Глава 15

Их что, всех – волной смыло? То, что Санин с ребятами должны были уехать почти три недели назад, я и сам знал. Поэтому, даже не заходя в гостиницу, где мы жили по приезде сюда, сразу рванул к своей благоверной. Там бодал дверь до тех пор, пока на мои стуки, призывы и страстные мычания не появилась хозяйка дома, в котором Хелен снимала квартиру. Она-то и объяснила, что фройляйн Нахтигаль четыре дня назад, собрав вещички и распрощавшись со всеми, укатила в сторону страны сыров и банков. То есть в Швейцарию, к своему дяде. Нет, ну надо же, какая реактивная невеста мне досталась! То есть она за жалкие две недели умудрилась уволиться из армии (наверняка при помощи папика) и дисциплинированно выполнила наказ будущего мужа. М-да… в данном, конкретном случае Аленка, конечно, несколько поторопилась, но в дальнейшем мне только позавидовать можно. Я думал, такая послушность осталась только среди кавказских дамочек: муж бровью шевельнул – жена тут же сделала. Оказывается, и у немок все эти качества в наличии есть. А может, просто сейчас время такое – барышни идеями эмансипации не омужичены и поэтому ведут себя соответственно…

Растерянно оттопырив губу, я, выйдя из дома, еще какое-то время топтался перед подъездом, задумчиво глядя то на знакомые окна, то на здание госпиталя. А потом вдруг озарило. Кузен! Будущий родственник точно должен знать, где можно найти друга Гельмута. Мне эта «царская морда» позарез был нужен. Он ведь как-то связан с нашим человеком в Швейцарии. А то у меня нет вообще никаких хвостов. Блин, кому сказать – не поверят. Немец имеет выход на нашего резидента, а русский разведчик имеет только хер в букете.

Клабке нашелся довольно быстро. Он, конечно, помнил парагвайского коммерсанта, но помочь ничем не мог, так как Браун неделю назад убыл в Берлин. Причем Гальдерих, последний из фрицев, который меня знал, тоже убыл! Биомать! Они что – сговорились?

Зато Клабке рассказал о ночном происшествии возле нашей гостиницы. Я-то Гюнтеру наплел, что в тот день, после нашей встречи уехал в Париж по конфиденциальному делу, а когда вернулся, то ни компаньонов, ни тех бизнесменов, с которыми мы здесь договаривались, на месте не нашел. А хозяйка гостиницы рассказала какие-то страшные вещи про ночную стрельбу под окнами. Гюнтер был не очень в курсе этого происшествия, но, по слухам, там сцепились две группы бандитов, одна из которых до этого убила и ограбила известного конезаводчика. По другим слухам, в этой стычке участвовали бандиты с одной и макизары с другой стороны. Но в живых никого не осталось, поэтому даже полиция гадает, что именно там произошло. Гестапо, возможно, знает точнее, но у него в этой организации знакомых нет, поэтому Клабке больше ничего не может сказать.

– А мои компаньоны? Вы случайно не знаете, куда они делись? Фон Браун вам ничего не говорил?

Оберштабсарц наморщил лоб, вспоминая, а потом, просветлев лицом, воскликнул:

– Точно, вспомнил! Мы отмечали Рождество, и я тогда у Гельмута спросил про вас. А он сказал, что коммерсанты еще днем убыли из Оранжа по своим делам. Кстати, сразу хотел бы извиниться за недоразумение в парке. Просто вы моей кузине сильно напомнили одного знакомого, который погиб у нее на глазах, вот у бедной девочки и случился нервный срыв.

– Ну что вы, господин Клабке, какие извинения! Наоборот, когда вы увидите сестру, то скажите, что я очень извиняюсь за то, что невольно вызвал столь неприятные воспоминания. Только очень вас прошу, не забудьте, обязательно передайте ей мои извинения.

Хирург недоуменно посмотрел на меня и, пожав плечами, пообещал не забыть. Потом спросил, не может ли он мне чем-нибудь помочь? Дескать, он понял, что я достаточно хороший знакомый Брауна, а так как он сам является другом Гельмута, то господин Кольем может на него рассчитывать. Но грузить будущего кузена, или как он мне будет называться, своими проблемами не хотелось, тем более что в моем вопросе помочь он ничем не мог. Поэтому просто пожал Гюнтеру руку и, напомнив еще раз передать мои извинения сестре, убыл в сторону ресторанчика, где меня ждали мужики.

Твою маман! Простой способ возвращения обратно в Союз не получился… Зато узнал, что Санин благополучно убыл на родину и ночной бой на них никак не сказался. Это уже очень хорошо. И Хелен весточку через Клабке передал, что ее жених жив, здоров. Она умная, она поймет, что значат извинения парагвайского бизнесмена.

А что касается меня, то все складывается так, что дальше действовать будем по плану Кравцова-младшего.

У этого парня на самом деле везде есть свои завязки! И теперь, когда у меня ничего не вышло, ждет нас путь в марсельский порт. Там есть несколько человек, которые помогут нам попасть на судно, которое идет в Болгарию или Румынию. Хотя позавчера Румыния как пункт назначения отпала. Красная Армия, судя по английской сводке, взяла Констанцу, и теперь корабли с оккупированной немцами территории туда не ходят. Так что остается Болгария. Если высадимся в Варне или Бургасе, то до фронта будет рукой подать. А если все будет хорошо, дней через десять нас уже начнут трясти родные особисты.

– И что, Бергман был единственным человеком, который мог нас в Болгарию переправить?

Я раздраженным щелчком выкинул окурок в грязную, покрытую сероватой пеной воду. Даже в стороне от порта, при взгляде на морскую гладь, желания купаться не возникало. И вовсе не от погоды. Всюду мусор, масляные пятна… в довершение ко всему мимо, чинно выставив все четыре лапы в небо, проплыл труп здоровенной крысы.

Сегодня, когда мы приехали в Марсель, Кравцов тут же рванул по знакомым. Вот только результат был нулевым. То, что двое из них находятся в рейсе, он и раньше знал, когда из дома сюда звонил. Оставался еще один человек – старинный знакомый его отца, бывший белый офицер, по фамилии Бергман. Этот, сильно разбавленный двухвековым пребыванием в России швед брался помочь Мишкиным друзьям. И все бы ничего, но буквально перед нашим приездом бывшего беляка скрутил приступ аппендицита. И пипец… Мы с нашими наполеоновскими планами просто зависли в воздухе. Михаил тут, конечно, был ни при чем, но я все равно шипел в его сторону весьма эмоционально. Кравцов, проследив, как бычок медленно обгоняет крысиную тушку, нехотя ответил:

– Есть еще один знакомый. Но шапочный и деньги очень любит. Поэтому ненадежный. За контрабанду, перевозимую им, можно быть спокойным, но вот вас я бы поопасался ему доверять…

– А что такое? Немцам может сдать?

– Нет, но… – Мишка неопределенно пошевелил пальцами. – Скользкий он какой-то. Хотя если хорошо заплатить…

М-да, насчет «хорошо заплатить» – есть проблемы. У нас с Птицыным денег не было. Кравцов тоже не сын миллионера. Аристарх Викторович, по здешним меркам, конечно, достаточно крут, но однозначно не миллионер… Вот только… У этого скользкого знакомого хотя бы расценки-то узнать можно? Михаил на мой вопрос почесал репу и, поморщившись, очередной раз удалился, оставив нас дожидаться известий в какой-то старой хибаре на берегу, принадлежащей его очередному знакомому, который в это время был в рейсе.

День начинал клониться к вечеру, когда Кравцов-младший вернулся. Издалека разглядев его через запыленное окошко, я вылез наружу с вопросом:

– Ну что?

– А… – Михаил только рукой махнул. – Он хочет шесть тысяч за двоих. А на Бургас уходит завтра днем. Вся проблема в том, что здесь мне таких денег не достать и домой не успею съездить…

– М-да… А сколько у тебя есть сейчас?

– Восемьсот. Но в виде задатка он их брать оказался. Деньги ему нужны все и сразу… Я же говорил – этот гад их любит и на слово никому не верит…

Ититская сила! Шесть штук франков, это же сумасшедшие деньги! Почти штука марок! Хотя за невестино колечко я, помнится, сумму в два раза большую отдал… Вспомнив кольцо и все с ним связанное, только протяжно вздохнул. Как там чудо мое белобрысое сейчас поживает? Ночная Певунья… Это так со старогерманского ее фамилия переводится. Не банальное – Соловьева, а Ночная Певунья… А как она той ночью «пела»… Эх-эх-эх…

С другой стороны, чего я волнуюсь? Она-то у любимого дяди наверняка хорошо поживает. Это я сейчас на грязном волнорезе сижу и соображаю, где бабками разжиться. В голове из идей крутились только полузабытые отрывки штатовских боевиков, где герои, бодро постреливая по сторонам, тянут мешки с деньгами из банка. Но здесь такое не прокатит… Шлепнут моментом, только сунься – тут не кино. Вот только ничего толкового в голову все равно не лезло. Перед глазами стояли дипломаты с баксами, натыренные голливудскими красавчиками. И соответственно всякие там полицейские машины, пляж на Гавайях, «однорукие бандиты» и зеленые столы казино. Помотал головой, чтобы избавиться от этих мешающих думать видений, и вдруг замер. Боясь спугнуть пришедшую мысль, осторожно поинтересовался у Кравцова:

– Михаил, а в Марселе в азартные игры играют?

М-да… Какие сочные цвета… Пальцами попробовал приоткрыть правый заплывший глаз, но, увидев в появившейся щели красный, налитой белок, передернулся и оставил это занятие. Насколько, однако, качественный удар у этого хмыря. Эксклюзивный можно сказать. Мало кто с левой так влепить может. Да и шея ноет, а когда башкой крутишь, в ней что-то хрустит.

За спиной послышались шаги, и я, развернувшись всем корпусом, как «Фердинанд», увидел возмутительно бодрого Игоря. Он с кружкой в одной руке и с бутербродом в другой вошел на кухню и, увидев бланшеносного товарища, хмыкнул, но нашел в себе силы не прикалывать, а вежливо поинтересоваться:

– Ты как? Живой?

Я молча отобрал у него чашку, в которой оказался полуостывший кофе, и мрачно ответил:

– Не дождетесь… Я, как Ленин – живее всех живых.

А Мишка что, уже в порт умотал?

Птицын, протянув мне надкушенный бутер, кивнул и ответил:

– Часа полтора назад ушел. Сказал тебя не будить, чтобы ты отоспался да оклемался хоть немного. Он пообещал на обратном пути в аптеку зайти и что-нибудь там посмотреть от синяков.

– Такие фингалы – неделю сводить надо. Я лучше повязку на глаз надену, пусть думают, что одноглазый…

– Кто же знал, что так получится? Но ты, Илья, молодец! Я ведь сначала и не верил, что можно таким образом деньги достать. В голову даже не приходило!

Угу… Не так уж все просто оказалось. Пощупав языком шатающийся зуб, только фыркнул вместо ответа, вспоминая наши вчерашние похождения.

Тогда, после моего судьбоносного вопроса Мишка несколько заколдобился, но ответил, что есть в Марселе несколько ему известных точек, где люди играют и в карты и в рулетку. В официальные заведения нам, по понятным причинам, ход был закрыт, зато в парочке откровенно криминальных шалманов можно было не опасаться проверки от гестапо. То есть налет полиции, конечно, не исключался, но о таких вещах подпольных держателей предупреждали заранее. Так что в нашем случае жандармов можно не бояться и основной задачей было уйти без потерь и с деньгами. Кстати, насчет последнего Кравцова вообще брали сильные сомнения.

– Илья, ты пойми, это ведь не из портмоне деньги достать! По-твоему, все так легко? В девяносто девяти случаях из ста в выигрыше остается хозяин казино. Удачи, во-первых, очень редки, а во-вторых, если эта удача будет достаточно крупной, то нас, как людей, не имеющих в этом городе влиятельных друзей, могут оттуда просто не выпустить. Да и игроки там – сплошные бандиты. Приличные люди в такие места не ходят, а эти уголовники могут пустить в ход нож при малейшей возникшей проблеме!

Михаил подпрыгивал и стращал до тех пор, пока я, не выдержав, спросил насчет того, какие у нас варианты есть вообще. На это Кравцов почесал затылок и признал, если мы не хотим тут еще месяц торчать, то вариантов, в общем-то, больше нет. Ну а на нет и суда нет. Приблизительно так ему и ответил:

– Тогда особо голову ломать не будем. Сегодня пробуем сыграть. Не выйдет – ждем, когда Бергман от своего перитонита отойдет. Получится с бабками – завтра уже «растает в далеком тумане Рыбачий».

– Какой рыбачий?

– Остров Рыбачий. Или полуостров, точно не помню… Ты не парься, это я образно говорю.

Потомок эмигрантов на это только хмыкнул:

– Ты знаешь, я все время считал, что русский – мой родной язык. А общаясь с тобой, его через раз понимаю. Или ты на неизвестном мне жаргоне разговариваешь, или язык настолько изменился за это время. Вот что значит – «не парься»?

Во как! Докатился… Интересно, а хоть какой-нибудь язык я знаю достаточно хорошо, чтобы меня окружающие без дополнительных пояснений понимали?! Мишка, склонив голову, с ехидной улыбкой ждал объяснений, поэтому попытался донести до него смысл высказывания:

– Ну-у… «Не парься» значит «не грузись»… Бр-р-р… Нет… О! Это значит – не бери в голову!

Кравцов, ничего не сказав, покрутил башкой, ну а потом, после получасового спора, оставив Птицына в доме, мы наконец двинули в гнездо порока. По пути решили, что в игре будем оперировать только половиной из имеющихся у нас денег. Я самонадеянно заверил Мишку, что четырехсот франков для выигрыша нужной суммы мне хватит выше крыши. Да и эти четыреста нужны только для того, чтобы зря время не терять, выигрывая по мелочи. А так, буквально две-три ставки – и мы сможем уходить. Правда, эксперимент с лотереей я так и не удосужился провести, но, держа в голове слова Мессинга о громадной и неохватной халяве, то есть удаче, преследующей меня, особых сомнений не испытывал. Но как оказалось, с такой тонкой материей, как фортуна, нужно быть гораздо более осторожным…

М-да… вовсе не так я себе представлял подпольный игорный дом. Думал, будет что-то вроде накуренного подвала с мрачными личностями, грязью и страхолюдными вышибалами. Все оказалось немного по-другому. Никаких подвалов не было, а было приземистое здание на окраине, чем-то похожее на пакгауз. Возле него нас встретили не «качки», а двое вертлявых французов, которые после переговоров с Кравцовым показали на вход, находящийся вовсе не за ними, а с торца этого ангара. Там, за железными дверями парочка крепких парней предложили оставить им на хранение имеющееся в наличии огнестрельное оружие. Стволов у нас не было, поэтому, без особых задержек пройдя длинным коридором, вошли еще в одну комнату. Сидевший в помещении мужик поинтересовался, во что именно мы собираемся играть. На долгую игру я даже не настраивался, поэтому выбрал блэк-джек. Уж при игре в «очко» выигрыш только от удачи зависит, то есть как раз то, что мне надо. Единственно, что смущало, так это незнание языка. Но все оказалось вполне демократично. Нас провели еще в одно помещение, заставленное столами, и выяснилось, что крупье, или как называется этот хмырь, который раздает карты, бодро чесал по-немецки. Поэтому, усевшись на стул с гнутыми ножками, я, хрустнув пальцами и ободряюще глянув на потомка эмигрантов, начал игру.

Буквально через десять минут она уже прекратилась. Только вот результат был обратный ожиданиям. У меня, наверное, морда, как у лошади, вытянулась, когда этот сраный раздавальщик на последней взятке опять взял больше очков. То есть в четыре ставки я продул все деньги. Растерянно оглянулся на Мишку, но он, мрачно щерясь, отрицательно покачал головой. Понятно… Последнюю заначку не отдаст. Крупье, вопросительно подняв брови, фальшиво улыбнулся, но я, махнув рукой, показал, что игра окончена и встал, освобождая место.

Потом уже на улице долго пинал ни в чем неповинное дерево, попутно выслушивая все, что Михаил думает насчет игры вообще и моих умственных способностей в част-ности. Блин! Ну почему так получилось?! Ведь, кидая монетку, из двадцати раз все двадцать угадывал. Может, тут сама механика выигрыша другая идет? Может, надо было на рулетку идти? А может, этот напомаженный крупье мухлевал?! Не зря же у него глазки так бегали? И улыбка у этой падлы слишком уж сальная была. У, сволочи! Кругом одни прендегасты!

В конце концов Мишке надоело наблюдать за избиением дерева и он сказал:

– Ладно, хватит психовать. Все равно ничего не изменишь, а в следующий раз умнее будешь. Пойдем отсюда, чего тут зря торчать…

Но я находился на таком взводе от несбывшихся ожиданий, что, развернувшись к нему, злым голосом ответил:

– Нет, Миша, без денег я отсюда не уйду. Мне тут еще месяц бока пролеживать, когда на фронте такие дела творятся, совсем не с руки. Так что завтра мы по-любому уедем. Не вышло выиграть, добуду бабки другим способом!

– Это каким?

И я объяснил. От этих объяснений Кравцов вытаращил глаза и предложил пойти и попробовать выиграть что-нибудь на оставшиеся деньги, лишь бы я от своей задумки отказался. Возбужденно подпрыгивая, он пыхтел:

– Ты вообще с ума сошел! Что значит – грабить приходящих сюда? Тут люди серьезные, с оружием, с охраной! Пойми, это же уголовники, а не ягнята! Да даже если и получится кого-нибудь ограбить, где гарантия, что у него нужная сумма окажется?

– Одна старушка – рубль, а десять – это уже червонец!

– Чего?

Михаил даже подпрыгивать перестал, а я пояснил мысль:

– Будем брать массовостью. Не окажется у одних, доберем с других.

– Так ты что, тут целый конвейер хочешь открыть? Это же несерьезно! На малейший шум среагирует или охрана казино, или если кто-нибудь выстрелит, то еще и патруль пожалует! Да и вообще, как ты себе это представляешь?..

Кравцов пребывал в возбуждении минут пять, поэтому, дождавшись, когда он выдохнется, я сказал:

– Несерьезной была моя затея с выигрышем. И то, потому что ее до этого не проверял. А вот «языков» брать да часовых снимать меня обучали о-о-чень грамотные специалисты. Так что двоих-троих, если напасть неожиданно, я положу без шума.

Потомок эмигрантов попыхтел, а затем, мрачно глянув на меня, поинтересовался:

– Убивать будешь?

На этот провокационный вопрос постарался ответить максимально честно:

– Постараюсь только глушить. Но вообще – как получится… И знаешь, ты сам говорил – сюда домохозяйки и приличные люди не ходят. Это ведь твои слова – «при выигрыше могут и не выпустить», так что контингент соответственный собирается… Мне ведь деньги нужны не на баб спускать, и не вино хлестать, а к себе вернуться, чтобы воевать дальше. Здешние же огрызки под фрицами живут и в ус не дуют. В игры вон играют… А у нас там, если ты не забыл – война идет. И чтобы встать в строй, я на многое пойду. Так что особой жалости к этой пене не испытываю. Но все равно постараюсь только глушить…

Мишку, похоже, моя отповедь несколько смутила, и он не нашелся что возразить. В конце концов, покряхтев, согласился, что это тоже вариант. Хлипкий и очень двусмысленный, но вариант.

На руку было то, что здание стояло на отшибе, в окружении деревьев, и то, что на машине к нему не подъедешь. Единственная дорога была перекрыта рухнувшим от бомб зданием, метрах в четырехстах от пакгауза. А так как она была тупиковая, да и этот ангар считался заброшенным, то и расчищать ничего не стали, из-за чего приезжающие на автомобилях топали сюда пешочком. До начала комендантского часа было еще часа два, поэтому можно было рассчитывать, что хоть кто-нибудь да появится. Обсудив план действий, в подступающей темноте засев за деревьями, стали поджидать будущую жертву. Сильно хотелось курить, но сейчас я чувствовал себя как на боевом задании, поэтому мысли о куреве отгонялись легко, и, поглаживая небольшую, но крепкую палку, найденную здесь же, напряженно вслушивался и в шум редких проезжающих машин, и в звуки, доносящиеся от пакгауза. В том, что из него кто-то выйдет, верилось слабо. Мишка говорил, что люди там на всю ночь зависают, и под комендантский час стараются не попадать, расползаясь оттуда уже утром. Получается, что у нас оставалась одна надежда – на вновь приехавших.

Минут сорок никого не было, затем от развалин послышались голоса. Судя по всему – двое топают. Так как машины не было слышно, значит, эти кутилы добирались на трамвае, остановка которого была дальше по улице. Пихнув в бок напарника, прошептал:

– Миша, как договорились – ты не лезешь, чтобы под руку не попасть. Двоих я быстро уложу…

В темноте не было видно, как он кивнул, но мне этого и не надо было. Это я больше сказал, чтобы его успокоить. Тем временем стали различимы силуэты. Точно – двое идут. Дождавшись, когда они поравняются с нами, выметнулся из кустов, сразу приложив дубинкой по затылку ближнего. Тот, кто шел чуть впереди, начал поворачиваться на шум, но, получив палкой в лоб, так же без брыканий лег на землю. С помощью Кравцова оттащили тушки подальше в кусты и, сделав из их же кепок кляпы, связали несостоявшихся игроков. Потом быстро обыскали слабо сопящие тела. В виде трофеев достались нож, кастет и два кошелька с общей суммой в тысячу девятьсот франков и пятьдесят рейхсмарок. Мишка после подсчета чертыхнулся, но я ободряюще похлопал его по плечу:

– Фигня война, главное маневры! Начало положено – еще два раза по столько и здравствуй, белый пароход!

На что напарник сварливо откликнулся:

– У этого подонка Мейлица – бывший угольщик, так что белизной там и не пахнет.

– Да по мне хоть говновоз, лишь бы до Болгарии добраться.

На это Кравцов только хмыкнул, после чего, привязав ограбленных апашей к дереву, мы вернулись на позицию. На этот раз ждать долго не пришлось. Минут через двадцать услышали, как хлопнули двери машины и она, рыкнув мотором, уехала дальше. А по тропинке через развалины стали подниматься какие-то люди. На этот раз трое. Было совсем темно, поэтому они подсвечивали себе фонариком с синим светофильтром. Кстати, хороший трофей. Мне всегда нравились эти немецкие фонари с закрывающими отражатель фильтрами. У разведчиков с обеих сторон фронта такие штуки пользовались огромной популярностью. Вещица небольшая, работающая от квадратной батарейки, зато очень удобная. Его можно за петельку пристегнуть к пуговице, оставив руки свободными, а три полозка с желтым, красным и синим светофильтрами, позволяют комбинировать различные сигналы. Пучков в свое время врал, что видел с четырьмя полозками, но я ему не верю. Просто смысла нет добавлять еще один. Вспомнив Лешку, я вздохнул, но особо предаваться воспоминаниям времени не оставалось. Троица уже проходила мимо, поэтому я опять шмыгнул из кустов за их спинами. Чпок! Дубинка с бильярдным звуком отскочила от наголо бритой башки первого. Атакованный тихой бесформенной кучей осел на землю. И тут везение кончилось. Второй, который шел с фонарем, успел развернуться и принял удар на поднятую руку. А потом, гад такой, начал махать ногами не хуже Ван-Дамма! Хорошо еще без криков – только злобно пыхтя. Отбив два быстрых удара, я несколько отошел от неожиданности и, присев, достал его между растопыренных циркулем ног. Он меня по мордасам хотел ботинком зацепить, вот и раскрылся, не ожидая, что противник просто уйдет вниз и влепит по беззащитному хозяйству кулаком. Попрыгунчик как стоял, с высоко поднятой ногой, так и свалился, утробно завывая, по пути сворачиваясь в креветку. А только я повернулся к третьему, как в глаз прилетела такая плюха, от которой уже меня сдуло в придорожные кусты, попутно приложив челюстью о валяющийся камень. Чистый нокаут – даже сознание на несколько секунд выключилось…

Ешкин кот! Сейчас нам капут и придет. А все Кравцов – не убивать, не убивать! Да если бы я их наглухо гасил, то было бы гораздо проще. А тут, блин, силу приходилось сдерживать, вот и досдерживался… Не желая верить, что вся задумка была так бездарно просрана, ворочался на обочине, пытаясь подняться на непослушные ноги. Краем уха слышал буцкающие удары, но кто там кого бьет, было непонятно. Во всяком случае, не я и не меня. Держась за дерево, смог подняться и застыл, пережидая звон в голове. За это время звуки ударов затихли и стало слышно чье-то сопение. Потом перед глазами появилась двоящаяся Мишкина физиономия. Он открывал рот, что-то спрашивая, но потом, увидев, что его не понимают, взвалил меня себе на плечо и резво поволок в сторону. Через несколько минут я почуял, что прихожу в себя, и дрыгнул ногами. Хрипящий Кравцов, упав на колени, осторожно сгрузил контуженное тельце напарника и, тяжело дыша, откинулся рядом. Пока я прислушивался, нет ли погони, он отдышался и спросил:

– Ты как? Идти можешь?

– Могу, только не очень быстро… А что там случилось? Кто кого бил?

– Это я того боксера, что тебя в кусты отправил, сзади по голове кастетом приложил. Крепкий зараза оказался, сразу даже не упал, поэтому пришлось еще несколько раз добавить.

– А деньги, деньги?

Вдалеке послышались возбужденные голоса, поэтому Михаил не ответил, а, поставив меня на ноги, потащил в черноту деревьев, подальше отсюда. Минут через десять, поняв, что экстренной погони не предвидится, мы сбавили темп и, прячась в тени, двинули к нашему домику. Комендантский час вот-вот должен был начаться, поэтому народу почти не попадалось и только эхо шагов разносилось на полквартала в обе стороны, заставляя нас напряженно втягивать голову в плечи. Когда наконец сошли на тропинку, ведущую к морю, я опять поинтересовался:

– Ты деньги взять успел?

– Вот.

Мишка продемонстрировал два пухлых кошелька и, сунув их опять за пазуху, виновато сказал:

– Ты меня извини, я понимаю, это из-за моего чисто-плюйства так получилось.

Хорошо хоть понимает, что это его фактический запрет на убийства меня чуть до кондратия не довел. А самое обидное, если в этих портмоне нужной суммы не окажется. Тогда выходит, что наши телодвижения были совсем зряшными. Хотя если судить по толщине этих бумажников… Но загадывать не буду, а то опять сглажу.

Когда ввалились в хибару, нас встретил испереживавшийся Игорь. Удивленно глядя на мой закрытый глаз, он спросил:

– Ну что, как сыграли? И почему Илья на маяк стал похож?

Тоже мне – приколист. Я на тебя посмотрю, на что ты похож будешь после такого удара. Хотелось сказать много слов, но, сдержавшись и проигнорировав подкол, ответил:

– А вот сейчас подсчитаем, и станет ясно, сколько стоит мой фингал…

Птицын вытаращил глаза на кошельки, но спрашивать ничего не стал, видя, как мы увлечены пересчетом бабок.

– Пять семьсот!

– И у меня семь и пятьсот оккупационными!

Глянув друг на друга, мы с Кравцовым, не сговариваясь, расплылись в радостных улыбках. Потом подмигнув целым глазом, я выдал:

– Говорил же, что завтра мы отчалим! А за одну гулю под глазом такой куш – это даже с перебором будет!

Игорь, недоуменно посмотрев на нас, наконец тоже подал голос:

– Так, парни… Я что-то не понимаю. То есть я понимаю, что вы ходили играть, только не понимаю, во что? Это в какой игре выигрыш сразу в кошельках дают, да еще и в неизвестной для выигравшего сумме? Давайте – рассказывайте, а то я начинаю думать, что вы вообще ночными грабежами промышляли!

Опять переглянувшись с Мишкой, заржали уже в голос, а потом, перебивая друг друга, начали рассказывать…

А уже днем, сидя на матрацах в крохотной каюте, окончательно поверили, что все наконец закончилось и с Францией мы попрощались.

…Вернувшийся Мишка принес мне какую-то мазь от синяков и известие, что через полтора часа скользкий тип – Эдвард Мейлиц, получивший свой гонорар, ждет нас возле старого причала. Придя туда в назначенное время, увидели двух мужиков, лениво болтающих между собой. Один чуть компактнее и с редкими светлыми волосами был тем самым Мейлицом, а второй, больше похожий на гориллу, у которой отрос армянский нос, оказался боцманом и компаньоном по имени Мако. Капитан поздоровался с вновь прибывшими и, глядя на мою пиратскую физиономию, неопределенно хмыкнул. М-да… даже черная повязка на глазу так и не сумела скрыть все великолепие шикарного бланша, который нижней своей частью сползал на щеку. Но мне на его хмыки было в общем-то плевать, тем более что настало время прощания с Кравцовым. Крепко обняв Мишку, еще раз напомнил ему передавать привет отцу и не забывать мой адрес. Потом его сграбастал Птицын, а потом, наблюдающий за всем этим с кривой усмешкой Мейлиц на хорошем немецком приказал следовать за ним.

Проведя нас какими-то тайными тропами, ныряя то в подвалы, то пролезая через дырки в заборе, он наконец выскочил прямо к пирсу, возле которого стоял маленький замызганный пароход, на носу которого красовалось название «Пенелопа». Немецкие патрули и таможенники остались далеко за спиной, но все равно боцман заставил напялить безразмерные плащи, и только после этого мы, пройдя по причалу, поднялись на бывший угольщик.

Вахтенный, глядя сквозь нас, поприветствовал капитана и снова отвернулся, безразлично разглядывая снующих над водой чаек. А потом проплаченные гости были проведены в нутро корабля. Там боцман, отодвинув пожарный щит в сторону, показал на прячущуюся за ним дверцу и, прежде чем мы туда нырнули, проинформировал:

– Сидеть тихо, пока не выйдем в море. Кормежка – три раза в день. Гадить в ведро. Рыгать, если приспичит – туда же. Когда можно будет выйти, я сам скажу, а до этого чтобы ни звука! Поняли?

– Яволь!

Гориллообразный здоровяк ощерился, показав желтые прокуренные зубы, и, кивнув, подтолкнул меня внутрь. Потом дверь закрылась и послышался шум задвигающегося щита. Оглядев при свете тусклого потолочного плафона жилище, я сказал:

– Ну что, Игорь, это, конечно, не «Хилтон», но зато тепло и не дует. Так что предлагаю залечь на эти тощие матрасы и хорошенько вздремнуть. На ужин нас боцман лично разбудить обещал, так что вечерний жор не проспим. Ты как на это смотришь?

Птицын смотрел положительно, и уже через десять минут мы, следуя старой пословице насчет службы и солдата, вовсю выводили носами рулады, не сильно заморачиваясь тем, что нас ожидает в дальнейшем.

Нет, все-таки у меня, оказывается, очень слабый вестибулярный аппарат. Это я на третьи сутки понял. Вначале все было нормально. Уже к вечеру первого дня мы были выпущены из своей каморки с нарисованным очагом, то есть, тьфу, с пожарным щитом и имели возможность сидеть не в трюме, а загорать на свежем воздухе в лодке, подвешенной на кран-балках. Капитан нас сразу предупредил, чтобы пассажиры не вздумали шляться по кораблю, и выделил место для проветривания. В шлюпке было лепо. Мы оттуда вылезали только пожрать и наоборот. Но потом, через два дня подобного балдежа, над бирюзовой, с мелкими белыми барашками волн морской гладью вдруг подул слабый ветер. Я сразу тогда начал предчувствовать недоброе. Просидев с полчаса во все более сильно раскачивающейся шлюпке, сбежал к нашим матрацам, рассчитывая, что ближе к центру тяжести корабля и качать должно поменьше. Хрен я угадал! Качало, по-моему, даже сильнее, во всяком случае, казалось именно так. Потом ни к селу ни к городу вдруг вспомнился вкус и запах баранины, которой нас кормили после выхода из Бейрута. Зря я ее вспомнил…

Почти сутки, проведенные в обнимку с ведром, которое периодически менял участливо поглядывающий на меня Птицын, лишили меня последних иллюзий. Нет, не быть мне вторым Белинсгаузеном или Лаперузом. Море я не-на-ви-жу!!!

Но когда геройский разведчик и времяпроходимец уже всерьез намыливался отдать Богу душу, шторм как-то незаметно успокоился, и я начал постепенно возвращаться к жизни. Окружающая корабль вода уже не казалась настолько мерзопакостной, а запахи с камбуза не валили с ног с убойностью хорошей кувалды. При полном штиле, чувствуя себе заново родившимся человеком, я даже стал проявлять интерес к окружающей жизни. Причем настолько, что когда увидел мелькающий недалеко от борта характерный плавник, моментально перевозбудился и запод-прыгивал, чуть не спихнув Игоря в воду. Потом оглянулся в поисках того, чем бы кинуть в морскую хищницу. