Книга: Пожиратель Пространства
Назад: 2: «Как частица целого»
Дальше: Часть 02: «Танжер—бета»

3: «Я из лесу вышел»

…И я сбежал с Косцюшко. От всего того, что связано со смыслом слова «человек». Сбежал в буквальном смысле.
Все остались довольны.
Обезьян устроил себе скромный триумф: пил три дня, пока не хватил его, беднягу, удар. Однако поста не покинул, продолжая самоотверженно восседать в своей каморке. Правда, теперь – на антигравитационной платформе, по индивидуальному заказу соединённой с ночным горшком.
Девчушка, что в комнату мою въехала, тоже, само собой, довольна осталась.
Маленькая за меня действительно боролась. Как я слышал, праведным огнём, сверкающим в её глазах, одного неженатого аспиранта так распалила, что вскорости попал он в категорию совершенно противоположную. Женатых аспирантов, то есть.
Бандиты повержены, герои торжествуют! Красота!
Очень долго (и безуспешно, увы) я пытался объяснить хотя бы себе, в чём заключалась причина моей столь быстрой, в один день, капитуляции. Обидно ведь, столько времени учиться, учиться, приблизиться вплотную к финалу и – проиграть без боя?.. Как там звучит одна из формулировок правил колабола: «Проигрыш в связи с неявкой на игру».
Может, ассоциация и не совсем корректная, но суть, кажется, уловлена точно. Кстати, я так и не посмотрел в этом сезоне финал. В кои—то веки такое бывало, чтобы я не имел понятия, кто чемпион? Снова «Рисорджименто», наверное… Но колабол, к сожалению, уходил в прошлое, как и многое другое.
Помимо ГЛАВНОГО.
Иной Разум.
Он интересовал меня более всего – с самого раннего детства. Наверное, я был странным ребёнком. Но мне повезло. Мои отец и мать (да не падёт на их вознёсшиеся души мерзкая тень дождевого леса!) не относились к странностям настороженно, подобно подавляющему большинству жителей Косцюшко.
Мира, в коллизиях внешней и внутренней политики которого – постоянным подтекстом присутствует ксенофобия. Таково мнение независимого ежесуточного обозрения «Жизнь», не особо чтимого местными властями. Помню, какую массу опровержений вызвало это заявление!
Лично я – тысячу раз подписался бы под этим выводом.
Я хотел изучать Иной Разум. Первой книгой, которую я прочёл после того, как одолел букварь, была классическая «Ещё одна биология» Бертрана Кретьена—Шали. В школе «под партой» я читал ксенологические монографии, а не эротику и детективы, как мои однокашники… Поступление в Коллеж явилось всего лишь средством.
Это была попытка в будущем «и дерево спилить, и под дождём после этого не намокнуть», как любят выражаться человеки пожилые. А говоря попросту – подзаработать эквов. Но так, чтоб не только финансовый результат, но и сам процесс удовольствие вызывал. Опять же – за государственный счёт миры посмотреть. Косцюшко—то ведь планета исключительно монорасовая, кого тут поизучаешь из иных, если кругом…
Сплошь человеки!
Курва—маць, выражаясь языком древних литературных источников.
Кроме всего прочего, глядя с косцюшкианской кочки зрения, профессия моя – немалую милитаристскую ценность имела. Ведь – кто они такие, эти инопланетники? Враги. А врагов в первую очередь необходимо изучать. Это, конечно, все понимали, однако в открытую старались не высказываться на тему.
Однако же оставим в покое мою дикую планетку с её лесными нравами. Не состоялся я для Косцюшко. Может, оно и к лучшему. Не то вдруг, к ужасу своему, и вправду начал бы в Ином образ врага узревать…
«Изучать инопланетян» – именно так я говорил в детстве. Этот безнадёжно устаревший термин всё ещё применялся, чаще всего совершенно безграмотно. Ведь далеко не каждый «инопланетянин» – является ИНОЙ формой жизни, носителем ИНОГО разума, и наделен ИНЫМ внешним видом. Десятки тысяч планет населяют человеки, сородичи мои единокровные!
«Изучать Иной Разум» – так я сформулировал, когда стал взрослым. Если таковым стал, конечно… а не просто тешу себя иллюзией, что повзрослел.
В тот мрачный зелёный день я неожиданно понял, что для овеществления детской мечты мне совершенно не обязательно иметь диплом.
Достаточно энной суммы эквивалентов, дабы лишить суровую родину её нерадивого сына Анджея Лазеровица; проще говоря, чтобы на билет хватило, да на житьё—бытьё в первое время.
Диплом не являлся, конечно, сущностью лишней, «сверх необходимого». Но для того, чтобы его отстоять, необходимо было снова идти на какой—то компромисс с человеками, заставлять себя общаться с «соплеменниками». Значит – героически подавлять тошноту отвращения.
Так во мне незаметно вызрела новая болячка: «гомофобия».
Некрасиво звучит. А что, связанное с человеком, звучит красиво?!
Лишь для Маленькой оставалась у меня лазейка – в самые потаённые глубины. Но лишь – до того судьбоносного дня. Уходя из оранжереи, с каждым шагом я закупоривал лазейку всё плотнее, пока не избавился от неё окончательно.
Раз и навсегда.
* * *
…с полгода я вкалывал на громадном лесопроходческом комбайне. Заработал кое—что. Собрал скудные пожитки, посетил могилу родителей, суперхлоркой землю обработал, чтобы трава, хандра зелёная, хоть с годик над отцом моим и мамой не колосилась; электропилу, в головах положенную, смазал хорошенько. (Помню, у деда Кифито, тоже ныне покойного, спросил я как—то, «Зачем пила—то, дедушка?», а он мне и ответил: «Положена, потому что положено!») Попрощавшись с прахом предков, я без задержек улетел.
Целью полёта, местом, куда воля направила моё тщедушное тельце, была Танжер—Бета – громадная межзвёздная база.
Сердцевиной ей служил лишь чуточку меньший, чем планетоид, астероид Клондайк. На нём ранее находились многочисленные горнорудные комбинаты. Запасы руды и минералов со временем истощились, но бросать сложившуюся, отменно функционирующую инфраструктуру было бы глупым, легкомысленным расточительством.
Вокруг комбинатов возникли жилые посёлки. Под поверхностью – в выработанных штреках, – была разбросана масса всевозможных факторий; покупали—продавали они товары из всех уголков Освоенных Пределов. Снаружи – ни много ни мало, добрую треть поверхности занимали колоссальные посадочные терминалы.
Однако главной ценностью Танжер—Беты было её положение в пространстве. Точно так на Старой Земле в одночасье возвышались города, расположенные на перепутьях караванных путей (помню название лишь одного из них, да и то потому, что назван он был в честь одной из первых серий космических станций: «Вавилон»). Вот и база Танжер—Бета находилась на пересечении космических путей.
Будь иначе, какой безумец стал бы разрабатывать здесь железные и никелевые, а затем и прочие руды! Спустя чуть менее двадцати стандарто—лет после официального закрытия последнего рудника Танжер—Бета расцвёла в полную силу. В нашем звёздном секторе в обиход даже вошло выражение «Все дороги ведут в Танжер—Бета». Не помню у кого, но встречал я это высказывание, зачем—то переиначенное для другого названия. «Все дороги ведут в Руму»… Спрашивается, где этот неведомый Рума расположен? Никто не имеет ни малейшего понятия. И о том, что он такое, собственно. Мир, астероид, космостанция?
Зато о Танжер—Бата хоть краешком уха слыхали все.
«Танжер—Бета из космоса похожа на дорогую, прихотливую драгоценность. Если к ней подходить с солнечной стороны, то металл башен, металлопласт куполов, пластеклит обзорных иллюминаторов и синтегласс галерей сверкают в ярком свете звёзд и причальных огней швартующихся и отчаливающих космических кораблей, подобно филигранно сработанному золотому пасхальному яйцу. Если с тёмной – то восхищённому взору открываются бесчисленные круглые, квадратные и многогранные окна и окошки, внешнее освещение, сигнальные огни, сияющие струи пламени, извергаемые дюзами тормозящих кораблей, построенных до появления двигателя Сидорова и всё ещё использующих реактивную тягу, а также фосфоресцирующие контейнеры, огненные следы скутеров и подобной им мелочёвки, вспышки лазеров и бликующие высверки многократно отражённого света. Все эти бесчисленные источники излучений фееричными переливами цветовой гаммы придают базе сходство с мерцающим сказочным бриллиантом!» (Адоль Мангазее. «Базы и станции: Три точки зрения»)
Эта несколько витиеватая цитата почему—то всегда действовала на меня особо, по—волшебному: казалось, самим фактом прочтения приобщаешься к сказочному, карнавальному действу. Когда мне становилось очень плохо или же, наоборот, очень хорошо, я произносил её, как заклинание, смакуя каждое слово.
Я знал: за внешними стенами базы, внутри – настоящий «Вавилон».
Вышедший лет пять назад в прокат головидеофильм, римэйк какого—то архаичного сериала – далось им это название! – показывал упомянутую мною древнюю космобазу, как место смешения рас, цивилизаций, культур и наречий.
Наверное, зря я подразумеваю кавычки в этом названии: слово очень скоро сделалось нарицательным. Даже мы, лесные дикари с дальней Косцюшко, насмотревшись головидео, стали использовать его для обозначения любого большого столпотворения.
Да, Танжер—Бета из космоса походила на дорогую, прихотливую драгоценность, и пускай это звучит банально, но в этом вожделенном сокровище содержался рай.
МОЙ рай.
Попробуй—как отыскать ещё одну точку пространства, в которой собралось бы такое количество представителей ВСЕвозможных, возможных и невозможных ИНЫХ рас! Причём это сонмище разумных скучилось в пределах пускай и громадной, но всего лишь базы; маленькой планетки, булыжника, который швырнул в чёрную бездну титанический пацанёнок—бог.
Кончаю банальничать…
Договорился. Боги у него булыжниками швыряются! Ещё понимаю, полезным бы делом занимались – миры, к примеру, творили…
Придумал тоже – булыжники.
Может, и крамола это, и ересь, но с тех пор, как умерли родители, я твёрдо решил: стану атеистом. Верить – себе дороже. Никакой веры вообще, а в наше косцюшкианское Древо Йезуса – в частности.
Надеялся я, само собой, на космобазе этой не только на монстров и лапушек всяких инопланетных полюбоваться, но и работу себе подыскать. Танжер—Бета являлась ближайшим к Косцюшко материальным воплощением полнейшей терпимости. Понятно по какой причине: ни человеки, ни какие иные межзвёздные расы отродясь не имели здесь абсолютного большинства. Культивировалась бы здесь терпимость чуть в меньшей степени, – космобазу в тот же миг разорвали бы распри. Анархия и лютый расизм как закономерный итог тотального несовпадения взглядов, вкусов и норм.
Здесь, на базе, вряд ли кому—нибудь могло взбрести в голову, пся крев, поинтересоваться наличием либо отсутствием у меня диплома. Если только мне самому не приспичит устроиться на работу в какое—нибудь из подразделений официального административного аппарата Танжер—Беты.
И такой на ней имеется – ведь «и в пустыне деревья растут». Как любят выражаться человеки пожилые. Народная мудрость! Косцюшко уроженица. Зелёная пакость вездесуща и неистребима…
А уж кто из людей, к примеру, вовсе на диплом не посмотрит – так это торгаши вольные, фритредеры. Если что и привлечет их в нём, так разве что, может быть, качество бумаги, или на чём там он будет распечатан (все сетевые файлы дипломов традиционно распечатками дублируются). Уж такие они супер—толерантные, эти фритредеры: всё для них побоку, кроме профессиональных и коммерческих качеств.
А иные, менее толерантные, за диплом и отдубасить могут.
Это если речь о дипломе сугубо академическом пойдёт. Как мой несостоявшийся, примерно. Специалистов они, конечно, лелеют да ублажают; но – практиков. А вот к науке академической – вольные относятся со злобностью флоллуэйцев, тех самых, что прославились как лучшие в ОП наёмники.
«Вдруг эти „яйцеголовые“ гады пресловутую нуль—транспортировку изобретут!», – наверняка с опаской думают вольные. Насколько я понимаю ход их мыслей, именно это достижение прогресса для торговцев нежелательнее смерти, в каком—то смысле.
«Кому тогда корытца наши понадобятся, пространство бороздящие?», – со страхом задаются фритредеры вопросом. Ответ однозначный: НИКОМУ! В случае открытия неких «каналов» звездолёты понадобятся разве что первопроходцам.
«Или вдруг эти учёные до синтезатора материи додумаются, который сможет всё—всё—всё синтезировать…», – развивают они мысль. Вопрос: НА КОЙ тогда торговля нужна?! Ответ – не менее очевиден…
«Ату их, академиков, докторов, профессоров, доцентов, магистров, бакалавров! Прочие нечеловечьи их аналоги – тоже ату!!».
* * *
…Сектор космобазы, в котором совершил посадку доставившее меня на Танжер—Бету пассажирское судно, носил название «Западнее Калифорнии». Самое интересное, что сектора с названием «Калифорния» попросту не существовало.
Улица, на которую я ступил, была покрыта камнем; некогда белым, но уже несколько потускневшим от прикосновения миллионов ног, прошаркавших по нему. Улица—коридор ветвилась. Глотали и выплёвывали местных жителей и несметных туристов более узкие проходы—проулки; некоторые из которых, покидая уровень, убегали вниз или вверх.
Из ретрансляторов, установленных где—то наверху, среди грубоватых рельефов, высеченных непосредственно на теле астероида – расширенном своде одного из бывших рудничных штреков, – доносились звуки, напоминающие разбушевавшийся ураган. Сквозь грохот прорывались монотонные витиеватые стихи на косморусском. Уши невольно выхватили слова: «…но виртуальности помня основы стану я вновь электронным набором чтоб на себе воссоздать тебя снова…»
Перекрикивая бурю и навязчивого декламатора, из других ретрансляторов слышалось нечто более похожее на музыку. Чуть хрипловатый, чуть надрывный женский голос пел: «Лав ми эвринайт, лав ми эвринайт!». Песня понравилась. Однако языка, на котором она исполнялась, я ещё не знал, и смысла слов не понял.
Музыка на этой сводчатой улице вела себя необычно: струилась пОверху, а примерно на уровне человечьей груди словно сталкивалась с упругим барьером. Путь ей преграждал бесконечно—непрекращающийся гул, заваренный из голосов, металлического лязганья и прочих социально—индустриальных звуков. И две эти прослойки не желали подчиняться законам диффузии, существуя раздельно: музыка сверху, а голоса и лязганье – снизу. «Интересно, – подумал я, – этот спецэффект был задуман и воплощён, или сам по себе возник, случайной аномалией?..»
Однако главным впечатлением была не сама улица, а все те, кто по ней двигались. Как праздно шатаясь, так и спеша по своим делам: светлым, тёмным и промежуточно—эгоистическим – серым.
Мой горящий взгляд то и дело выхватывал из пёстрой толчеи вожделенные для ксенолога фрагменты картины мира…
Гаденьких, чем—то смахивающих на крыс, шиа—рейцев, хрупких с виду, но, как мне было известно, люди этой расы чрезвычайно опасны и обидчивы. К тому же, как правило, они прекрасно владеют боевыми искусствами.
Покрытых уродливыми белёсыми буграми и грязно—зелёной чешуёй пунганиан. У этих существ один из самых низких уровней интеллекта среди легитимных, то есть признанно—разумных биовидов; однако они невероятно выносливы и сильны.
Или противоположную пунганианам крайность – гансайцев, физиологически и анатомически почти неотличимых от человеков (к которым и я вынужден себя причислять). Интеллектуальный показатель даже самых недалёких гансайцев пребывает на уровне человечьей гениальности. Однако их раса, по невыясненным ещё причинам (скорее всего, ментально—психологического характера), в прямом смысле слова «отсталая». Их общество, карабкаясь на цивилизационной лестнице, так и не преодолело ступенб раннего псевдофеодализма – примитивного земледелия и ремесленничества. Если не принимать во внимание достижения индивидуумов, а судить по усреднённым, обобщённым показателям. Правда, суждения выносятся наблюдателями, которые глядят со стороны и примеряются к собственным представлениям о цивилизованности; единственно эффективным методом «взгляда изнутри» – гансайцев пока не удалось исследовать никому из людей иных рас…
Жестоких, безжалостных тварей (даже я, при всей моей терпимости к иным формам разумной жизни, не мог называть их иначе!), третьеполых с планеты Флоллуэй. По многообразию нюансов, которое они вкладывают в понятие «резать», флоллуэйцы напоминают кухонный комбайн: расчленить, нашинковать, покрошить. И так далее. Вселенная, похоже, способна породить расу монстров ещё более ужасных, нежели раса человеков, моих «сородичей».
А вот эти проворные «человечки», невеликого росточка проныры – мальнаранцы. Существа, генетически совместимые с человеками, и почти такие же гнусные по натуре. Недаром и с виду практически неотличимы.
Пауков лаббарского биовида, даже обладая самой что ни на есть извращенной фантазией, за пауков не примешь. Смотришь и видишь: две ноги, две руки, пускай очень тоненькие, покрытые мягкой коротенькой серой шерстью, но структурно – вполне гуманоидные; у маленькой головы, венчающей длинную шею – никаких жвал и других паучьих атрибутов. Тем не менее – наречены и официально считаются паукообразными. Вероятно, разгадка в том, что когда—то нарекатель – скорей всего, один из героев—конкистадоров, – акт имянаречения в пьяном бреду совершал. А от горячительных напитков ещё и не такие страсти причудиться могут. Сознанию же потребителя что надо? Ответ: чтоб попроще всё было. Пауки – пожалуйста, слизняки – ещё лучше, а если к имени ещё и самоназвание прицепить, лаббар, – так вообще идеально!..
К моему величайшему сожалению, даже и здесь, на базе, из наблюдаемых мной людей – примерно каждый седьмой являлся особью человечьего биовида. Около пятнадцати процентов… Хотя человеки здешние необычными мне показались; с виду – куда более разумными, чем те, среди которых я вынужденно обитал на монорасовой Косцюшко. Будто они сумели на этом булыжнике обрести НЕЧТО, обозначаемое расплывчатым, эфемерным словосочетанием: «смысл жизни».
Особенно запомнились мне двое из моих соплеменников.
Первая, юная мулатка со светлыми и длинными, вертикально завитыми волосами. Фигура её балансировала на грани изящной худобы. Девушка умопомрачительно стройная, похожая на типичную топ—модель, но не лишённую, однако, роскошной груди. Я задержал на этой особи взгляд, потому что она «выпадала» из толпы, выглядела отстранённой; словно вслушивалась в тревожные звуки, доступные только её ушам.
Вторым из приметных человеков был калека, восседавший в допотопной, тарахтящей инвалидной коляске. Из конечностей у него имелась только левая рука, посредством которой он и управлял коляской. На груди у него висела табличка, на которой красным мелкОм было неуклюже накарябано:
«я витеран вайны в амсигонне Прашу памочь мине диньгами чтопы паехать в сестему стилхоумм где ис колеки сделають настоящиго боевохо сайборга Май мозг пирисадять в танку и я отомшчу сучьим сукам нуово итальянам»
Я долго провожал индивидуума взглядом, пока он не скрылся в овальном проёме одного из проулков, и в приступе альтруизма всё пытался лихорадочно вспомнить, где спрятал свою кредитку. Но за моей спиной женщина—лорианка сказала спутнику, изысканно разодетому воггу—2: «Говорят, это самый богатый человек на всей Танжер—Бете…», – и я очнулся. Тяжким вздохом ознаменовал окончание приступа.
Ох—х—х, человеки… Угораздило же меня пребывать в теле одного из представителей этого одиозного биовида!
Я шагал всё дальше и дальше, а сквозь меня напористо неслась многоцветная и разноголосая река, и вместе с нею вливался в меня поток осознания. Я начал подозревать, на сколько порядков красочнее и неожиданнее в своих многообразных проявлениях жизнь реальная. В сравнении с той, которую я видел на «чёрно—белых» картинках, подсовываемых студентам—ксенологам в косцюшкианском Коллеже…
С некоторых пор я пребывал в убеждении, что человеки, ныне доминирующая разумная раса Освоенных Пределов, потомки их основателей—землян, – стремясь всё классифицировать, нацепить ярлык и отправить в архив, омертвляют природу. Тем самым пытаясь подчинить её себе.
Ох уж эти классификаторы! «Флора—фауна»! И по ступеням классификации – вверх и вширь, от «эго» к «социо». Куда там дальше – к «Тео»?
Сгребли цивилизации в кучу, и порешили: а давайте—ка на маленькие кучки разложим, классфисыруем!
