Интерлюдия: Новогодняя оптимистическая
Опять на улицах зима и мандаринов свежих запах,
Опять колючих елок ветки и пушистые снега,
Но зайцы и снеговики все подались гурьбой на Запад,
А все Снегурочки уехали на отдых на Юга.
И только генерал Мороз, что в тыща восемьсот двенадцатом
Наполеону отморозил все, что есть в штанах,
Он покачал башкой седой, сказал, что должен тут остаться,
С усмешкой бодрою, умело скрытою в усах.
Китайцы тигров шлют своих, клыкастых, с белыми хвостами,
И каждый хочет съесть тебя, и скалит зубы, и рычит;
Счастливый Санта колу пьет — за деньги снялся он в рекламе,
И сделал "Джингал Бэллс" попсой — теперь он самый модный хит.
И только генерал Мороз, тот самый, что под Сталинградом
Немецким фрицам отморозил все, что есть в штанах,
Он покачал башкой седой, он не купился на награду,
С усмешкой странною, умело скрытою в усах.
В каком столетьи мы живем? В какой стране живем мы, люди?
Куда мы дели, черт возьми, наш старый добрый Новый Год?
И что же будем делать мы, когда мы вовсе все забудем,
И что же сможем сделать мы, когда дух праздника уйдет?
И только генерал Мороз, последний верный сын отчизны,
Последний среди тех, кто любит удаль и размах,
Он покачал башкой седой, он только глянул с укоризной,
С улыбкой горькою, умело скрытою в усах.
И только генерал Мороз, тот самый, что под Сталинградом
Немецким фрицам отморозил все, что есть в штанах,
Он покачал башкой седой, смял этикетку лимонада,
С усмешкой бравою, умело скрытою в усах…
* * *
Сорок длинных вёсел, сделанных из крепчайшей, крученой ветрами сосны, в дружных взмахах взбивали воду. Шипящие, протяжные выкрики гонга задавали так. На корме, навалившись на рулевое весло, широко расставив ноги, покачивался кормчий. Нос узкого корабля украшала высоко взметённая на длинной резной шее оскаленная пёсья голова — казалось, гигантский пёс ныряет в волнах, мчится на юг, расталкивая воду широкой, мощной грудью.
"Гармайр", одна из скид молодого кэйвинга Рэнэхида сын Витивалье, анласа из анла-даннэй, властителя Эндойна и носителя Рогатого Венца — плыла на юг, к таинственным дальним берегам, где солнце ходит по небу наоборот и кипит вода.
Эндойн крепко вцепился в море — своей суши у княжества было не так уж и много, но узкие скиды под флагом с единорогом, уже побывали у многих берегов, которых прежде не видели анласы. Они видели неприступные скалы юга континента, вознесённые на высоту, на которой спали седые облака. Они бились с золотыми чудищами данвэ — и нередко не возвращались… но и не все золотые корабли пришли обратно в уютные бухты! Скиды шли и шли — через бури и штили, холод и зной, дождь и туман, вражеские копья и морских чудищ… Шли упорно и отважно, и люди на палубах мечтали не о золоте — они грезили славой и только славой, грезили об островах за туманными горизонтами…
И, верно, потом — через много десятилетий! — новые мореплаватели, идущие уже проторёнными путями, нет-нет, да и будут встречать странный призрак: скиду, на которой скелеты, обтянутые кожей, всё так же сжимают вёсла, и стормен выклеванными глазами, не сгибаясь, смотрел вперёд — туда, где лежит вечный путь мертвецов… и станет ясно — эти гребли до конца! Или найдут на дельнем берегу, рядом с рассхошимся остовом, скелеты в проржавевших доспехах, с источенным временем оружием в костяных руках — и поймут: эти не струсили, когда пришёл последний час…
…Нет, не только Эндойн отправлял свои скиды в неизведанное. Но так уж получилось, что именно на него легла едва ли не половина морских путешествий времён Расселения.
Далеко над водой летела, рвалась клочьями песня, которую — вдохновенно и отчаянно! — орали почти сто здоровых глоток:
— Дева Ветра,
Пышноволосая
Странница милая!
Дева, спустись за мной
На поле сражения,
Поле кровавое,
Поле великое!
Дева Ветра,
Вечно юная,
В бою отважнгая —
Я, умирающий,
С тобой, Дева Ветра,
Готов отправиться!..
Высокий широкоплечий парень стоял на носу, прочно расставив ноги и придерживаясь рукой за выступающую "шерсть" на "шее пса". Парень был, как и все на корабле, без доспеха, в одних кожаных штанах, заправленных в высокие мягкие сапоги — но на поясе висел длинный меч.
Пати Вадомайр Славянин, стормен властителя Эндойна, вёл скид в дальний поход.
