ха-ха, — присоединился берлинец к настроению остальных.
— Ты разве пьешь шнапс? Я думал, у вас есть только вода из Шпрее!
Камбала разошелся:
— Заткнись, Куно! Когда меня крестили и мой дед пропустил за меня рюмочку, то в купели был чистый, понимаешь ты это, чистый корн! — Он вытянул голову вперед, как хищная птица. — А тебя, Куно, макали тыквой в коровий навоз и…
— Всем почистить оружие! — Ханс стоял перед отделением, широко расставив ноги и уперев руки в бока, лицо его выражало что-то среднее между усмешкой и сочувственным пониманием.
— Сначала — оружие! Потом вы можете жрать, пить и спорить. — Он показал на босые ноги: — Или ухаживать за своими дегенеративными ступнями! — Теперь он усмехнулся своей казарменной ухмылкой. — Вот был бы кадр для «Вохеншау»! Лейбштандарте фюрера в героической борьбе! Босые, как какие-нибудь зулусы или кафры! Консервные банки — естественно, откуда-то стащили. Пустые фляги. Обожравшиеся, словно счетоводы из войсковой продовольственной службы, пьяные, как возчики с пивоварни, а оружие засорено и загажено, как будто мусор им вывозили!
Он сел на камень, при этом взгляд его упал на кастрюлю. Сначала он посмотрел на нее, потом — на Эрнста, кивнул, улыбнулся и закурил.
— Мы остаемся здесь. Боеприпасы и продовольствие подвезут. Когда — о том знают звезды. Главное — поспать. Как можно быстрее, как можно дольше и как можно тише! Вопросы?
Все молчали. Он встал, подошел к стене хлева, выбрал место, расстегнулся, положил штурмовое снаряжение под голову вместо подушки, лег со сложенными руками на бок и слегка согнул ноги в коленях.
— А ну, поднимайте свои задницы! — Голос Ханса звучал насмешливо.
Эрнст выругался. Блондин поднялся и сидел молча. Камбала, как маленький мальчик, тер глаза. Пауль и Йонг смотрели в небо. Петер занимался карабином, а Куно спокойно продолжал храпеть.
— Получить продовольствие в управлении взвода!
В один момент все приободрились, схватили котелки, сухарные сумки и поспешили к разрушенной хате. Там в длинной очереди стояли солдаты, разговаривали, курили и расспрашивали стоящих впереди о меню: гусиное жаркое? Свиная отбивная с капустой? Голубая форель или паштет с трюфелями? На этот раз снова был гуляш.
— Ты что, был шеф-поваром у Кемпински?
Повар сиял, словно капельки жира в котле его полевой кухни:
— Я? Почему?
Камбала пропищал:
— По разнообразию в меню.
— Не нравится — не ешь, — проворчал повар.
— Это из той же вчерашней лошади? — показал Пауль указательным пальцем на гуляш.
Повар выругался и стукнул половником. Но палец оказался быстрее и показал на форменную куртку выше поварского фартука — на ней были капли соуса и кусочки мяса.
— Типичный шеф-повар, — улыбнулся Эрнст. — Вместо Железного креста у него гуляш на геройской груди. — При этом он наполнил котелки и передал их Блондину. Тот быстро ушел, вылил содержимое в кастрюлю, сбегал к колодцу, ополоснул котелки, снова встал в очередь. Остальные отвлекали повара.
— Вчера собачатины там было меньше!
Повар закипел от бешенства и зарычал.
— Пауль, ты слышишь? Он сейчас залает!
Пауль и Йонг передали свои полные котелки Блондину. Повар вспотел и закричал:
— Унтершарфюрер!
Камбала продолжал его подначивать, обращаясь к Паулю:
— Слышали? Он позвал папу! Осторожно, Куно, сейчас он наведет порядок! — Они рассмеялись.
Унтершарфюрер заорал:
— Тихо, вы, стадо свиней!
— Этот ухарский голос мы как раз сегодня засекали во время атаки, — сказал кто-то из артиллеристов.
— Кто сказал? — Унтершарфюрер закричал на октаву выше: — Выйти вперед, солдат!
— Кто сказал! — крикнул Пауль. Йонг повернулся и закричал ожидающей очереди:
— Кто сказал?! Выйти вперед!
— Кто сказал? — повторил Блондин, не успев перевести дыхание. А Камбала крикнул:
— Выйти вперед!
