Когда дверь с грохотом рухнула внутрь, у Стрельцова не было времени, чтобы соображать: что произошло и чем все это может закончиться. И действовал он исключительно на рефлексах – отшвырнул в угол Людмилу, и тут же сам, воспользовавшись вторым законом Ньютона, очутился в противоположном углу, используя холодильник как прикрытие.

Рефлексы не подвели: шагнувший через порог человек тотчас же начал пальбу – неприцельную, попросту выметая огнем квартиру. Стрельцов не видел его из своего укрытия, и лишь по звуку понял: незваный гость один. Или, по крайней мере, очереди выпущены из единственного оружия.

Из весьма специфического оружия: из скорострельного «Скорпиона» или какого-то его аналога. Пульки у этих пистолетов-пулеметов крохотные, калибр менее полутора миллиметров – фактически, стреловидные поражающие элементы. Но скоростью обладают огромной, и, попав в тело, движутся в нем по крайне поганой траектории – могут зацепить, разорвать сразу несколько внутренних органов. Кроме того, их, пуль-стрелок, очень много: штатный магазин «Скорпиона» – двести восемьдесят патронов, но есть и специальные модификации, еще более емкие.

И не стоит ждать, пока у стрелка закончится боезапас, понял Стрельцов, выдергивая пистолет из подплечной кобуры. Раньше одна из «стрелок» зацепит его либо Людмилу.

Противник профессионалом не казался, какой-то безбашенный отморозок, давящий на спуск, даже не видя цели. Но принципиальной разницы нет – убьет тебя шальная или же прицельная пуля.

Очередь, очередь, очередь… короткая пауза и снова стрельба, – судя по последовавшему звону стекла, отморозок прямо из прихожей полоснул по серванту с посудой, стоявшему в комнате.

Стрельцов выжидал, все же ведомственный дом их конторы не то место, где можно долго и безнаказанно развлекаться подобными играми. И сюда уже бегут люди, готовые пресечь безобразие.

Может быть, сотрудники здешней охраны и в самом деле спешили к месту происшествия. Но, не дожидаясь их появления, стрелок шагнул на кухню. Не прекращая пальбы.

Негромкий треск выстрелов, визг рикошетящих пулек и звон бьющейся посуды, – всё слилось в единую какофонию. Затем ударил другой выстрел, оглушительный, раскатистый…

Наступившая тишина показалась неожиданной и какой-то неправильной. Слышен был лишь посвист фреона, выходящего из пробитого холодильника.

– Жива? – негромко спросил Стрельцов, распрямляясь и выходя из убежища…

– Жива… – откликнулась Людмила. – Кто это?.. Зачем…

Ее непосредственный начальник молча пожал плечами. Посмотрел на пол, посмотрел на собственный правый рукав. Рукав вспорола выпущенная из «Скорпиона» стрелка: прошла бы на пару сантиметров левее, – и оставила бы инвалидом. На полу кухни, откинутый двенадцатимиллиметровой пулей «глока» к стене, лежал мертвец, – не стоило искать признаки жизни у человека, лишившегося половины головы.

В коридоре послышался топот нескольких пар ног, затем истошный крик: «Не двигаться! Оружие на пол!» – и недвусмысленное клацанье затворов.

Лицо у Стрельцова скривилось, словно он хватанул ложку исключительно горького лекарства.

Лес тут подходил почти вплотную к дороге. Вернее, не лес – невысокий густой кустарник, вновь заполонивший придорожную полосу, некогда вырубленную и раскорчеванную. Над кустами сиротливо торчали подгнившие столбы линии электропередач – провода отсутствовали, да и многих столбов не хватало, не то попа́дали, не то спилены на какие-то нужды.

Человек, выскочивший из кустов на середину проезжей части (хм… относительно проезжей, едва-едва проезжей) и отчаянно махавший обеими руками, даже на расстоянии вызывал некое чувство душевного дискомфорта. Казалось: только вот остановись, и огребёшь проблем по самое дальше некуда.

Хотя сам по себе человек опасным не выглядел. Высокий, но какой-то худой, изможденный: черты лица заострившиеся, кожа туго обтягивала выступающие скулы. По лбу, наискосок, тянулась не то огромная ссадина, не то небольшая рана, свежая, с запекшейся кровью. Одежда его… пожалуй, если грибник капитально заблудится в тайге, и проведет пару-тройку месяцев, питаясь подножным кормом и ночуя на земле у костра, – обмундировка его будет выглядеть схожим образом. И физические кондиции окажутся примерно такими же… Вот только вокруг не бескрайная тайга, да и грибы в здешних лесах три месяца назад не росли.