Вадим изменился мало. Разве что ещё подрос, да раздался в плечах — и черты лица начали заметно твердеть, отказываясь от возраста. Да ещё в глазах тлел опасный огонёк. Каких-то две недели назад во время боя с данвэ отряд воинов из Остан Эрдэ вышел из схватки. Тогда Вадомайр со своим другом и побратимом Ротбиртом нагнал их и в бешеной сшибке — по пять останэрдцев на каждого из парней — перебил всех, а их головы отослал кэйвингу Остан Эрдэ, заклеймив лбы знаком "байэ" — "трус". Многи тогда порицали его — мол, мальчишка поступил недостойно, ведь это были свои! Обычно Вадомайр очень мало внимания обращал на то, что про него говорят. Но на те разговоры ухмыльнулся нехорошей улыбкой и ответил спокойно: "Лучше чужие, чем такие свои." И хотя кэйвинг Остан Эрдэ в гневе хотел двинуть конные сотни на Эндойн, но кэйвинг Инго сын Хайнэ, анлас из анла-готтэ, правитель острова Эргай и кэйвинг Синкэ сын Радды, анлас из анла-тэзар, властитель Галада тут же забряцали оружем… а драться сразу против трёх княжеств не смог бы даже сильный конницей Остан Эрдэ. Да и не время было. На суше правитель хангаров, потерявший уже немало своих владений, клялся Чинги-Мэнгу уничтожить пришельцев до последнего семени. На море всё чаще и чаще появлялись золотые барки… и всё чаще пропадали загадочно и безвестно корабли анласов. Поэтому они и старались не обнажать друг на друга оружия без крайней нужды…
…А скиды Эндойна летели — летели в разные концы света.
* * *
— Эй, Вадомайр! — заорали со скамей. — Мы тут подумали — а ведь не иначе как ты торчишь на носу с таким важным видом, чтобы поберечь свои нежные ладошки!
Взрыв необидного весёлого смеха прокатился по палубе. Вадим, прежде чем повернуться, тоже довольно улыбнулся. Они уже пять суток не видели берегов — и радостно было отмечать, что люди сохранили желание шутить. Повернувшись, Вадим сел на борт, опасно отклонившись назад — чуть ещё — и он полетит под дубовый штевень, который рассечёт человека не хуже меча.
— Кто там каркнул? — спросил он. — Не иначе как ты, Галридэ — с твоим-то носом оно в самый раз — каркать…
Галридэ — молодойратэст с носом и в самом деле выдающимся даже по анласским меркам — оскалился в улыбке:
— Давай-давай! — подзадрил он. — Уж мы-то знаем, что ты жил там, где грести приходилось только коровий навоз!
— Эй! — Вадомайр махнул рукой. — Дайте-ка нам два места на носу — будем грести каждый одним веслом, и тогда все увидят, кто из нас годится только сгребать навоз… а кто и на это не годен!
На скидах гребли одним веслом по двое, как на драккарах викингов или варяжских снекках Земли. Можно грести одному — но это получится не у каждого. Ну а тот, кто, сев посреди скамьи, возьмётся грести один парой вёсел, словно на лодке — тот на морях славен не менее, чем на суше — всадник, нажатием колен заставляющий хрипеть и шататься самого строптивого коня! Вадомайр как-то раз попробовал так грести — не получилось даже провернуть вёсла, и никто не засмеялся. На скиде всего двое могли так — огненно-рыжий гигант Уилри сын Белеви, добродушный, но туповатый молодой ратэст — и уже пожилой, невысокий (для анласа) Осбар сын Мата — этот, казалось, состоит из одних мускулов, даже в расслабленном состоянии похожих на морёный дуб по твёрдости. Как-то раз в схватке с данвэ на морском берегу Осбар поднырнул под коня, вскинул его на плечи — вместе с всадником, вместе со всей бронёй! — и кинул с обрыва…
Ротбирт, который грёб на носу, поспешно вскочил, чем вызвал целую лавину насмешек по поводу нежелания грести. Но тут с кормы зычно закричали:
— Суши вёсла, волки! Ставь парус! Ветер идёт, клянусь Вайу! Ветер!
Все разом обернулись, одновременно выхыватывая из воды вёсла. И увидели то, что уже давно заметил опытный рулевой — позади, на севере, ровная гладь моря дыбилась лёгкой частой рябью. Там уже был ветер. И он шёл сюда.
С дружным выкриком подняли и закрепили парус — белый с голубым и золотым единорогом и знаками четырёх ветров по краям — Ювайу, Сэвайу, Эсвайу, Норвайу. Гребцы, разминая руки, спины и ноги, заходили по палубе. Теперь наступало время безделья — ветер понесёт их на юг. Пока они не достигнут земли. Или пока пати не скажет повернуть.
Вадомайр вернулся на нос. Сейчас его лица никто, и он хмурился. Думал о воде. Её оставалось на столько же дней, сколько уже прошло. Повернуть сейчас — уже поздно, даже если и захочешь. Против ветра грести вдвое дольше. Значит — должна была найтись земля. Конечно, можно было повернуть на восток или на запад, но что там? На западе — мёртвый Анлас. На востоке — берега Хана Гаар, да к тому же похожее в этих местах на сплошную отвесную стену.
Ветер — не сильный, но ровный — настиг и повёл корабль вперёд. Люди начали укладываться на скамьи и под ними. Кое-кто занялся оружием, в руках у других появились кости.
Шагая по скамьям, Вадомайр подошёл к кормчему. Негромко спросил, глядя в бегущую за кормой воду:
— Нет ли впереди берега?
Кормчий какое-то время молчал. Ветер шевелил его прошитые серебром волосы. Потом — ответил словно бы нехотя:
— Пока — нет. Не волнуйся, пати. До земли не больше недели, я вижу.
— Не врут, наверное, когда говорят, что ещё на севере, в ледяных водах, ты поймал девку из Морского Народа, и она в обмен на свободу подарила тебе зрение, которым ты видишь следы ветров и течений? — вдруг спросил Вадомайр. Кормчий поднял угол рта:
— Правда это или нет — гадай сам, а меня не спрашивай. Ты же не расскажешь, кто ворожил тебе на такую удачу, как твоя, а?