Унтершарфюрер взял половник из рук повара, отложил его и угрожающе тихо зашипел:
— Вздумали надо мной издеваться? Вы? Вздумали? Вам это выйдет боком! — Он сказал это ясно и выразительно, а потом вдруг закричал в полный голос: — Кто это был? Кто?!
— Я думаю, он был, — сказал Эрнст совершенно спокойно, а когда каптенармус набросился на него: «Вы думаете? Говорите ясно, солдат! Кто?» — Эрнст молодцевато отчеканил: — Я думаю, унтершарфюрер, о рейхе, о фюрере, о победе и о… — И он спокойно показал на повара: — А это был он!
— Вы, дурак, пытаетесь утверждать… Вы думаете…
— Это был повар, — подтвердил артиллерист, а Пауль щелкнул каблуками и доложил:
— Могу подтвердить! Я ясно слышал!
— Точно, это был повар!
— Повар!
— Тихо! — закричал каптенармус. — Вас надо бы всех говном кормить! Я…
— Кто здесь орет, как недорезанный бык? — У котла с гуляшом вынырнул стройный унтерштурмфюрер, коротко обвел взглядом собравшихся, бросил презрительный взгляд на обляпавшегося повара и на багрового, тяжело дышащего каптенармуса и спросил с безразличным лицом:
— Так это вы, Пенски?
Каптенармус встал по стойке «смирно»:
— Это стадо свиней хотело меня…
— Эти парни, — прервал его спокойно унтершарфюрер, — хотят, наконец, получить свою еду. Они ее заслужили с достаточно большим трудом. И, Пенски, потише. Как можно тише. Иван не должен слышать, что мы ужинаем.
Каптенармус щелкнул каблуками и прокричал:
— Так точно, унтерштурмфюрер!
— Да тише вы, Пенски! Зато побыстрее. Ясно вам? — И обращаясь к повару: — Шевелите своим половником, солдат! И побольше мяса и поменьше бульона, а то завтра вы побежите с пулеметными коробками. — Он кивнул солдатам, приветливо улыбнулся, заложил руки за спину и добавил: — Всё. Принесите мне тоже немного гуляша, Пенски.
— Вот и все, — ухмыльнулся Эрнст. Он поставил кастрюлю с гуляшом на место, где стояла его «ножная ванна», зажал свой котелок с обычной порцией между колен, порезал хлеб мелкими кусочками и размешал их с гуляшом. Тихо присвистнул, с наслаждением зачерпнул гуляш ложкой и отправил его в рот.
— Все равно, конина, собачатина — все равно вкусно. — А когда он посмотрел на полную кастрюлю, снова улыбнулся:
— Дайте потом отсюда и артиллеристам. Они хорошо нас поддержали!
Они сидели в кружок у кастрюли. Обычный рацион был слабоват. С добавкой из кастрюли он становился достаточным и насыщал. А полный живот и сигарета на десерт приводили мир, их мир, снова в порядок.
Ночь была ясная и светлая. В небе гудел самолет, тарахтя и стрекоча, как старая швейная машинка. Блондин глянул вверх и подвинулся к Эрнсту:
— Помнишь Белгород, Эрнст. Прекрасный гуляш?
— Еще бы, — улыбнулся Эрнст. — Но на этот раз она прилетела слишком поздно.
Русский разведывательный самолет, напоминающий по шуму швейную машинку, за свою вошедшую в поговорку частоту и точность появления прозванный еще «дежурным унтером», бросил бомбы где-то вдалеке.
Эрнст, принюхиваясь, поднял нос, а Камбала пошутил:
— Я смотрю, ты вынюхиваешь хороший десерт?
Эрнст только пожал плечами, пробормотал что-то про обжору, встал, поправил маскировочную куртку и снова посмотрел на небо.
— Что это с Эрнстом? — спросил Куно, и Блондин ответил:
— Ему не нравится ночь. Слишком светло. Слишком ясно. И слишком спокойно. Идеально для игры в войну. Или мы остаемся здесь, тогда иван выигрывает время и подтягивает резервы, или…
— Или нам надо что-то делать! В любом случае нам остается сначала выспаться, — закончил Пауль предложение.
Эрнст пробрался к стене хлева, где лежало снаряжение. Сел, прислонился спиной к еще теплым камням и свернул сигарету. Остальные последовали его примеру. Сидели или лежали, курили или пытались заснуть. На самом деле они ждали, чем закончится это «или — или», то, на что вынюхиванием намекал Эрнст и что сказал Блондин.
Во дворе между хлевом и домом лежала старая кастрюля, испачканная гуляшом.
