Глава 7
Коростынь - Москва. Июль-октябрь 1471 г.

 «Старшая Эдда»

 Обняв Олега Иваныча, Феофил поднял его с колен, выслушал, скорбно поджав губы. Выслушав, молвил:

 - Так и я мыслил - ехать к Ивану, просить… Казнит Иван-то Васильевич людишек, никак остановиться не может. Несколько раз уж посольства к нему посылали. Все одно…

 Владыка вздохнул.

 - Как в Новгороде-то- - поинтересовался Олег Иваныч. - Ставр-боярин не объявлялся ли-

 - Не объявлялся Ставр, - качнул головой Феофил. - А в Новгороде - всяко! Кто говорит-де, «большие» люди, бояре, «меньшим» сражаться не давали, а кто совсем другое речет. Да вот, третьего дня переветчика поймали - Митрю Упадыша…

 Олег Иваныч насторожился.

 - Заколотил тот Упадыш с людишками своими, переветчиками, пушки на забороле! Железьем заколотил - намертво.

 - И где ж сейчас тот Упадыш, в порубе-

 - Был в порубе, - кашлянул владыко, - да ночью убег - кто-то засовы отворил, стражника убив. Такие вот дела в Новгороде. Ну да ладно - теперь бы людей упасти от гнева Иванова. Сейчас и поедем. Погодь, людей кликну.

 Странным казался прежде блестящий город. Каким-то поникшим, чужим, пасмурным, несмотря на сияющее в небе солнце. Позакрывались на мосту лавки, затих Торг, не слыхать было веселой переклички рыбаков на вымолах. Одни лишь вороны каркали, сидя на окружающих храмы деревьях.

 Не принял московский государь Феофила. Не захотел. Так и стоял владыко униженно, словно шпынь ненадобный. Терпел поношение - не для себя терпел, для людей новгородских пленных. Остановится ли кровавый московитский зверь - во многом то и от владыки сейчас зависело. Потому и смирил гордость, стоял смиренненько…

 Олег Иваныч пред Силантьевы очи явился. Ничем не выказал отношенье свое Силантий, молвил только: «Иного и не ждал!» да, пленника в горнице оставив, вышел. На пороге обернулся - подмигнул:

 - Приятель твой старый видеть тебя хочет, жди!

 Олег Иваныч пожал плечами - ждать так ждать - чего еще делать-то-

 Не долго ждать пришлось. И часу не прошло - ступеньки на крыльце заскрипели. Олег Иваныч на дверь глаза вскинул…

 Боярин знатный, в одеждах до полу, златом вышитых - солнце в окно глянуло - смотреть больно. Олег и не узнал сперва, пока не усмехнулся вошедший:

 - Ну, здрав буди, вражина!

 - Иван… не знаю, как по батюшке-

 Снова усмехнулся боярин:

 - Зови уж, как прежде звал, - Иван Костромич. Все ж таки из костромских род-то наш вышел…

 Не просто так зашел боярин, беседу тайную с Олегом имел. После беседы той, с разрешенья Силантия, дошел Олег Иваныч до Феофила-владыки, что место у шатра государева не так давно покинул обессиленно.

 Поклонился владыке, молвил:

 - Умные люди московские так сказывали: раз государь перед очи свои не пущает, так пусть поначалу все посольство боярам поклонится, а уж они - братьям Ивановым, ну, а те уж - князю. Да про подарки им не забудь, владыко.

 Кивнул Феофил:

 - Что ж, пусть хоть так…

 Следующим днем московское войско Василия Образца разбило на Двине-реке рать новгородскую князя Василия Гребенки-Шуйского да воеводы Василия Никифоровича. Не поддержали двиняне новгородцев, незачем им то было…

 В тот же день Иван Васильевич, великий князь Московский, братьями да боярами уговоренный, гнев на милость сменил: согласился новгородское посольство принять.

 Сам Феофил-владыко челом бил государю московскому, в грехах винился. Выкуп за пленников обещал - шестнадцать тысяч рублей, а в рубле тогдашнем сто серебряных денег новгородских было да двести московских. Вдвое больше того выкупа обещал Феофил, что когда-то уплачен был в Ялжебицах.

 В шатер государев войдя, склонился владыко:

 - Господине великий князь Иване Васильевич всея Руси, помилуй, Господа ради, виновных перед тобой людей Великого Новгорода, своей отчины! Покажи, господине, свое жалованье, уйми меч и огонь, не нарушай старины земли своей, дай видеть свет безответным людям твоим. Пожалуй, смилуйся, как Бог тебе на сердце положит!

 Выслушал речь Иван Васильевич, задумался. Тут и братья его, и бояре - кланяться начали, просили за Великий Новгород. Даже Филипп, митрополит Московский и всея Руси, грамоту государю прислал - пощадить просил Новгород.

 Усмехнулся Иван Васильевич, бровки раздвинул гневливые - дескать, смилостивился, уговорам внемля. Объявил новгородцам:

 - Отдаю нелюбие свое, унимаю меч и грозу в земле новгородской, повелеваю прекратити жещи и пленити и отпускаю полон без выкупа!

 Кинулись в ноги новгородцы, валялись…

 Договор заключили. По договору тому все с иными странами сношения новгородские - с этого дня только по воле князя великого были. Грамоты вечевые от его же имени выдавались и скреплялись его же печатью. Верховный судья во всех делах Новгорода Великого отныне - Иван Васильевич. Часть Двинской земли отдал Новгород да обязался заплатить «копейное» - что обещали. Иван, правда, милосердие явив, тысчонку скинул - и без того немало выходило…

 Стенала выжженная земля новгородская, гордость и войско свое потеряв. Разорена была и обезлюжена, как еще никогда не бывала. Обессилен стал Новгород, обесчещен, как последняя распутная девка!

 После жары - поднялся ветер. Целый ураган, буря! Срывал с уцелевших изб крыши, с корнями рвал деревья. Словно сама природа захотела вдруг разорить то, что еще не разорили московиты.

 Жители Русы, что бежали в Новгород, возвращались после договора в город свой. По Ильменю-озеру плыли, на стругах да учанах малых, числом за две сотни. Налетела на озеро буря, перевернула суденышки - семь тысяч потонуло враз. Все за грехи наши, Господи…

 Когда с радостной вестью посольство владычное вышло - заприметил Олег Иваныч человечка, из шатра Иванова выскочившего. В кафтанце богатом, в шапке беличьей… Обернулся невзначай человечек, стрельнул по сторонам глазами оловянными…

 Ставр!!!

 Но - откуда-

 В шатре московитского государя!

 Ставр тоже заметил Олега Иваныча. Узнал. Помахал издалека рукой, усмехнулся змеино. Снова в шатре скрылся.

 Эх, хватать бы сейчас Ставра! Да поспрошать бы про Софью да про Гришаню…

 Олег Иваныч усмехнулся невесело. Хватать! Самого уж схватили, как бы теперь не голову с плеч…

 А к тому дело шло!

 Гадюкой болотной пролез Ставр к великому князю. Что шептал - то неведомо, а только после того повелел Иван Васильевич доставить «иматого новгородца Олега» пред свои светлы очи.

 - Зовут - пойдем, - пожал плечами Силантий. - Похоже, худо тебе придется, Олега. Ставр-от в почестях ныне у государя. Не знаю, смогу ли выручить.

 Иван Васильевич в златотканых одеждах сидел посередине шатра в высоком кресле. Возраст - чуть помладше Олега. Лицо худое, смурное, глаза темные. Взгляд строгий, пронзительный.

 - Ты ли новгородец Олег-

 - Я, князь, - поклонился Олег Иваныч.

 - Просят казнить тебя лютой смертию, знаешь то-

 Олег Иваныч усмехнулся:

 - Догадываюсь, великий государь. Даже знаю - кто! И почему - тоже.

 В смурном взгляде московского властелина неожиданно проскользнуло любопытство:

 - И почему же-

 - Женщина, - развел руками Олег Иваныч, отвечал дальше без хитрости: - Одну мы женщину любим. Увез ее боярин Ставр, запрятал. Теперь и меня твоими руками жизни лишить хочет.

 - А стоит ли любви такой женщина-то-

 - Стоит, княже! - без раздумий, в сей же миг ответил Олег Иваныч и, представив боярыню, печально улыбнулся.

 Усмехнулся Иван Васильевич, задумался. Поморгал глазами. Потом спросил, не Олег ли за Феофилом тайно в Новгород ездил. Узнал ведь откуда-то! Олег Иваныч украдкой бросил взгляд на Силантия - не повредить бы. Тот кивнул, говори, мол…

 - Я, государь, - снова склонился Олег.

 - И в обрат вернулся, как обещал… - протянул великий князь, - то похвально вельми. - Подумал немного. - Ну так вот, - молвил громко. - Живота человека новгородского Олега никому не лишать! Тебе, воевода Силантий, полоняника сего при себе держать, не отпускать никуда - на Москву везти! Там поглядим.

 Подошел ближе к Олегу Силантий, шепнул в ухо:

 - В ноги валися, чудо! Благодари за милость великую.

 Ну, куда Олегу Иванычу деваться- Повалился, хоть и противно было. Да и то сказать - лучше в ногах чьих валяться, нежели глупой головы лишиться. Сгодится еще… Против того же Ивана. А в Москву, так в Москву! Между Москвой и плахой - уж лучше Москву выбрать, хоть и не вполне устраивал такой расклад Олега Иваныча…

 В самое начало нового, 6980-го, лета, 1 сентября въехал Иван Васильевич в Москву. С победой въехал, до самых палат княжеских не смолкали крики приветственные. Радовалась Москва, государя своего славила криками да звоном благостным колокольным…

 Неглинную проехали, Москву-реку - вот и Кремль белокаменный. Стены мощные, валы земляные, башни. Все то при Дмитрии Ивановиче, что татар разбил на поле Куликовом, строено. Допрежь него еще Иван Калита стены ставил, но те поменьше были, да не такие обширные. При нем же и палаты митрополичьи в Кремле, на площади Соборной, заложены были, и церкви. Каменный собор - отсюда и площади название - рядом с палатами княжьими и тут же, в уголке, - маленькая каменная церковь Святого Иоанна Лествичника скромненько притулилась, а напротив - Ризположения церковь, двадцать лет назад митрополитом Ионой возведенная, в память избавления Москвы от татарских полчищ Мазовши-царевича. Ночью жаркой июльской подошли татары злобные, да вдруг отступили внезапно, все добро награбленное в полях да на дороге бросив. Праздник как раз тогда был святой - Положение Ризы. В память того и названа церковь. Тоже небольшая, с одной маковкой.

 Звонили колокола на площади. В соборе каменном да в Ризположения церкви. Из палат первый священник Всея Руси - митрополит Филипп государя встречать вышел. Одеяние да клобук златом сияли. Так и запомнили москвичи тот день: синее небо, желтое, золотом отражающееся в церковных куполах, солнце да колокольный звон, плывущий в пахнущем скошенными травами воздухе.

 За Неглинной, от реки недалече, на богатом постоялом дворе Неждана Анисимова обедали. Белорыбица, сиг заливной, караси в сметане, пироги с визигой, блины с икоркой красной. Так, не Бог весть что, скромненько. Запивали медком стоялым да мальвазией фряжской. Вернее, обедали-то двое: государев дьяк Стефан Бородатый да новгородский боярин Ставр. Сам хозяин лично за столом прислуживал, из горницы красной всех прочих повыгнав. Мордастый, приземистый, бородища лопатой. Редкие волосенки на плешь гребнем зачесаны. Кувшин изрядный с мальвазией из подвалу принес - на стол поставил с поклоном, ушел, дверь затворив. Малую щелку оставил - припал ухом.

 - Хорошо ли слыхать-

 Отпрянул от двери Неждан, ругнулся. Митря Упадыш, боярина новгородского человек, улыбаясь, сзади стоял, ножичком кривым играя… Пришлось отойти от двери-то.

 Пообедав, рыгнул сытно дьяк, боярину кивнул благостно. Посидел немного, мальвазию смакуя. Потом достал из калиты на поясе монету серебряную - деньгу новгородскую. Поставил на ребро, щелкнул ногтем. Завертелась монета, упала со стола на пол со звоном.

 - Все, друже боярин Ставр Илекович, - прихлопнув монету сапогом, усмехнулся в бороду дьяк. - С деньгой бесчестной кончать пора - смысла нету боле! Помог ты нам много и многажды же. Мыслит великий государь - и еще, ежели надо, поможет Ставр. Так ли-

 - Храни Господь государя великого, Ивана Васильевича, многая ему лета! - растянув узкие губы в улыбке, кивнул Ставр и вновь наполнил рубиновым терпким вином бокалы из тонкого венецианского стекла. Он и без бородатого дьяка знал, что сильно помог московскому великому князю. И деятельно руководил шпионским центром, и мутил воду на вече, и готовил облыжные обвинения самых знатных бояр - хоть бы вот Борецких да Арбузьевых - и, конечно, как мог, подрывал экономику Новгорода, по прямому указанию великого князя пуская в оборот фальшивые серебряные монеты. Последнее занятие больше всего нравилось Ставру - доходу приносило изрядно. Жаль, очень жаль было начинать обманывать грозного московского государя - да делать нечего - прекращать выпуск фальшивок боярин Ставр вовсе не собирался. Получше затаиться - то другое дело.

 Распрощавшись с государевым дьяком, Ставр, взяв в руки недопитый бокал, подошел к распахнутому окну, выходящему на двор и дальше, на Неглинную. Горница располагалась на втором этаже в деревянном тереме, украшенном затейливой резьбой. Вообще, весь постоялый двор Неждана не так давно, после очередного пожара, был заново выстроен из смолистых сосновых бревен. И главная, рубленная в лапу, изба, и резное крыльцо, и терем, и хозяйственные постройки - амбар, конюшня и баня. Высокий заостренный тын опоясывал двор по периметру, воротами выходя к Неглинной, где был устроен небольшой вымол - пристань. Богатый был двор у Неждана - хоть куда двор. Только вот про самого Неждана молва худая ходила. Скопидом был на всю Москву известный. Люди говорили - за медяху удавится. Ладно, слуг, - жену родную в бедности держал беспросветной да тиранил ежечасно. Как и Ульянку, свояченицу, девку молодую, с полгода тому на Москву с Новеграда приехавшую. Казнили тогда в Новгороде вощаника Петра - Нежданова тестя. Узнав про то от Ульянки, погоревал немного Неждан - мастерскую-то вощаную в новгородскую казну по суду забрали. Потом махнул рукой - ну ее, мастерскую эту, за ней всяко пригляд нужен, а какой тут, к ляду, пригляд - сам на Москве, а мастерская в Новгороде. А девчонка - что девчонка- Воли ей не давал Неждан особо, работать заставлял - и в будни, и в праздники. Как появилась - сразу ей сказал: у нас, мол, указ такой - все работают. Вот и работала Ульянка… Дел много было: за постояльцами уследи, постелю взбей, с утра - уток, куриц, гусей накорми, к обеду двор подмети, после обеда - пока почивает хозяин - столы начисто выскреби, к вечеру полы везде намой, к ночи… К ночи и отдохнуть можно - молитву творя, да кланяясь - набожен был Неждан. Только не получалось отдохнуть к ночи Ульянке - от усталости без сил на сундук за печкой валилась - там и спала-отсыпалась. С утра - опять то же самое. Плакала украдкой за печкой Ульянка, тятеньку казненного вспоминала, Новгород родной да Гришаню. Гликерья - сестрица старшая, от мужа тайком, Ульянку голубила - то пряник даст, то заедку сладкую сунет. Странно, но от жизни такой не спала с лица Ульянка - наоборот, похорошела, расцвела, заневестилась. Видно, возраст такой подошел, по ночам сны греховные снились. Утром-то и помолиться как следует некогда - работа ждет, вечером - невмоготу, в сон клонит. А Неждан-то сластолюбцем оказался. Он и ранее от жены налево похаживал, на законы наплевав Божески, а уж как Ульянка появилась - ужом увивался Неждан. То ущипнет, то погладит, а то однажды зажал в чулане, задрал юбку… не учел, дурак, что Ульянка девка-то новгородская, ученая. Огрела по лбу поставцом да еще законы прочла, как сумела:

 «А всех дел горше есть блуд: всяк бо грех проче тела есть, а блудем свое тело осквернити, тоя бо скверны! Аще муж от жены блядеть…»

 Испугался Неждан - не ожидал такого - ко лбу деньгу приложив, вылетел из чулана. С той поры не приставал боле к Ульянке - облизывался только да работой гноил…

 Посмотрел в окно Ставр-боярин, допив вино, бокал на стол поставил. Дверь распахнув, высунулся:

 - Митря!