— Расскажу, — пожал плечами Вадомайр. — Никто.
— То-то и оно, — многозначительно сказал кормчий и засвистел.
— Тебе что, ветра мало? — засмеялся Вадомайр и вернулся на нос, где Ротбирт уже растянулся на небольшой палубе, явно собираясь поспать. При виде друга он закрыл глаза и лениво сказал:
— Когда я вижу у тебя такое лицо — мне сводит живот. Это значит, что ты что-то придумал.
— Несмешно, — буркнул Вадомайр по-русски и, присев рядом, начал разуваться. Бросил сапоги, с наслаждением вытянулся на досках. — Воды осталось на пять суток.
— Дует Норвайу, он может нанести дождь, — спокойно ответил Ротбирт. — Странно, что ты этого не помнишь.
— Мне не нравится надеяться на "может", — вздохнул Вадомайр, — хоть у моего народа любимое слово "авось". Но сейчас, похоже, и правда ничего другого не осталось…
— А может, зайдём за водой на юг этой земли? — предложил Ротбирт. — Говорят, там хватает разных чудес… Или боишься нападения?
— Я ничего не боюсь, — медленно ответил Вадомайр. — Но у меня скид. А восемь десятков людей, которые мне верят.
— И которые пойдут за тобой хоть на ту сторону, — дополнил Ротбирт. Вадомайр дёрнул щекой:
— Вот как раз туда мне не очень-то хочется. Поэтому приходится думать, а я поотвык это делать, пока скакал верхом и махал мечом.
— Ууууу… — тихонько провыл Ротбирт. — Дуууумать… — и лукаво подмигнул.
— Сбросить бы тебя в воду, — мечтательно сказал Вадомайр, — да ведь не утонешь.
— Верно, я хорошо плаваю, — согласился Ротбирт. Вадомайр покосился на него:
— Да нет, не в этом дело… У моего народа ещё говорят — ОНО не тонет.
Они довольно долго созерцали выгибающийся под ровным ветром парус — казалось, единорог бьёт копытом и откидывает голову. Потом Ротбирт приподнялся на локтях, явно придумав реплику в ответ на "ОНО" — и вдруг выпучил глаза в таком изумлении, какого на его лице никто и никогда не видел. Вадомайр поднял голову.
В трёх сотнях шагов за кормой шёл корабль.
Это был скид, на парусе которого бежал золотой с алым волк Нарайна.
— Откуда его вынесло?! — изумлённо крикнул кормчий, налегая на весло для поворота. Вадомайр откликнулся:
— К бою!
Ударил гонг. На палубе началась быстрая, но несуетливая возня. Было видно, что и нарайнцы вооружаются.
— Подождём затевать драку, — глухо приказал Вадомайр — уже из-под шипастой маски.
— Узнать бы, что они тут делают, — отозвался Ротбирт. Но с нарайнского корабля уже кричал:
— Эй, кто вы, куда плывёте?! Кто старшим у вас?!
Вопросы были наглыми, и на скиде началось тихое рычание. На такое следовало отвечать мечом! Но Вадомайр прокричал в ответ:
— Это "Гармайр", скид кэйвинга Рэнэхида сын Витивалье, анласа из анла-даннэй, властителя Эндойна и носителя Рогатого Венца! Куда мы путь держим — дело наше, а говорю с вами я, Вадомайр Славянин, стормен кэйвинга и пати!
Какое-то время нарайнцы медлили. Потом послышался тот же голос:
— А это "Аруна", скид кэйвинга Фэрна сын Дагана, анласа из анла-атта, властителя Нарайна! А говорит с тобой стормен кэйвинга и пати Свидда сын Вальда, анлас ил анла-атта! Хочешь боя, эндойнец?!
— Ни к чему нам биться и воду не поделишь мечом! — ответил Вадомайр.
Скиды, убирая выдвинутые было вёсла, встали борт о борт. Обе палубы шевелились воронёной и светлой сталью, медью и бронзой. Вадомайр, сняв шлем, смотрел на Свидду, стоявшего на борту скиды — он придерживался за нос и до нарайнца можно было дотянуться рукой.
Свидда был неожиданно молод — едва ли старше Вадомайра и Ротбирта. Длинные волосы заплетены в косы, загорелое открытое лицо, большие серые глаза, а ресницы — как у девчонки, длинные, пушистые… Но у девчонок не бывает шрамов, а правую щёку нарайнца — от виска до угла губ — пересекал шрам от удара мечом. В кольчатом панцыре, перетянутом поясом из медных нитей, на котором висели сакса и ножны меча — а сам меч в свободной руке — в кольчужных штанах, без шлема и щита, Свидда смотрел на Вадомайра через узкую полоску воды.
— Куда путь держите? — спросил он уже спокойно.
— А куда лежит ваша дорога? — прищурился Вадомайр.
Парни какое-то время помалкивали, а ветер нёс их корабли на юг. И на палубах молчали. Наконец Вадомайр пожал плечами:
— Мы идём на юг из наших земель, ищем нового.
— А мы из наших — туда же и за тем же, — отозвался Свидда. — И я тебя знаю, Вадомайр Славянин. Не видел, но слышал немало, и это были не худые слухи.
Они снова умолкли. И корабли за их спинами молчали. И каждый на палубах, должно быть, думал, кого же встретили в море — врага из-за неоткрытых пока земель… или всё же друга по старой памяти?