Потенциальный грибник загораживал дорогу самым беспардонным образом, а своими верхними конечностями пытался изобразить крылья взбесившейся ветряной мельницы.

Я нажал на тормоз, сильно сомневаясь, стоит ли это делать. Приспустил боковое стекло, держа «горчичник» наготове.

Похоже, «грибник» успел в течение своих злоключений отвыкнуть от разговоров с себе подобными. Речь его состояла из слов и словосочетаний, мало связанных друг с другом. Если отбросить обильно украшавшую речь матерщину, то звучало всё примерно так:

– Мужик… христом-богом… собаки… забери отсюда… три дня не жравши… убьют, если поймают…

После пары минут страстных, но невнятных излияний стало ясно одно: откуда-то этот экземпляр сбежал, и сейчас его активно ловят и ищут. Вот не было печали, и своих-то проблем выше крыши…

Вздохнув, я распахнул пассажирскую дверцу «гарпии». Есть надежда, что странности здешних мест и здешних дорог сейчас объяснятся. Но вникать в суть сбивчивых речей обретенного попутчика лучше на ходу, иначе процесс грозит затянуться.

Он хлопнулся на сиден.е, и на заросшем щетиной лице разлилось выражение самого настоящего блаженства. Я тронулся с места.

– Рассчитаюсь, христом-богом… – заверил меня нежданный спутник. – Мне б только до Питера… не с улицы ж я… друганы у меня, родня… паспорт с пропиской!

Он полез за голенище неимоверно грязного кирзового сапога – подметка у того почти отвалилась, и держалась, пришитая грубыми стежками тонкой проволоки.

Из недр обувки и в самом деле появился донельзя потрепанный паспорт.

– Вот, глянь, глянь! – настойчиво совал его мне под нос попутчик. – Знал: не пропаду… с такой-то фамилией…

Я скосил взгляд – обладатель засаленного документа звался Федором Счастливцевым. И, пардон за каламбур, осчастливил он наш мир своим появлением сорок четыре года назад.

– Рассказывай, Федя. Всё с самого начала рассказывай.

Но рассказывать Счастливцев не пожелал. Встревоженно завертел головой по сторонам – очевидно, на радостях только сейчас сообразил, в какую сторону мы движемся.

– Ты куда?! Нельзя… не поглядят, что тачка крутая… Разворачивай, пока не заметили…

Я проигнорировал горячий призыв. Дело в том, что дорога начала постепенно, но явственно улучшаться. Не пронестись с ветерком, конечно, – но колдобин и рытвин становилось всё меньше, самые глубокие ямы оказались засыпаны щебнем. Мы приближались к обитаемым местам. С обитателями этих мест Счастливцев не желал встречаться категорически, и очень старался отговорить от встречи меня. Начал рассказывать сам, без наводящих вопросов. Но начал издалека…

Жизненная история вырисовывалась незамысловатая: двадцать с лишним лет назад молодой Федя Счастливцев отслужил в армии и почти сразу же по дурости схлопотал срок за пьяную хулиганку. Отбывал в одной из уральских колоний, после освобождения там же и остался, в теплые месяцы трудился сезонным рабочим во всевозможных экспедициях, зимой проедал (надо полагать, и пропивал) заработанное. Объездил почти всю Сибирь – с геологами, с геофизиками, дважды примыкал к компаниям кладоискателей: золотой эшелон Колчака, правда, не нашли, но на одном из притоков Чусовой разбогатели-таки – откопали без малого сотню тонн меди, здоровенные слитки, припрятанные в годы Гражданской войны каким-то немцем-заводчиком до лучших времен. Доля каждого кладокопателя составила круглую сумму в евро, и в странствиях Федора наступил трехлетний перерыв. Потом все вернулось на круги своя: побывал даже на Таймыре и в Забайкалье. К сорока годам начались проблемы со здоровьем, а тут как раз умерла в Питере мать, оставив квартиру Федору и его сестре; решил вернуться к оседлой жизни. Да как-то не заладилось – разнорабочие широкого профиля, на все руки мастера, столь ценимые в экспедициях, в северной столице оказались невостребованными. А никакой конкретной специальности у Счастливцева не было, перебивался случайными заработками…

Предысторию своих мытарств Федор постоянно перемежал просьбами развернуться и поехать обратно. Я не внимал – на дороге наконец-то (уж и не ждал такого чуда) появилось нормальное покрытие: старый асфальт, кое-где украшенный относительными свежими бетонными заплатами.

