IX

— Война — это последний довод королей, — проговорил Карл XII, глядя в его глаза. — И вы фельдмаршал должны это как никто другой понимать. Я бы предпочел, чтобы город, у стен которого остановилась наша армия, сдавался немедленно и без боя. Мне, как человеку жалко тех жертв, что возникнут среди мирных жителей — моих подданных. Вам, господин фельдмаршал, — прошелся от стола к креслу, где сидел Реншильд, склонился над ним и, взглянув тому в глаза, продолжил, — этого не удалось. Теперь, когда все аргументы исчерпаны, должны сказать свое веское слово наши пушки. Надеюсь, вам удастся взять Нарву как можно скорее, иначе…

Карл Густов Реншильд вздрогнул и проснулся.

— Всего лишь сон, — молвил он. — Страшный, ужасный, но всего лишь сон.

Никогда еще раньше фельдмаршал не видел (даже во сне) короля таким. Последняя встреча с Карлусом в деталях походила на ту, что он сейчас наблюдал во сне. Государь тогда разговаривал с ним на счет важной персоны, что находится в Нарве. Этой персоной, как утверждал монарх, был сын русского царя — Алексей. Фигура, в последнее время ставшая значимой в политической обстановке. Вполне возможно Карл желал с помощью царевича прекратить войну, создав вокруг того новое правительство вассальной Московии.

Фельдмаршал поднялся с кушетки. Вытер проступивший холодный пот.

— Мертвые не потеют, — проговорил он.

Надел парик, что всю ночь провисел на манекене и вышел из шатра. Закашлялся. Достал трубку и закурил.

Если честно признаться, то эта ночь, для Реншильда была самой тяжелой. В начале его мучила бессонница. Отчего он несколько раз выходил, накинув на плечи кафтан, из шатра. Наблюдал, как на бастионах копошились русские. Вздыхал, понимая, что дал тем время, пусть и не большое, всего лишь ночь, чтобы подготовиться к осаде, но и начинать обстрел, на закате, не очень-то и хотелось. К тому же в душе фельдмаршал надеялся, что комендант крепости изменит свое решение. Да вот только ничего этого не произошло. Карл Густав видел, как копошатся солдаты на стенах. Слышал, как то там, то тут раздавалась русская речь.

Постояв немного, понаблюдав за факелами, что мелькали в кромешной темноте, Реншильд возвращался в шатер, ложился, ворочался и вновь вставал. Наконец ему удалось уснуть и тут этот сон.

Вот и сейчас стоя у входа в шатер он выпускал колечки дыма в голубое небо. Вокруг суетились солдаты. Бегали офицеры, стараясь сделать последние приготовления. Громко ржали лошади. Пахло дымом и гарью.

Возникший словно из-под земли генерал-майор, заставил фельдмаршала вздрогнуть. Возвращая того в реальность.

— Все готово господин фельдмаршал, — произнес он, — ждем вашего приказа, чтобы начать обстрел.

— А, что? — переспросил Карл Густав, словно не расслышав слов фон Шлиппенбаха.

— Ждем, Вашего, приказа, чтобы начать, — повторил генерал-майор.

Реншильд перестал курить. Затем достал из кармана кафтана ложечку приборника. Когда трубка остыла, осторожно очистил ее от пепла. Удалил несгоревший табак и только после этого произнес:

— Идемте, господин генерал-майор.

Прошли к батарее. Фельдмаршал окинул взглядом обслугу. Солдаты все в чистых синих мундирах. Желтые воротники, обшлаги и чулки. Старший из них курит трубку.

«Скоро весь этот блеск, — подумал Карл Густав, — покроется гарью. А сколько из них не вернется в родную Швецию».

Фельдмаршал коснулся рукой ствола пушки. Провел по ней, словно пытаясь погладить, и спросил:

— Заряжена?

— Так точно господин фельдмаршал, — отчеканил усач. — Мы готовы.

— Я вижу, — произнес Реншильд. Обошел вокруг пушки. Затем лично произвел выстрел.

Ядро вырвалось из ствола, и со свистом пролетев над равелином и рвом, ударилось в стену бастиона. В воздух поднялся столб пыли.

— Началось, — молвил фельдмаршал.

Он еще с полчасика провел на батарее и лишь только потом направился к своему шатру.

Золотарев прибыл на бастионы, через полчаса после того, как начался обстрел. В дыму и гари отыскал полковников. Казалось, что у обоих офицеров на данный момент исчезло куда-то чувство страха, но это, в чем Андрей был совершенно уверен, не так. Чувствовалось, что Скобельщина и Барнер держали себя в руках. Эстонец вдруг представил, как бы он повел себя, если попал в прошлое сейчас? Скорее всего, когда рядом с ним рвались ядра, точно бы струсил. Убежал. Но со временем привыкаешь держать себя в руках, не показывая окружающим своего страха.

— А ведь удар-то шведский мы точно определили, — проговорил полковник Скобельщина, опуская подзорную трубу. — Эко, они начали. Продыху не дают.

— Им есть куда спешить полковник, — промолвил Иоганн Барнер. — Мне кажется, их военачальники понимают, что по любому отправлены гонцы за подкреплением. Я не думаю, что шведы столь безголовы, дабы не просчитать все варианты. — Тут он заметил приближающегося коменданта, поприветствовал и сказал, — Эвон, как враг лютует.

Золотарев кивнул, взял из рук Скобельщины подзорную трубу. Стал разглядывать лагерь противника. Увидел шведского главнокомандующего, который теперь вернулся к шатру. Внутрь, правда, уходить не стал. Андрей предполагал, что тот сейчас будет наблюдать за штурмом с более удобной позиции, но ошибся. Фельдмаршал подозвал к себе одного из солдат и что-то приказал. Каково же было удивление коменданта, когда тот притащил для командующего сначала стол, а затем невысокую табуретку. Он уже один раз наблюдал, как завтракают офицеры во время похода, но чтобы вот так вот, во время осады, и не предполагал. То, что офицер собирался отменно поесть, Золотарев не сомневался.

— Хороша мишень, — произнес Федот Скобельщина, — ох, хороша.

Полковник хотел было отойти к артиллеристам, чтобы попросить выполнить его небольшую просьбу, но комендант, разгадав намерения, проговорил:

— Для сего не нужно тратить ядра.

Бросил взгляд в сторону суетившихся солдат. Разглядел среди них своего адъютанта. Тот сейчас выглядел как черт. Треуголку Лемме потерял, парик съехал на бок, а кафтан, как и лицо, покрыто гарью. Паренек наблюдал в подзорную трубу за шведской батареей.

— Юстас! — крикнул Андрей.

Адъютант подбежал к коменданту. Золотарев протянул платок. Тот обтер лицо и улыбнулся.

— Тащи фейерверк, — приказал Андрей.

Паренек кивнул и тут же куда-то умчался.

— Что вы задумали граф? — спросил полковник Барнер.

Комендант загадочно улыбнулся. Объяснять не хотелось. Использовать фейерверк предполагалось против конницы. Громкие взрывы могли испугать бедных животных, а это привело бы в свою очередь к панике среди драгун. Но сейчас видя, как главнокомандующий нагло так завтракал на фоне осажденной крепости, Андрей попросту не сдержался.

— Сейчас мы облагородим трапезу, — проговорил Золотарев, — зело скучно завтракает сей полководец.

Скобельщина вдруг расхохотался, привлекая своими раскатами внимание солдат. Стрельба даже стихла на какое-то время. Артиллерийская прислуга удивленно смотрела на полковника.

Появился Лемме, но не один, а с группой солдат из Белозерского полка, полковник Барнер признал своих людей. Служивые катили странную деревянную конструкцию. Иоганн даже не предполагал, когда те могли соорудить ее.

Не докатили до стены пару метров. Воткнули несколько кольев позади, для того чтобы установка не откатывалась. И замерли в ожидании приказания, переводя взгляд то на полковника Барнера, то на бывшего боцманмата, а вот уже несколько лет как коменданта города. Но офицеры пока ничего не предпринимали.

Еще одно ядро шведов достигло крепости. Окатив присутствующих комьями земли.

— Будь оно не ладно! — воскликнул Иоганн Барнер.

Стряхнул с кафтана землю и подошел к установке.

Несколько минут разглядывал непривычную конструкцию.

