На следующее утро Линден проснулась довольно поздно. Несмотря на то что было полнолуние, она отлично выспалась. Правая рука потеплела и ощущалась уже до самых кончиков пальцев. Она чувствовала себя так, словно вернулась её юная плоть — плоть ребёнка, не ведающего, что такое смерть, словно после епитимьи онемения вся её кровь обратилась в елей. Ей не хотелось открывать глаза. Сквозь веки она чувствовала, что вся каюта залита солнечным светом, но ей так не хотелось признаваться себе, что ночь уже прошла и начался день.

И вдруг её тело — столь расцветшее этой ночью от ласк Ковенанта — ощутило, что его нет рядом. Просто удивительно, как ему удалось вылезти из гамака, не потревожив её. Она сонно запротестовала, но тут же почувствовала на щеке ласковое покалывание дикой магии и поняла, что он всё ещё рядом, в каюте. Она тихо засмеялась от счастья и, повернувшись, свесила голову вниз.

Он стоял босиком в тугом солнечном луче, спиной к ней, и закрывал лицо руками, словно борясь с отчаянием. Но потом Линден поняла, что он просто «бреется»: небольшим, вырывавшимся из кольца язычком пламени сжигает бороду со щёк и подбородка. Их одежда была развешана на спинках стульев и сохла после стирки, устроенной усмирёнными харучаями, считавшими, что это их святая обязанность.

Линден молча наблюдала, не торопясь прерывать его самоконцентрацию. Нежась в воспоминаниях о прошедшей ночи, она дожидалась, пока он сам заметит, что она уже проснулась. Ковенант был тощим как скелет — непрестанно сжигавшая его энергия не позволяла ему нарастить и грамм лишнего мяса. Но Линден нравилась эта вызванная его даром худоба. Она и не представляла себе, что однажды чьё-либо тело сможет вызвать у неё столь пристальный (и отнюдь не профессиональный) интерес.

Вскоре с бородой было покончено, и Ковенант загасил огонёк. Обернувшись, он встретился глазами с её пристальным взглядом. На секунду его лицо вспыхнуло от смущения, и он извиняющимся тоном заговорил:

— Пока я только учусь, но, надеюсь, рано или поздно овладею контролем над ним. Кроме того, — он угрюмо усмехнулся, — я не люблю щетину. Когда пламя маленькое и я не злюсь при этом, мне удаётся делать с его помощью всё, что захочу, но как только я пытаюсь сделать что-то большее… — Он хотел продолжить разговор о своём овладении силой, но, заметив настроение Линден, пожал плечами и сменил тему. — Ну как, чисто? — спросил он, поглаживая резко выделявшиеся белизной на фоне загорелого лба и щёк подбородок. — У меня-то пальцы не чувствуют, как ты знаешь…

Линден кивнула; Взгляд Ковенанта смутил её: в его глазах читалось много больше, чем просто воспоминание о прошедшей ночи. На душе у него было неспокойно. А ей очень не хотелось рисковать своим таким ещё хрупким счастьем, но лучше было сразу спросить в лоб, чем начинать новую жизнь с недоговоренностей.

— В чём дело?

Он на миг отвёл глаза, но с внезапной решимостью снова взглянул на неё:

— Слишком много всего: дикая магия… Огромное количество вопросов без ответов… И ещё мой эгоизм: Я принял твою любовь, в то время когда… — Он вздохнул. — Когда я так опасен для всех. Не знаю, имею ли я право позволить себе роскошь любить. А я тебя очень люблю. — Слова давались ему с трудом. — Может статься, что тебе не удастся сделать что-то с моей раной. А я хочу в наш мир. Я устал нести ответственность за все. Я уже убил стольких людей… И, похоже, впереди меня ждёт что-то ещё худшее.

Как она понимала его! Его душа истосковалась по взаимопониманию и дружеской поддержке. Но того, чего он так боялся, — той ножевой раны — для неё словно и не существовало сейчас. Шрам был уже едва виден. Ей трудно было поверить в то, что столь удачно зажившая рана не поддаётся излечению и таит в себе какую-то опасность.

Но это занимало Линден лишь отчасти. Что касалась её самой, то она была вполне счастлива там, где находилась, — в объятиях Ковенанта, на борту «Звёздной Геммы», летящей на поиски Первого Дерева, в милой компании Великанов, харучаев, Финдейла и Вейна. Она верила, что все вместе они смогут изменить будущее и избежать ловушек, приготовленных Лордом Фоулом. И она попыталась, насколько умела, объяснить это Ковенанту:

— Мне всё равно. Можешь быть каким угодно опасным и эгоистичным. — То, что рядом с ним опасно находиться, её всегда только привлекало. — Я не боюсь.

Ковенант сощурился и заморгал, словно её улыбка сияла ярче солнца. Линден подумала: вот сейчас он вновь поднимется к ней и найдёт успокоение в её объятиях… Но он не сдвинулся с места. На его лице отразилась сложная гамма чувств: ранимость детский страх и в то же время вызов. Он попытался заговорить, но горло его сжалось, и, лишь откашлявшись, он пробормотал:

— А Финдейл говорит, что я в состоянии уничтожить всю Землю.

Только сейчас до неё дошло, что помимо понимания ему нужна её помощь, — он слишком устал нести крест своего предназначения в одиночку и хотел с кем-то разделить его тяжесть. Он не мог открыть перед ней только одну дверь в себя — они распахивались все разом. Линден уселась поудобнее и посмотрела Ковенанту в глаза.

Финдейл. Воспоминания нахлынули на неё, острыми когтями разрывая счастье на части. Элохим ведь пытался уже помешать ей войти в Ковенанта. Ты что, сдурела? Это же конец! Ты хоть соображаешь, что всю Землю поставила под удар?

— А что имел в виду Финдейл, когда сказал вчера: «Разве мы не защитили твою душу?», — как можно спокойнее спросила она.

У Ковенанта задрожали губы.

— Это меня пугает. Он прав. В некотором роде они защитили меня. Когда я остался один на один с Касрейном, то был совершенно беспомощен. Ведь Хигром пришёл уже позже. А до его прихода у кемпера оставалось достаточно времени, чтобы успеть сделать со мной всё, что угодно. Но сквозь тишину, созданную элохимами, он пробиться не смог. Я слышал каждое его слово, каждый приказ, но был не в состоянии их выполнить, а принудить меня он не мог. Если бы я не был в тот момент «погашен», он обязательно нашёл бы способ завладеть моим кольцом. Но и это не объясняет всего до конца. — Лицо его заострилось от мучительных раздумий. — Отчего им вздумалось делать это сразу же в Элемеснедене? И почему Финдейл так боится за меня?

Линден пристально вгляделась в него, пытаясь свести воедино всё, что он помнил, чувствовал и желал. У него было лицо человека, идущего к своей цели прямыми путями: об этом говорили и жёсткая, упрямая складка у рта, и горящие фанатичным пламенем глаза. Но внутри него всё было очень сложно и запутанно. А некая часть его сознания вообще не поддавалась её восприятию или была просто выше её понимания.

— Ты сам за себя боишься, — как можно мягче констатировала она.

Ковенант нахмурился, собираясь по старой привычке окрыситься: «Ну да, не будь я так самонадеян, неопытен и туп, бояться было бы нечего. Ты это хочешь сказать?» — но вместо этого внезапно ссутулился и тихо признался:

— Знаю. Чем большего могущества я достигаю, тем беспомощнее себя чувствую. И мне всегда его не хватает. Мне всегда мало. А так не должно быть. Либо я что-то делаю не так, либо однажды полностью потеряю над ним контроль. Вот это меня и пугает.

— Ковенант. — Линден не хотелось сейчас говорить о том, что причиняло ему такую боль. Но с другой стороны, она никогда не видела, чтобы он избегал больных вопросов. К тому же ей очень хотелось доказать, что она может поддержать его в трудную минуту. — Расскажи подробнее о необходимости свободы выбора.

Он удивлённо поднял брови, недоумевая, что могло направить её мысли по такому руслу, но возражать не стал.

— Это трудно объяснить. Думаю, что главное здесь в том, кем ты себя осознаешь: личностью, обладающей сильной волей, возможно, некоторым упрямством и… как бы это сказать точнее?.. непредсказуемостью поступков, или же ты инструмент, орудие в чужих руках. Инструмент сам по себе ничего не может, и все его действия зависят от умения и целей того, кто им работает. Так что если ты собираешься совершить нечто особое, на что у тебя самого не хватает сил и умения, то инструменты тут тебе не особо помогут. В таком случае приходится привлекать на помощь личность и уповать на то, что её непредсказуемые поступки послужат достижению и твоей цели тоже. А следовательно, приходится мириться и с тем, что эта личность вовсе не такова, какой бы ты хотел её видеть. Это палка о двух концах. Создатель хочет остановить Фоула. Фоул хочет разрушить Арку Времени. Но ни один из них не может использовать для этого обычные инструменты, ибо те могут помочь лишь там, на что и так простираются их возможности. Да будь они способны сделать это, не завися ни от кого, они бы давно уже это сделали. Потому-то оба цепляются за нас. И единственная разница в подходах состоит, как я понимаю, в том, что Создатель не манипулирует нами. Он только при случае пользуется шансом, а выбор предоставляет нам. А вот Фоул действует совсем иначе. И как ты думаешь, при таком раскладе много ли нам с тобой остаётся личной свободы?

— Нет, — призналась Линден, стараясь сохранить хорошую мину при плохой игре. — Нам ничего не остаётся. — Её мучило то, что своими ответами она растравляет его рану, но любовь должна быть предельна откровенна, иначе это не любовь. — Ты единственный обладатель кольца. Так где она, твоя свобода? А после того как ты занял место Джоан… — Она осеклась, сама испугавшись того, чем может закончить эту фразу.

Ковенант понял её. Непроизнесенные ею слова подтверждали его собственные опасения.

— Я ни в чём не уверен.

И снова он отвёл глаза. Но не потому, что избегал её взгляда, — им овладели воспоминания.

Однако она ещё не договорила, и то, к чему она вела, должно было быть высказанным:

— После элохимпира… Когда я попыталась войти в тебя… — Она чувствовала, что слова ускользают, как кусочки рассыпавшейся мозаики, и она не в состоянии сложить её. Вызвав в памяти случившееся, она с внутренним трепетом, кое-как стала собирать рисунок события воедино. — Это произошло в тот день, когда на корабле обнаружили Финдейла. Тогда я всё ещё надеялась, что ты сам сможешь восстановиться. Но после того как объявился элохим, уже не могла ждать. Я подумала, что, кроме тебя, никто не сможет разобраться с ним.

Она прикрыла глаза, чтобы не видеть его тревожного взгляда.

— Но я зашла слишком далеко. — Тогда, ослепшая от застившего глаза голодного мрака, она попыталась овладеть его силой. И теперь с новой силой ощутила боль от того, что получилось в результате. Линден заёрзала в гамаке, стараясь усесться поудобнее, и, помогая себе руками, попыталась выразить в словах свои тогдашние переживания. — Я была выброшена… Точнее, я сама себя вышвырнула. Я бежала от того, что увидела.

И она описала ему ту страшную жертву Солнечного Яда, того монстра, что был отвратительнее Марида, которого она встретила в пустыне его сознания.

Лицо Ковенанта застыло в маске предельного страха. В глазах боролись ужас и гнев. С неожиданной для себя твёрдостью и даже жестокостью Линден процедила:

— Разве ты мне не говорил, и не раз, что продал себя? Так как ты считаешь: ты уже орудие Презирающего или пока ещё нет?