Тут-то, на асфальте, Счастливцев и объявил ультиматум: или мы немедленно разворачиваемся, или я его высаживаю, – и тогда он попробует выбраться отсюда на своих двоих, а мне придется умыться кровавыми слезами за свою глупость и своё упрямство.

Ни тот, ни другой вариант меня не устраивал. Остановив «гарпию» на обочине, я сказал, что приму решение, лишь когда услышу историю целиком, до конца. Хватит недомолвок и намеков. Говори, дескать, прямо: что там, впереди.

Впереди, по словам Федора, находилось крупное фермерское хозяйство. Рабовладельческое, не больше и не меньше. И он, Счастливцев, провел там два месяца в малопочетной должности раба.

Ну и ну… Вообще-то не секрет, что, вопреки утверждениям родоначальников марксизма о непроизводительности рабского труда, и в двадцать первом веке кое-кто активно эксплуатирует невольников и зарабатывает хорошие деньги. В Туркестане до недавнего времени существовала целая индустрия работорговли и рабовладения, совсем как в старину: с невольничьими караванами и рынками, с обширными плантациями дури, возделываемыми руками рабов. И остатки этой индустрии выкорчевывают до сих пор. Да и в нашей части Карпат мне самому довелось видеть подобное хозяйство, специализировавшееся на выращивании табака… Особенно впечатлила яма, заполненная останками вышедших в тираж невольников; пули там зря не тратили – у каждого затылок проломлен аккуратным, скупым и расчетливым ударом топорика-чупаги.

И не только у нас в стране в глухих уголках процветает рабство. В США, в южных штатах, тоже исподволь намечается возврат к старым обычаям, – «мокрые спины», нелегальные иммигранты-мексиканцы, работают на плантациях точь-в-точь как негры-рабы двести лет назад.

Но чтобы здесь, в Псковской области, у Питера под боком… Бред.

Я потребовал подробности. Счастливцев рассказал:

Напоролся, дескать, он по весне в пивной на вербовщиков: зазывали на сельхозработы в Новгородскую область, в фермерские хозяйства. Пиво проставляли щедро, рассказывали: вкалывать, конечно, приходится от зари до зари, и без выходных, зато и оплата в конце месяца солидная, – в городе столько и за полгода не заработаешь. Они, мол, сами уже два сезона отпахали, едут на третий, но рабочих рук все равно не хватает – айда, парень, с нами, денег на всю зиму зашибешь, да и свежий воздух опять же, и с мужиками там напряженка – так что молодки порой вполне отзывчивые попадаются. Федор и подписался…

Что вместо Новгородской он угодил в Псковскую область, Счастливцев понял много спустя, по случайным обмолвкам. Но его родственники – сестра, зять и племянники – если даже и озаботятся осенью поисками, искать будут совсем в другом регионе.

Впервые подозрения у него мелькнули, когда вербовщики по прибытии на место куда-то испарились, а наниматели первым делом забрали смарт – на сохранение, якобы. Но связь там и вправду не работала, он проверил, прежде чем отдать, – и смутные сомнения рассеялись. Потом-то догадался: глушилка стоит, местные между собой по рации общаются… Паспорт, правда, заначил по старой привычке, на себе спрятал, благо не обыскивали…

Дальше – хуже. Для житья отвели Счастливцеву и еще троим завербованным старый, щелястый сарай, всеми ветрами продуваемый. Для еды выдали здоровенную коробку с пакетами экспресс-вермишели: варите, сколько захотите, хоть по десять порций за раз. Вермишель, правда, сильно просроченная оказалась, но ничего, съедобная.

Федор не унывал: порой в экспедициях и похуже бывало. Лишь бы заплатили по-божески, а так хоть за кормежку лишнего не вычтут.

Начали работать. Ферма громадная, одних ульев двести штук с гаком, да индейки – тоже несколько сотен, да коровы, да свиньи… Еще и поля были, но туда их четверку не посылали, вроде бы там другие работники вкалывали, но жили где-то далеко, Счастливцев с ними не встречался. Тоже рабы, наверное.

Трудились и впрямь от зари до зари. Воздух вполне свежий оказался, и тут зазывалы не соврали. Молодки, о мужиках тоскующие, правда, не изобиловали – но и не до них как-то, вечером до сараюшки бы доползти, да глаза закрыть.

Работали под плотным надзором – ощипывали, например, разделывали и коптили забитых индеек, – чтобы в рот кусочек положить, так ни-ни. Измотались сильно мужики за месяц, обессилели. Шептались меж собой: может, ну к чертям кабалу здешнюю, получить первые деньги, да и свалить? Здоровье-то не купишь…

Ладно, апрель кончился, они вчетвером в хозяйский дом – здоровенный такой домина, из монастырского кирпича сложенный (развалин тамошних почти уж и нет, всё на стройматериал растащили). И к хозяину: хотим, дескать, заработанное получить честь по чести. Да увольнительную в город, хоть на денек. Хозяин кушал как раз – ложку отложил, усы вытер, из-за стола встал. И – шабах одному в рожу! – а кулак-то как арбуз… Вот, мол, тебе заработанное… Шабах другому! Вот тебе увольнительная…

А сынок фермерский – тоже тот еще бугай – шпалер из-за пазухи тянет. И второй уже в дверях, с дробовиком охотничьим. Гогочут: не поняли еще? До самой смертушки вам тут работать, за еду да за жильё. Но коль строптивиться будете, так она, костлявая, не задержится. А ищете смерти быстрой, но лютой, – можете в бега подаваться, колючка вокруг не натянута. Милиция в округе вся с потрохами куплена, сюда и вернетесь, другим острасткой послужите.

Ну что тут сделаешь? Работали… Не под приглядом уже – под стволами.

По вечерам, понятно, перешептывались, планы строили, да все как-то до дела не доходило…

Случай помог: в мае вдруг пчелы отроились, и не один-два улья, а полсотни пчелиных семейств разом. Видать, не уследили за чем-то хозяева, сам Федор в пчеловодстве не силен был.

Ну тут и началось… Из-за окон и дверей нос не высунуть. Двух коров пчелки закусали-зажалили, насмерть. Да бабу одну из местных, но ту увезли потом, в больничку, наверное, – может, и выжила.

А двое невольников под шумок в побег рванули. Хотел и Счастливцев, да не получилось: к хлеву, где он как раз работал, несколько пчелиных роев подлетели – едва отсиделся, не выйти было.

Про сбежавших четыре дня ни слуху, ни духу. Потом привезли… С грузовика скинули, к щитам из доски-горбыля приколоченных. Как приколоченных? А вот так, брат, гвоздями, – длинными да ржавыми. Один еще жив был, два дня помирал, мучился… И щиты те – как раз напротив их сараюшки поставили. Через неделю, правда, убрали, вонять сильно начало…

Вскоре новых рабов привезли, сразу семерых, – лето на подходе, а дураков в Питере хватает, деньгу зашибить желающих. С этими не миндальничали, заработками голову не дурили, – сразу объяснили, что к чему. И охранника привезли, не уследить, видно, за девятерыми сразу, – зверь-человек, пару зубов выбить, что яблоко съесть. Нагнал страху, о побеге Федор долго не задумывался, да и щиты те крепко в память запали.

Но подумал как-то: зимой тут работы куда меньше, – так неужто их за просто так до весны кормить будут? Да и в сараюшке в мороз не выдержишь. Видать, ждет их другая зимняя квартира – яма в лесу. По весне новых наберут… То-то ни одного раба-старожила они по приезде не встретили.

Понял и другое: бежать, так сейчас. К концу лета ноги едва волочить будет, вермишель только брюхо набивает, сил от нее не прибавляется. Планами ни с кем не делился – кое-кто из новой их компании очень уж перед хозяевами выслужиться норовил, не иначе как надсмотрщиком мечтал заделаться. Да и не было конкретного плана, на случай да на авось рассчитывал.

Не подвел русский авось: начались покосы, и выпал-таки случай. Трое на поляне у леса работали – Федор да два сына хозяйских (те ведь не барствуют, тоже не слабо вкалывают; жрут, правда, от пуза).

Не ждали они вдвоем от подтощавшего доходяги подвоха, расслабились, стволы в кабине оставили. Ну, он момент улучил, грабли свои отбросил, вилы у фермерского сынка выхватил, и…

– Заколол кого? – спросил я заинтересованно.

Не заколол, бог миловал. Не поперли на вилы, дали в лес уйти. Грозили страшно, а потом и стреляли вслед, но лишь для острастки, – не видать его уже было сквозь зелень.

Вот и мыкается двое суток, кружит как волк в лесу. Вилы бросил, потом жалел: собак тут бродячих, одичавших, немерено, как специально разводят… А может и разводят, не топят щенков, – подрастят и в лес выпускают. От погони да от шавок спасаючись, просидел Федор день да ночь в болотной топи; живот подвело, выбираться надо… А куда? К щиту-то приколоченным возвращаться не хочется… Засел у дороги, когда местные мимо проезжали, не высовывался, чужаков ждал, – да не ездят тут, видать, чужие.