* * *
Кэйвинга Инго сына Хайнэ, анласа из анла-готтэ, правителя острова Эргай принесли в его замок на плаще, промокшем кровью — и сапоги идущих рядом ратэстов со щёлкающим звуком наступали на тёмные пятна, разбрызгивали их по камню. Данвэсское копьё с гранёным тяжёлым наконечником из серого металла было брошено с такой силой, что не спас двойной кольчатый панцырь с нагрудником. Древко срезали, но кэйвинг всё равно умирал. Ртом шла кровь, в зале, где стояли вдоль стен пати, было так тихо, что слышалось, как она булькает в горле, как тихо хрипит умирающий.
И было слышно, как в городе трещат пожары и на пристанях бешено звенят клинки сражающихся.
— По… дой… ди… те… — послышался одышливый голос. Кто-то поспешно сорвал со стены факел, люди придвинулись. Губы Инго — под слипшимися от крови рыжими сосульками усов — двигались липко и медленно. — Дай… те… меч…
Щитоносец — плачущий — принёс двуручный меч кэйвинга, знаменитую Молнию. Инго стиснул рукоять обеими руками и закашлялся.
— Зовите… на… помощ… Мы… не высто… им… — Инго вдруг напрягся и, вскидывая меч, поднялся на ноги. — Дьяус, я иду к тебе! — выкрикнул он. Голос оборвался хрипом — и кэйвинг рухнул на руки успевших его подхватить пати.
— Умер, — сипло сказал кто-то. Ему ответил угрюмый голос:
— И мы не надолго переживём его, сдаётся мне, братья…
…С башни замка было видно, как горит город. На склонах холмов вокруг, до самого горизонта, вдоль побережья рвалось в ночь ослепительное пламя пожаров — горели варды и виноградники. Порт, озарённый пламенем пылающего города, был страшен. Над водой тут и там возвышались обугленные или всё ещё горящие корпуса пущенных на дно судов (боевой флот Эргая погиб почти полностью в бою в открытом море). На улицах, площадях и причалах вповалку лежали трупы. Уцелевшие либо бежали в холмы, либо затворились в городе — единственном месте, куда данвэ не могли попасть.
Пока не могли.
Словно жуткие видения, на широкой воде борт о борт высились восемь золотых кораблей. Иногда с борта какого-нибудь из них взлетал высоко в небо радужный шар, замирал в выси мерцающей жуткой звездой — и по дуге падал вниз, разрываясь ручьями странного голубого пламени. Там, где оно оно текло, пузырился и плавился камень, и люди умирали в муках от удушья, потому что и воздух горел тоже…
Не наигравшись, ан Эйтэн йорд Виардта привёл флот добровольцев под стены Эргая — мстить. И похоже было, что месть ему удаётся. Отряды панцырных данвэ, похожие на жутких бездушных кукол, оживлённых злым волшебством, шли по улицам — поджигали, методично добивали раненых и прячущихся.
Оставшиеся воины заперлись в крепости. Для хангаров — прежних владельцев — её построили сами же данвэ, и в ней оставалась надежда… на что? Женщин, детей, раненых, стариков укрыли в цитадели, а сами вышли на стены — умереть раньше, чем увидеть смерть своих близких — тех, кого не смогли защитить.
Высокий мальчишка, одетый в лёгкий, ещё детский, доспех, стоял на одной из башен, держа под мышкой крылатый шлем. Если бы его увидел Вадомайр — он бы узнал Увальда сына Йохаллы.
Зубы мальчика были плотно стиснуты и оскалены, как у молодого волка. Кое-где повреждённые доспехи ясно говорили о том, что огн уже сражался с врагами.
В двух перестрелах от стены, на одной из площадей, в кровавом свете пожаров несколько данвэ сажали на кол обнажённую молодую женщину. Крики несчастной доносились на стену даже сквозь треск пожаров.
Ещё один шар рухнул во двор и выжег в камнях кипящую дыру.
— Ты здесь, Уви? — послышался приглушённый женский голос, и Ринд, вдова кэйвинга Йохаллы, вышла на башню. Малчьик повернулся — со спокойным лицом.
— Зачем ты вышла? — укорил он мать. — Женщинам нечего делать в бою!
Ринд молча погладила Увальда по кольчужному рукаву. Он помедлил, тихо вздохнул… и осторожно обнял мать — так они и застыли.
— Как похож ты на отца! — тихо сказала Ринд. — Я впервые увидела его, когда он был тебе ровесником, мальчик мой… Что будет с нами?
— Мы выстоим против синего огня и против любого штурма! — сказал мальчишка. И уже тише добавил: — Не бойся, мать, я не отдам ни тебя, ни Увольва им в руки.
И был за этим словами второй смысл, ужасный и обрекающий.
— Неужели нас оставили боги и неоткуда больше ждать помощи… — горько прошептала женщина.
— Помощи… — задумчиво сказал мальчик. — Иди, мать, к брату. Иди к брату.
Он отвернулся и стоял так, пока не понял, что женщина ушла.
— Помощи, — повторил он тогда. Густые брови мальчишки — с искрами пожара в них — сошлись в упрямую чёрточку над переносьем.
* * *
Лёжа за рухнувшим причалом, закусив губу, Увальд всматривался в чёрно-алую воду, плещущую у берегов. Он был одет в кожаный жилет, шерстяные штаны и сапоги, а вооружён только саксой.