— Может, пока ещё нет. — Его глаза непокорно сверкнули, и он нахмурился, словно она отдалялась от него и принуждала его вновь отступить в гранитный бастион боли и одиночества. Голосом, непреклонным, как проказа, он продолжил: — Возможно, и элохимы думали, что я уже им стал. Возможно, то, что видела ты, — их восприятие меня… — Тут он замолчал и затряс головой, пытаясь разобраться в самом себе. — Нет. Это было бы слишком просто. — Очень медленно его черты разгладились, и он поднял голову, словно отдаваясь под власть Линден. — Может быть, Финдейл и прав. Мне надо отдать кольцо ему. Или тебе. Прежде, чем станет слишком поздно. Но будь я проклят, если сдамся так легко! Нет, до тех пор, пока во мне жива надежда…

«Надежда?» — повторила про себя Линден. Но Ковенант продолжал, не давая ей вставить ни слова:

— Ты тоже одна. Тот старик у Небесной фермы избрал тебя. Он сказал тебе: «Будь честной». Ты всё ещё здесь и помогаешь мне добровольно. То, что ты мне сейчас рассказала, имеет совсем другой смысл. Если бы то, что ты видела, означало, что я уже стал инструментом или жертвой Фоула, то тогда бы я не смог его остановить. Но ведь и он тогда не смог бы меня больше использовать!

Ковенант замолчал, давая ей время обдумать его слова. А отсюда вытекало, что свои надежды Лорд Фоул связывает с ней. И что ответственность за спасение Земли лежит и на ней, пусть даже она этого пока не осознает. Что ею тоже манипулируют. Ты избрана для особого осквернения.

На секунду осознание ледяной дрожью пробежало по телу Линден, и даже солнце, бьющее в иллюминатор, не могло её согреть. Но Ковенант заговорил снова, как бы отвечая на её опасения:

— Но есть и ещё кое-что. Есть надежда. Я уже говорил тебе, что до этого я бывал в Стране трижды. Но на деле получается, что четырежды. Три раза у меня не было никакого выбора. Я переносился независимо от того, хочу я этого или нет. А после первого же раза я этого очень не хотел. Но самым худшим было моё третье посещение. Я бродил в лесу неподалёку от Небесной фермы и встретил девочку, которую хотела укусить гадюка. Я попытался спасти ребёнка, но не успел, потому что уже в следующий момент перенёсся в Ревелстоун, где Морэм как раз заканчивал ритуал вызова. Я отказал ему. Девочка была частью реального мира, и змеиный укус мог оказаться смертельным. Для меня это было важнее всего на свете, что бы там ни творилось в Стране. И когда я объяснил Морэму, в чём дело, он отпустил меня. — Плечи Ковенанта дрогнули. Морэм. — Я вернулся в лес, когда было уже поздно: змея успела атаковать. Я попытался отсосать яд, сколько мог, а затем отнёс ребёнка к родителям. И тут же начался четвёртый вызов. И я принял его. Я имел право выбора и выбрал сам. В тот момент я уже ничего не хотел, кроме как расправиться с Лордом Фоулом.

Он говорил, не отрывая от Линден горящего взгляда, и та читала в его глазах всю горечь сомнений, все мучительные вопросы, оставшиеся без ответа.

— Но разве, отказав Морэму, я продал себя тем самым Презирающему? Или Создателю, приняв четвёртый вызов? Не знаю. Я считаю, что ни один человек не может стать инструментом без его воли на то. Его можно разрушить. Можно согнуть или сломать. Но если я делаю что-то в угоду Фоулу, это означает лишь, что я в чём-то ошибся: пошёл не по той дороге, чего-то недопонял, поддался на провокации своего внутреннего Презирающего, утратил мужество или научился находить в разрушении радость… — Каждое его слово звучало как обвинение. — Но ведь это вовсе не означает, что ты — орудие в чьих-то руках.

— Ковенант. — Линден придвинулась к самому краю гамака. Сейчас она вновь видела его таким, когда он в первый раз поразил её воображение: сильным и целеустремлённым, околдовавшим её своим отношением к одержимой Джоан; заворожившим нежностью, с которой нёс свою измученную жену к месту выкупа; сверкающим в ореоле яростного пламени, когда спас её из Ревелстоуна; тем, кто зажёг искупительную каамору для Мёртвых Коеркри. Она тихо позвала его, словно наслаждаясь вкусом его имени. И затем открыла ему свой последний секрет, последнее, что до сих пор подсознательно удерживала от него в тайне. — Я тебе не рассказывала всего, что сказал мне тогда тот старик. Да, он говорил мне: «Будь честной». Но это не все. — Несмотря на то что с того дня миновало много времени и событий, его слова впечатались в её мозг. — Он сказал ещё: «Не бойся, доченька. Ты не обманешь надежд, хоть он и будет нападать на тебя». — И, твёрдо глядя в глаза Ковенанту, она добавила: — И ещё он сказал: «Есть ещё в мире любовь!»

Он замер, поражённый её словами. Уголки его угрюмо сжатых губ дрогнули в кривой улыбке, а глаза засветились болью. Воздев к Линден свою увечную руку, он почти выкрикнул:

— И ты способна в это верить? Я привык считать себя импотентом. У меня проказа.

Вместо ответа она села в гамаке и спустила ноги на ступеньки лесенки. Затем взяла его за руку, и он привлёк её к себе в столб яркого солнечного света.

Позже они вдвоём поднялись на палубу. Их одежда ещё не просохла, поэтому они обрядились в туники из грубой шерсти, которые один из Великанов сшил из своего старого плаща.

Несмотря на величину, туники были очень тёплыми и удобными. Ковенант и Линден шли босиком, словно хотели окончательно сдружиться с камнем, из которого был построен корабль. И всё же Линден видела, что Ковенанта не оставляет тревога.