«Это точно, – подумал я. – Не ездят. Один только дурак нашелся…»

И теперь он, Счастливцев, заклинает меня христом-богом: развернуться, и поехать другой дорогой, и где-нибудь на большаке его высадить. А если есть возможность, снабдить тремя-четырьмя сотнями для проезда в Питер, он отдаст, не бездомный какой-нибудь, вот и паспорт у него с пропиской имеется (тут засаленный документ вновь предстал перед моими глазами в развернутом виде).

Ну вот… Захватывающая история подошла к закономерному финалу. К просьбе одолжить денег. Фантазия у авторов подобных «ро́манов» беспредельна, чего только не выдумают ради заветной цели. Наверняка впереди и в самом деле имеется фермерское хозяйство, возможно, его хозяева действительно нанимают на сезон городских маргиналов. И наверняка безбожно обманывают при расчете. Но все остальное в рассказе Счастливцева… Трудно поверить. Слишком многих придется подкупать и замазывать в этом деле, чтобы обеспечить надлежащий уровень секретности. Экономически невыгодно. Дешевле немного заплатить нанятым ханыгам.

Едва я пришел к такому выводу, впереди послышался шум двигателя. Вскоре из-за поворота появился восьмиколесный вездеход, тащивший за собой прицеп-рефрежиратор.

Понятно… Местные производители – якобы рабовладельцы – повезли продавать товар: свинину, или мёд, или копченых индеек. Неплохо бы выслушать заодно их версию происходящих здесь событий.

Я повернулся к Федору, но его на сиденье уже не оказалось.

Генерал-майор Барсев казался Зевсом-громовержцем, снизошедшим с Олимпа на землю и обнаружившим, что в подведомственных владениях процветают анархия и казнокрадство, усугубленные самым махровым атеизмом. Лысина Юрия Владленовича приобрела багрово-красный оттенок, венчик седых волос свирепо топорщился, а громы и молнии в подчиненных летели фигуральные, но вполне способные дотла испепелить пару звездочек на погонах.

Впрочем, снизошел он в самом прямом смысле – апартаменты генерала находились здесь же, наверху, на тридцать четвертом этаже. А какому начальнику понравится, если у самого порога его начальственного жилища начнут происходить такие эксцессы?

От разгневанного Барсука ожидать можно было всего, вплоть до самых абсурдных оргвыводов. Но на объекты покушения генерал свой гнев не обрушил. Скупо похвалил Стрельцова:

– Молодец, не оброс жирком у белых медведей…

С Людмилой говорил чуть дольше:

– Скажи, дочка, у тебя с ним, – последовал кивок на обведенный мелом контур на полу кухни, – никаких… э-э-э-м-м-м… амуров не было?

– Никак нет, господин генерал-майор! – отрапортовала «дочка».

Личность стрелявшего выяснилась быстро. Киллеру не понадобилось изыскивать хитроумные предлоги для проникновения рано утром в дом ФСР – был он своим, доморощенным. Сын подполковника Челядинцева из технического управления, студент-третьекурсник. Отец сейчас в Ревеле, в служебной командировке; мать в шоке – и ни сном, ни духом: с чего бы ее Володе взбрело в голову пострелять с утра пораньше по живым людям. Откуда у студента «Скорпион» – вопрос отдельный. Есть рабочая версия, что отцовский, – у высших офицеров ФСР порой имелись незарегистрированные стволы, и руководство поглядывало на подобные факты сквозь пальцы.

Генерал-майор выспрашивал подчиненную и так, и этак: может, общие знакомые были? Или в кампании какой встречались? На подружку твою какую-нибудь дышал неровно? Ничего не добился: не встречались, и знакомых общих не было, и рядом с подружками не замечала. Лицо вроде знакомое, наверняка сталкивались в лифте или в холле, но даже имени человека, решившего ее застрелить, Людмила не знала.

– Смотри, дочка, – сказал Барсев, – опасного ты человека на ночь приютила. Андрей неприятности всякие как магнитом притягивает. Свяжешься с таким – сама рада не будешь.

Посмотрел на обоих многозначительно. Стрельцов изобразил смущение и раскаяние; Людмила демонстративно положила руку ему на плечо. Напоследок генерал обнадежил:

– Квартиру отремонтируем за наш счет в ближайшие два дня. Стерео, холодильник и прочее, – сама уж по магазинам пройдись, счета хозуправление оплатит, я распоряжусь. А ты, – кивнул он Стрельцову, – через час ко мне в кабинет. Вместе с Лосем. Потолкуем.

И генерал-майор Барсев покинул разгромленную квартиру. Следом потянулась генеральская свита и оперативники с экспертами, закончившие работу.

– Давно мечтала поменять холодильник, – задумчиво сказала Людмила.