Сперва он хотел найти лодку и, переплыв пролив отделяющий Эргай от болот, добраться по берегу до Эндойна или Галада. Если повезёт, это можно было успеть за два дня. Эндойнский флот мог если не отогнать врага — то прорваться к Эргаю и вывезти людей.
Но, пробравшись в порт, мальчишка увидел, что его план невыполним. То ли предвидя подобное, то ли от злости данвэ перетопили, сожгли и порубили всё, что могло держаться на воде. Да если бы даже что и нашлось — теперь Увальд отчётливо видел, что проскользнуть на лодке не удалось бы.
Мальчишка с тоской смотрел туда, где лежал берег. Пятнадцать миль. Море спокойное, он бы догрёб ещё до света!
"Боги, что мне делать?! — с отчаяньем подумал он, кусая кулак, чтобы не разреветься. — Отец там, у Дьяуса — я знаю, так подай мне знак, как поступить?!"
И вдруг вспомнилось страшное… и прекрасное. Вадомайр Славянин в доспехах, раненый в плечо, с данвэсской стрелой в боку плывёт через реку.
Мальчишка почувствовал, как напряглись все мускулы. Да, пролив — не река, а зима, пусть и здешняя, тёплая — не лето. Но зато он не ранен и бездоспешен. И Вадомайр спасал свою жизнь. А он — он будет спасать большее: людей, с которыми жил бок о бок и которые ни разу не напомнили ему, что он — не их зинда.
"Поплыву! — решил мальчишка, и сразу легко стало на душе, словно свежего воздуха вдохнул. — А и погибну — так не зря!" — с отчаянной решимостью заключил он, ни на секунду не веря в свою смерть — кто поверит в такое небывалое, если от роду тринадцать зим?!
Короткую молитву он произнёс, уже раздеваясь — и покрепче пригрозил богам, что, если сгинет, то на той стороне не миновать им его кулаков! А вот взять с собой саксу было нельзя — между тем отсутствие оружия переносилось тяжелей, чем отсутствие одежды.
Холодная вода обожгла сердце. Увальд невольно подался назад, задохнулся — а следом за ожогом впилась в сердце клещами тоска. Нет, ему не доплыть! Вода холодна, путь далёк, и как стражи судьбы стоят золотые чудища. Или стрелы найдут его в этой чёрно-алой стыни, или далеко от земли отяжелеют руки, и он захлебнётся водой, тяжкой и густой, как кровь или смола…
И тут он услышал песню.
Звонкий девичий голос летел с высоты крепостных стен — над горящими улицами, над разорённым портом, над трупами, над воинами-данвэ и их золотыми кораблями, над всем островом Эргай, онемевшим от боли и ужаса…
— Любимый град
Накрыла тень.
Никто не рад,
Что будет день.
Данвэ холодный —
Свети, свети!
Ты, море наше,
Как меч, блести!
Отблеск пожаров
В ночи сильней…
И враг подкрался,
Как злобный змей!
Подняв голову, слушал мальчик песню. И почти не удивился, когда со стены раздалось — словно бы к нему:
— Мой юный воин,
Не трусь душой!
Любовь и воля
Мои с тобой!
И после смерти,
Где тьма черней —
Мы будем вместе
До светлых дней!..
Не было ещё у Увальда девчонки, которая могла бы ему так спеть. Эта, на стене, пела кому-то другому, своему воину. Но не всё ли равно?! Яростным и отважным светом вспыхнули глаза мальчишки, и он не заметил, как, присев, толкнулся — и поплыл прочь от причала, лишь голову оставив над водой…
А вслед ему — к кораблям данвэ — неслось уже грозное:
— Уйдём на волю,
В свободный край!
Убица подлый —
Навек прощай!
Ты гибель нашу
Не забывай!
Свободу в людях
Нельзя убить,
Как поневоле
Не полюбить!
Молча слушали эту песню анласы на стенах. И крепче сжимали оружие, и клялись, что, пока живы они, враг не войдёт в цитадель.
Слушали и молчали данвэ.
* * *
Слушай песни, Увальд много раз пытался представить себе, что ощущали их герои, приближаясь, скажем, к пещере дракона. Теперь он понял — что. И подумал, что они в самом деле были героями. Ведь они шли драться с чудищем. А ему-то предстояло лишь проскользнуть мимо…
Корабли, казалось, спят, устало опустив лапы-вёсла. Мальчишка ужаснулся, поняв, что вёсла эти — не короче скиды, и расположены в три ряда друг над другом! Так близко он никогда ещё не видел золотой корабль. Так может, таков и Нала Скид, корабль Астовидату, что перед концом всех концов и началом новых начал повезёт в бой рати клятвопреступников из ледяных царств?
Вода еле слышно плескалась — он и сам-то почти не слышал этот звук, но лёгкая волна, поднятая им, с шипением лизнула борт золотого корабля. И тут же наверху на высоте хорошего холма, показались несколько голов — ещё более чёрных на фоне чёрного неба.
С отчаянной решимостью Увальд продолжал плыть, ожидая стрелы в спину, готовый, если вздумают выловить, нырнуть и уйти так глубоко, чтобы не вынырнуть, даже если отчаянно захочет жить глупое тело. При мысли о том, что можно попасться живым в руки данвэ, мальчишку затошнило.
Но, очевидно, боги хранили его. Высоко вверху перекликнулись коротко два голоса… и этим дело кончилось.
Охватившее Увальда ликование даже заставило его позабыть, до чего холодна вода и сколько ещё плыть вперёд. Теперь он верил в себя… и верил в море — оно не выдаст!..
…Мальчик плыл всё дальше и дальше на восток — туда, где должно было взойти солнце.
* * *
Когда оно поднялось — Увальд всё ещё плыл, хотя в плечах и ногах свинцовыми шарами перекатывалась усталость. Холода и своих губ он уже давно не ощущал и не мог представить, какими замедленными кажутся его движения со стороны.
Дважды он останавливался и отдыхал — качался на воде, лёжа на спине и глядя в постепенно начинающее светлеть небо. Но во второй раз усталость сморила его — и уснувший мальчишка едва не захлебнулся.
Восходу солнца он не радовался. Во-первых, оно осветило мир и стало ясно, как же далека ещё его цель. Во-вторых, вместе с ним пришёл северный ветер, поднявший волны, на которые часто и бездушно посыпалась снежная крупка из рваных полосок туч. Она секла руки и плечи пловца, когда он приподнимался над водой. Мир виделся чужим, враждебным — и казалось, что мальчишка потерялся в море, как в лесу, и будет плыть бесконечно. Одиночество станвилось невыносимым — и — как итог! — пришла спасительная и соблазнительная в своей жути мысль: просто перестать двигать руками и уйти в воду, пошире открыть рот… Это будет не так уж долго и почти не больно. Во всяком случае — быстрей и безболезненней, чем вот так вот плыть и плыть в никуда, когда тебя то обнимает холодная вода, то секут ледяные ветер и снег. А там будут ворота Дьяуса…
Остановила его не боязнь смерти. И не страх, что Дьяус прикажет гнать за порог того, кто упал под тяжестью взятой на себя заботы. Помешала уйти мысль о тех, кто остался на острове Эргай, там, за спиной. И, стиснув зубы, он продолжал плыть, вспахивая воду так, как плух вспахивает землю — тяжко, медленно… Только вот железный плуг не устаёт.
А море, как большой зверь, сам не осознающий своей силы, то подбрасывало, то опускало его, накрывало волной — и каждый раз становилось всё трудней выгребать к бледному утреннему солнцу… Сил оставалось лишь на то, чтобы держаться на воде, а море само несло его… куда? Он не знал и не хотел знать. Он выгребал из-под норовивших прихлопнуть его волн, хотя и разум и тело кричали ему, что это бессмысленно. Почему он плыл? Увальд не знал и этого. Он не знал даже, как его зовут…
…Ударившись ногами о дно, мальчишка едва не утонул на глубине по колено себе. Плыть тут было слишком мелко, а встать и идти — уже не было сил. Ценой чудовищного издевательства над собой он заставил тело встать на четвереньки и, по-собачьи высоко держа голову, выбрался на берег.
Да. Это были дюны по краю болот. Увальд помнил их по тому страшному походу.
И только теперь мальчишка понял, что он умрёт. Ветер сёк его, как сотня стальных прутьев, выбивал из окоченевшего, не могущего согреться тела последние искры жизни.
Обнимая себя руками за плечи, чтобы сохранить хоть чуточку тепла, Увальд поднялся на ноги. Он обязан идти. И он пойдёт. А когда не сможет идти — поползёт. А потом умрёт.
Пошёл настоящий снег, и его слой быстро покрывал дюны. Почти как тогда — они умирали, но не от холода… Увальд посмотрел на море, надеясь — вновь как тогда! — увидеть скиды.
Нет. Морскую даль затянул буран. Да и очистись она — скиды Эргая лежат на дне. И самого Эргая, считай, нет.
И всё-таки он делал шаг за шагом. Только холод, снег и эти шаги остались в окружающем мире. И он не поверил, увидев на следующей дюне, в каком-то полёте стрелы, шестерых закутанных в плащи всадников на высоких рыжих конях.
Он вскинул руку в небо и закричал изо всех сил — и схватил песок, и песок заглушил слабый сип, выдавленный мальчишкой из сожжённой морем глотки. Но Увальд всё-таки успел заметить, как разом метнулись к нему эти шестеро, и их плащи распахнул, словно крылья, встречный ветер…
* * *
Скиды шли рядом, борт о борт. Сперва Вадомайр приказал своим людям не слишком распускать языки — и, похоже, Свидда велел своим то же самое. Но много ли наплаваешь рядом, видя, как живут другие люди — и при этом молча? Да и потом — похоже, ни те ни другие не таили никаких злых замыслов друг против друга. И уже на вторые сутки Свидда поделился водой, а на третьи, любопытствуя, анласы ходили друг к другу в гости, рассказывая о своём и слушая чужие рассказы. И странно было бы, не сойдись ровесники — Вадомайр, Ротбирт и Свидда — друг с другом ближе…
Скука — опасный спутник плаваний под парусами — отступила. Много нужно времени, чтобы полторы сотни анласов из двух разных зиндов перепели, рассказали и расспросили всё, что знают и что им интересно… Между тем, с каждым днём становилось жарче, и в какой-то момент люди с ужасом заметили, что солнце начало ходить по небу с запада — на восток!!! Едва не началось на палубах побоища, прежде чем убедились все, что ничего худого не произошло. Что же случилось на самом деле — из всех понимал лишь Вадо… Вадим, и он не спешил просвещать людей про экватор и круглую землю. В другой раз всех перепугали крылатые рыбы, дождём рухнувшие на палубу — тут испугался уже и Вадомайр; он спал и одна такая рыба треснула его, спящего, в лоб, оставив крепкую шишку. Но в остальном рыбы были как рыбы — да ещё и вкусные, поэтому в следующий раз зрелище вызвало уже практический интерес, и обе скиды дружно махали щитами, сшибая летунов в воздухе и хвастаясь — у кого улов больше на этой странной рыбалке. А как-то раз, проснувшись ночью, Вадим увидел странный призрак — он бы поклялся, что вдали прошёл ночным морем сияющий огнями круизный лайнер, если бы это не было окончательно невозможно…
По ночам вода горела огнём, как небеса на родном севере. Из её глубины поднимались светящиеся шары, оставляя за собой в глубину пылающий след. Слышались странные звуки — будто дышал кто-то огромный, и ночные вахты превращались то в прекрасное видение, то в сущий кошмар. Как-то ночью двое вахтенных перебудили всех, гоняясь с мечами за синеватыми дрожкими огнями — словно в насмешку перелетали они с борта на ванты, с вант на реи, оттуда — на вёсла… Парни едва не свалились в воду — и, как ворчал кое-кто из старших: лучше бы и свалились, все же знают, что нельзя бегать за ночными огоньками! А на следующий день на мир обрушился такой ливень, что Вадим всерьёз испугался — не залило бы корабль! Но ливень был очень короткий — и тёплый…
…Со времени встречи шли двенадцатые сутки — и семнадцатые с начала пути — когда постоянно дувший ветер утих. "Лёг", как говорили тут — словно об уставшем человеке. Не успели люди сесть за вёсла, как кто-то заорал — весело и звонко:
— Земля по носу! Земля, хэй!