Поднявшись на корму, Линден вдруг обнаружила, что сама сияет, как девица на выданье, и попыталась взять себя в руки, но не смогла стереть со своих щёк предательского румянца, порождённого весенним бурлением крови. Ей казалось, что каждый встретившийся Великан, все понимая, смотрит на них с тайной усмешкой и осуждением. А Красавчик — тот вообще расплылся так, что даже вдруг похорошел. Глаза Хоннинскрю из-под щетинистых бровей так и лучились, а борода топорщилась самым что ни на есть заговорщическим образом. Якорь-мастер на время сменил обычное меланхолическое выражение лица на тёплую искреннюю улыбку, хотя и немного печальную — улыбку человека, который потерял свою любимую так давно, что уже не испытывает зависти к чужому счастью. Даже Яростный Шторм при виде их не сдержала довольной ухмылки. А в обычно суровых глазах Первой запрыгали задорные чёртики.

Вскоре всеобщее внимание стало таким откровенным, что Линден захотелось удрать с палубы. От смущения в её голосе даже появились раздражённые нотки. Но Ковенант вдруг остановился, вызывающе подбоченился и во весь голос заявил полушутя-полусерьёзно:

— Ну, кто из вас свечку держал?

Красавчик покатился со смеху, и тут же весь корабль откликнулся эхом мощного великанского хохота. Ковенант по привычке ощетинился, но тут же расхохотался вместе со всеми. Линден обнаружила, что тоже смеётся, да так, как никогда ещё в жизни не смеялась.

А над их головами хлопали тугие паруса, и небо было безоблачно-лазурным. Линден ощущала трепет здоровой жизни, охватившей весь корабль: гранит под её шагами был пронизан мощными вибрациями единения с экипажем, ритмом бега по волнам и звоном натянутых канатов. «Звёздная Гемма» летела по светлому морю с такой резвостью, словно вновь обрела утраченную грот-мачту, словно полностью восстановилась после выпавших ей тяжёлых испытаний. А может, это Линден полностью восстановилась?

Весь день они с Ковенантом бродили по кораблю, то беседуя о том о сём с Великанами, то просто молча греясь на тёплой от солнца палубе. Линден заметила, что за всё это время Вейн не сдвинулся с облюбованного места ни на дюйм. Он был похож на прекрасную обсидиановую статую с тускло блестящими браслетами на запястье и лодыжке. Впечатление лишь слегка портила драная обгоревшая туника. И он по-прежнему контрастировал с Финдейлом, не покидавшим поста на носу корабля. Блеклая туника элохима развевалась на ветру, а иногда и против ветра, напоминая о том, что она, как и тот, кто её носит, может принимать любые подобия. Казалось совершенно невозможным, что между элохимом и отродьем демондимов может существовать хоть какая-то связь. Какое-то время Линден с Ковенантом обсуждали эту тайну, но потом поняли, что ничего нового пока друг другу сказать не могут, и решили отложить её решение до новых событий.

Кайл с Бринном старались держаться на расстоянии, но когда понадобилась их помощь, прислуживали с прежней почтительностью и бесстрастностью. То ли они не хотели мешать, то ли всё-таки не желали смириться с тем, что Линден осталась безнаказанной. Но она давно уже не обманывалась внешним спокойствием их лиц, зная, какие страсти могут кипеть в не признающей компромиссов душе харучая. И всё же в их поведении проскальзывала какая-то нерешительность, словно они ещё не знали, как отнестись к произошедшим переменам. Ковенант потребовал от них беспрекословного послушания, и они подчинились. Но доверия к Линден от этого у них не прибавилось.

Их подчёркнутая покорность насторожила и даже слегка расстроила Линден. Но все искупалось благотворным присутствием Ковенанта. И всё же она периодически поглаживала кончиками пальцев шрамы на его искалеченной руке — не только от избытка нежности, но и чтобы удостовериться, что он здесь и никуда не делся. И каждый раз, убедившись, что это ей не снится, она впадала в состояние блаженной расслабленности.

Когда, нагулявшись, они устроились отдохнуть на большой бухте каната, к ним присоединился Красавчик. После нескольких незначительных фраз Линден спросила, куда делся Мечтатель. Она была искренне привязана к немому Великану, чувствуя в нём родственную душу.

Но Красавчик вздохнул в ответ:

— Мечтатель… Хоннинскрю понимает его лучше, чем остальные Великаны, но и он не в состоянии уяснить всего. Сейчас мы идём на всех парусах, и если ветер продержится ещё немного, то стрелой домчимся прямо до нашей цели. Казалось бы, чего ещё желать? Но Мечтатель тоскует с каждым днём всё сильнее. Непонятная тьма, которую он не способен назвать или как-то определить, сгущается в его душе. Чем ближе мы к Первому Дереву, тем мрачнее он становится, словно земля, на которой оно растёт, — место страшное и грозящее неведомыми опасностями. Если б только он мог говорить! Сердце Великана не приспособлено к тому, чтобы держать в себе подобные сказания. Он не выходит из своей каюты. Думаю, он хочет избавить нас от своих бесплодных попыток рассказать, что его так мучает.

Линден с грустью подумала, что, скорей всего, он из чувства собственного достоинства просто хочет избавить всех от вида своих страданий. Из всех, кто плыл на «Звёздной Гемме», она была единственной, кто испытывал нечто схожее с его ощущениями. И всё же Глаз Земли и её видение были настолько разными явлениями, что она не могла перекинуть мостик от себя к Великану. Но сейчас Линден не хотелось думать ни о чём грустном: она закинула руки за голову и, греясь на солнце, отдалась жадному насыщению жизнерадостной энергией экипажа «Звёздной Геммы».

Так прошёл день, а вечером Хоннинскрю убрал часть парусов и объявил, что сегодня даёт команде отдых. Поэтому сразу после ужина, оставив на вахте якорь-мастера, боцманшу и нескольких матросов на реях, остальная часть экипажа собралась на любимом месте на полубаке. Линден и Ковенант присоединились к ним. Их тянуло к Великанам, к их шуткам, песням и увлекательным сказаниям. Собрание освещалось одним-единственным фонарём, но темнота, подступавшая со всех сторон, не страшила: она была пропитана дружеским участием, симпатией и здоровым юмором Великанов. А от глаз их шло столько света и тепла, что Линден окончательно забыла все свои страхи.