В первую, значит—ца, надобно складывать те цивилизацийки, что в будущее по техногенному пути энергично рванули. Искусственную природу предпочтя естественной. В системе звезды Стил Хоум, упомянутой в своём воззвании промышляющим милостыню «калекой», планетка упоминалась одна. Свит Смоук зовут планетку ту. Райские дебри техногенистов. Её – в кучку первую, без разговоров. Самый красноречивый пример…
Во вторую кучку – биогенные. С паранормалами всяческими, телепатами и прочими «уродцами», предпочитающими силе «электричества и пара» мощь собственной мысли и силу знания естественной природы.
В третью – ни то, ни сё: сначала на рычажок машинки какой—нибудь надавим, происходящее психически катализируем, магическим заклятьем запечатаем… готово! Красотищща.
И в результате, тотально «классфисыровав», вышеобозначенным образом породим термин «легитимная цивилизация», что значит: «та, что укладывается в трёх—кучковую классификацию нормы».
Остальные, по характерным признакам своим в легитимные кучки попасть не сподобившиеся, – цивилизациями вовсе и не являются. Прикидываются только. Потому – как бы и нету ещё их. Всё у них, нелигитимных, впереди, вот оно как. Цивилизуйтесь на здоровье, стало быть, пока не сподобитесь угодить под одно из трёх определений…
Хорошая классификация. Многим нравится, и мне – в том числе, а ехидничаю – так, по привычке, леший—пеший. Великое дело привычка. Как там сказано у Ротгера Бейзарда, философа шестого века Космической Эры: «Присутствие у существа разума для меня определяется всего лишь наличием у него одной странной привычки: размышлять о вещах, не имеющих непосредственного отношения к тому, что оно сегодня съест и с кем совокупится».
Разум, по Бейзарду, это просто СТРАННАЯ ПРИВЫЧКА размышлять о «высоких материях». Вот как!
…но размышляй не размышляй, а плоть, материя низменная, требует своего.
Первым делом мне следовало раздобыть жильё и пищу… Скорее, в обратном порядке. Поэтому, хочешь не хочешь, принялся я искать заведения гастрономической окраски. Наобум, но придерживаясь некой системы… Иду до первого разветвления проулка, потом возвращаюсь, чтобы от магистрали своей стержневой не отклониться. Не хотел я в расспросы вдаваться, а информатов по пути ещё не встречал. Может, революция у них тут приключилась, супротив общественных информатов?
Первым гастрономического толка заведением было пространство, отгороженное от реального мира более чем солидной дверью. Толщина её, на первый взгляд, могла выдержать, как минимум, килотонный взрыв. Озаглавлено оно было вывеской «ЖРАТЬ!», что долженствовало, по—видимому, означать: за дверью предаются греху чревоугодия в столь неуёмной степени, что ни о каком чистилище даже речи быть не может – прямиком в ад.
Мне же, пронизываемому неясными знамениями, почудилось, что за дверью обязательно будут бить морду. С моим—то везением…
Когда я попытался войти, заведение сиплым голосом потребовало вставить «универсальную карточку в специально предназначенный для этого паз». Карточка моя была протестирована и она, вильнув на прощание бочкОм, исчезла внутри. Дверь, соответственно, распахнулась.
Морду никто не бил – по причине отсутствия субъекта бития.
Я оказался единственным посетителем. Заведение представляло собой нечто, олицетворявшее формулу «вообрази и напечатай», – полуфабрикатную столовую самообслуживания. Автоматика учтёт каждый белочек, жирочек, витаминчик и углеводик, клиентом «пожранный», и с его счёта их стоимость отнимет.
Насыщение моё было прервано тем, что вновь распахнулась дверь. Я подобрался, предвкушая, что именно сейчас и начнут бить морды – судя по приключенческим сериалам, в «барах» этим только и занимаются. Но каково же было моё удивление, когда внутрь, опасно раскачиваясь из стороны в сторону, ввалилась самая настоящая…
Тивиканара Масюкова!!!
При этом в буквальном смысле ходячая тема моего диплома не то посвистывала, не то шептала себе под нос:
– Сейчас коктейлик мы себе и состряпаем, от глаз ихних вдалеке. А то опять тошнить их начнёт! И как такое есть можно! Ужас! И как такое пить можно! А очень просто, очень даже мож…
В этот момент неожиданный посетитель узрел меня и осёкся.
– Прошу прощения, я ошибся, – сказала живая Тивиканара после паузы.
«СказалО, то есть», – мысленно поправился я.
Недипломированный, но ксенолог – был готов броситься обнимать и лобызать это крайне неаппетитное существо! Вот оно, Тивиканара Масюкова, во плоти! Собственной персоной!
То самое создание, изучению которого я посвятил столько времени жизни, о котором писал диплом! В дипломной работе моей «с пеной у рта» доказывалось, что существам этой расы несомненно, несомненно присуща СТРАННАЯ ПРИВЫЧКА.
Выглядело создание, как ему и подобало, завораживающе—отвратительно. Сочно—зелёная, насыщенная хлорофиллосодержащим белком, пористая кожа, покрытая колючей, длинной, торчащей как иголки, тоненькой щетиной. Ни дать ни взять, прямо—таки пресловутый зелёный человечек!.. Вдобавок у него были прячущиеся, как у улитки, стебельки глаз; сами глаза, лишённые зрачков, напоминали закатившиеся глаза мертвеца. Короткие ручки и ножки, прячущиеся в массивные кожные складки; маленький квадратный безгубый рот. За спиной торчали вздувшиеся мешки – естественные воздушные ёмкости, которые Тивиканара наполняет углеродной дыхательной смесью, к тому же имеющей в составе немалый процент летучих соединений фтора. Специфического содержимого мешков должно хватать не менее, чем на десять стандартных суток пребывания в кислородосодержащих атмосферах…
– Да хранит тебя Единственный Неделимый! – трепеща от восхищения, произнёс я ритуальную формулу приветствия расы Тивиканара Масюкова. – Да будет он милосердным к Молачча—Гридражжа—Многочисленным—И—Бессмертным!
О том, что в минуту особой радости представители этого биовида начинают активнее, чем когда—либо, выделять кислород, я не знал. Поэтому немного испугался, ощутив, как легко стало дышать.
Тивиканара, разрушая образ существа тихого и напрочь лишённого эмоций, просто обалдело. Оно бегало из угла в угол, норовя, по причине своей неуклюжести, упасть и после этого не подниматься. Оно хватало полуфабрикаты и поедало их, некоторые даже в упаковке.
О резком повышении аппетита в те же самые минуты радости – я знал.
И при этом оно что—то без остановки лопотало на своём невообразимом наречии…
– Мша мша кирлтьюжа кажаркша… Психхэя кекежа мша мша. Ысса мша аэссы! Аэссы кржоо мша персоошей. Мша бейшо жажжда кажаркша!..
Я не знал, что обозначало это частое «мша», но лексическая единица «аэссы», которую мне удалось уловить дважды подряд, было названием солнца планеты Хоадоолитэйда. Мира, откуда родом Тивиканары Масюкова, или Молачча—Гридражжа, как они сами себя называли.
Своим приветствием я настолько потряс бедное созданье, что оно вдруг заговорило на давно позабытом родном языке. О том, что язык оно позабыло, неоспоримо свидетельствовал тот факт, что даже само с собой оно разговаривало на языке чужом. Заходя в столовую, оно изъяснялось на косморусском, широко распространённом в Освоенных Пределах.
Когда созданье перебесилось, оно подкатило ко мне и напыщенно представилось, пользуясь всё тем же корусом:
– Пред тобою, человек, стоит Лучший—Друг—Капитана—Йонссона—Покоритель—Пустоты—И—Миров—Её—Наполняющих—Вычисляющий—Быстрее—И—Лучше—Компьютера—ПервейшийПилот—Среди—Молачча—Гридражжа—Многочисленных—И—Бессмертных, второй в Долевом Списке прибылей Вольного Торговца «Пожиратель Пространства», а по Судовой Роли первый пилот и супернавигатор вышеозначенного корабля, великолепное в своей блистательности существо, которое друзья называют Мол или Мол—Марихуана, а враги – Поганка или Гермафродит, последней кличкой никак не оскорбляя меня, а лишь демонстрируя своё полное незнание моей психофизиологии. Зови меня, человек, Молом или Марихуаной. И расскажи, кто же ты такой, ведающий о Молачча—Гридражжа столь многое!
Надо ли говорить, что, выслушивая всё это, я едва сдерживался, чтобы не заорать от восторга, переполнившего меня?!
…мой новый друг Мол по прозвищу Марихуана, нигде не задерживаясь более пятнадцати минут, водил меня по питейным заведениям Танжер—Беты. Меня же он настойчиво заливал самыми дорогими напитками, заказывал и заставлял поедать всевозможные, иногда весьма неаппетитные, порой отвратительные на вкус, деликатесы.
Сам он почти ничего не ел – некогда было за разговорами, и совсем ничего не пил – метаболизм не тот. Зато ротик свой квадратный практически не закрывал.
Как?!! Ведающий о Молачча—Гридражжа столь многое – писал о них научную работу?!! Вот это да!!! А внук Обезьяна поперёк дороги встал?!! Это у нас—то, Молачча—Гридражжа, разум – Всего лишь поведенческая реакция?!! Ничего себе!!! Да это у самого Обезьяна разум – поведенческая патология…
Образ тихони был разрушен безвозвратно. Сквозь испаряющееся сознание я, глупо улыбаясь, осознавал, что ещё два—три аргумента, и Вольный Торговец «Пожиратель Пространства» будет готов объявить войну миру Косцюшко, и Мол встанет в первом ряду абордажной команды…
* * *
…демоны, устроившие шабаш в моей голове, постепенно обретали голоса.
– Я расчленю его и выкину на съедение крысоидам и бездомным собакам, – фальцетом сказал один из демонов.
– Тебе б только порасчленять кого, а человеков в особенности, – сказал второй демон голосом чуть более низким, с оттенком жеманности.
– Ты знаешь, что моё отношение непредвзято: есть вы, Экипаж, и есть все остальные, враги, и чтобы сохранить жизни первых, я должен уничтожать вторых, – ответил первый демон.
Чуть приоткрыв глаза, я увидел, что надо мной возвышаются тощие, бритые наголо человеки—монголоиды, облачённые в чёрные кожаные жилетки и шорты до колен, а рядом с ними… воплощённый ужас Освоенного Космоса – шестиногие и четырёхрукие крылатые наёмники—флоллуэйцы, которые, собственно, и предавались кровавым поползновениям в мою сторону.
После этого я зажмурился сильнее, и попытался усилием воли вновь лишиться сознания. Причём какой—то аномально трезвый участок этого самого сознания разродился глубокомысленным комментарием: «Все знают, что, как на грудь примешь, – двоится в глазах. Все! Однако природу этого явления так никто и не удосужился объяснить…»
– Если у тебя ностальгия, это ещё не значит, что необходимо на корабль падаль всевозможную стаскивать, – сказал голос первого демона.
– Десс, кончай возмущаться. Если Мол попросил, сделай одолжение, оставь парня в покое. И, понимаешь ли, даже закоренелых бандитов и предателей у нас, человеков, спящими и пьяными расчленять как—то не принято, – сказал голос третьего демона. По властным интонациям опознанный мной как голос самого главного.
– Меня лично он не просил ни о чём! – огрызнулся первый.
– Он нас всех попросил, – сказал главный.
– Могу подтвердить, записочку Мол собственноручно писал, – вмешался в разговор какой—то новый, неживой, демонический голос. Похоже, звучал он из ретранслятора.
– Я этого не видел! – сказал первый.
В этот момент раздался уже знакомый мне голос Мола. Но теперь он тоже звучал из ретранслятора:
– Вот именно – ксенолог. Сол, ну одиннадцатый так одиннадцатый. Ты предлагаешь кому—нибудь из нас экстренно выучиться? Бабушке, к примеру, или вот Деструктору. Десс, хочешь быть ксенологом?
– А он и так в некотором смысле ксенолог, – сказал голос демона—китайца.
Я осторожно приподнял веки: вращающаяся в голове центрифуга прекратила движение, зато глаза больно резанул свет.
Затем я приподнял голову и первое, что увидели мои скошенные вниз глаза, была не пёстрая группа, спорящая, по—видимому, о моём ужасном жребии, а записка, неуклюже нацарапанная на рваном куске упаковочного материала и приколотая к моему пиджаку:
«Пожалуйста, прошу никого ЭТО не трогать. Мол.»
Назад: 2: «Как частица целого»
Дальше: Часть 02: «Танжер—бета»