Все бросились на нос и к бортам. Остроглазый не обманулся — у самого горизонта маячила серо-белая полоска. От края и до края, сколько хватало глаз.
— Не остров, — проворчал кормчий "Гармайра". — Южная земля из легенд.
— На вёсла! — закричал Вадомайр, первым бросаясь к своему месту. Следом за сторменом повалили и остальные — и скид словно бы прыгнул вперёд, обогнав соседа. Дружба дружбой, а вот на этот берег Вадомайр хотел ступить первым…
На "Аруне" тоже гребли вовсю и гребцы были не хуже. Но вырвать у "Гармайра" те несколько мгновений промедления уже не могли.
* * *
Никогда в жизни Вадомайр не мог себе представить, что может быть так жарко. А вот Вадим — мог, и уверенно подумал, что на Земле эта местность соответствовала бы по широте где-то Сейшелам. Остальные с испугом косились на краснеющую открытую кожу, и кто-то уже бормотал "а что как почернеет, да и останется — как у хангара?!" Но терпеть в одежде из кожи и сукна не было никакой возможности — под кожаной курткой по телу лились ручьи пота, и анласы сбросили всё, что было можно. Вадомайр — тоже, да и ходить по тёплому прибрежному песку и почти такой же тёплой воде босиком было приятней некуда.
— Какое ласковое море. Как любящая девушка, — сказал, нагоняя Вадомайра, Ротбирт. Вадомайр кивнул. Море — лазурное, залитое солнечным светом, покрытое мелкой рябью спокойных волн — ничуть не напоминало воды северных мест, хмуроватые даже в хорошую погоду.
Анласы разбрелись по берегу, перекликаясь и разглядывая всё вокруг. Кое-кто разжигал костёр, прилаживал над огнём котёл. Другие просто валялись на песке или плескались в море. Когда со скид снесли и начали разделывать нескольких огромных рыбин, похожих на земных тунцов, местные жители — а до этого они жались к своим хижинам, с ужасом наблюдая, как огненноволосые гиганты на руках вынесли на сушу свои страшные корабли! — приблизились, знаками умоляя поменять рыбу на любое количество плодов — невиданных, ярких, привлекательных, многие из которых не знал и Вадим (в остальных он опознал апельсины, бананы, кокосы, манго…) Местные не походили на хангаров — были выше, стройней, но какие-то тонкие, черноглазые, черноволосые, смуглые, мужчины все — с густыми не по-хангарски бородами. У анласов на судах было немало рыбы и вяленого мяса, а жесты местных были настолько умоляющими, что Вадомайр махнул рукой, и Свидда разрешил своим мену. Гомоня и жестикулируя, рыб тут же унесли, а взамен натащили гору фруктов — анласы их тут же разобрали, и Вадомайр, посмеиваясь, стал показывать, как и что есть. Апельсины понравились всем без исключения, а вот бананы — мало кому, но Ротбирт от них оказался без ума. Свидда налегал на финики. Видя, как нравятся рыжеволосым их мена, местные с улыбками натащили ещё — уже просто так. И высокий седой старик в белой шапочке, ткнув рукой в подарки, что-то сказал с улыбкой.
— Вкусно, — ответил Вадомайр и повторил то же на русском, английском и французском — но старик явно не понимал ни одного из этих языков. Другая планета оставалась другой планетой… — Спасибо, отец, — и поклонился.
— Добрый народ, — заметил Ротбирт. — Но почему они не ходят в море сами? Неужели не умеют её ловить?
— За мысом — сети на берегу, — ответил Вадомайр. — Я видел с воды. И лодки. Большие, в пол-скиды… Может, они поймут хангарский?
Он не ошибся. В ответ на кое-как слепленные вопросы на хангарском старик оживился и, кивнув, ответил полупонятно, но смысл улавливался:
— Да, мы рыбаки. Селение наше живёт от моря уже почти три сотни лет. Но духи моря, как видно, разозлились на наших молодых — и то сказать, непочтительны они стали, вот в моё время… — старик покачал головой. — Духи послали страшное чудище в наши воды. Оно не даёт никому отойти от берега, рвёт сети, пожирает людей… Потому мы сперва испугались вас — с моря раньше приходили похожие на вас люди на сверкающих кораблях…
— Данвэ! — вскрикнул Ротбирт, а Свидда хрипло прорычал божбу и обещания. Сатрик кивнул:
— Да, они себя называют похоже… А раз вы не похожи на них и всё-таки пришли с моря, мы приняли вас за посланцев злого чудища из глубин.
— Спроси его, Вадомайр, какого обличья чудище? — предложил Свидда. Вадомайр задал вопрос, и старик глубоко вздохнул:
— Если ты говоришь на языке людей Хангири, то, верно, знаешь их бога?
— Знаю, — подтвердил Вадомайр. И вспомнил раскинувшего щупальца кракена на потолке зала…
— Ты веришь в него, юноша?
— Нет, — твёрдо ответил Вадомайр. — Мои боги сильнее, — он и сам не заметил, что говорит. — Они — боги грома, ветра и света, поражавшие чудищ более страшных, чем поганый Чинги-Мэнгу.
— Может и так, если вы проплыли невредимыми мимо стража злых духов, — кивнул старик. — Страж похож на бога страны Хангири. У него много длинных рук и тело, похожее вот на эту косточку, — он показал косточку финика. — И большие злые глаза. Не как у рыбы. У него умные глаза… Он длиной с оба ваших корабля, если их поставить нос к носу.
— Кракен, — сказал Ротбирт. Вадомайр кивнул. Свидда тоже:
— С два наших корабля, — пробормотал он и высыпал сухой песок из кулака на босую ногу. — Это много. Мой отец убил ледового кракена, но тот был меньше.
— Скажи, старик, а почему хозяин ваших земель не защитит вас? — спросил Ротбирт. — У него нет кораблей? Или его воины трусливы?
Старик вздохнул:
— У хантари Клухоша есть большие корабли. И много храбрых воинов. Но он не станет выходить в море, чтобы защитить простых рыбаков.
— У нас такого вождя назвали бы не только трусом, но и глупцом, — сказал Ротбирт. — Разорив своих людей, чего он станет ждать от них?
Стари к вздохнул вновь:
— Хантари возьмёт своё, даже если мы будем умирать с голоду… Мы хотели позвать воина из других земель. Но таким нужно много платить, а мы бедны…
— Платить?! — поразился Свидда. — Что это за воин, говорящий о золоте до боя и идущий на бой за серебро?! Слава — вот награда! Серебро утечёт через пальцы, постареют красавицы, падут кони, кушанья будут съедены, а слава останется и достигнет с воином ворот в доме Дьяуса!
— Говорят, был кэйвинг Арта на старой земле, — сказал Ротбирт. — И повадился к нему на двор змей Гриста, посланный Астовидату, и таскал воинов, пока не пришёл сын Вайу Верасена и голыми руками не оторвал чудищу голову…
Вадомайр поднял бровь и сказал медленно:
— Это ты хорошо вспомнил вашу историю… Если пойду я на рыбалку, то…
— …то и я буду рядом с тобой, — просто ответил Ротбирт. Улыбнувшись друг другу, парни посмотрели на Свидду. Тот улыбался тоже:
— Может, и для третьего найдётся место на той рыбалке?
Анласы засмеялись. Вадомайр увесисто ткнул Свидду в плечо — земного мальчишку такой тычок усадил бы в песок, но нарайнец даже не качнулся.
— Старик, — Вадомайр обратился к собеседнику, внимательно вслушивавшемуся в речь чужеземцев, — если вы дадите нам лодку и скажете, где чаще всего видели чудище, мы поплывём и убъём его.
Старик недоверчиво качнулся назад, оглядел парней и покачал головой:
— Нет. Посланец духов убьёт вас, наших гостей, и мы покроем себя позором, как не сумевшие их защитить и ли хотя бы остеречь…
— Старик, — прервал его Вадомайр. — Я не видал ещё своей шестнадцатой зимы. Но когда я иду в бой — пусть с моей дороги убираются боги. Когда я чего-то хочу — я беру. Я вгоню копьё в ваше чудище и приволоку его к этому берегу, чтобы каждый из вас мог на него плюнуть.
Старик заглянул в глаза морского пришельца — и ощутил страх. Они были серые, словно сквозь череп просвечивало предштормовое небо. И в них читались упорство и пренебрежение к мелочам вроде судьбы. Таких глаз старик не видел ни разу — за всю свою долгую жизнь… кроме того раза, когда он, ещё молодой, с семью такими же молодыми парнями, чая мести, напал на одинокого данвэ, купавшегося за южным мысом… видел — за миг до того, как голыми руками данвэ убил четверых из восьми напавших, заставив бежать остальных… И старик испугался — а уж не злого ли духа залучит он в помощники против злого духа?! И чем придётся платить за ту помощь?
Но отказываться старик не хотел тоже. Без рыбалки деревня просто вымрет… если раньше не спалит её хантари Клухош — за неуплату налогов.
— У нас нет денег… — медленно сказал он. — Но вы возьмёте самых красивых девушек и мальчиков…
Вадим сделал нетерпеливый жест рукой:
— Нам нужна только лодка, старик.
Он уже начал презирать этих людей — добрых, гостеприимных, но каких-то жалких и забитых.