Высоко в небесах между танцующими мачтами горели яркие звезды. Когда запели первую песню, Линден примостилась у фока, прижавшись спиной к его надёжному граниту, и позволила себе унестись на крыльях мелодии.

Ритм песни был укачивающе-монотонным, как погребальная песнь самого моря, но мелодия взмывала над ним светлыми радугами веселья и радости жизни; в ней говорилось, что все на свете надо принимать с благодарностью: радость и горе, избыток и нужду. И пусть слова были подобраны порой не совсем умело, зато смысл, душа пески были светлы и чисты, а это — главное. В ней сливались в гармонии светлая печаль и искрящаяся радость, две основные составные души: свобода и счастье жизни.

Когда песня закончилась, Хоннинскрю выступил вперёд и обратился к собравшимся с речью. Он рассказал Великанам о том, что Поиск пережил в Бхратхайрайнии, но основная часть его повествования была посвящена харучаям. Особое внимание он уделил последним дням жизни и героической смерти Хигрома. Доблесть и мужество Кира он тоже не обошёл молчанием, отдавая дань памяти погибшим. Великаны слушали его, затаив дыхание; воцарилась столь торжественная тишина, что даже Бринн и Кайл не осмелились вмешаться и дополнить рассказ так, как считали нужным.

А затем полилось новое сказание, а за ним ещё и ещё. Яростный Шторм с похоронным выражением лица изложила историю о том, как два угрюмых, туповатых и замкнутых Великана втрескались друг в друга по уши, что привело их в конечном итоге к смертельной вражде. Красавчик исполнил старинную балладу о тоске Бездомных по родине. А Ковенант оставил Линден для того, чтобы поведать сагу о Береке Полуруком, легендарном герое Страны, первым ощутившем Земную Силу в раскатах рыка Огненных Львов — огненной реки с Горы Грома, — создавшем Посох Закона для управления ею и Совет Лордов для службы ей. Ковенант говорил тихо, словно рассказывал сам себе, пытаясь определить для себя суть их нынешнего Поиска. Но это была одна из любимейших историй Великанов, и, когда он закончил, несколько матросов поклонились ему в знак благодарности, признавая тем самым связь между ним и древним спасителем Страны.

На минуту все замолчали, и вдруг раздался голос Красавчика:

— Мне хотелось бы знать побольше о тех древних временах. О таких людях, как Берек, можно слушать часами.

— Да, — прошептал Ковенант. — А слава земная слабеет и проходит.

Но он не стал ни разъяснять своих последних слов, ни рассказывать больше.

Снова над палубой повисло молчание. Все ждали новой истории или песни. И вдруг свет фонаря закрутился штопором, и прямо из него перед Ковенантом и Линден возник Финдейл. Его появление встретили восклицаниями и шутками. Но почти тут же снова наступила насторожённая тишина: элохим всё ещё оставался для всех слишком загадочной и слегка опасной персоной.

На фоне слабого шелеста парусов и лёгкого шипения пены, разбегающейся от гранитного носа «Геммы», раздались слова:

— Если дозволите, я тоже расскажу одну историю. Первая серьёзно кивнула, давая согласие. Правда, она не знала, чего от него можно ожидать, но всё, что бы ни рассказал элохим, обещало быть интересным. Возможно, он поможет им немного лучше понять свой народ и его обычаи. Линден напряглась и сосредоточила на Обречённом всё своё видение. Она ощутила, как напрягся и Ковенант, который тоже не испытывал доверия к элохиму.

Финдейл воздел руки к небесам, словно вверяя им своё сердце, и устремил песнь в глубины ночи.

Ничего подобного Линден в жизни не слышала. Мелодия была настолько необычна, сверхъестественна, что все её нервы затрепетали в такт. Казалось, что поёт не один человек: звучало стройное многоголосие, словно пели камень, вода и ветер, обретшие людские голоса. Песня взмывала над человеческим обликом, в котором сейчас пребывал элохим, обнажала его истинную суть, открывая его удивительную многогранность. Песня была настолько чарующе прекрасна, что Линден поразилась, как ещё до неё доходит смысл слов.

Звуки лились из груди элохима легко и свободно, и, когда он закончил, несколько минут никто не мог произнести ни слова. Даже несмотря на своё крайнее недоверие и антипатию к Финдейлу, Линден подумала, что на сей раз он был искренен. Да, действительно, элохимы — народ совершенно непостижимый. Да и как понять и оценить их миропонимание и философию, если они вмещают в себя всё, что только есть на Земле, если они сами — суть всего.

И всё же она попыталась не поддаваться его очарованию. Слишком много было у неё поводов для сомнений, и одной песней их все не разрешить. Стараясь сохранить отчуждённость, Линден ждала, что элохим скажет дальше.

И он начал, не дожидаясь, когда потрясённые Великаны придут в себя. Теперь он вновь заговорил обычным человеческим голосом, голосом старика, словно желал подчеркнуть: то, что он собирается сказать, настолько важно, что ему не надо прибегать к специальным эффектам, дабы заставить себя слушать. Линден подумала, что, возможно, этому есть и ещё одно объяснение: в его истории может быть столько болезненно-личного, что он пытается таким образом как бы отстраниться, встать в позу беспристрастного сказителя.

— Элохимы — народ, не похожий ни на один другой на Земле. Мы и есть Земля, а Земля — это мы. Мы — квинтэссенция и абсолют выражения жизни. Мы её Чревь. И нет другого слова, чтобы выразить нашу сущность во всей полноте. Наученные горьким опытом неоднократных нападений на нас в прошлом, мы отделились от всего окружающего мира и других народов. Да и могли ли мы поступить иначе? К тому же что может объединять нас с другими? Наши интересы практически не совпадают. Потому-то частенько случается так, что те, кто приезжает к нам за помощью, получают вовсе не то, чего ожидали. Или вовсе ничего.

