Глава 14

Король выздоравливал медленно, и, в очередной раз, пытаясь врачевать Ричарда, Дик изумлялся, насколько тяжело идет дело. Однажды, посмотрев на государя своим особенным, магическим взглядом, рыцарь-маг был изумлен до глубины души. Его чародейское зрение пронизало кожу и плоть, и Дик увидел, как по телу отца, пульсируя, струится кровь... Она мерцала. Едва-едва, но мерцание было заметно отчетливо. На какой-то миг Уэбо подумал, что в крови короля — мелкая серебряная пыль, а потом понял, что это ерунда. Абсурд. Такого попросту не может быть. Об увиденном он не рассказал ни Трагерну, ни Серпиане, но на второй день в их присутствии не выдержал и выразил свое удивление по поводу медленного выздоровления короля.

— А чего тут странного? — лениво проговорил молодой друид. — Он же обладатель каких-то там магических возможностей, так?

— Да. Раньше был. Ну то есть...

— Я помню эту историю. Неважно, был или есть. След магии в теле остается навсегда. Если б, к примеру, нам с Аной пришлось лечить тебя, это бы тоже пошло тяжело. Даже тяжелее, чем с королем. Так что не давай себя ранить, ладно? Ни к чему нам лишняя головная боль.

— Но в прошлый раз, на Кипре, все получилось по-другому!

— Так то на Кипре. Хоть и в Лефкосии, все равно близко от Лимассола. Не через морской пролив. Источник — это источник, тебе любой маг скажет.

Дик взъерошил отросшие волосы.

— Так что же мне делать? — спросил он.

— А ничего. Терпи и жди.

— Боюсь, у нас нет времени.

— Что еще случилось?

Герефорд посмотрел на томно раскинувшегося Трагерна, которого дневная жара донимала особенно сильно — без своих лесов, в каменистой пыльной пустыне он чувствовал себя очень неуютно. Посмотрел на Серпиану, осунувшуюся, зато загорелую, с удовольствием греющуюся на солнце, умиротворенную его опаляющим жаром, — и не стал ничего говорить о Далхане. Ему не хотелось лишний раз тревожить их.

— Нам же надо поскорее добраться до Иерусалима, я верно понимаю? До какой-то пещеры, а где она находится, вроде бы знает наш глубокоуважаемый Трагерн.

— Вовсе нет, — живо отозвался Трагерн. — Честно говоря, понятия не имею.

— Так как же мы будем искать печать?

— Учитель мне подскажет. Он же обещал. К тому моменту, как двинемся, я уже буду знать.

Дик задумался.

Английский король и в самом деле выздоравливал медленнее, чем ожидали его солдаты. Поскольку он лежал в палатке и не мог вести отряды в бой, англичане ограничивались лишь самыми необходимыми схватками — иногда довольно вяло штурмовали осажденный город и аккуратно отбивали все попытки сарацин Саладина атаковать их. Граф Кентский, который временно заменял короля, приказал возвести хоть какие-то укрепления, за которыми можно было бы укрыться во время нападения конницы султана, пытавшейся отогнать франков от стен и валов Акры. Если одни и те же действия противника повторяются день за днем, раз за разом, то можно предположить, что и дальше он будет поступать так же. А значит, надо предпринять все усилия, чтоб в очередной раз он споткнулся на проторенном пути.

— Эти сарацины как мухи, — говорили разозленные солдаты, принужденные таскать камни, бревна и землю для насыпи. — Ты их стряхиваешь, а они все равно лезут.

Правда, когда в очередной раз конники Саладина, налетев на сляпанный на скорую руку вал, рассыпались и под градом стрел, дротиков, камней и насмешек вскоре убрались восвояси, отношение к приказу Кента немного изменилось. Правда, защитить укреплениями, пусть даже такими жалкими, все предполагаемое поле битвы было невозможно, но навалить колючих веток, вырыть несколько дополнительных рвов, где неосторожная лошадь вполне могла переломать ноги... Все равно солдату надо чем-то заниматься, если он не ведет бой — так считали сеньоры. И, пожалуй, справедливо считали. Англичане и французы работали из последних сил, зато драк и краж в лагере было на удивление мало.

Вскоре после того, как Филипп Август, как и Ричард, был ранен, у знати обоих королевств закончилась свежая провизия. Отправить рыцарей пошарить по окрестным селениям было невозможно — на пути стояла армия Саладина, корабль с Кипра ждали лишь через несколько дней, и сеньоры с изумлением обнаружили, что остались без своих любимых лакомств. И, поскольку им не пришло в голову есть солонину, как делали их солдаты, или довольствоваться бобами, они собрали срочный совет, на какое-то время забыв все свои распри и ссоры, Слишком серьезна была проблема.

Обсудив сложившуюся ситуацию, графы и герцоги пришли к выводу, что раз отряды султана не позволяют им раздобыть все необходимое, они и должны снабдить нуждающегося противника свежатиной. Но как это сделать? У одного из английских сеньоров, самого сообразительного, возникла идея. Его и отправили ее осуществлять.

Посланник, прибыв в стан Саладина (где, в силу своего высокого титула, был принят очень любезно), сообщил, что у франкских королей есть обычай обмениваться подарками, даже и во время войны, так что его величество король Английский очень хочет преподнести султану дары. Но сперва он хочет точно знать, будут ли они приняты и как вообще положено делать подарки в кругу знатных мусульман.

Малек Адель (султан вновь предоставил сыну решать все вопросы с посланником) немедленно ответил, что подарки — дело хорошее, что они, конечно же, будут приняты и в ответ султан непременно подарит королю что-нибудь, как это и положено.

Тогда англичанин заявил, придав лицу озабоченное выражение, что король Ричард, прозванный Львиным Сердцем, привез с собой соколов и других хищных птиц, которые, к сожалению, пострадали от переезда. Они погибают от крайнего истощения, разливался вельможа, и теперь необходимо много кур и цыплят, чтоб кормить их, чтоб несчастные птички пришли в себя. Когда ж они станут, как прежде, сильны и красивы, король немедленно подарит их султану.

Сын Саладина поморщился.

— Скажите лучше, что, коль скоро ваш повелитель болен, именно он и нуждается в курах и цыплятах, — возразил Малек Адель. — Так бы и сказали прямо. Впрочем, за провизией дело не станет. Англичанин получит ее от нас сколько угодно, как и принято у благородных людей. Поговорим о другом.

— Чего же вы хотите? — спросил ошеломленный посланник, смутившийся, что его так легко раскусили, но довольный результатом.

— Ничего, — ответил сын султана. — Вы пришли сюда, вам и говорить, чего вы желаете.

Растерянный посланник не знал, что еще сказать, и потому прибег к своей обычной светской защите — болтовне ни о чем. Он говорил о том, что король Английский очень уважает султана, что он не сомневается, что султан — благородный правитель, прекрасный военачальник, что он восхищается его конницей, его пехотой и его успехами, что непременно хочет встретиться с ним и побеседовать... Словом, он умудрился заткать воздух красивыми словесами и не сказать ничего по сути дела. Да ему и нечего было сказать, ведь король его на переговоры и не посылал.

Правда, Ричард простил ему самоуправство, когда английский граф, почуяв, чем это пахнет, в красках расписал государю, что говорил он и что отвечал ему сын султана. Кроме того, Плантагенету подали к столу свежезажаренного жирного цыпленка, одного из тех, которых привезли из лагеря сарацин. Король Английский во всеуслышание заявил, что Саладин, судя по всему, благородный воин и доблестный рыцарь и подобное обхождение ему очень даже по вкусу. Вот как должны вести себя достойные люди, в какого бы бога они ни верили!

И, кроме того, появляясь во вражеском стане, его посланники могут посчитать сарацин, разузнать расположение сил в лагере, выяснить, каких сюрпризов можно ожидать от язычников, — все это может быть полезно.

В течение следующих дней франкские посланники то и дело наведывались в стан султана то за тем, то за другим. То королю, оказывается, понадобились фрукты, то он просит льда, который султану каждый день привозили с гор, то мяса, то еще чего-нибудь... В ответ посланник непременно одаривал мусульманского правителя какой-нибудь ценной вещью и расписывал все то уважение, которое Плантагенет испытывает к своему противнику.

А утренние и вечерние схватки шли своим чередом. Франки штурмовали город, сарацины наскакивали на франкские укрепления, и каждый день, даже самый спокойный, приносил новых раненых и убитых.

Ну так что же? Ведь это война...

За пару недель упорной работы франки возвели у своего лагеря целую систему сложных укреплений. С помощью пленного сарацинского мастера построили отличный таран и еще одну осадную башню. Правда, ее тоже успешно сожгли, но не сразу и не полностью. Английские лучники с верхнего этажа этого громоздкого сооружения успели изрядно потрепать нервы жителям города.

Защитникам Акры приходилось нелегко. Провизия у них должна была закончиться еще в конце июня, тогда же франкам наконец удалось отрезать от города порт, и ни один корабль с припасами больше не проскальзывал мимо их бдительного взгляда. Все попытки помочь голодающим немедленно пресекались.

Шутки кончились. Первого июля франки пошли на штурм с четырех сторон, у самых слабых воротных створок заработал таран, и сколько осажденные ни поливали его кипятком, сколько ни швыряли камней — результата не было. Войска Саладина смогли отбросить от стен лишь один отряд, преследуя убегающих, напали на второй, но английские солдаты тут же укрылись за земляным валом, укрепленным камнями, и осыпали противника стрелами.

Это были две сотни графа Герефорда.

Дик изнемогал от беспокойства, а войска все топтались и топтались под стенами Акры. Осада шла ни шатко ни валко, и неизвестно было, когда же город наконец падет. Рыцарю-магу все казалось, что если он сам окажется в центре событий, все пойдет быстрее. Король, который чувствовал себя достаточно хорошо для того, чтоб хотя бы наблюдать за штурмом (и теперь он, сидя верхом на неподвижном, как скала, коне, черной башней возвышался над гребнем одного из лагерных укреплений), отпустил своего любимчика в бой.

— Иди-иди, — сказал он снисходительно. — И принеси мне этот город на блюде.

Но принести город никак не получалось. Хорошо, что хотя бы есть укрепления, хорошо, что солдаты не пожалели сил. Конники Саладина налетали небольшими отрядами, но кони не могли одолеть крутой подъем вала, сверху на врага сыпались дротики и стрелы, пока запас того и другого не закончился, и сарацинские воины, довольно опытные и сообразительные, понимали, что здесь они не смогут сделать ничего. Дик кричал на своих солдат, чтоб не отступали с гребня вала, чтоб не опускали щиты и чтоб кто-нибудь сбегал за стрелами в лагерь.

Они держались до самой темноты. За их спиной отряды французских солдат лезли на стены Акры по неуклюжим, на скорую руку связанным лестницам, и рубились между зубцов. Сарацины рвались под стены, чтоб помешать штурму, но англичане не подпускали их. И преимущество на этот раз было не на их стороне. Конница — это прекрасно, особенно в чистом поле, но не тогда, когда посреди чистого поля возведены укрепления или выставлен строй пехотинцев с длинными копьями. Тогда лошадям и их наездникам приходится несладко.

Сарацины отступили, и, наблюдая за движением конного отряда, Дик коротко приказал своим солдатам:

— Разделиться.

— Как? — спросил сотник, который оказался рядом с рыцарем.

— По сотням. Свою сотню построй, и марш на левую оконечность вала. Сейчас там будет бой.

— Слева?

— Конечно, слева! Справа наш лагерь. Он укреплен будь здоров! — Граф Герефорд озабоченно посмотрел на запад: солнце сияло, как блюдо из старой бронзы, начищенное до блеска. — Скоро закат. Времени в обрез.

— У кого?

— И у нас, и у них. Вперед.

Дик угадал верно: сарацинская конница вихрем налетела на левый край вала — дальше начинался полузасыпанный, но еще опасный ров — и попыталась взять укрепление с ходу. И будь там, как прежде, один-два десятка солдат, воинам Саладииа удалась бы их маленькая хитрость. Но их уже ждала отборная сотня, ощетинившаяся копьями, мечами и дротиками. Разозленные и голодные англичане воинственно вопили, размахивая оружием, и противник почел за лучшее не соваться под удары. Поэтому, как легко догадаться, и потерпел поражение.

На землю медленно опускались сумерки, они сгущались, и с моря задул прохладный, напоенный влагой бриз, приятный до дрожи. Рубиться стало нелегко, и сарацины отступили. Отступили и франки, обнаружившие, что драться в темноте на стенах города — занятие чертовски опасное: легко можно сверзиться вниз. Поупорствовав некоторое время, они заспешили вниз по лестницам и отправились в лагерь. Осажденные, едва веря в свою удачу, естественно, им не препятствовали.

Дик вернулся в свою палатку смертельно уставшим, со стоном стащил кольчугу, - Трагерн принял ее и понес чистить — и повалился на землю. Серпиана подошла, сочувственно заглянула в глаза и предложила принести еды.

— К бесу еду, — простонал он. — Я не встану даже под угрозой смерти, — но принесенную баранью ногу с удовольствием обглодал.

Он уснул там же, где ел, не найдя в себе сил хотя бы забраться в палатку. Серпиана только укрыла его плащом. А на следующее утро, едва яркое, как крылья райской птицы, разноцветье восхода сменилось первым бронзово-огненным лучом солнца, показавшегося из-за горизонта, дозорные ударили в щиты, поднимая тревогу. Граф Герефорд вскочил как ужаленный, схватился за сумку с кольчугой. Из-за полога палатки выглянула девушка-змея, такая свежая, словно она только что умылась росой. Ее длинные темные косы, обычно убранные под повязку, упали на плечи, вырез бледно-зеленого платья открывал нежную шею и безупречные плечи.

Она была так прекрасна, что для Дика на мгновение поблекли краски восхода. Ему не хотелось ни обнимать ее, ни целовать — только любоваться. Выбравшись из палатки, девушка поднялась на ноги и оправила волосы. Она смотрела на жениха с тревогой.

— Это Саладин?

— Наверняка. Солнце, я прошу тебя, будь у королевского шатра. Там безопаснее.

— Не надо бояться за меня. — Она коснулась его щеки. — Я могу за себя постоять. Я уже вспомнила уйму заклинаний.

Дик покачал головой и, подхватив меч лорда Мейдаля, бросился в южную часть лагеря.

Навстречу ему, пробираясь между палатками, бежали сарацины. Их было немного, видимо, тонкие струйки потока, основную часть которого сдержали укрепления. На бегу граф Герефорд взмахнул мечом. Он с грохотом сшибся с сирийцем, подданным султана Саладина, и повалил его на пепелище вчерашнего костра. Мусульманин вскочил, скалясь, и замахнулся на противника легкой, слегка изогнутой саблей. Он действовал своим клинком куда быстрее, чем молодой рыцарь — тяжелым прямым нормандским мечом, что, впрочем, было неудивительно. Оружие англичанина весило, должно быть, раза в два больше, чем великолепно отточенная сабля. Двигался сарацин плавно и стремительно, как кобра. На мгновение Дик горько пожалел, что не прихватил щита.

Он ткнул длинным мечом в лицо противнику, заставил его отскочить и налетел, надеясь смять сирийца напором. Мусульманин, впрочем, был не так прост — он ловко уходил от всех попыток прижать его спиной к какой-нибудь палатке или шесту, поддерживающему навес. Внезапно Герефорд вспомнил, что не прочитал заклинание удачи, и сбился с ритма. Сабля мелькнула у него перед глазами размытым серым полукругом, и лишь чутье воина спасло англичанина от смертельной раны.

Инстинктивно стремясь уйти от опасности, Дик отпрыгнул и налетел на огромный пустой котел, где обычно готовилась похлебка для воинов. Измазавшись в саже, он опрокинул его и упал, неловко приземлившись на локоть. Левая рука онемела от боли. Пальцы правой выпустили меч и зарылись в пепел. Ладонь защекотала магия, и внезапно пришедшее на ум заклинание рыцарь словно поднял с земли. Он швырнул заклятие в лицо бойко обежавшему опрокинутый котел сарацину и рванул в сторону, к мечу. Сцапал за рукоять, обернулся.

Мусульманин неловко барахтался на земле. Руки и ноги не повиновались ему, и на какой-то момент Дику стало стыдно. В глубине души он никогда не считал себя рыцарем, понимая, что правила следует соблюдать лишь во время турнира, но не в настоящем бою. Куда годится воин, который, с достоинством следуя всем требованиям рыцарской чести, гибнет в первом же бою? Воин должен выигрывать битву, иначе он плохой воин. Но в этот момент, видя, как беспомощно барахтается на земле обессиленный заклинанием сириец, рыцарь-маг подумал о том, что применил магию против совершенно беззащитного перед ней человека. Это выглядело как-то... некрасиво.

Он обернулся и увидел бегущего к нему Трагерна. Его друг, непривычный к полному доспеху, в который был облачен, и оттого уже весь потный, отдуваясь, тащил забытый щит.

— Возьми этого сарацина, — сказал Дик. — Свяжи и посади у моей палатки. Я его в плен взял... Или нет, лучше отведи туда же, где содержатся остальные пленники. Да, кстати... — Он протянул руку и сделал пальцами жест, которому его учили друиды, снимающий наложенное тобой заклинание. Взял щит и пошел к южному краю укреплений.

Мусульманин медленно поднялся на ноги, не понимая, что с ним произошло, и мрачно посмотрел на Трагерна.

— Да, и сабельку надо бы прибрать, — пробурчал хозяйственный ученик друидов, нагибаясь. — Ну что, пойдем. Есть хочешь?

А Дик уже взбегал на кромку вала, туда, где ровной линией были выложены большие камни, не скрепленные раствором или глиной. Из-за них было очень удобно стрелять. Франки рубились с сарацинами, в виде исключения пешими (на конях было бы попросту не забраться по такой крутой насыпи), на этот раз, решив не отступать. В прошлый раз, когда воины Саладина изрядно пограбили палатки, кто-то из завоевателей не досчитался серебряного кубка, кто-то — тщательно хранимого маленького мешочка с монетами. Предъявлять претензии было некому, и солдаты просто бесились.

Ричард, оруженосцы которого торопились закончить облачение господина, кричал со своего холма, и голос его разносился далеко окрест. Правда, разобрать слов в шуме схватки было невозможно, но это было не важно. Какая разница. Крики короля солдаты воспринимали как ободрение и приказ держаться изо всех сил. Филипп Август, не слишком рвавшийся в первые ряды схватки, не смог бы достойно состязаться с Плантагенетом в зычности голоса и крепости глотки, поэтому и не пытался.

Вот так и получилось, что на какое-то время, еще не поднявшись на укрепления, еще даже не затянув на животе пояс с мечом, Ричард стал предводителем всей армии, включая французов, которые подчинялись тому королю, которого он называл своим сюзереном. До определенной степени это было верно. Но лишь до определенной степени.

Солдаты и рыцари обожали Ричарда. Они видели в нем самих себя, только более могущественных, богатых, знатных и знаменитых. О Плантагенете говорили, что он не проиграл ни одной схватки на турнире, хотя это было неправдой, что он не проиграл ни одной войны, хотя это тоже не совсем соответствовало действительности. Но на основании этих слухов и восторженных отзывов, порой грешащих против истины, любой знающий человек сделал бы правильный вывод: хорош ли Ричард как воин или нет — не важно. Главное, что он хороший вождь.

И действительно, стоило ему появиться на гребне вала, укрепленного камнями, и в первый раз взмахнуть своим огромным мечом (государю захотелось повоевать — что ж, дело хозяйское, но справа немедленно появился граф Герефорд, а с другой стороны встал граф Монтгомери), как франки накинулись на сарацин с удвоенной энергией. И скоро потеснили их с гребня вала. А когда в воинов султана дождем полетели стрелы, отряды откатились прочь.

Правда, ненадолго. Перегруппировавшись, мусульмане попытались взять вал немного левее, где не было больших валунов, поставленных стоймя. Все это время лучники Саладина издалека осыпали франков стрелами со своих кривых и на удивление коротких, но в то же время весьма тугих луков. Кто-то погибал от смертельного укуса сарацинской стрелы, но тем, кого они не тронули, казалось, что усилия сарацинских лучников пропадают зря. Кроме того, среди них был сам король, не слишком ловко чувствующий себя без коня, рубившийся, словно простой пехотинец, и рядом с ним стыдно было робеть простолюдину. Потому солдаты дрались как сумасшедшие и умирали, не заметив этого.

Дику приходилось нелегко. К английскому государю рвались лучшие воины султана, что было совершенно понятно: не может быть более лакомой добычи, чем вражеский король. Даже удачливый Герефорд, наверное, не смог бы уцелеть, если б рядом с ним не встали его солдаты. Они оберегали полюбившегося им вожака так же, как сам рыцарь оберегал короля, и теперь они с Монтгомери подпускали к его величеству лишь тех противников, которых считали нужным подпустить. Вокруг Ричарда I очень быстро сомкнулась нерушимая стена отважных воинов, не отступающих ни на шаг.

Внезапно король запел. Должно быть, это были стихи его собственного сочинения, ветер разносил слова по всему валу, но оживились лишь немногие из французов. Его величество пел на диалекте ок, том самом, на котором разговаривали выходцы из Лангедока. Третий сын Генриха II вырос именно там, хоть и родился в Англии, в замке Беамонт, что в Оксфорде. Английский язык был для него чужим, а ок — родным. Ричард иногда сочинял стихи на парижском французском — том самом, который впоследствии возобладал над всеми окрестными диалектами, став языком всех французов, на том самом, который неплохо знал Дик Уэбо. Но английский государь никогда не писал песен на английском. Он едва мог вымолвить на нем пару слов.

Сарацин снова отогнали, и король ликующе завопил «Planta Genista», что можно было воспринять как его девиз. Конечно, эту маленькую тактическую победу он воспринял как свою личную заслугу, свидетельство своей боевой доблести.

В какой-то степени так оно и было.

Дик перевел дух и осмотрелся. И застыл, едва успев взглянуть назад. Там на большом валуне, который солдаты с напряжением всех физических сил подкатили к валу, но втащить наверх уже не смогли, стояла, непринужденно опираясь на меч, красивая, как никогда, Серпиана и задумчиво наблюдала за ходом схватки. Но Герефорд не успел ничего крикнуть ей или хотя бы просто спросить, что она здесь делает, — воины Саладина снова пошли на приступ, на этот раз немного левее.

Они лезли упорно, как муравьи, словно от захвата франкского лагеря зависело, удастся отстоять Акру или нет. До определенной степени это, конечно, было так. Но сарацины были сильней всего, когда атаковали армию в чистом поле; на укреплениях, особенно внизу, они выглядели нелепо. Чистокровные сирийские жеребцы ничего не могли сделать, если их заставляли карабкаться в гору, а их наездники, привыкшие размахиваться саблей на скаку и сшибать врагу голову одним метким ударом, пешими чувствовали себя еще более неуютно, чем Ричард Плантагенет.

Но воины султана не собирались отступать. И в какой-то момент у самых ворот, оставленных в валу узким — едва телеге протиснуться — проходом, сарацины пробились в лагерь и с ликующими воплями рассыпались по вытоптанному пыльному пятачку каменистой земли, где обычно разгружали телеги.

Они оказались в тылу тех англичан, которые сражались на валу, а перед ними были палатки и повозки, то есть возможная добыча.

Дик обернулся, надеясь, что Серпиана, налюбовавшись на схватку, уже ушла туда, где Трагерн сторожил пленника, но девушка стояла на прежнем месте. Рыцарь-маг закричал, пытаясь окликнуть ее, но она не слышала или не хотела слышать. Изящным жестом придворной дамы, подхватив подол платья, она спрыгнула с камня и подняла меч.

Герефорд не мог отвлекаться, если хотел выжить, а он хотел. Уйти с поля боя он тоже не мог — долг требовал его присутствия рядом с королем. И на короткое время он заставил себя забыть о Серпиане. Выживет она или нет — он ничем не может ей сейчас помочь и ничего не сможет изменить, если погибнет сам. В бою его сердце должно быть пустым, а разум — занят только схваткой. Но в его горле застрял болезненный ком, который судорогой стискивал что-то внутри. Если б Дик отвлекся и поразмыслил, он назвал бы это тревогой.

Но девушка вовсе не терялась. Даже, казалось, длинное платье не сковывает ее движений. Левой рукой она придерживала край подола, правая непринужденно действовала, отягощенная длинным и узким кончаром. Серпиана, спрыгнув с камня, спокойно взглянула на бегущего к ней мусульманина, поддернула юбку повыше, открывая обнаженную левую голень почти до колена, а потом вдруг прянула вбок прямо из-под жаждущих рук сирийца. Воин Саладина принял ее за первый кус вожделенной добычи, но ошибся. Красавица вовсе не собиралась спокойно ждать, пока ее схватят.

Она вывернулась так, как человек изогнуться не может, тем более без подготовки, и полоснула мечом. Меч был легок, не тяжелее турецкого килиджа, но на пути клинка не оказалось доспеха, только ткань, кроме того, мусульманин не отскакивал, не заслонялся — он бежал навстречу. В последний момент девушка положила вторую руку на рукоять и налегла всем телом. Кровь брызнула на бледно-зеленый подол, навернутый на локоть, пятная его темно-бурыми брызгами. Серпиана не жалела наряда, ей было некогда — она встретила мечом второго сарацина.

Гибкая, как кошка, проворная, как ласка, стремительная в атаке, как змея, — и такая красивая, она оказалась не менее смертоносной, чем ее оружие. Потеряв надежду захватить ее как добычу, сирийцы стали пытаться хотя бы ранить ее, хотя бы сбить с ног.

Но она всякий раз исчезала с пути чужого оружия, словно ее тело было призрачным, и никакой металл не мог причинить ей вреда. Девушка, демонстрируя всем, кто мог видеть, непостижимые акробатические трюки, улыбалась — ей приятно было немного размяться и впервые с тех пор, как пробудилась от смертного сна, убедиться, что ее ловкость и умения остались при ней. Иномирянке было настолько весело, что, когда король Ричард закончил петь очередную песню на наречии ок, запела свою. Должно быть, на родном языке, но, с облегчением слыша ее голос, Дик внезапно осознал, что понимает, о чем идет речь.

Молодой рыцарь подумал, что песня совершенно неуместна для такого боя. Она хороша, наверное, на берегу реки или озера, лунной ночью, когда в свете костра двое молодых ребят, еще толком не умеющих сражаться, решают скрестить мечи — осторожно, чтоб не ранить. Они делают вид, что им самим безумно интересно помахать железками, но на самом деле не все так просто, потому что по другую сторону костра на траве сидит красивая девушка с косами до колен и смотрит. И делает вид, что ей неинтересно...

Но Дику было радостно слышать песню именно сейчас и именно от своей невесты. Убитая или даже раненая, она петь не будет. Значит, жива и невредима.

Потом сарацин отшвырнули, и, незаметно смахивая со лба редкие капельки пота, Серпиана добралась до камня и уселась на него — передохнуть. Пятна крови совершенно испортили ей платье, особенно подол, ткань, накинутая на руку, была вдобавок порвана чьей-то саблей. Но, ненадолго освободившись, подскочивший к ней Герефорд смог убедиться, что она цела и невредима. Девушка взглянула на него ласково и весело и поправила волосы. Меч, окровавленный по самую гарду и кое-где выщербленный, лежал рядом.

— Ты в порядке? — задыхаясь, спросил Дик.

Под доспехами он совершенно взмок. Таскать на себе такую тяжесть да еще махать руками и прыгать взад-вперед было невыносимо. За день в доспехе, как ему казалось, он худел и истончался и до сих пор не истаял в воздухе лишь оттого, что съедал все, что приносила ему Серпиана.

— В порядке, в порядке, — успокоила она и покосилась на меч. — В вашем мире куют отвратительное оружие.

— Тише! Солдат не интересуют особенности космогонии, они просто сочтут тебя колдуньей. А что касается оружия, то его не рассчитывают на таких девушек, как ты.

— И что же мне делать? Купишь мне другой?

— Ни за что. Чтоб ты снова лезла в бой? — Он наклонился и шепнул ей в самое ухо: — А если мне не удастся снова воскресить тебя? А если что-нибудь не сработает? Я тебя прошу: возвращайся в палатку и жди там.

— Ладно. — Она смущенно улыбнулась. — Конечно... Я тебе нравлюсь такой?

— Испачканной? — Он оглядел ее с ног до головы. — Да. Потому что очень хочется раздеть.

Серпиана призывно заулыбалась — и тут же ускользнула, словно боялась, что он поступит именно так, как хочет. А Дик вернулся в бой.