Глава 16

Часами я так и не разжился; у Игоря их тоже не было, поэтому, когда именно все произошло, сказать не могу. Наверное, под утро… Сначала мы услышали, как изменился звук машины. Наша посудина явно прибавила обороты. Так продолжалось какое-то время, а потом в гудение движка вплелись посторонние стуки. Приподнявшись и настороженно прислушиваясь, сказал Птицыну:

– Такое впечатление, что по нам стреляют. Причем из какого-то крупняка. Или мелкой зенитки… Во-во, слышишь – опять!

По корпусу как будто сыпанули камушками.

– Слышу, но не пойму, что это…

– Да точно говорю – или ДШК, или зенитка работает. Обычный пулемет мы бы просто не услышали, а более крупное чувствовалось бы гораздо сильнее.

Тут шум двигателя опять изменился, а через несколько минут вообще исчез. Так, похоже, приплыли… Географию я знаю плохо, но вроде, проплыв через Босфор, попадаешь в Черное море. Через пролив мы прошли несколько часов назад, значит, должны находиться уже возле берегов Болгарии. А кто нас тут может так нагло обстреливать? В голове почему-то всплыл момент из «Индианы Джонса», когда большой корабль в море останавливает маленькая подводная лодка. Но ведь этот плешивый Мейлиц контрабандные скрижали на своем корыте точно не перевозит. Или перевозит?..

Из-за чего-то ведь нас тормознули? Причем какие-то вояки. Еще бы знать какие… Кто тут вообще, кроме немцев, румын да турков, отираться может? В то, что это могут быть советские моряки, не верил ни под каким видом. Последний крупный рейд корабли ЧФ совершили на Констанцу, а потом опять зашхерились и их было не видно и не слышно. Так что русские ВМС исключаются. Хотя, с другой стороны, Констанцу уже взяли… Нет, взяли-то ее с суши, поэтому наши мореманы ни при чем. Остаются фрицы и их союзники. Но зачем им тормозить корабль в море? В том, что мы прошли на эту посудину «чисто», сомнений не было. Выходит, все это не из-за нас. А из-за чего? Неужели гад Мейлиц где-то погорел со своим левым бизнесом в виде контрабанды, вот его и взяли за жабры? Хотя почему тогда не дождались, когда он в порт войдет? Для чего эти захваты в чистом море нужны? Блин! Вообще ни фига не понятно. Пока мы с Игорем, шепотом переговариваясь, строили предположения, машина опять заработала и, судя по всему, корабль куда-то поплыл. Твою дивизию! Что там наверху произошло – непонятно… Хотя можно предположить – неизвестное судно, дав несколько предупредительных очередей, остановило нашу лайбу, потом, скорее, всего на «Пенелопу» высадилась десантная команда, которая разрешила движение. Только вот куда?

Прошло совсем немного времени, как стук движка опять изменился, а потом он снова вырубился и через несколько секунд послышался глухой звук мягкого удара.

– Это что? Мы куда-то врезались?

– Не, не похоже. Знаешь, Игорь, кажется, мы просто приплыли. В смысле остановились возле причала.

– И что теперь?

– Я так думаю, будем сидеть в нашей каморке до последнего. Тут ведь как – или Мейлиц все разрулил и нас скоро выпустят, в чем лично я сильно сомневаюсь, или за-хватчики, прошерстив корабль, уйдут. В самом деле – не будут же они на нем жить? Вот как эти ребята свалят, так и мы выйдем. Поэтому давай сидеть тихо и слушать внимательно. Глядишь, что и поймем.

Сидели и прислушивались долго. Только слышно ничего не было. Потом я отвалился от переборки, потирая затекшее ухо, и как раз в этот момент Птицын предостерегающе поднял палец.

– Что там?

Он, скорчив сосредоточенную морду, потряс рукой, дескать – не мешай, и я опять прилип к дверце. Но толком ничего не услышал, только наверху чем-то загрохотали и послышались удаляющиеся голоса. Причем слышалось все как бу-бу-бу.

– Так чего было?

Игорь с недоумевающим лицом пожал плечами и неуверенно ответил:

– Там по матери крыли…

Я удивился:

– По какой матери?

– По русской! Я четко слышал – «Твою мать!».

Во как… И что бы это значило? «Твою мать» – это, конечно, хорошо, это вам не какой-нибудь «доннер ветэр», но ситуации совершенно не проясняет, а еще больше запутывает. Русских в нашей команде не было, значит, лаялись захватчики… Я почесал затылок и решил:

– Один хрен, сидим до последнего. На фрицев сейчас столько русских работает, что матерки еще ничего не значат. А нашим тут просто неоткуда взяться. Так что попробуем дотянуть до ночи, а потом будем разбираться в ситуации.

На том и порешили. Благо дверь в нашу каморку открывалась внутрь, а сдвинуть пожарный щит, даже с полным ящиком песка, двум мужикам проблем не составит.

Сидели несколько часов. За это время по кораблю больше никто не лазил. Во всяком случае никакого шума, производимого людьми, мы не слышали. Потом, когда, по нашим прикидкам, наступила ночь, открыли фанерную дверцу и постарались с наименьшим шумом отодвинуть от нее щит. Совсем бесшумно не получилось, и этот ящик в тишине заскрежетал, как ржавые ворота. Мы сначала сильно напряглись, но никто на этот звук не отреагировал, поэтому уже смелее сдвинули препятствие до появления щели, в которую можно было пролезть. Надолго замирая и прислушиваясь, прошли по коридорчику к трапу, ведущему наверх. Тихо. Это хорошо, когда тихо, это значит: нас тут не ждут. Зато снаружи слышался какой-то гул из неразличимых далеких голосов да звука техники. Поднявшись до двери, осторожно откинул длинную ручку и высунул нос наружу. Хм, верно угадали – ночь на дворе. Шум стал гораздо громче, и уже можно было определиться с его направлением.

Сгибаясь чуть ли не пополам, я скользнул к борту и огляделся. Во как! Действительно – возле берега стоим. То есть возле пирса. Небо все в тучах, но даже при этой хреновой видимости можно было понять, что это порт.

А в порту соответственно светомаскировка, поэтому так темно. Зато чуть в стороне от нас светили прожектора и в их свете со стоящего там корабля бесконечной вереницей тянулись люди, которые, строясь колоннами, шустро уматывали куда-то в сторону темного города. А над всем этим густо висел наш родной мат. То есть отдельные «Мать!» слышались достаточно хорошо. Оглянувшись на Игоря, с искренним недоумением сказал:

– Слушай, или я брежу, или это наши.

– Откуда они тут взялись?

– Хм, хороший вопрос… Еще бы знать, где мы сами сейчас находимся. Но это точно не Севастополь… да и не Одесса.

Пытаясь разглядеть мельтешение маленьких фигурок, я заскочил на ограждение борта, держась рукой за кран-балку, но ничего толком не разглядел – слишком далеко они были. А потом снизу, от пирса послышался лязг затвора и звонкий голос прокричал:

– Стой, не шевелись, стрелять буду!

Я инстинктивно нырнул назад, но это уже не помогло. Темнота пирса оказалась неожиданно очень насыщена жизнью. Сначала хлопнул выстрел и пуля, взвизгнув, отрикошетила от какой-то железяки за спиной, а потом послышался топот бегущих ног и бас, который недовольно поинтересовался:

– Грубин, ты чего тут палишь?

Невидимый мне Грубин, торопясь и проглатывая слова, зачастил:

– Товарищ сержант, на этом корабле кто-то есть! Я вот только сейчас его видел. Он на борт аж вылез, на тех, кто сейчас возле второго пирса высаживается, пялился. Диверсант, наверное! Или разведчик немецкий!

Я не знал, где мы и кто именно сейчас стоит внизу. Но вот обращение – «товарищ сержант» было как бальзам на сердце. По-русски и красновцы болтать могут, да и предатели из Русской освободительной армии тоже раньше нашими были. Только прибавлять к званию «товарищ» – это чисто советское… Поэтому бегать и суетиться не стал, а спокойно дождался, когда по сходням взбегут четверо в такой родной форме, что меня чуть слеза не прошибла. Средних лет усатый сержант, оглядев фигуры, стоящие с поднятыми руками посередине палубы, удовлетворенно хмыкнул и спросил:

– Кто такие, откуда здесь взялись?

Я решил долго не объясняться с усатым, сказав:

– Терроргруппа Четвертого Украинского фронта. Следуем с задания. Так что, товарищ сержант, проводите нас в особый отдел.

Один из окруживших нас пацанов удивленно вякнул:

– Так они по-русски разговаривают…

А сержант при моих словах как-то хищно подобрался и протянул:

– С Четвертого Украинского говорите… ну-ну… вяжи их, ребята!

Пока двое бойцов держали нас под прицелом автоматов, еще один сноровисто скрутил «диверсантам» руки извлеченной из кармана веревкой. Я на такое действие не то чтобы обиделся, но несколько удивился:

– Мужики, мы же свои, вязать-то зачем? И так бы до особистов дошли…

На что сержант, проверив узлы и с силой встряхнув нас обоих, ехидно ответил:

– Гитлер вам свой! – А обращаясь к остальным, добавил: – Вот уроды! Кого провести думали, сволочи! Плохо вас там учили в ваших шпионских школах! Ишь ты – с Четвертого Украинского!

И наклонившись ко мне в упор, прорычал:

– Четвертый Украинский уже месяц как упразднен. Так что, вражина, прокололся ты!

И влепив мне обидного пинка, приказал вести задержанных вперед. А я, топая под прицелом автоматчиков, крыл себя последними словами за забывчивость. Ведь слышал же перед отъездом, что мой фронт в резерв ставки переводить должны были, но вот вылетело это из башки и теперь выпутываться будет гораздо сложнее. Я-то рассчитывал выйти на Серегу, а теперь его где искать? А если начну буровить про Москву и УСИ, кто мне поверит? То есть потом, после проверки, конечно, все выяснится, но поначалу надо будет вести себя потише. Вспомнив горячее гостеприимство армейских СМЕРШевцев, когда мы осенью к ним попали, потер плечом ухо, в которое тогда прилетела мощная звездюлина. Нет, решено, в этот раз буду вежлив и спокоен, как английский лорд. Усатый цербер, который следовал сбоку, на мои почесывания тут же отреагировал:

– Иди спокойно, не дергайся, а то на орехи добавлю…

– Да я иду… Товарищ сержант, а где мы сейчас находимся?

– Тамбовский волк тебе товарищ! Не разговаривать!

Вот гадский папа, служака хренов. Что ему – ответить тяжело? Но решив не обострять отношения, послушно замолк, решив, что рано или поздно все узнаю сам. Ну в принципе и узнал… Слушая обрывки разговоров проходящих мимо солдат, понял, что мы все-таки в Болгарии. А если конкретно – в Бургасе, который вчера был взят внезапным морским десантом. Части болгарской армии, которые дислоцировались в городе, поддержали десантников, ударив по немцам с тыла. Охренеть! Честно говоря, такой прыти от нашего командования я даже не ожидал. Потом, конечно, узнаю подробности, но, по-моему, это очень круто. Распропагандировать болгар, скоординировать совместные действия… М-да… советские генералы не просто научились воевать, а делают это все лучше и лучше. И судя по тому, что стрельбы не слышно, высадка прошла не просто успешно, а очень успешно. Немцы были отброшены на такое расстояние, что даже грохот артиллерии не доносился до порта. Ну это, конечно, если она сейчас вообще работает… Попутно становилось понятным, что же произошло с нашим кораблем. Десант был настолько неожиданным, что фрицы свои корабли толком предупредить не успели о том, что конечный пункт назначения перешел в другие руки. Может, конечно, и предупреждали, но вот у Мейлица рация глючила, это я точно знаю. Сам слышал, как он вчера на радиста наезжал. Да уж… связь – великое дело. Чуть выпал из информационного пространства и все – приехали. «Пенелопу», видно, сторожевой катер, или что там сейчас у наших есть, на подходе к порту встретил и, слегка попугав, загнал к дальним пирсам. Но, с другой стороны, плешивый капитан и его команда показали себя нормальными мужиками, не выдав своих пассажиров… Хотя, может, у них и не спрашивали?..

Тем временем нас довели до караулки, где после короткого, но бурного разговора с начкаром нас со слегка помятыми фейсами закинули в «Газ-63» и повезли дальше. Двое солдатиков с автоматами сидели рядышком и, внимательно глядя за пленными, тоже пресекали все разговоры. Ну и хрен с вами – помолчим. Сидя на откидной лавке, я сплевывал кровь из разбитой губы и пытался взглядом подбодрить Игоря. Только вот было темно и моих гримас он не увидел. Зато увидел конвоир и пресек недозволенную мимику. Ну вот… опять в ухо… Словами, что ли, нельзя? «Газон», недолго пропетляв по городу, остановился возле здоровенного здания, где нас и сгрузили, передав уже непосредственно в СМЕРШ. Но там был небольшой бардак, поэтому когда принявший нас дежурный сунулся в один из кабинетов, выбегающий оттуда лейтенант, поправляя закинутый на плечо автомат, раздраженно сказал:

– Слушай, Смирнов, сейчас не до этих предателей! Мы там гестаповскую точку накрыли, так что Требухина нет. Давай их пока в камеру – завтра разбираться будем!

Потом нас поводили еще немного, наконец-то развязали руки и в конце концов запихнули в здоровенное помещение, которое населяли уже человек тридцать. Дверь за спиной лязгнула, и я, оглядев контингент, коротко матюгнулся. Понятно, почему летеха про предателей говорил. Тут, наверное, шла предварительная сортировка и поэтому немцев не было, хоть люди в немецкой форме и присутствовали. Но явно с рязанскими физиономиями. А так – кто в чем. И в черных полицейских шинелях, и в гражданке, и в вермахтовских мундирах. На некоторых были даже наши шинели. Я повернулся к Птицыну:

– Ну что, друг ситный, пошли искать место под солнцем. Нам тут до завтра всяко-разно кантоваться. А если не хотим торчать под дверью, то надо будет найти себе местечко, где можем приземлиться.

Игорь кивнул, и мы двинули в глубь помещения, туда, где стояли нары и светила тусклая лампочка. Нар на всех не хватало, поэтому кто-то сидел на полу, подстелив шинель, кто-то на полу же и спал. Но я видел, что из дальнего угла какой-то хмырь в гражданском пиджаке, но в форменных полицейских галифе поднялся, освобождая место, и двинул к большому баку с водой, стоящему возле входа. Вот на освободившееся пространство мы с Игорьком и намылились. Осторожно переступая через ноги, подошли к намеченной цели. Но только прицелились упасть, как сидевший справа мужик в натянутой на уши пилотке хрипло сказал:

– Э, куды прешь! Место занято!

Не обращая на него внимания, уселись, а потом я, наклонившись к нему, цыкнул зубом и спросил:

– Тобой, что ли?

Тот, отведя глаза, глухо пробормотал:

– Не… сейчас хозяин подойдет…

– А ты что, бобиком при нем состоишь, псом сторожевым?

Но сосед решил не связываться с наглыми задирами, поэтому, молча подняв воротник, отвернулся и, откинувшись на деревянный брус, сделал вид, что задремал. А через пару минут вернулся ходивший на водопой. Остановившись перед нами, он какое-то время молча стоял, покачиваясь с пятки на носок, а потом наконец подал голос:

– Что за херня? Это мое место…

Я, как будто только сейчас его заметив, ощерившись, глянул на подошедшего снизу вверх и лениво протянул:

– А теперь мое. – И видя, что тот не успокаивается, жестко добавил: – Мордальник завали блюздятина – кадык вырву!

Угу… Претендент спекся. Растерянно оглядевшись, он, что-то, бурча отвалил в сторону. Остальные на эту стычку не обратили никакого внимания, поэтому я расслабился и уселся, обняв коленки, попутно разглядывая соседей по камере. Но меня отвлек Птицын, который, наклонившись к уху, шепнул:

– Слушай, ну ты прям как со мной в одном в концлагере сидел. Во всяком случае поведение очень похоже…

– Не сидел, но наслышан…

В этот момент в углу кто-то матерно вскрикнул и там возникла короткая потасовка. Хе! Это наш носитель галифе наступил на кого-то из сидящих и сразу заполучил по сусалам. Нервные тут все какие-то. Хотя, с другой стороны, судя по речевым оборотам, уголовников в камере хватало. Этот сброд, находясь на оккупированной территории, одной частью за свои художества при новом режиме попал в лагеря, зато другая часть вовремя сориентировалась, «перековалась» и двинула в полицаи. Так что теперь они чувствовали себя в камере как дома. Хотя некоторая нер-возность в поведении чувствуется. Бывшие урки поднимали хвост, но как-то вяло, без огонька. Пальцы, конечно, гнули, но новый для себя статус военнопленных воспринимали с опаской. Осознание того, что судить их будет не «самый гуманный суд в мире», а военный трибунал, сильно охлаждало пыл…

Поглядывая по сторонам, заметил еще две ярко выраженные группировки. Четверых, в гражданской одежде, сидевших кучкой в углу, тихо переговаривающихся и настороженно зыркающих по сторонам, и еще шестерых в немецкой форме. Те, заняв угловые нары, растопырились там, никого к себе не подпуская. И если с определением гражданских у меня были некоторые непонятки, то люди в форме вычислялись на раз. Судя по темным следам, оставшимся от отпоротых шевронов, эти уроды из Русской освободительной армии. То есть те, кто в начале войны перебежал на сторону немцев, шкуры спасая. Сия веселая организация была создана еще в конце сорок первого. Часть неугомонившихся беляков решила тряхнуть стариной и предложила свои услуги германцам. Власова в этом варианте истории не случилось, поэтому фрицам пришлось использовать за костяк этой армии тех белоэмигрантов, которые настолько ненавидели большевиков, что и простых людей, населяющих СССР, готовы были уничтожать. Обозвали организацию РОА; наверное, фантазии на большее не хватило или само название настолько привлекало, что не изменилось и в этом времени. Ну и поехало… М-да… Уголовники-то в принципе мразь, и что урки добровольно родину защищать будут, могло прийти в голову только современным мне режиссерам. Бандитам по барабану, при какой власти и в каком качестве гнобить свой собственный народ, поэтому другого от них ожидать просто странно. А эти… Из концлагерей в РОА попадало очень мало народу. Во всяком случае, ни одного «прономерованного» лагерника я среди них не встречал. В основном у «освободителей» были или перебежчики, или те, кто пришел с прифронтовых фильтрационных пунктов для военнопленных. То есть, попав в плен, такие сразу начинали держать нос по ветру, поэтому вовсе не лишения и голод гнали их на сторону немцев. На фильтрах они бы ничего толком не успели хлебнуть. Эти предатели просто шли на сторону более сильного, прельстившись хорошей формой, жратвой и послевоенными преференциями. Так что создание Русской освободительной армии для них было как манна небесная. Тогда фрицы еще давили вовсю, поэтому подонков-добровольцев у них хватало. Принадлежность к всесокрушающему вермахту очень льстила предателям. Только немцы были не дураки и уже тогда понимали, что война, похоже, сильно затянется, поэтому и решили создать РОА для пополнения «пушечного мяса», а также для пущего пропагандистского эффекта.

Но потом вдруг все пошло по-другому. Красная Армия начала гонять фрицев в хвост и гриву, и стало ясно – дело пахнет керосином. Изменники сильно заволновались, но выхода, кроме как до последнего драться за немчуру, у них не было. Мысль о советском плене заставляла этих сволочей жидким гадиться – они ведь кровью повязаны были, потому что перед подписанием контракта им предлагали своих же бывших товарищей расстреливать. Да и в плен «освободителей», в общем-то, старались не брать. Нашим бойцам поровну, по каким причинам человек врагу начал служить, и они вполне справедливо считали, что лучший подарок для мудаков из РОА – это пуля в лоб, даже если он успел задрать руки вверх. Я это начинание полностью поддерживаю. Только так с ними поступать надо, и нечего дело доводить до армейских особистов, которым закон запрещает пленных стрелять. Ребята в концлагерях как мухи мрут, предпочитая смерть предательству, а эти козлы сейчас получат лет по пятнадцать на валке леса в Сибири и, отсидев, дальше землю топтать будут. И где, спрашивается, справедливость?..

Я отвернулся в сторону от той шестерки, чтобы чуть-чуть отвлечься и не начинать разборок в камере. Хрен его знает, как все повернется. А ну как и урки захотят поучаствовать? Если все скопом навалятся – то на ноль в момент помножат. Так что будем сидеть тихо и ждать завтрашнего дня. Всяко-разно на допрос должны будут вы-звать. Хотя мне непонятно, почему нас вообще сюда сунули. Ведь посчитали именно за шпионов, а закинули в общую камеру. Но с другой стороны, скорее всего просто не поверили, что мы можем быть разными шпионами-диверсантами. Судя по окружающей меня публике, они могли при взятии говорить, что у них папа – Гитлер, лишь бы на месте не пришили. А там пойдут допросы, протоколы, глядишь, и удастся жизнь сохранить… В принципе, наверное, так и есть. А из-за того, что мы говорили по-русски, нас, невзирая на французские документы, запихнули именно сюда. Непонятно только, откуда в Бургасе столько русскоговорящих? Особенно полицаев? Или они так драпали, что с Румынии до Болгарии добежали и не заметили? Хотя какая разница… Я пихнул в бок Птицына и сказал:

– Давай-ка, Игорь, поспим. Только массу давить предлагаю по очереди – мало ли что?

– Тогда спи первый – я не хочу…

Ну первый так первый. Подняв воротник куртки, я втянул голову в плечи и, привалившись к теплому боку товарища, закемарил. Потом мы с ним поменялись и незаметно наступило утро.

Глядя на оживление, которое с первыми лучами солнца посетило камеру, я спросил у вчерашнего соседа:

– Чего все так суетятся? Экзекуция готовится?

Тот, сделав вид, что не помнит вчерашней обиды, ответил:

– Не… Какая экзекуция? Мы же не у немцев. Завтрак сейчас будет, вот и зашевелились.

Угу… Понятно. Утренний жор – дело, конечно, хорошее, хотя я сильно сомневаюсь, что будут какие-нибудь разносолы. Но даже баланды мы с Игорьком не дождались, потому что в камеру вошел старший сержант с бойцом и, глядя в бумажку, запинаясь на иностранных фамилиях, сказал:

– Дюбуа и Ферне – на выход!

Мы с Птицыным переглянулись и, расталкивая народ, пошли к дверям. Сержант, оглядев нас, уточнил:

– Вы, что ли?

– Так точно…

Собеседник фыркнул и сказал, обращаясь к солдату:

– Видишь, Голубев, как эти падлы маскируются. Даже документы себе иностранные справили, но один хрен попались!

Потом нас вывели из камеры и солдат, взяв на изготовку ППС, скомандовал:

– Руки за спину, не оглядываться! Шагом марш вперед!

Пройдя несколькими коридорами, мы поднялись по лестнице, где нас и разделили. Боец повел Игорька дальше, а меня сержант завел в кабинет и доложил:

– Арестованный доставлен.

Вышел, прикрыв за собой дверь и оставив пленного. один на один со старшим лейтенантом, сидящим за большим столом. Я не успел удивиться, что следак один, как из соседней комнаты появился здоровенный старшина, который пихнул меня к табурету и приказал садиться. Ну вот теперь все нормально – и допрашивающий, и силовая поддержка при нем. А то поначалу мне даже странным показалось одиночество старлея. Старшой тем временем, покрутив мой отобранный при задержании липовый документ в руках, отложил его в сторону и, потерев красные воспаленные глаза, спросил:

– Что вы делали на корабле?

– Я на нем приплыл из Франции. Мы с товарищем воспользовались услугами капитана этого судна, который и провез нас в Болгарию. Плыли, прячась в потайной каюте, поэтому во время захвата нас и не заметили.

– Та-а-к… А этот паспорт ваш?

– Это «липа». Мне ее сделали подпольщики в Леионе.

Старлей, откинувшись на спинку стула, несколько секунд молча смотрел на меня. Потом, достав папиросу, постучал ее о пачку и закурил. Выпустив клуб дыма, продолжил допрос:

– Очень интересно… Если это «липа», то как ваше настоящее имя?

– Лисов Илья Иванович. Три месяца назад я входил в состав спецгруппы ставки Четвертого Украинского фронта. Но потом был отозван в Москву. Выполняя задание во Франции, в результате провала был лишен возможности штатной эвакуации. Поэтому пришлось воспользоваться помощью бойцов Сопротивления. Все это, так же как и мою личность, может подтвердить генерал-полковник Колычев, который сейчас находится в столице.

Старший лейтенант слушал, криво улыбаясь, но не перебивал. А когда увидел, что я уже высказался, уточнил:

– Ага, то есть ты предлагаешь мне связаться с Москвой, затребовать целого генерал-полковника и сказать, что его человек нашелся? А не слишком ли фантастично звучит твоя история? Я бы еще понял, если б ты выдавал себя за бывшего пленного, который сбежал из лагеря и партизанил во Франции, а теперь решил двинуть на соединение со своими. Но лагерного номера у тебя, скорее всего, нет, поэтому ты и придумал такую историю. Зачем вот только – я не пойму. Поэтому задаю вопрос по новой – твое имя, фамилия и что ты делал в порту?

М-да… честно говоря, я бы и сам не поверил в такую историю, тем более что детали и прочие нюансы раскрывать этому СМЕРШевцу не могу. А он подобной чухни, наверное, по самые гланды уже наслушался. Я тоже как-то был свидетелем, когда ребята из контрразведки четверых ухарей раскручивали. Те себя за героических партизан выдавали. А потом выяснилось, что они не просто полицаями были, а еще и во вспомогательную зондеркоманду входили…

И в Москву старлей, конечно, звонить не будет. Во-первых, не его уровень, а во-вторых, если из-за каждого пленного, который несет подобный бред, теребить начальство, то этому следователю не просто карьеры не видать, а все может закончиться должностью участкового где-нибудь на Крайнем Севере. Хорошо еще, что я Берию не затребовал, а то бы сразу по мордасам заполучил. Старшой посчитал бы это за издевательство и в дело тут же включился старшина, сопящий за спиной. Но следователь, похоже, парень не дурной, во всяком случае не похож на некоторых, которые тупо на горло берут и с воодушевлением выбивают показания из арестованных. Так что можно будет попробовать его убедить хотя бы на свое начальство выйти. То есть он, конечно, по-любому доложит, но в камере сидеть и баланду хлебать, пока они разберутся, что к чему, я совершенно не хочу. Поэтому очень надеюсь, что все выяснится при первом допросе. А для этого надо сохранять спокойствие и не сильно давить на следака, который опять подал голос:

– Что, теперь решил молчать?

– Никак нет. Я подполковник госбезопасности Лисов Илья Иванович. Во Франции выполнял секретное задание командования. Если вы, товарищ старший лейтенант, доложите обо мне хотя бы своему начальству, то моя личность выяснится быстрее.

Потом я несколько сбился с размеренного тона и гораздо бодрее заговорил:

– Слушай, старлей, неужели от нашего Четвертого тут никого нет? Ну не весь же фронт в резерв вывели? Может, хоть кто-то остался? Меня многие знают. Генерал Левин – начальник СМЕРШ фронта, генерал Ордынцев из армейской разведки, генерал-майор Гусев. Ребята с главного разведуправления… Не хочешь на Москву выходить – я тебя понимаю. Но на них-то можно выйти? В конце концов ведь все выяснится, но я сегодня ночью этих сук из РОА чуть не удавил. Так что в дальнейшем боюсь не сдержаться. Да и вообще…

Старшой слушал внимательно, постукивая пальцами по столу и кусая губу. Потом поднял руку, призывая меня заткнуться, и спросил:

– А второй, тот, который с тобой вместе был, он кто? Тоже из Москвы?

– Нет, вот он как раз – лагерник. Они во Франции шорох наводили, не давали фрицам спокойно дышать. Там отряд из бывших наших военнопленных действовал. И еще как действовал! Эти ребята мне и помогли в живых остаться.

– А почему не все с тобой ушли, а только он?

– Ммм… Как сказать… У него жена с маленьким ребенком в Куйбышеве остались. Остальные-то или детдомовские, или родственники погибли, или просто более спокойные. А Птицын сильно за своих переживал, вот и рискнул со мной отправиться. Оставшиеся же бойцы приняли решение идти на соединение с нашими, когда фронт ближе подойдет. Да и тем путем, что мы уходили, толпу не вывезешь. Два человека – край…

Следователь покивал, слушая меня, потом что-то почеркал в бланке протокола допроса и в конце концов выдал:

– Ладно, я попробую про тебя выяснить как можно быстрее. Пока посидишь в отдельной камере, чтобы больше никого не тянуло удавить. Но смотри, если соврал, то я тебя своей рукой…

Старлей многообещающе посмотрел на меня, но я только кивнул:

– Само собой, я же все понимаю…

– Тогда…

Но что именно «тогда», следак не договорил, так как в коридоре послышался какой-то шум, кто-то громко спросил:

– Требухин на месте?

А потом у меня за спиной открылась дверь и старший лейтенант, поднявшись, козырнул:

– Здравия желаю, товарищ капитан!

Я хотел глянуть на вошедшего, но стоящий за спиной цербер, положив руку на плечо, не дал повернуться, поэтому пришлось продолжать сидеть, тупо глядя перед собой. А прибывший капитан тем временем приказал:

– Александр Витальевич, приготовьте документы по вчерашним арестованным. Понимаю, времени мало было, но хоть что-то есть?

– Так они уже у вас!

– Ххе!

Услышав это «ххе», я очень сильно напрягся. Голос, за три года почти, конечно, забылся, но такое хеканье ни с чем не спутаешь. Хотя нет. Не может быть… Их же тогда всех с пулемета покрошили… Или не всех? Я ведь видел, как несколько фигурок нырнули в лес, с другой стороны дороги. Неужели?.. Больше надеясь на удачу, чем на что-либо, я, заблокированный старшиной, глядя на стол, громко спросил:

– Сухов?

– Ну что, за встречу?

– Давай!

Пить неразбавленный спирт было, конечно, извращением, с которым я решил покончить после того достопамятного стакана, но хлебать по поводу такой нежданной встречи местное вино было еще большим извратом. Так что большую оплетенную бутыль с молодым виноградным оставили на потом. Андрюха как радушный хозяин ухаживал за бывшими арестованными, улыбаясь, хекая и крутя головой. Видно, тоже чувства переполняли…

А поначалу он меня сразу и не узнал. Услышав свою фамилию, Сухов удивленно протянул:

– Не понял… – И сделав два шага вперед, уставился на допрашиваемого: – Ты меня что, знаешь?

Я, глядя на полузабытую физиономию погранца, улыбнулся и ответил:

– Отож… И ты меня знаешь. Двадцать первого июня сорок первого кто на участке твоей заставы вышел? Помнишь «студента»?

– Итить твою мать! Лисов! М-м-м… Илья? Живой!

– Илья, Илья. Узнал все-таки…

Андрюха договорить не дал, а, сдернув со стула, крепко обнял. Потом отстранился и с веселым удивлением спросил:

– А здесь ты как оказался? Все за передком ползаешь?

– Теперь, конечно, в другом качестве, но ползаю.

Требухин и старшина, неуверенно улыбаясь, смотрели на нас, а потом старлей решил прояснить ситуацию:

– Товарищ капитан, этот человек говорит, что он подполковник Красной Армии и что находится в подчинении ставки, поэтому требует связаться с Москвой для подтверждения личности.

Бывший погранец удивленно хмыкнул:

– Ого! Быстро растешь! Тогда, помнится, в одном звании были? – И обращаясь к старшине, добавил: – Так, Реутов, ты разведке чайку организуй, а я скоро вернусь.

Потом, повернувшись ко мне, пояснил:

– Сейчас не могу с тобой, дел по горло, но через полчаса освобожусь, тогда потолкуем! Я быстро!

Но прежде чем Сухов, забрав Требухина и бланк моего допроса, сбежал, я его тормознул:

– Погоди, Андрей. Там со мной еще один парень был – вместе работаем. Он где-то в соседнем кабинете находиться должен…

– Не волнуйся и напарника твоего сейчас сюда приведут. Я быстренько дела разгребу, тогда обо всем переговорим.

После чего, хлопнув меня по плечу, исчез за дверью. Потом я, хлебая принесенный по приказу Реутова чаек, ухмыляясь про себя, думал, что Андрей как был человеком крайне недоверчивым, так и остался. С другой стороны, при его теперешней профессии по-другому и нельзя. Как же – дела у него. Так я и поверил. Сухов сейчас наверняка к начальнику управления рванул, чтобы связаться с Москвой и выяснить, есть ли у них в штате подполковник Лисов и соответствует ли мой словесный портрет тому подполковнику.

Я уже надулся чаем, как бочка, когда часа через полтора наконец вернулся Андрюха. В принципе, как только он с каким-то полковником, довольно улыбаясь, вошел в комнату, было уже все понятно. Но я все равно спросил:

– Ну что, подтвердили личность?

Сухов глаза не отвел, понимая, что его слова про полчаса и дела были интерпретированы верно, а просто ответил:

– Так точно, товарищ подполковник! – И после небольшой паузы добавил: – Илья, я даже извиняться не буду, ты сам все должен понимать…

– Да о чем разговор…

Потом нас познакомили с полковником Васиным. Он оказался начальником шестого отдела СМЕРШ фронта и после разговора с Андрюхой тут же позвонил в Москву. Там сначала несколько переполошились, но, сразу подтвердив все мои полномочия, приказали создать Лисову режим наибольшего благоприятствования. Васин, сидя напротив, рассказал:

– Сегодня ночью за вами придет самолет. А пока я приказал баньку сообразить. После бани – обед. Вы не против?

– Конечно, не против. А где Игорь Птицын?

– Его сейчас приведут и можно начинать. Я вам еще хочу человека в сопровождение дать, пока здесь находитесь, а то вы без документов, мало ли что…

– Само собой… разрешите, чтобы это был Сухов?

Полковник несколько замялся, не желая отдавать начальника отдела в простые провожатые, но, подумав, махнул рукой, наверное, вспомнив слова москвичей про всяческое содействие, и сказал:

– Хорошо, тем более вам надо о многом поговорить.

Я же понимаю – старые боевые друзья встретились…

На том и порешили… Сначала сходили в баню, правда без Андрюхи, у которого были действительно срочные дела. После баньки перекусили, а потом Сухов уволок нас к себе. У него было и чем отметить встречу и чем закусить, поэтому расположились основательно, тем более до самолета времени было вагон. Меня, конечно, очень интересовало, как он тогда спасся и что делал после памятного налета на колонну пленных. Оказывается, Андрюха чисто случайно в живых остался. Ему пуля по касательной в голову попала, слегка контузив, и только благодаря своему сержанту Иванову, который начальника заставы успел подхватить и в лес шмыгнуть, мы сейчас с капитаном и разговариваем. Андрей, размякнув от выпитого, рассказывал:

– Веришь, нет, тогда, когда очухался – застрелиться хотел… Это ведь из-за меня люди погибли. Не сдержался, проявил слабость, вот почти все и полегли. Четверо только на ту сторону проскочить успели. Но бойцы, как увидели, что я стреляться надумал, пистолет отобрали, а потом еще и пристыдили. До сих пор вспоминаю – уши горят… Эх!

Сухов, махнув рукой, наполнил рюмки и продолжил рассказ. Они тогда еще дней десять по лесам бродили, пока не наткнулись на наших танкистов. Танковую бригаду раздолбали, а от батальона, на который вышли пограничники, осталось три танка. Но это была воинская единица, вокруг которой постепенно сосредотачивались окруженцы. Сборная солянка со всех частей. И летчики с трех сбитых самолетов, и противотанкисты с двумя исправными «сорокопятками», но без снарядов, и кавалеристы, у которых даже сохранились несколько лошадей. В основном, конечно, была пехота. Таким макаром их постепенно набралось человек двести пятьдесят. Андрюха, помня мои советы, с разрешения командира батальона организовал несколько летучих отрядов, которые добывали снаряды к орудиям и горючку к технике, попутно пуская немцам кровь при каждом удобном случае. А когда все укомплектовали, то двинулись на прорыв. То есть сначала скрытно передвигались на восток, благо лесов в Белоруссии хватало, а потом, внезапным ударом прорвав неустоявшуюся линию фронта, вышли к своим. Вышли, чтобы через два дня опять оказаться в окружении. И опять прорыв и снова окружение…

В общем, на фильтр Сухов попал только в сентябре. Документы были при нем, да и выходил он не один, поэтому проверяли пограничника недолго и, провоевав еще два месяца командиром истребительного отряда, он попал в армейскую контрразведку. Честно говоря, достаточно случайно попал. Просто его отряд отличился на поимке немецких диверсантов, вот Андрюху контрики и приметили. Так и продолжил службу в одном из подразделений Центрального фронта. Потом ранение, долгое лечение, и после выписки он попал в СМЕРШ Третьего Украинского фронта, где и продолжает службу по сей день.

– А сержант твой – Иванов – живой?

– Жив курилка! Только он уже младший лейтенант. На Центральном воюет. Мы с ним даже иногда переписываемся.

– Взводным?

– Нет, он в армейской разведке ордена зарабатывает.

– Ну тогда давай за него…

– Давай!

Выпили, а потом Андрей поинтересовался моей эпопеей. Я ему выдал сильно отредактированную версию, а он, услышав про Зальмута, чуть со стула не упал:

– Твою мать! Я же про это знаю! Получается, именно про тебя в газете писали – «В результате умелых действий советских разведчиков под командованием майора Г. был захвачен в плен крупный немецкий военачальник генерал фон Зальмут».

– Ну ты, блин, прямо наизусть чешешь!

– Да ты что, это же такое впечатление произвело на всех! Народ в полном охренении ходил и каждый мечтал такое же дело провернуть!

Выпили за поимку Зальмута, а потом Сухов неожиданно озаботился вопросом, не имею ли я какого-либо отношения к автору известных песен – Лисову? Смущенно шаркнув ножкой, ответил, что еще как имею. Тогда Андрюха, окончательно потеряв начальственную сдержанность, начал вопить. И вопил до тех пор, пока нам не принесли гитару, после чего состоялся импровизированный концерт. Но я его уже плохо помню. К нам заходили какие-то люди и громко хлопали после каждой песни так, что у меня начала побаливать голова. Потом вроде даже Васин на огонек заглянул…

А как нас грузили в машину и везли на аэродром, не помню совсем. Последний проблеск сознания был, когда Андрюха наконец отлепил меня от себя и передал с рук на руки летчикам со словами:

– Адрес, адрес мой не потеряй! Там и полевой почты и на всякий случай домашний. Он у тебя в кармане!

Согласно кивнув, дескать, все понял, позволил летунам затащить себя в самолет, где благополучно отрубился.

В себя более-менее пришел только на пересадке в Одессе. Там, добыв в летной столовой банку рассола, реквизировал ее с собой, и весь путь до Москвы мы с Птицыным то хлебали из банки по очереди, то мирно дремали под шум моторов. Поэтому по прилету чувствовал себя нормальным человеком.

И это было хорошо, так как в аэропорту нас встречал лично мой командир. Колычев в хипповом кожаном пальто и, невзирая на мороз, в фуражке дождался, когда я сойду с трапа, а после так меня стиснул, что ребра затрещали. Но, видно, смутившись от своего порыва, отстранился и строго спросил:

– Ты почему так долго шлялся?

Но не выдержав строгого тона, опять заулыбался и сказал:

– Вот ни на столько не верил, что ты можешь просто так сгинуть, но все равно очень рад твоему возвращению.

А потом, видя, как мы жмемся в наших курточках на ветру, подтолкнул меня и Игоря к машине со словами:

– Так, давайте грузитесь, а то только вашей простуды мне сейчас не хватало!

И нырнув в теплое нутро ЗИСа, я наконец почувствовал, что вернулся домой.