Но так было не всегда. Во времена, которые для нас ещё памятны, а для вас давным-давно забыты, мы жили не столь отчуждённо. Из нашего дома — Элемеснедена, расположенного в центре Земли, — мы общались со всем миром, пытаясь найти в нём ответы, которые потом, много позже, нашли в самих себе. Вообще-то мы не имеем возраста в том смысле, как вы его понимаете. Но в любом случае по отношению к самим себе мы были моложе тогда, нежели теперь. В те времена мы много путешествовали и частенько принимали самое активное участие в событиях, с которыми сталкивались.

Но не об этом мой рассказ. Он об Обречённых. О тех, кто до меня принимал на себя это бремя, кто посвятил все своё время и саму жизнь столь хрупкой нашей Земле. Исходя из наших знаний и опыта, они жертвовали собой ради продолжения жизни на Земле.

Однако они тоже были юны, и это сыграло свою роль. Но во все прошедшие с тех пор века мы старались… я не могу сказать «избегать жертвовать человеческими жизнями», но, по крайней мере, сводили эти жертвы к минимуму по мере возможности. Когда перед нами встают насущные проблемы, мы собираемся вместе, но лишь на плечи Обречённого принятое решение ложится всей своей тяжестью. Для того чтобы вы смогли оценить груз наших проблем, я приведу вам пример. В незапамятные времена в той части Земли, которую вы ныне называете Страной, жили не люди, а деревья. Всеединый Лес тянулся от края до края, и в каждом листочке, в каждой веточке любого из великого множества деревьев бился пульс единого сердца, и объединяло их всех единое сознание. Элохимам это прекрасное существо было очень дорого.

Но, как всегда, нашлись и те, кому чудо-лес был не по нраву, и они возжелали его полного уничтожения. По отношению к деревьям, способным чувствовать любовь и боль, но полностью лишённым способов самозащиты, это были величайшая подлость и злодейство. А знаниями деревья не обладали. Вот тогда мы собрались, и, согласно общему решению, тогдашняя Обречённая, отдала свою жизнь лесу: она полностью растворилась в нём, напитав его знаниями, которых им так недоставало.

И тогда, использовав дарованные им знания, деревья воссоздали её образ в камне, начертав на пьедестале её имя, и установили его на своей границе, как щит, отражающий чужую ненависть. Так она отказалась от себя и своего народа, зато щит оставался до тех пор, пока лес осознавал себя.

— Колосс, — выдохнул Ковенант. — Колосс Землепровала.

— Да, — сурово подтвердил Финдейл, и Ковенант, не удержавшись, продолжил за него:

— И когда в Страну стали приходить люди и вырубать деревья, мешавшие им расселяться, всеединый лес создал себе в защиту хранителей. Однако это заняло у него так много времени, что люди успели обосноваться и их стало уже слишком много. А хранители всё же не были вездесущи и не могли поспеть за всем, чтобы предупредить множество убийств деревьев и пожаров. Но они, по крайней мере, до последнего боролись за то, чтобы лес сохранил своё сознание и самобытность.

— Да, так и было, — опять подтвердил Финдейл.

— Ну а вы-то где были тогда, чёрт вас побери! — взорвался Ковенант. — Почему вы ничего больше не сделали?

— Обладатель кольца, — тихо ответствовал элохим, — мы к тому времени уже возмужали. А для тех, кто создан бессмертным, добровольно принять на себя участь Обречённого, а значит, рано или поздно отказаться от жизни — очень нелегко. И, поскольку юношеская порывистость нас уже оставила, мы стали прибегать к подобным мерам лишь в исключительных случаях. И сейчас мы так мало путешествуем не потому, что в нас остыл интерес к происходящему вокруг (ведь что бы ни случилось на Земле, мы все равно будем знать), а потому, что хотим пореже встречаться с ситуациями, при которых нам придётся во имя любви жертвовать своей жизнью. Но я ещё не закончил, — добавил он, останавливая Ковенанта, который собирался ещё что-то сказать. — Я хочу рассказать вам о Кастенессене, Обречённом, пренебрёгшем своим долгом.

Во времена общей юности элохимов он был одним из самых молодых — подростком, как и Чант, с которым вы знакомы, упрямым, резким в суждениях, но обладавшим совсем другим характером. Из всех наших путешественников он был самым заядлым: уходил чаще и дальше других. В тот день, когда его выбрали, он находился не в Элемеснедене, а в стране, лежащей далеко-далеко на востоке, о которой многие элохимы и слыхом не слыхивали. И там он совершил то, чего никогда не позволил бы себе ни один элохим. Он влюбился в обычную смертную. Он втёрся в доверие к её народу, притворяясь обычным человеком, но в её доме был элохимом и использовал свои способности на полную мощность, чтобы окончательно вскружить девушке голову и заставить её восхищаться собой.

Мы всегда осуждали подобное поведение и никогда не перестанем осуждать его и впредь, хотя и не считаем это Злом. Однако для любой смертной женщины это чревато жертвами, цены которых она сама постичь не в силах. Одарённая, а скорее поглощённая любовью всей Земли, воплощённой в человеческом облике, она теряет свою душу. Это можно сравнить с сумасшествием, одержанием, но никак уж не с той любовью, на которую способны смертные. Полюбив её, он, сам того не ведая, подписал ей смертный приговор.

Тогда-то его и избрали Обречённым, чтобы он сам исправил причинённый вред. Но в то время Земле угрожала столь серьёзная опасность, что мы не могли не вмешаться. На самом крайнем севере, где зарождаются зимы, вдруг забил огненный фонтан. Я не стану объяснять вам причин этого явления, достаточно лишь сказать, что его жар был столь велик, что грозил расплавить земную кору. Так вот, повторяю, когда мы собрались, чтобы избрать Обречённого, Кастенессен отсутствовал в Элемеснедене. Но даже если бы он там и находился и попытался противиться общему решению, то всё равно был бы избран, ибо причинил вред смертной, не из самозащиты, а потому что называл это убийство любовью.

Но так была велика в нём сила того, что он называл любовью, что, узнав о своём избрании, Кастенессен не придумал ничего лучшего, как подхватить свою смертную любовницу и улететь вместе с ней в надежде скрыться и от нас, и от судьбы, на которую его обрекли.

Мне и ещё нескольким элохимам было поручено разыскать его. Он, очевидно, тогда совсем сошёл с ума от страха, так как иначе всё же понял бы, что на всей Земле ему негде скрыться от нас. И даже если бы ему удалось каким-то образом обмануть нас, приняв образ, в котором мы не смогли бы его распознать, то придать такой же образ своей любимой было выше даже его возможностей. И всё же он так и не оставил её до тех пор, пока мы не нашли его и не доставили обратно в Элемеснеден.

Женщине мы старались помочь как могли, но его любовь уже разъела её душу настолько, что мы сумели лишь слегка облегчить её страдания. Но исцелить её уже было невозможно. А его мы отправили на север, гасить пожар. Для нас он так и остался элохимом, который не может избежать участи, на которую его обрекли. Но сам он считал, что принадлежит теперь не Земле, не народу элохимов, а только той женщине, которую любил. Кастенессен совсем сошёл с ума: он не желал признавать ни своего избрания Обречённым, ни того факта, что Земле угрожает катастрофа, которой нельзя пренебречь. Он взбунтовался против нас, против небес, против Чреви. А меня, поскольку я неотлучно находился рядом и не мог его не слушать, он осыпал проклятиями, предрекая мне участь гораздо страшнее его собственной. Но, несмотря на все его протесты, мы всё же довезли его до места, лишив его права выбора и имени, и погасили им пламя. Так Земля была спасена, а Кастенессен утратил своё бессмертие.

Элохим замолчал, и на несколько мгновений воцарилась мёртвая тишина; Великаны подавленно молчали. Тогда Финдейл обернулся к Линден с Ковенантом, глядя на них так, словно его рассказ был ответом на многие их вопросы и сомнения, и дрогнувшим голосом добавил:

— Будь у нас в распоряжении другие средства затушить пожар, мы не стали бы принуждать Кастенессена. Он был избран не для жестокого наказания. Он был избран потому, что кто-то же должен был это сделать. — Казалось, что его жёлтые глаза, вобрав в себя свет фонаря, светятся в темноте. — Цена за умение дальше видеть — риск и ответственность. Я хотел бы, чтобы вы меня поняли.

И через секунду его уже не стало. Лишь тишина, словно эхо его непостижимого одиночества, распростёрла крылья над Великанами.

Когда Линден подняла голову к звёздам, они больше не радовали её. Финдейл мог бы повторить: «Ты что, сдурела? Это же конец!»

В течение последующих трёх дней погода оставалась прекрасной, а ветер продолжал гнать «Звёздную Гемму» с прежней скоростью в нужном направлении. Но на пятый день после отбытия из Бхратхайрайнии внезапно резко похолодало, над морем нависла промозглая мгла, и ветер ослаб, словно был не в силах пробиваться сквозь сырой туман. Небеса затянуло разбухшими тучами. А вскоре хлынул дождь, и ветер задул с новой силой, но теперь уже он постоянно менялся, и корабль Великанов стало швырять по волнам, как игрушку. Временами все другие звуки заглушал рёв хлещущей с неба воды и хлопанье мокрых парусов. Изменчивые и мощные шквалы разгуливали от горизонта до горизонта. Для корабля они пока не представляли серьёзной угрозы, зато основательно замедляли его ход. Лишённая грот-мачты «Гемма» медленно, но упорно продолжала ползти к своей цели, стараясь не обращать внимания на шалости погоды.

После дня болтанки Линден почувствовала, что ей недалеко до морской болезни. Тем более что сквозь камень она ощущала вибрации уныния, охватившего команду из-за того, что цель уже близка, а достичь её опять что-то мешает. Ковенант тоже не мог её успокоить, потому что сам весь издёргался. Линден спас Красавчик, заставивший её выпить разведённого водой «глотка алмазов», что мгновенно избавило её от головокружения и заставило желудок работать нормально.

В ту ночь Линден с Ковенантом предпочли спать на постеленных на полу её каюты соломенных тюфяках, считая, что заснуть в раскачивающемся как маятник гамаке вряд ли удастся. Но на следующий день погода стала ещё хуже. Вечером, когда ветер слегка разогнал тучи, Хоннинскрю по звёздам определил, что за минувшие сутки «Звёздная Гемма» прошла немногим больше двадцати лиг.

— Мы так поспешаем, — проворчал он, — что Остров Первого Дерева успеет трижды затонуть, прежде чем мы доползём до него.

— От Великана ли я это слышу? — хмыкнул Красавчик. — Хотя, конечно, капитан, торопыгой тебя уж никак не назовёшь.

Хоннинскрю не ответил и обернулся к Ковенанту, в его глазах читалась боль за Мечтателя. Неверящий как бы про себя заметил:

— Спустя несколько столетий после Ритуала Осквернения Посох Закона разыскал один из пещерников — Друлл Камневый-Червь. У него была одна из любимых забав: играть с погодой.

Линден пристально посмотрела на него, собираясь спросить, не думает ли он, что происходит нечто подобное и сейчас, но Ковенант тем временем снова заговорил:

— Как-то раз я по глупости попал в один из его штормиков. И разнёс его ещё до того, как поверил, что дикая магия существует.

Теперь внимание всех, кто находился поблизости, было прочно приковано к Ковенанту. В воздухе повисли немые вопросы. Вслух отважилась высказаться только Первая:

— Друг Великанов, уж не хочешь ли ты сказать, что можешь управлять погодой?