 - Тута, батюшка!

 - Дверь прикрой, шильник!

 Ставр понизил голос:

 - После обеда пойдешь в Кремль, в приказной палате сыщешь дьяка Стефана Бородатого, отдашь ему вот это… - боярин снял с пальца серебряный перстень, - скажешь - забыл-де, обедая. Еще скажешь - пускай государю напомнит про шпыня одного новгородского, что полоняником почетным у господина Силантия живет. Дескать, зело вреден полоняник тот да колдун, сказывают, как бы не навредил государю… Чуешь, про кого речь-

 - Про собаку бешену!

 - Пусть так. Ежели встретишь вдруг собаку ту….

 - Нож острый в сердце!

 Ставр стукнул рукой по столу:

 - Молчи, дурень! Нож… Хорошо бы, конечно. Но не сейчас, позже. Нельзя на Москве его живота лишать - государь московский строго-настрого приказал придержать покуда. Ежели ножиком - сразу догадаются, кто… Тут хитрей надо. Ладно… Ежели встретишь, сразу ко мне - докладывай… А там ужо посмотрим. Уразумел-

 Митря поклонился низехонько:

 - Уразумел, батюшка-боярин!

 - Ну, в путь тогда.

 Ужом болотным, в армячишке неприметном сереньком, выскользнул Митря со двора на Неглинной. С лодочниками на вымоле сторговался - чрез реку переправился за мзду малую…

 Ставр-боярин походил по горнице, потянулся, зевнул сладко. Да в покои спальные отправился. Сам хозяин, Неждан, впереди бежал угодливо, светил свечечкой - темновато было в покоях-то, оконца узенькие ставенками кленовыми заперты. Темно. Дак и на что в спальне светлость-то надобна-

 Поклонился Неждан, свечку на лавке оставив, вышел. Постелю направить Ульянку-девку к гостю прислал.

 Вошла Ульянка - черна коса, глазки голубеньки. Лицо белое, ресницы длинны, кверху загнуты. Рубаха белая да сарафан синий, тонкий. Под сарафаном - тело молодое, девичье, сладкое. Как нагнулась - захолонуло сердце у Ставра. Подошел сзади, за плечи обнял:

 - Благодарствую за постелю, девица!

 Ульянку от ласки такой в жар бросило. Вырвавшись, унеслась прочь из спальни, ногами босыми топая. Посмотрел ей вослед боярин, засмеялся. А посмеявшись, на постелю улегся, задумался, ус покусывая. Хороша хозяйская девка. Задрожала верхняя губа у боярина…

 Посольский дьяк Федор Курицын встретил Олега Иваныча приветливо. Наслышан уж был о знатном пленнике. Не родом своим знатным - а известностью да дружбой со многими людьми, на Москве важными. С Иваном Костромичом, сыном боярским, с Товарковым, тоже боярином и тоже Иваном, с Силантием Ржой - служилым человеком воинским, с Алексеем-стригольником, из Новгорода в Москву переехавшим. Не запросто так переехавшим - по приглашению государя великого. Нравилась Ивану Васильевичу идея стригольничья - от лишней землицы церковь избавить - и кто знает, что за мысли роились в главе его царственной- Митрополит Филипп шибко переживал из-за того, да побаивался государю перечить.

 Дьяк Федор, для порядку повыспросив гостя о здоровье, сразу же начал хвастать новой книжицей латынской.

 Олег Иваныч раскрыл: готические буквы, строчки ровные, прямые… пожалуй, что даже слишком ровные…

 - Немецкой земли книга неписаная, - пояснил Курицын. - Мастеровым тамошним, Иваном Гутенбергом, специальный станок для оттисков страничных выстроен. В нем - наоборот - буквицы. Прижал - и на тебе, готовая страница. Так, за полдня - и книжица, не год переписывать!

 - Да, чудо сие чудесное! - покачал головой Олег Иваныч. - Я всегда говорил, Федор: техника - основа прогресса!

 - Чудно ты ругаешься, Иваныч, даже я не всегда понимаю… Это ты по-каковски-

 - А черт его… Прости, Господи! - Олег Иваныч привычно перекрестился на иконы в красном углу, посетовал: - Скучно у Силантия в деревне-то. Эх, в Новгороде-то дел непроворот…

 - Не можно тебе посейчас скрыться, - потеребил бороду дьяк. - Намедни Иван Васильевич про тебя спрашивал, жив ли… Силантию худо сделаешь, ежели сбежишь. Он за тебя поручился.

 - Про то знаю, - со вздохом кивнул Олег Иваныч. - Потому и сижу тут.

 Скрипнув, отворилась дверь. Заглянула бородатая рожа. Поздоровалась приветливо.

 - И ты здравствуй, Стефан, - кивнул роже Курицын, пояснил Олегу: - То умнейший дьяк государев.

 - Наслышан уж.

 Поклонившись, дьяк Стефан Бородатый испросил, не сыщется ль у Федора какой дивной книжицы, человечек один спрашивал…

 - Сыщется, - усмехнулся Курицын. - Только чуть позже зайдет пусть…

 - Так и передам.

 Простившись, дьяк Стефан Бородатый затворил за собой дверь. Олег Иваныч тоже решил, что пора и честь знать. И так уж всех навестил, кого можно, кроме Алексея-стригольника, тот где-то далеко жил, на посаде.

 Выехав из Кремля на предоставленной Силантием лошади - низенькой гнедой с длинной густой гривой, - Олег Иваныч направился на Горшечную, там, ежели свернуть к Неглинной, по словам Курицына, должен был находиться ближайший постоялый двор. Перекусить давно пора было.

 По-московски одет был Олег Иваныч - кафтан узкий длинный, цвета лазоревого, с узорочьем плетеным, на правой груди застегивался, по обычаю православному. Татары, к примеру, точно такой же кафтан налево запахивали. Ну, бусурмане - они бусурмане и есть.

 Широко раскинулась Москва, однако город все больше деревянный, каменных-то построек, кроме Кремля, и не видать почти что. Да и в Кремле-то, честно говоря, не так чтоб уж очень. Куда там до Новгорода, Господина Великого! Деревня деревней Москва-то… Избенки курные, заборчики покосившиеся, грязь по колено кругом - ни те пешему пройти, ни конному проехать. Как хочешь, так и выбирайся. Как вот сейчас Олег Иваныч делал, улицы московские люто ругая. Не пройдет и двадцати лет, как появятся на Москве соборы, красоты неописуемой, как стена новая вкруг Кремля станет, с башнями да воротами. Пригласит Иван Васильевич из Италии архитекторов: Аристотеля Фиораванти да прочих фрязинов. Взлетит, размахнется Москва - истинно столица земли Русской! Но это потом… А пока так - скромненько, убого даже…

 А вот и двор постоялый. Нижняя горенка - просторна, правда, темновата малость. Ну, ничего - мимо рта всяко не пронесут. Веселья маловато - не Новгород, даже не Псков, уж не Ревель тем более, где корчмы общине городской принадлежали, всяк человек вольный туда хаживал, не пития ради - общения. Обо всем в тех корчмах судачили, а уж главная тема - политика. Не то на Москве. Нет общины, нет и корчем общинных. Все люди - княжьи, все - великому князю обязаны - какие, к черту, разговоры свободные- Питейные дома - только с соизволения княжеского! Государь позволит - владеешь смиренненько, нет… ну уж тут твоя забота…

 Народишку изрядно было. Купцы, подьячие, пара детей боярских. Парни какие-то перед Олегом вошли с улицы, шапки сняв, поклонились хозяину:

 - Здрав будь, Неждан Онисимович!

 Хозяин - приземистый мордатый мужик с маленькими сальными глазками - кивнул им небрежно, Олега Иваныча же увидев - низехонько поклонился… Ба! Да он еще и плешив.

 Видно, за боярина важного принял. Кланяясь, правой рукой дорогу указывал:

 - Сюда пожалте, батюшка.