— Что это? — спросил он, обращаясь к Золотареву.

— Tykki mees. (11) — ответил тот на эстонском языке.

Полковник кивнул. Красивое название для орудия убийства. Еще раз взглянул на установку, что-что, а посмотреть тут было на что. На каркасе была закреплена деревянная решетка, на которой были с помощью не понятных механизмов зафиксированы с десяток фейерверков. Казалось, поднеси к ним фитиль, и они с воем устремятся, вперед сея перед собой хаос.

Барнер хмыкнул, достал трубку и закурил. Потом взглянув на Золотарева, спросил:

— Ну, а дальше господин комендант?

Андрей вновь улыбнулся. Подошел к установке. Нацелил ее в сторону шатра фельдмаршала шведской армии и, повернувшись к полковнику, проговорил:

— Не могли бы вы мне одолжить огниво полковник.

Тот удивленно посмотрел на коменданта. Понял замысел Золотарева, но требуемое давать не стал. Подобрал стоявший недалеко, потушенный факел, подошел к горевшему костру и ткнул в него, поджог и только после этого протянул Андрею.

Он — фельдмаршал, а не канонир. Поэтому для него достаточно произвести только один выстрел по крепости. Ему положено осадой руководить, а уж ни как не из пушек обстрел вести. Наблюдать, как это делают другие, тоже занятие не из приятных. Отчего произведя залп и простояв с генерал-майором на батарее с полчасика, решил покинуть диспозицию и вернуться к шатру. К тому же, как отмечал сам Карл Густав, он еще не ел. А воевать на пустой желудок дело не благодарное. Когда уходил, за ним, было, решил последовать фон Шлиппенбах, но Реншильд приказал тому остаться.

Заскочил на секунду в шатер, но передумал. Принял решение позавтракать на свежем воздухе. Такое, по мнению Карла Густава, да еще когда наблюдаешь за баталией, могли себе позволить только он да его величество Карл XII.

Распорядился, чтобы денщик, тот как верный пес, всюду следовал за фельдмаршалом, накрыл стол. Служивый засуетился, пытаясь угодить Карлу Густаву, из-за чего в спешке, чуть не сшиб караульного с ног. Скрылся в шатре. Минуты три отсутствовал, и лишь после этого вытащил на свежий воздух небольшой стол. Накрыл его скатертью, затем притащил табурет, поставил рядом. Умчался за обедом для Реншильда.

Между тем, ожидая пока денщик вернется Карл Густав сел и взглянул на колясочку с литаврами (12), что стояла по правую сторону от ставки. Усмехнулся. Несколько трубачей бродило около нее. Их инструменты были разложены на козлах. Кликнул старшего из них. Тот тут же явился перед суровыми очами офицера. Вытянулся в ожидании приказаний.

В нем фельдмаршал признал того самого служивого, что летом тысяча семьсот третьего года от Рождества Христова, выбрался из захваченного русскими Мариенбурга. Был он высок ростом, в плечах широк. Говорили, что тогда, перед самой осадой польского городка, женился на (то ли дочери, то ли воспитаннице местного пастора) некой Марте Скавронской. С того самого момента, как трубач вернулся в строй, тот так и не знал что с его милой, и жива ли она вообще. Но с тех пор, была ли всему виной любовь к этой девице, никто не видел на его лице улыбки. Все эти амурные чувства, как считал Карл Густав, во время войны только мешают. Отчего сам предпочитал о своей супруге, что осталась в Стокгольме, старался вспоминать как можно реже. Былую красоту женщина потеряла, а бередить прошлыми воспоминаниями душу не хотелось.

— Немедленно играть бодрую музыку, — приказал он служивому.

Тот так и не улыбнулся. Ушел. Музыканты взяли инструменты и заиграли марш.

Появился денщик с подносом. Поставил его на стол, и отошел в сторону, чтобы быть все время рядом с Реншильдом. Мало ли чего взбредет в голову фельдмаршалу. Сам же Карл Густав снял крышку и потянул носом приятный запах поджаренного мяса.

Реншильд поздно сообразил, что происходит что-то не ладное. Вначале он подумал, что музыканты стали фальшивить. Неприятный и непонятный звук достиг его уха. Фельдмаршал оторвал свой взгляд от тарелки, и хотел было прикрикнуть на трубачей, но каково, же было изумление, когда он заметил, что в его сторону летели с десяток продолговатых предметов, в которых Карл Густав через секунду признал фейерверк. Тот самый, что обычно используется в мирных утехах.

— Не по правилам воюют эти русские, — только и сумел проговорить он.

Первая ракета взорвалась в метре от стола, взрывной волной сшибая вскочившего офицера с ног. Вторая врезалась в шатер. Пара штук ушли в сторону, угодив в перепуганных трубачей. Еще несколько пронеслись рядом, и разорвались в шведском тылу. Пара не долетела до укреплений, упав в ров, но и этих было достаточно, чтобы на какое-то время посеять панику в войсках осаждающих.

Фельдмаршал пришел в себя и понял, что жив. По щеке струилась кровь. Потрогал рану рукой и понял, что всего лишь царапина. Осторожно приподнял голову, ожидая, что за первой атакой последует вторая. И лишь убедившись, что этого не произойдет, поднялся с земли.

Перевернутый стол. Поднос с недоеденным мясом лежит рядом. Пылает огнем шатер, к которому уже устремились солдаты. Стонет денщик, прижимая к груди окровавленную руку.

— Что это было? — поинтересовался фельдмаршал, не то, обращаясь к денщику, не то к музыкантам.

Ответа не последовало. Реншильд подошел, покачиваясь, к денщику.

— Ты как? — спросил Карл Густав.

Служивый показал пальцем на уши.

— Оглушило, — проговорил офицер.

Помог подняться денщику. Тут же подбежали солдаты, из тех рот, что стояли чуть поодаль. Попытались помочь, но от их услуг Реншильд отказался. Сейчас он уже твердо стоял на ногах, и смотрел на пылающий шатер. Неожиданно Карл Густав обратил внимание, что у коляски с литаврами, собравшись в круг, стояли музыканты. Их головы были опущены, треуголки сняты. Один из трубачей, складывал инструмент аккуратненько на козлы.

— Все живы? — поинтересовался Реншильд.

От музыкантов отделился один и сообщил, что старшего (того самого из Мариенбурга) убило. Фельдмаршал перекрестился.

Между тем шатер спасти не удалось. Решение о переносе ставки чуть-чуть глубже в тыл не радовало, но было необходимо.

Карл Густав вздохнул. Больше всего он сейчас сожалел, что трапезу прервали. А ведь у него только-только аппетит проснулся. Выругался, полез в карман за трубкой, но достал лишь горсть обломков.

Выругался.

По бастиону «Триумф» пронеслось многоголосое — «Ура!»

— Приятного аппетита, — с шутовским поклоном произнес Золотарев, обращаясь в сторону шведского лагеря. И рассмеялся.

Его поддержали оба полковника. Барнер не предполагал, что будет такой эффект. То, что фейерверк можно так использовать он, конечно же, думал. Но все эти правила введения войн, осад и прочего, как-то не давали ему сил все это воплотить в жизнь. Казалось, что комендант города просто игнорировал все эти законы. Кто знает хорошо это или наоборот плохо? Как себя поведут шведы после такого?

— Господин комендант! — проговорил он, — А вы не боитесь, что противник начнет тоже воевать не по правилам?

— Нет, не боюсь.

Самоуверенность Золотарева полковнику не понравилась. Тот кинул взгляд в сторону Скобельщины, но тот только развел руки в сторону. Дескать, ну, что тут поделаешь. Свершившееся уже нельзя было изменить. К тому же, как знал Федот, у Андрея еще имелось парочка нововведений, о которых говорить можно было только шепотом.

Когда Шипицын и Монахов пришли в себя, теперь уже многочисленный отряд выступил в дорогу. Как ни желал сын атамана Аким выступить в путь, Фрол, настоял, чтобы тот остался с дедом.

— Мало ли что нас ждет в дороге, — проговорил он, обращаясь к пареньку. — Поэтому, прошу! Не требую и не приказываю, — добавил атаман, — останься с дедом.

Мальчишка хотел было возразить, но увидев взгляд отца, делать это не стал.

— Я бы с тобой Юрия оставил, — продолжал Фрол, — но он мне самому нужен.

Атаман окинул взглядом отряд. И приказал выехать двоим разбойничкам.

— Вот их оставлю. Самому бы пригодились, но тебе они нужнее будут.

Прощание было недолгим, выступили в путь.

Впереди Христофор Шредер, рядом с ним Фрол. Уже в дороге выяснилось, что фамилия его была Самохвалов. Как объяснил капитану атаман — прозвище у прадеда такое было. Похвалиться, любил. Чуть позади Онегин, царевич и Шипицын. У последнего в руках заряженная ручница. За спиной фузея. У хлопцев за поясом по пистолету, если что так успеют выхватить. Затем с десяток разбойников. Ватага разношерстная. У кого ружья, у кого и луки имеются. Позади всю эту кавалькаду замыкают Юрий и Монахов. Последний все время укорял разбойника в грехах. Тот только рукой отмахивался, понимая, что рядом с ним бывший монах.

Дорога, по которой ехали, построена была, совершено недавно. В народе прозвана — «Царевой».

— Это ты хорошо сделал, — проговорил вдруг молчавший все это время Фрол, — что нас с собой взял. Тут разбойников много, того и гляди попали бы в переделку.

Христофор удивленно взглянул на атамана, словно спрашивая, а вы сами, что не разбойники? Тот словно понял, улыбнулся.

— Мы конечно тоже не безгрешные, — проговорил Фрол, — но стараемся на своих не нападать. — Поняв, что фраза звучит как-то двусмысленно, пояснил, — я имею в виду русских.

— Я не русский, — произнес вдруг Христофор. — Я немец! — С гордостью сказал он. — Но при этом я служу русскому царю.

— Ты, служишь не царю, — парировал атаман, — а государству московскому. Вот если сейчас с Петром несчастье случится, ну, допустим, погибнет.

Капитан протянул руку к пистолету.

— Стой, капитан. — Молвил Фрол, заметив движения Шредера, — я говорю допустим.

Христофор убрал руку с оружия, а атаман продолжил:

— Вот если Петр умрет, разве ты капитан покинешь государство русское?

Шредер на секунду задумался. Попытался мысленно представить, как бы он поступил в такой ситуации. Невольно оглянулся и взглянул на Алексея.

— Скорее всего, нет, — ответил Христофор.

— Вот то-то. Так какой же ты тогда к черту иноземец. Ты, душой уже — русский. А значит, страна, в которой ты сейчас живешь тебе родная. Вон у меня в отряде Ибрагим. Вроде татарин, а назови его басурманином, так он обидится. Горло перегрызет. И не оттого, что слово для него обидное. Просто земля, в которой он теперь проживает для него родная. И ему неважно, как скорее всего и тебе, как будут звать государя.

Шредер вздохнул. А ведь атаман в чем-то был прав. Проживая в Московском государстве, он уже давно не ощущал себя иноземцем. Те с кем он общался, никогда не относились к нему как-то по-другому, словно Христофор был рожден в этом государстве.

— Так вот. Всяк кто служит для государства, и неважно в чем заключается эта служба — русские. Все кто с оружием идет на нашу землю — вороги. Поэтому и разбойничать, — атаман так и сказал: «разбойничать», — предпочитаем в чужих землях. Нападая время от времени на иноземных купцов…

Рука Шредера вновь невольно скользнула к пистолету.

— Эй, стой приятель, угомонись. — Вскричал вдруг Фрол, чем вызвал недоуменные взгляды у товарищей. Понимая, что крик его может привести к неожиданному, сделал знак рукой, дескать, все в порядке.

— Ты не обижайся, — продолжил атаман, — но любой купец, готовый обмануть, будь-то свой русский, или иноземец лично для меня враг.

Шредер и представить не мог, что обычный разбойник, который и грамотой не владеет, всю жизнь проведший в походах, будь они за царя батюшку, или за волю — окажется философом. Конечно его, разбойничка, понять можно. В любом деле, будь то грабеж, или дело правильное должно быть оправдание. Дескать, это не я плохой, это жизнь такая. Я на своих, не нападаю, только на чужих. Только где эта грань? И как ее не перейти, чтобы не быть чужим среди своих? Легко быть благородным разбойником, деля всех на своих и чужих. А если завтра чужой станет своим, свой чужим? Что тогда?

Ответить на эти вопросы капитан так для себя и не успел. Вдруг Фрол замолчал.

Они выехали на поляну, где им навстречу выскочили разбойники. С десяток мужиков в драных зипунах. Тех самых, что не делят людей на своих и чужих.

— Что я тебе говорил, капитан, — молвил атаман, доставая из-за пазухи пистоль.

Разбойников оказалось на много больше. Это стало ясно, когда отступление преградили еще десять человек.

— Вот тебе бабушка и Юрьев день, — выругался Фрол.

Отряд встал в круг, в середине которого оказались царевич и Онегин. Ружья, луки и пистоли окруженных всадников теперь были направлены в сторону врагов. К Шредеру подъехал Шипицын и спросил:

— Что делать будем капитан?

Христофор хотел было сказать, что сам попытается выпутаться из сложившейся ситуации, но его руки коснулся Самохвалов.

— Предоставь это мне капитан, — молвил Фрол, — я знаю их атамана. Епифан ни за что не отпустит людей царя Петра с миром. Схватки не избежать. Ему все равно русский или татарин…

Только теперь Шредер понял, что до этого имел в виду его попутчик. Разбойник разбойнику рознь. Этим, что сейчас окружили их плотным кольцом, было все равно, кто попался им на пути. Люди они были обиженные и ненавидели людей, служивших антихристу — Петру Алексеевичу. Скорее всего, сейчас перед ним были те, что воспротивился ношению европейской одежды и бритью бород.

— Отдай нам их Фрол! — Между тем потребовал главарь разбойников.

Самохвалов отрицательно покачал головой.

— Не будет, по-твоему, Епифан, — молвил атаман, — Ой, не будет!

Главарь разбойников провел ладонью по лохматой, взъерошенной бороде.

— Я так понимаю Фрол, что ты и сам на службу к антихристу перешел. Эвон в сотоварищи немца взял. Какой же ты после этого стрелец. По-хорошему, я погляжу, ты не хочешь.

— В-первую, очередь я русский, — проговорил Самохвалов.

Выстрел. Сначала Шредер и не понял, кто стрелял. Сидевший на низкорослой монгольской лошаденке Епифан покачнулся и рухнул на землю. И только тут Христофор заметил, как из ствола ручницы Юрия поднимается дымок.

Может бывшие стрельцы полагали, что лишившись атамана, разбойнички разбегутся, но, увы, они ошиблись. Те кинулись на окруженный отряд. Зазвучали выстрелы, поляна покрылась дымом.

Атака прекратилась так же быстро, как и началась. Видимо разбойнички не ожидали, что их жертвы окажут хоть какое-то сопротивление. Затянись она чуть-чуть и глядишь дошло бы до рукопашной, но получив достойный отпор, тати, отстреливаясь, отступили.

— Легко отделались, — произнес Фрол, когда отряд вновь двинулся в дорогу.

Уже в дороге Самохвалов рассказал, откуда он знал главаря напавших на них разбойников. Выяснилось, что тот, как и Юрий, служил вместе с Фролом под Азовом. Любовью у товарищей не пользовался, так как слыл алчным и жадным. Человеком способным ступать по трупам. Звали его Епифан Сомов. Когда стрельцы, возвращались из-под турецкой крепости в Москву, он дезертировал. Как говаривали, подался под Астрахань. С тех пор ни Самохвалов, ни Юрий о нем не слышали, пока год назад летом тот не появился с небольшим отрядом в районе Великого Новгорода.

— Неисповедимы твои пути, Господи, — вздохнул Фрол, — кто ж думал, что этот пес супротив своих же пойдет.

Утром на второй день в сопровождении отряда разбойников, добрались служивые до Санкт-Петербурга. Если бы, согласились на предложение, высказанное Самохваловым, переночевать в лесу, ведь кони подустали, то скорее въезд в город состоялся, лишь к обеду, а так Христофор на предложение Фрола ответил, что его люди как-нибудь обойдутся без отдыха, когда на кону жизнь людей в осажденной Нарве.