Ковенант замялся. По его напрягшимся плечам и нервным пальцам Линден видела, что он горит желанием предпринять любое действие, лишь бы оказаться ближе к цели. Даже во время сна он не расслаблялся до конца. Однако он сказал:

— Нет. — И, выдавив кривую улыбку, добавил: — С моим везением я скорее пробью ещё одну дыр в борту.

Вечером он улёгся на свой тюфяк лицом вниз, словно каменный, и Линден пришлось долго теребить его, прежде чем он повернулся к ней.

А шторм все не утихал. На следующий день ветер стал ещё сильнее и капризнее. Линден провела большую часть утра на палубе, вглядываясь сквозь пелену дождя в горизонт, в небо и пытаясь разглядеть хоть малейшие признаки того, что погода начнёт меняться. Она окончательно, всем сознанием, всей плотью прониклась тоской Ковенанта. Первое Дерево. Надежды, с ним связанные. Для Страны. А для неё, Линден, что? Этот вопрос причинял ей боль. Ковенант как-то сказал, что Посох Закона можно использовать и для того, чтобы отправить её назад. В ту жизнь.

После полудня небо над кораблём расчистилось. Ковенант и Линден стояли вдвоём на корме, глядя в этот странный просвет в багровых тучах, пытаясь понять, что в нём их так настораживает, как вдруг с мачты донёсся предостерегающий крик. Хоннинскрю отозвался с мостика. Линден ощутила, как камень под её ногами затрепетал, пронизанный тревогой. По палубе загрохотали тяжёлые шаги. И тут же появились Первая с Красавчиком, бегом направлявшиеся к ним.

— Что?.. — начал Ковенант, но Первая, не дав ему договорить, ожгла его взглядом и молча указала за борт.

Красавчик занял боевую позицию, явно намереваясь защищать Ковенанта.

Тут же подбежал Мечтатель. Линден на секунду ухватилась за невероятную идею, что весь этот переполох вызван тем, что они уже достигли Острова Первого Дерева. Но в глазах немого Великана отсутствовала привычная, вызванная видениями Глаза Земли скорбь. Он был похож на человека, узревшего нечто прекрасное, но вместе с тем смертельно опасное.

С неистово бьющимся сердцем Линден обернулась к морю и, направив своё видение туда, куда указывала Первая, содрогнулась от бьющего оттуда потока странной, сверхъестественно сильной энергии.

Но, прежде чем увидеть источник этой загадочной энергии, она почувствовала его всей кожей лица. Затем огромная волна, мчавшаяся на корабль, опала, рассыпалась брызгами и оставила прямо перед ними огромный — больше длины корабля Великанов — круг гладкой и спокойной воды.

Со всех его сторон по-прежнему бушевал шторм, и на невидимой границе, словно разбиваясь о стену, взметались гейзерами буруны вышиной с мачты «Геммы». Но они вздымались прямо вверх, словно для них не существовало ни ветра, ни течений, и рассыпались искрами сверкающих на солнце капель, десятками маленьких радуг. А между ними лежала спокойная водная гладь, словно охваченная летаргическим сном до самых своих глубин.

Кольцо гейзеров медленно двигалось к кораблю.

— Так что?.. — снова попытался спросить Ковенант, но осёкся, словно и сам почувствовал вибрации той загадочной мистической силы, что приближалась к ним.

— Водяные девы, — отрешённо ответила Первая, а Красавчик добавил сиплым шёпотом:

— Танцующие-На-Волнах.

Линден хотела спросить, кто же это такие, но Красавчик, опережая её вопросы, продолжил все тем же почтительным, взволнованным шёпотом:

— Существует много дивных сказаний о них, но я никогда не смел надеяться, что сподоблюсь увидеть их своими глазами.

Гейзеры медленно приближались: Линден уже чувствовала брызги на своих щеках. И эти брызги тоже были концентрацией все той же дивной, странной энергии. Хоннинскрю даже не пытался отвести «Звёздную Гемму» в сторону, чтобы избежать сближения с таинственным кругом. Все свободные от вахты Великаны столпились на палубе, беспокойно переговариваясь.

— Говорят, — продолжал Красавчик, — что это женская часть души самого моря, которая вечно скитается в поисках мужчины с сердцем достаточно сильным, чтобы стать её идеальным мужем. Но в других легендах повествуется, что это женщины из племени, некогда жившего в морских глубинах, и они бродят в поисках своих мужей, погибших или заблудившихся. Что здесь правда, а что нет — я не знаю. Но во всех легендах говорится, что они опасны. Нет мужчины, который устоял бы перед их песнями. Избранная, слышишь ли ты, как они поют? — Линден промолчала, и он принял её молчание как ответ. — И я не слышу. Возможно, водяных дев не интересуют Великаны. Как женщин, я имею в виду. Наш народ ещё никогда не имел неприятностей от встречи с ними,

Тут гейзеры забили уже у самого борта, и Красавчик невольно повысил голос:

— Но что до обычных мужчин…

Линден в ужасе отшатнулась. Но на её лице были лишь солёные морские брызги. Водяные девы не имели над ней власти. Она не слышала их песни, хоть и чувствовала некие вибрации, пронизывающие и её, и гранит палубы, заставляющие трепетать воздух перед глазами. И вот «Звёздная Гемма» плавно вошла в зону спокойной воды, окружённая со всех сторон искрящимися фонтанами, пляшущими радугами и бриллиантовым ореолом брызг. Паруса безжизненно обвисли. И тут корабль стал медленно поворачиваться вокруг своей оси, словно находился в центре водоворота.

— Если им не ответить, — голос Красавчика сорвался на крик, — они потопят нас!

Линден услышала, как он вдруг запыхтел, но Томас, стоящий рядом, молчал, и она оглянулась.

Ковенант отчаянно бился в могучих объятиях Красавчика.