 Олег Иваныч уютно расположился у открытого окна и, в ожидании заказанной еды, рассматривал посетителей. Так, ничего, вернее - никого - интересного. Обычные люди. Правда, вон та компания подьячих в углу уже изрядненько поднабралась. Песни запели:

 Моя дочка ледаща не ночуе дома,

 Моя дочка ледаща не хоче работати,

 Да как приде неделя, иде в корчму пити!

 Однако - и репертуар у них! Похабная какая песня-то… Про дочку-алкоголицу… Только что без ругательств - за то штраф изрядный, а то и кнут. А вообще - ничего, если прислушаться. На «Битлз» похоже чем-то. Не, больше на «Роллингов»… «Рубин Тьюздей»… Эх, всем хорошо тут, да жаль вот, рок-н-ролл не родился еще! А так бы уж так душевно было… Ладно, не родится сам - поможем!

 Девчонка хозяйская прибежала - синий сарафан, небелена рубаха, серый плат повязан скромненько. Кувшинец медовый поставила с поклоном да каравай.

 - Кушай на здоровье, господине!

 - А рыба где- «Кушай».

 Усмехнулся Олег Иваныч, на девчонку глаза вскинул. Черна коса, тетивой татарской брови, глаза - омуты…

 Мама дорогая!

 Ульянка!

 Как есть Ульянка!

 А - не она- Ну как обознался- Проверим-ка.

 - Поклон те, дева, от Гришани-отрока!

 Девчонка аж поднос из рук выронила. Всхлипнула, поднос подняв, убежала.

 Вот и думай…

 Странная она какая-то, Ульянка. Ежели и вправду она это.

 Покушал Олег Иваныч рыбу - самолично хозяин плешивый принес - чарку меда выкушал. Тьфу-ты, прости, Господи! А ведь паленый медок-то! Явная корчма - так тут неочищенный самогон называют - да еще с зельем - травами ядовитыми, дурманящими. Дурь такая - утром хоть об пол башкой больной бейся! А мед - для маскировки добавлен. Запахи сивушные отбивать. Его ж совсем мало нужно, меду-то. Капнул - и на тебе. Спьяну-то и не разберешь. Но то - спьяну. А уж Олег-то Иваныч трезв был, как слеза Иисусова. Да и привык к напиткам качественным. Паленку враз распознал. Распознав - обиделся, хозяина жутким голосом кликнул.

 А, прибежал, паразит плешатый! Ах ты, тля болотная…

 Не дошло до расправы дело.

 Нюхнул только кувшинец Неждан Анисимов - сразу все понял. Перепутал, сказал, да к подьячим бросился. С их стола кувшинец забрал, Олегов поставил. Пейте, ребята, веселитеся!

 - Вот, батюшка, отведай при мне!

 Аккуратно налил в чарочку.

 Хватанул Олег Иваныч… О! Другое дело! Сразу видно - медок дорогой, стоялый, выдержанный - пьется как любится!

 - Хорош ли медок-то-

 - Неплох. Тащи еще рыбы. Али девку свою пришли.

 Не прислал плешак девку. Самолично рыбу принес. Ну, черт с ним.

 Пообедав, вышел Олег Иваныч на двор коня отвязывать. Глянь, покормили конягу-то, овес в ясли присыпали. И то ладно. Не успел в седло сесть, за рукав схватил кто-то. Оглянулся: девица хозяйская… Глаза заплаканные подняла, молвила:

 - Не могла я внутри-то, Неждан там. Жив Гришаня-то-

 - Жив, Ульянка, коли поклон передает… - не моргнув глазом, соврал Олег Иваныч, уж больно девчонка выглядела опущенной. Да ведь - и не совсем соврал-то. Наверняка жив отрок, как и Софья жива. Дайте только срок до них добраться!

 Выговорилась девка, расплакалась. Про все рассказала, на терем опасливо глядючи. И про работу с утра до ночи, и про тоску лютую, и про Неждана…

 Олег Иваныч растрогался, по голове девчонку погладил:

 - Неладно живется тебе, девица. Ну, не реви, не реви. А может, в Новгород тебе лучше вернуться-

 - А можно- - вспыхнули надеждой глаза Ульянкины, засветились.

 Смутился Олег Иваныч, только и буркнул:

 - Придумаем что-нибудь. А покуда - жди, дщерь!

 Убежала в дом Ульянка, на прощанье рукой махнула. Ишь, как обрадовалась-то! А чему- Чем он, Олег Иваныч, ей помочь может- Сам-то - пленный, и ежели пользуется какой-то толикой свободы, так единственно из благородства и расположения Силантия Ржи, служилого человека Ивана Васильевича, государя московского. Захочет Иван, прикажет - и нет Олега! Вот так-то. Но с Ульянкой надо что-то думать. Может, через купцов попробовать- Или - через дьяков- Может, поедет кто в Новгород… Съездить, спросить- Или - завтра- Нет, чем раньше, тем лучше - вон, как воспрянула, Ульянка-то! Надеется, чай…

 Хлестнув коня, Олег Иваныч рысью вылетел на Гончарную. Даже, похоже, на повороте человечишка сшиб. Оглянулся - ан нет его, человечишка-то! Ну, значит, не сильно пришиб. Повернул коня к мосту - дальше уж поскакал без оглядки.

 Повезло Ульянке. Через неделю отъезжал в Новгород государев дьяк Стефан Бородатый с подьячими да с охраной. Правда, не шибко люб был дьяк тот Олегу Иванычу, не лежало сердце. Но, как сказал Федор Курицын, Стефан считался человеком честным.

 Ага, честным!

 Олег Иваныч усмехнулся даже.

 Грамотою насквозь лживой Иванов поход объяснять… За неисправление-де новгородское! Куда как честно…

 Ну, выбирать не приходилось. Договорились со Стефаном. Тот кивнул важно, обещался дщерь младую куда надо доставить.

 Ну, вот, одним делом меньше.

 На Гончарной, у поворота, поднялся из грязи мужичонка, бок ушибленный почесывая. Митря Упадыш. Погрозил вослед Олегу Иванычу кулаком, поругался, да, плюнув, на двор Неждана пошел.

 На Торгу, на вымолах у Москвы-реки, шумит-кипит-волнуется море людское. Больше рыбой торгуют, да пирогами, да снедью всякой - другой-то какой товар и в городе купить можно, а тут - припасы съестные, сбитень, квас.

 - Пироги, пироги с белорыбицей, во рту тают!

 - Квас ледяной, с погребу!

 - Калачи печеные, на трубе дымной верченые!

 - Пироги, пироги…

 - Квас…

 А пожалуй, что не хуже, чем в Новгороде! Пирогов - тех и поболе будет. Да муки аржаной да пшеничной - пудами, и дешево все - самый обмолот, как раз хлеба поспели. Вот как бы и в Новгороде так…

 Посмурнел ликом Олег Иваныч, к вымолам подъезжая. Эх, Новгород, Новгород, похоже, потеряешь ты скоро всю свою вольность, как девка гулящая честь теряет. Это пока управленье прежнее в Новгороде оставалось, да и владыко все тот же - Феофил… И вече… Все так вроде. Правда, главный-то суд - княжий, Ивана Васильевича, государя московского… и Всея Руси. Так-то! Пусть осталось еще кое-что в Новгороде, пусть не до конца еще свободу лапы московитские задушили - однако увяз коготок - как бы всей птичке не пропасть. Потому - выбираться из такой ситуации немедля надо и - всеми способами… То - про Новгород.

 Птицы битой хватало на вымолах. И куры, и утки, и дичь: рябчики, перепела, журавли с цаплями. Хоть и жестковато журавлиное мясо - да вкусно, ежели приготовить правильно. Олег Иваныч едал третьего дня журавлей жареных, у Силантия Ржи, под Москвой, на усадьбе. Деревенька - три двора, рядом еще две таких же. Вот и вся землица, великим князем Силантию за верную службу испомещенная. Как называлась деревня - не помнил Олег Иваныч, да и где, к востоку, к югу ли - пес ее знает. По Можайской дороге, кажись. Да и, в общем, не надобно то и знать ему было: все одно один по дорожкам пригородным не поскачешь - шалят в лесах-то. Дадут по башке деревиной - оберут, хорошо, ежели жив останешься. Как ни боролся Иван Васильевич со шпынями лесными - а все выходило неладно, никуда не девались шпыни-то. Потому и не рисковал народец московский числом малым по лесам ездить, в сонмы копился. Крупный-то обоз не по зубам разбойникам. Вот и Олега Иваныча Силантий предупреждал о том. По Москве гуляй - а на усадьбу один не езди - людишек сперва дождись - Харлама Хватова, Онисима Вырви Глаз да Епифана Хоробра. То все - Силантия холопы боевые. Оружный бой знают, да и кулачному зело обучены. С детства раннего на кулачках супротив других деревень дрались.

 Олег Иваныч спустился к вымолу. Кричали, толпясь, люди; покачивались на волнах лодки, в темной воде нет-нет да и блистал желтизной сорванный с дерева лист. Осень. Хоть и жарко покуда, и парит солнце по-летнему, - а все уже не лето: холодна в реке водица, вечерами быстро темнеет, да и по ночам жди вскоре заморозков. Но днем тепло было. Олег Иваныч в кафтанчике узком упарился. Расстегнул бы шнурочки - да то по местным, московским, меркам - уж совсем непотребное дело, неряхой прослыть запросто можно, да и так - какое к тебе уважение, коли ты эдак расхристан да чуть ли не телешом ходишь-

 Потому и терпел жару Олег Иваныч: уж слишком часто тут исключительно по одежке встречали, да и провожали по ней же. Подойдя ближе к вымолу, увидел Харлама Хватова - борода у Харлама приметная, густая, на спелую пшеницу похожая.

 - Эй, Харламе!

 Обернулся Харлам, к сердцу руку приложил, поклонился низехонько. Знал - хоть и пленник Олег Иваныч, а хозяин его жалует. Остальные Силантьевы мужики тут же были. Онисим Вырви Глаз, староста церковный, - худющий, как жердина хорошая, азартен, что в бою, что в споре, все божился, хоть и староста: вот те крест, да вырви глаз… так и прозвали. Епифан Хоробр - самый молодой, и тридцати не исполнилось, однако ж храбростью прозвище свое оправдывал - бился, живота не щадя. Особенно татар не любил - лет семь назад увели татары брата младшего в полон. Так с тех пор Епифан брата и не видел. Харлам с Онисимом - женаты, да с детками, а Епифан все приглядывался, ходил бобылем, хоть собой не сказать что страшен больно. Борода окладиста, кудри русые вьются - хоть куда жених, да вот переборчив больно. Уж столько девок по ближним деревням попортил… да и по дальним тоже. Силантий на него ругался, насильно обженить грозясь. Кланялся в ответ Епифан да в бороду усмехался. А в битвах не однажды хозяина своего спасал. Вот и благоволил Силантий к Епифану, иногда не брезговал и за стол с собой посадить - хоть и холоп Епифан обельный. Вот такие вот верные люди Олега Иваныча на вымоле дожидались, дела хозяйские справив. С утра вместе приехали, вместе и возвращаться!

 Тут же и тронулись, квасу только баклажку взяли в дорогу. Хороший квасок, забористый. Мужик кривой продавал. Олег Иваныч отпил, губы рукавом вытер, крякнул довольно. Поехали вдоль стены, потом свернули к лесу. В посаде дальнем около избы одной, приземистой, бабы на лавках сидели, от солнца щурясь. Одеты ярко - платы узорчатые, сарафаны алые. Сами - набелены, начернены, нарумянены.

 Олег Иваныч с Харламом - он у мужиков за старшего был - о-дву-конь ехали, а Онисим с Епифаном - в телеге. Рогожки хозяйские продали выгодно да подкупили кой-чего из товару кузнецкого, теперь радостно возвращаться было. Бабы, что на лавке сидели, как Епифана увидели, закричали что-то. Епифан отвернулся сразу - не видит будто, да и глуховат вроде как, - проехали. Бабы-то - Олег Иваныч заметил - кто такие: по виду-то и не скажешь. Крашены вроде, да одеты бедновато - хотя и ярко. Сарафаны-то из холста сермяжного, ягодой крашенного, такой в воду макни только - сразу краска слиняет, то есть - сок ягодный. Да посад, что проезжали, - тот еще. Избенки все покосившиеся, соломой крытые, заборы кривенькие, серые - нет, не пахло тут и близко богатством каким да румянами.

 Уже как в поля выехали - спросил Олег Иваныч Епифана про баб-то. Епифан кваском подавился. Отрыгнув, рукой махнул да краской залился. А эти-то - Харлам с Онисимом - заржали враз, что твои кони! Епифан еще больше смутился. Он ведь только в битве храбр был да с бабами. А Харлам с Онисимом все больше над Епифаном изгалялись, подшучивали. Онисим даже наизусть чел что-то из номоканона - епитимейника - недаром староста. Слыхал про сию книжицу и Олег Иваныч, от Гришани еще. «Некоторая Заповедь» - один епитимейник назывался, который у Гришани был, - но много и других имелось. Епитимию - покаяние - налагали за прелюбодейства всякие. Типа:

 А се грехи:

 Прелюбодеяти в руку или во ино что от своея плоти.

 Аще кто блуд сотворит со скотом.

 Аще лазит жена на жену прелюбодейства для,

 Аще лежати створит блуд жена сама в ся,

 Или древом, или инем чим…

 Гришаня-то епитимейник тот подале от глаз людских прятал. А эти-то наизусть шпарили, смеяся.

 - О совокуплении, - нарочито гнусавым тоном рек Онисим: - Аще коя жены дитя родит, не совокуплятися с нею мужу сорок ден. Аще ли нетерпелив, то двадцать ден. Аще ли вельми нетерпелив, то двенадцать дней удержатися… Ты-то как у нас, Епифане- Вельми нетерпелив-

 - Да ну вас, срамников, - отмахнулся вконец изведенный Епифан. Повернулся к Олегу Иванычу, поведал вкратце, что там за бабы к нему на посаде цеплялись.

 - То гулящие жёнки, да и слободка такая же… Однако я уж три лета как там не бывал…

 - Ага, «не бывал», - усмехнулся в усы Харлам. - А кто на той седмице шлялся-

 - И не туда вовсе. Хозяин, Силантий Акимыч, за брони чинить послал, на Кузнецкий. За тем и ездил…

 - И чрез трое ден вернулся.

 Проехав поля, в лес въехали. Синий лес, буреломистый, страшный. Черным местные тот лес прозывали. Самое пристанище для разного нехорошего люда. Харлам на солнце покосился задумчиво - садилось солнце-то, вот-вот за дальнюю рощу закатится. А темнеет быстро - не лето, чай.

 Подогнали коней, прикрикнули.

 - Посматривай, Олег Иваныч, - предупредил Харлам, настороженно к чему-то прислушиваясь. Онисим с Епифаном вытащили из-под сена кривые татарские сабли. Кровавым светом вспыхнули клинки в лучах заходящего солнца. Где-то - казалось, рядом - заржали кони.

 - Неужто не пронесет в этот раз, Господи- - шепотом произнес Харлам и перекрестился.

 Ржание доносилось слева, из сосняка. Нет, вот и справа, за буераками… и сзади, с орешника… от болотины…

 Впряженная в телегу пегая кобыла вдруг встрепенулась, словно почуяла волка. Остальные кони обеспокоенно прядали ушами. Узкая дорога впереди, казалось, проваливалась, исчезая в заросшей чертополохом и кустарником балке, темной из-за вплотную обступивших ее сосен. Не лежало почему-то сердце у Олега Иваныча к этой балке, ох, не лежало!

 Однако - ехать-то надо было. Вот и поехали. А кругом кусты, сосны, темень! Вороны каркают!

 Едва спустились вниз, на тебе - прямо поперек дороги лежало дерево. И не поймешь - то ли само упало, то ли помог кто. Рядом, прямо на повороте, росла сосна с большими сучковатыми ветками - старая, корявая, мощная. С одной из веток, ближе к вершине, свисала вниз… то ли вожжа, то ли веревка. То ли вообще чьи-то кишки…

 Кивнув на лежащее дерево, Харлам обернулся к тележным:

 - Убирайте тихохонько. А ты, Олег Иваныч, ежели что - скачи без огляду, мы прикроем. Никак невозможно, чтоб с тобой случилось что, никак… Ага, глянь-ка!

 Олег Иваныч уже и сам увидел. Впереди, из-за черемуховых зарослей, показалась вдруг хрупкая фигурка подростка в черной монашеской рясе, подпоясанной простой веревкой, и в черном же клобуке, низко надвинутом на глаза. Длинные, давно не мытые волосы парня свалялись, лицо было покрыто пылью, глаза настороженно осмотрели обозников.

 - Чьих будете, люди добрые- - поклонясь, мальчишка подошел ближе.

 Ничего вроде особенного не спросил, даже кланялся вежливо. Но… как-то не так… С вызовом каким-то, нахраписто, вроде как издевательски даже! А глаза-то, глаза - так и зыркали!

 - Чьих будем - не твое дело, - тронув поводья, Олег Иваныч подъехал ближе. - А вот ты-то кто-

 Мальчишка вдруг вздрогнул и внимательно всмотрелся в него. Что-то промелькнуло в темных глазах парня - узнавание, удивление - что-то… Так и стоял он молча. Пялился, удивленно хлопал ресницами.

 - А ну, лови его, ребята! - спрыгивая с коня, неожиданно крикнул Харлам.

 Епифан с Онисимом, бросив дерево, рысью ломанулись к мальчишке.

 Усмехнувшись, тот быстро отпрыгнул в сторону, к корявой сосне и, когда казалось, что вот-вот дотянутся до него цепкие руки преследователей, схватился за свисавшую вниз веревку, дернул… И вмиг оказался на вершине!

 Постоял на ветке, рукой махнул, крикнул:

 - Езжайте, мужики, с миром! - Постоял немного, улыбнувшись, добавил: - И ты езжай, господине! Помни русалии да молись Яриле за Степанку.

 - Какому, к бесу, Яриле- Да за какого Степанку-

 А мог бы и не спрашивать Олег Иваныч. Не было уж на сосне никого. Только где-то неподалеку заржали-затопали кони. И стихло все, словно привиделось. Ни коней, ни ржания, ни мальчишки в рясе.

 - Чудны дела твои, Господи! - покачал головой Харлам. - Я-то уж думал - биться придется. Угодил ты, господине, разбойникам!

 - Что за разбойники такие- - переспросил Олег Иваныч, очень его интересовал вопрос - чем это он им угодил.

 - Язычники то, - пояснил с телеги Онисим. - Из-под Твери откель-то пришедцы, с весны еще, с маю. Вот эдак высматривают да имают конного-пешего, а уж опосля в жертву Яриле богомерзкому приносят в капище своем поганом. А капище-то - тут, за болотиной где-то. Так люди сказывают!

 Онисим, а вслед за ним и остальные перекрестились.

 Язычники… Много их оставалось еще и в Москве, и в Твери, и в Новгороде. И чем дальше от городов - тем больше. Хотя… с холма, что у Черного леса, Москву видно. А вот поди ж ты…

 Вспомнилось вдруг Олегу Иванычу давнее московское посольство. Погоня. Изба в дальнем лесу. Языческие игрища - русалии да танцы полуголых дев. Да как пожгли капище, да выбрались еле… А не оттуда ль отрок-то- Не смотри, что в рясу одет. Может, и вправду язычник. Ну, да Бог с ним, с отроком, главное - из лесу выбрались. За холмом посветлело - выйдя из лесу, дорога пошла полями. Кое-где жнивье было уже сметано, а где-то еще жали - согбенные фигуры жнецов было хорошо различимы на светло-желтом фоне поля. Солнце уже зашло. Смеркалось. Убегающая в поля дорога огибала холмы и небольшую дубраву. За дубравой виднелись избы. То и была конечная цель пути - деревенька Силантия Ржи, московского служилого человека… Добрались, слава Богу!

 Последние лучи скрывшегося солнца еще золотили маковки церквей в Кремле, а над Неглинной уже стелился туман. Холодало, от реки явственно несло сыростью. На вымолах рыбаки разложили костры - грелись.

 Боярин Ставр захлопнул ставни и, кликнув Митрю, велел тому позвать хозяина - затопить печи. В ожидании тепла хлебнул мальвазеи из небольшого кувшинца, заходил задумчиво по горнице, бороду рукой теребя. Назавтра собирался в Новгород небольшой караванец с понизовым хлебом. С караванцем этим и планировал уехать Ставр - не ждать неделю в попутчики Стефана Бородатого, государева дьяка. Хоть и безопасней было б со Стефаном-то, да не мог больше ждать боярин - были, чай, и в Новгороде делишки… не только в самом городе, но и в дальней пятине его, на Обонежье Нагорном, в погосте Куневичи. Но - там больше дела личные…

 Охваченный сладким томлением, обернулся Ставр на скрип двери.

 Вошла девчонка - та, с глазами как реки, черна коса, под сарафаном грудь ходуном ходит - поклонясь, квас на стол поставила да принялась постелю готовить гостю… Наклонилась… Эх, хороша девка!

 Тут и Митря Упадыш на пороге возник:

 - Не видать нигде Неждана, боярин-свет, все оббегал.

 - Ну, тогда сам растапливай, - махнул рукой Ставр. - Мерзнуть мне, что ли-

 Подошел ближе к девчонке:

 - Хозяин-то твой далече ли-

 - На богомолье с Гликерьей, супружницей, с обеда отправились в монастырь ближний, - обернувшись, улыбнулась девчонка - ай, глаза ясные! - с полу сор подобрав, добавила, что занемогла третьего дня Гликерья-то, вот и поехали. Теперь уж, видно, там и ночуют, на дворе монастырском, а тут к утру ужо будут.

 - К утру, говоришь- - обернувшись, Ставр мигнул Митре. В глазах боярина вспыхнули языки злобного пламени. - Тебя как звать-то, дщерь-

 - Ульянка.

 Давно уж заподозрила неладное Ульянка. Уж слишком масляны у боярина заезжего глаза делались, когда говорил с ней. Что ему надо - и совсем уж глупая баба сообразит, а Ульянка глупой не была. Потому, в клеть зайдя, не только припасы забрала…

 А почуяв неладное, осторожненько подалась ближе к двери. У двери, уперев руки в бока, стоял козлобородый Митря и нехорошо улыбался.

 Стоявший перед Ульянкой боярин скривил тонкие губы…

 - Не бойся, девка, - прошептал он. - Не бойся…

 Сильные руки боярина рванули сарафан и рубаху. Треснула, разрываясь, ткань.

 - А я и не боюсь, - увернувшись, Ульянка выхватила из-за пазухи острый широкий нож. - Это тебе, боярин, бояться надо. А ну, пусти…

 Узкое стальное лезвие просвистело около боярского носа.

 Оторопевший Ставр только слюну сглотнул. Митря, у двери, попытался было помочь хозяину… Да Ульянка зорка была:

 - Прочь, козливец!

 Не успел Митря, по дурости своей, руку убрать - так кровища и брызнула с ладони…

 Ловко проскользнув в дверь, Ульянка бросилась к лестнице.

 Навстречу ей слуга боярский попался, бугаина здоровенный с бородищей кудлатой. Тимоха. С ним людишки числом с десяток. Чуть не сбила с ног Тимоху Ульянка. Тот лишь глянул ей вслед, пожал плечами да к боярину направился - караванец-то сейчас уже отъезжал, торопиться следовало.

 - Ну, черт с ней, с тварюгой… сыщется еще, - Ставр махнул рукой и велел седлать лошадей. И в самом деле - торопиться следовало.

 Быстро вышел боярин. По-дорожному - в плащ длинный одетый - сзади слуги с оружьем да сундуками. Козлобородый на крыльце запнулся, шепнул:

 - Девку-то поймать да порешить, батюшка-

 Усмехнулся боярин, плечами пожал:

 - Будет время - так и сделай. Ты-то здесь, на Москве, остаешься покуда. Не один, с людьми верными. Смотреть пристально! Чтоб понизовый хлеб в Новгород по самой высокой цене пошел! А дьяков каких умаслить - на то те деньги оставлены. Смотри, сам не имай денег-то, враз сыщу!

 - Что ты, батюшка-боярин! Ты ведь меня знаешь.

 - Потому и предупреждаю. Да, дьякам не забудь про врага нашего напоминать… а то что-то зажился. - Ставр почесал бородку, осклабился: - Думаю, казнить его должны вскоре… коль не позабыл государь. А коли позабыл… Коли позабыл - так тогда - только тогда! - ножичком. Уразумел-

 Митря кивнул и злобно ощерился. Тимоха заглянул боярину в лицо:

 - Эх, и мне б с ним, батюшка! Мы б того червя… на куски б мелкие… у-у-у…

 - Цыц! - охолонул его хозяин. - И без тебя есть кому - на куски. Но - в свое время. Хитрость тут нужна, хитрость да выдержка - не сила. Ты, Тимоха, со мной поедешь - караванец охраною бедноватый, а места худые, шалят.

 Почтительно выслушав боярина, Тимоха самодовольно кивнул.

 Заржали на дворе кони. Разбуженный служка - спал ведь, сволочь, ну, ужо! - распахнул ворота. Выехали. Топот копыт пронесся вдоль Неглинной и затих за поворотом.

 Постоял на дворе Митря, бородищу козлиную почесал… подумал - да к амбару подался. Потом - на конюшню. В овин. Ага, вон, за сеном-то - не синий ли сарафан мелькнул-

 Кликнул Митря людишек - один-то опасался, помнил про нож. Так и есть - попалась Ульянка. В овине, на сене хоронилась. Тут и словили б ее, кабы не выскочила. Кинулась Митре в ноги - так, между ног, и проскользнула, Митря только плюнул да замахал руками злобно:

 - Лови, лови змеищу!

 Со всех сторон окружили Ульянку, вот-вот словят. Уж ухмылялся Упадыш похотливо - что боярину не удалось, ему удастся, вот-вот, вот…

 А пока суд да дело, солнце взошло, колокола в Кремле к заутрене благовестили. Блики от лучей солнечных по воде золотыми дорожками бежали, играя. Свежо еще было, холодно даже - ничего не замечала девчонка, не до того. Выскочила на вымол, перекрестилась да бросилась в воду, хоть и холодна водица-то. Приняла холодная вода молодое девичье тело, только волны брызгами колыхнулись. Так и не вынырнула…

 Пождали-пождали на вымоле шильники. Митре первому надоело - сплюнул досадливо.

 - Черт с ней, - молвил.

 Через три дня после отъезда Ставра с Тимохой, в пятницу, Олег Иваныч вновь на Москву наведался. Той же дорожкой - через лес - ехали многолюдством - мужики Силантьевы сено на торжище везли. Пасмурен день был, хмурился. Нет-нет да и дождик накрапывал, сено рогожками укрывали, так ведь все-то не укроешь. А оставить на риге - себе дороже, по приметам всем, дожди выпадали. Сгниет остаток-то, не поместится весь под крышу-то. Заладились было стоги метать - да дождь, будь он неладен. Махнул рукой Силантий, велел завтрева на Москву продавать везти. Вот и везли теперь. Харлам за старшего. Олег Иваныч, пользуясь случаем, с тем обозом сенным ехал - Стефана Бородатого, дьяка, проведать да об Ульянке напомнить. Ну, и саму-то девчонку навестить, конечно. Сказать, чтоб собиралась тайно. Вряд ли отпустит ее Неждан, вряд ли… Не доверял ему почему-то Олег Иваныч.

 На постоялый двор Неждана Анисимова он заехал после полудня. С дьяком Стефаном Бородатым еще раз договорился, потом к Курицыну заскочил, с ним поговорил, потом то да се - целый день, как белка в колесе, проболтался.

 В питейной горнице сам хозяин гостей обслуживал да рябой парень - Олег его раньше не видел. Впрочем, он никого здесь раньше не видел, кроме самого хозяина да Ульянки. Дождался, покуда Неждан отлучится, подозвал рябого с пивом. Спросил про Ульянку. Рябой в ответ лишь плечами пожал. Пес ее знает, где девка, вроде как с хозяйской супружницей на богомолье уехала.

 На богомолье- Ну, дела… Не должна бы, ведь договаривались - государев дьяк Стефан Бородатый ждать не будет. И в какой обители молятся- В Симоновой- Слыхал-слыхал… Недалече… Что- Может, и в Вознесенской- Это ж в другой стороне совсем! Так все-таки где же- У хозяина спросить… Всенепременно так и сделаем. Ах, еще и привратник имеется- Благодарствую. Вот те пуло. Бери, бери, не стесняйся, покуда хозяин не видит.

 Ворота. Сторожка - небольшая будка-избенка.

 Ты, что ли, борода, сторож будешь- Про хозяйскую племянницу не слыхал ли- Вот, знакомцы просили ей плат передать, в подарок. Не, сказали, чтоб прямо в руки вручил. Не знаешь где- Жаль… Не чего жаль, а кого! Тебя, борода, жаль! Знал бы что - заработал б изрядно. Ну, прощай тогда…

 Олег Иваныч отвязал коня и в раздумье выехал со двора на набережную. Медленно ехал, думал: в какой монастырь сначала, в какой - потом. Ну - чисто буриданов ослятя. Сторожу-то и догонять почти не пришлось. Пробежался, пошел с конем рядом. Бородой тряхнув, подмигнул, кивнул на угол - заверни, мол.

 За угол так за угол. Олег Иваныч пожал плечами. Завернув, спешился.

 - Знаю я кой-что про Ульянку-девку… да про боярина заезжего.

 Не порадовали полученные известия Олега, ой, не порадовали! Хотя заплатил сторожу сполна, информация того стоила. По всему выходило - прыгнула Ульянка в реку, от шпыней спасаясь, да не вынырнула… Неужто утопла- Этого только и не хватало, Господи!

 Взяв коня под уздцы, Олег Иваныч спустился к Неглинной, к узкому рыбацкому вымолу. Того и не видел, как к сторожу подошли трое, взяли за бороду, один - нож под ребро:

 - А ну, человече, выкладывай, что коннику проезжему молвил-

 Выложил все сторож - а что же, живота лишаться из-за чужих-то трудностей- Да на фиг надо!

 - К реке пошел, говоришь… - задумался тот, что нож под ребро тыкал, плюгавец козлобородый. - А ну, робята, не спи!

 У самого вымола двое рыбаков чинили сети. Ниже по течению, за ракитовыми кустами, горел костер. Сидевшие вкруг него люди варили уху. Седобородый дед в длинной сермяжной рубахе деловито помешивал варево длинной деревянной ложкой.

 Олег Иваныч подошел ближе, спросил.

 Нет, не видали никакой девки.

 Видать-то не видали… а слыхать - слыхали. Петро Чуга говорил - выбежала тут одна молодуха утром раненько - да прямо в омут! Вниз головою. Тело- Нет, тела не видели. Но, может, вниз по течению вынесло. Там и искать надо, вряд ли в омуте.

 Звоня в колоколец, шли по берегу нищие. Слепцы - калики перехожие. Поводырь - старец с бородищей пегой, на левый глаз кривой. Остальные все слепцы - кто бельмастый, кто - с глазами обычными, не скажешь, что слепой. Пара человек - с повязками на глазах черными.

 Спустившись к реке, калики подошли к костру, поздоровались чинно. Уселись, ложки достали. Видно, для них варилась ушица-то. Олегу Иванычу предложили, тот отказался - не голоден был. Но рядом присел, слепцов послушать. Выслушав, свое поведал. Покачал головой поводырь, нет, не вылавливали никакого тела. Ни девичьего, ни мужского. Хотя, может, из братии кто ведает.

 Покачал головой Олег Иваныч, прошептал горестно:

 - Эх, Ульянка, Ульянка…

 Парень молодой с повязкой уху с ложки на себя пролил. Обернулся на шепот:

 - Не Ульянку ли девицу поминаешь, мил человече-

 - Ульянку, - Олег Иваныч с интересом взглянул на слепого. - Из Новгорода девица… Не видал ли-

 Снова встрепенулся парень, чуть котел в огонь не опрокинул. Усмехнулся:

 - Видать - не видал, нечем боле видеть-то. А голос ее слыхал… иль похожий. У гулящих жёнок на портомойне. - Помолчал немного слепец, перекрестился, повел головой: - И твой голос знаком мне, человече… Наверное, и ты меня помнишь… Нифонтий я, подмастерье Петра, вощаника новгородского… А Ульянка - дочка его.

 Нифонтий…

 Олег Иваныч передернул плечами, вспомнив, как ловко лишил парня обоих глаз Матоня.

 «Глаз - он шипит-от…»

 Нифонтий, Нифонтий… Вот куда ты подался - в калики перехожие. А куда ж еще, слепому-то…

 Поблагодарил Олег Иваныч. Дал Нифонтию деньгу серебряную. Вскинулся на коня - в дальний посад поехал, к жёнкам гулящим. Там и отыскалась Ульянка. Олег Иваныча узнав, выбежала радостно.

 Через три дня отправил Ульянку со Стефаном. На прощанье кивнул ободряюще:

 - Ништо, девка, - молвил. - Будет еще и у вас с Гришей счастье! Верь только.

 Подняла глаза Ульянка:

 - Жив ли Гришаня-то-

 - Жив, - уверил Олег Иваныч. - Жив! А как же-!

 Мужик какой-то служивый колеса у телег проверял. Дьяк государев Стефан Бородатый словом с ним перемолвился, кивнув, по плечу мужика похлопал да к Олегу Иванычу направился:

 - Пора нам, господине.

 Ну, пора так пора.

 Тронулись телеги, колесами скрипнули. Мужик, что колеса смотрел, спину распрямил. На Олега Иваныча глянул случайно… Да - бегом, бегом за амбарец…

 Махнул рукой Олег Иваныч, Ульянке подмигнул. Дьяка за рукав прихватил:

 - Помнишь ли место, Стефане-

 - Помню, как не помнить. На Славенском конце Нутная улица. Настена.

 - Это, ежели на Ильинской никого не сыщешь в усадьбе.

 - И про Ильинскую помню, не сомневайся.

 Некоторое время ехал Олег Иваныч рядом с обозом. Потом свернул на Тверскую, задумался. К Федору Курицыну заехать, про государя московского сплетни узнать - помнит ли еще про Олега- Иль забыл уж давно- От того многое сейчас зависело.

 Развернул коня Олег Иваныч, медленно поехал вдоль по Тверской, встречь восходящему солнцу. Хоть и студено было пока, да чувствовалось по всему - день теплый будет. Может, один из последних таких дней. Бабьего лета…

 На храме Успения, деревянном, маковка златом пылала. Засмотрелся Олег Иваныч - красиво…

 Вечером - весть радостная Олегу Иванычу. Вернулся Силантий со двора государева. Иван Костромич, боярин, по выходе шепнул - не гневается больше на житьего человека Олега государь-батюшка. Не упомнит и кто таков даже… Одновременно все ж таки опасаться просил Костромич - кто-то при дворе воду мутит - стропалит против Силантия да пленника его слухами разными. Ну, до государя слухи те не дошли пока. Пока…

 - Так что свободен ты отныне, Олега, - махнул рукой Силантий. - Все одно прибытка от тебя мне нет, а Москве ты служить не будешь. Ведь не будешь-

 Олег Иваныч упрямо покачал головой:

 - Больно уж важен великий князь московский.

 - Так на то он и князь!

 - Так-то так… Да ведь и я не червь, своим разумом жить хочу - не княжьим. Извини, Силантий, если обидел…

 Поскрипел зубами Силантий, однако ничего не сказал. Задумался. После махнул рукой:

 - Считай - в расчете я с тобой полностью, так что ежели вдругорядь попадешь - не взыщи. На Москву завтра с утра два обоза идут хлебных, с понизовья. Первый - купца Федосеева, Онфима, второй - Ермила Хмурого. Так что, если поспеть хочешь…

 - Спасибо, Силантий. За все спасибо.

 С двойственным чувством уезжал Олег Иваныч. Будто чего-то не договорили они с Силантием, не дорешили, не доспорили. Несколько раз спрашивал сам себя Олег - а что заставляло служить московскому князю такого благородного и смелого человека, как Силантий Ржа- Только ли землишки-поместьица- Или действительно верил Силантий в то, что именно Москва - и есть Русь-матушка- А почему не Новгород, не Смоленск, не Киев, не иные какие русские земли- Никак не отвечал на такой вопрос Силантий, лишь в усы улыбался, дескать - почему Москва - то и детям малым ясно. Детям-то, может, и ясно… Московским… А вот насчет киевлян, смолян, тверичей, новгородцев - сильно сомневался Олег Иваныч. Да и - что сказать - насмотрелся, чай, на Москву-то! Считай, почти все привыкли тут по указке жить, не своим разумом. Все от князя зависели - от мала до велика, и все - ну, может, кроме бояр самых знатных - в руке его были. Голосили на всех углах: «Славен батюшка наш, государь Иван Васильевич!» Тьфу-ты, подхалимы чертовы. Батюшка… Иосиф Виссарионович… Погодите, прольет он еще кровушки, батюшка ваш. Ну, если и не он - так его потомки. Неконтролируемая власть - она кровавится, имеет такую нехорошую тенденцию, тем более здесь, в Московии - нравами грубыми далеко в русских землях известной…

 Эх, Силантий, Силантий… Дай Бог, чтоб не достала тебя гневная длань твоего князя!

 Федосеев Онфим еще с ночи выехал - так на торгу хлебном сказали, опоздал, значит, Олег Иваныч. А Хмурый, Ермил- Убили его вчера. И людишек его, приказчиков. Прямо в корчме перерезали лиходеи! Все, что с ними на корчме было, - как есть пограбили - и оружье персидское, и серебро, и меха - рухлядишку мягкую. Ходили тайные слухи - не хотел Ермил высокую цену держать - замыслил побыстрее в Новгороде расторговаться. Расторговался… В какой корчме убили- Да на Неглинной где-то. Кажись, у Анисимова Неждана. Его и самого, Неждана-то, чуть не убили - духом святым да молитвами упасся - утром в амбаре нашли связанным…

 Схватили- Кого - лиходеев- Не, давно их и след простыл. Неждана- А его-то за что-

 Усмехнулся Олег Иваныч. Не верил он в совпадения. Ну да черт с ним, то покуда дела московские. Свои бы как-нибудь разрешить. Значит - и Ермила нет, и с Онфимом Федосеевым разминулись… Стоп! А почему разминулись- Он же, Онфим, в ночь только выехал. А конь Силантьев добр - нагнать можно!

 Какой, говорите, дорогой поехали- Угу, понял.

 Взлетел в седло Олег Иваныч, коня в рысь пустил. К обеду уже был за городом, в деревне, что по пути, справился - проезжал обоз-то, немного и времени прошло. Эвон, за тот холм направились…

 А напрямик пути нет ли-

 Как нет… Есть… Вон, через лес… Там тропки тонкие… Только не вздумай, мил-человек, поворотить на болото…

 Мил-человек и не думал к болоту поворачивать. Просто и не услыхал про него. По лесу версту проскакав, все лицо ветками исцарапал. Тропа-то тоже неприглядисто вилась, глянул - где б срезать - ага, вон, через полянку. Срезал…

 Первой увязла лошадь. Подняла голову к небу, заржала жалобно. Так и утянулась в трясину - быстро - Олег Иваныч едва успел выскочить. А холодна, жижа-то… Увязиста…

 Как там в фильме про старшину Васкова и девчонок-зенитчиц- «После споем с тобой, Лизавета»- Похоже, тут и петь не придется, вон как засасывает… пылесос прямо.

 Лечь на грудь… Ага, вроде легче. Меч в сторону… мешает. Так - ползти, ползти… Вон к тем деревьям. А холодно-то как, господи! Ползти, ползти… ползти… Невзирая ни на что… Вот, кажется, кочка. Нет, на ноги не вставать - тогда точно утянет… Только ползком. Да руками под себя мох подгребать. Ага… Вот они, деревья-то, кажется, ближе… Но и ползти труднее… Так и тянет в глубь, так и тянет… Нет, вперед… Быстрее… Не сдаваться… И руки раскинуть широко… Отдохнуть… Нет, нельзя останавливаться! Вперед, только вперед… Еще чуть… еще… Эх, Софья-Софьюшка… Ох… Это и не деревья вовсе… Трава… А под ней трясина. А там, дальше- Нет, не видно… И на ноги не встанешь, не посмотришь. Выход один - ползти! Ведь не бесконечное же это поганое болото, ведь кончается же оно где-нибудь… Господи… Софья… Софья…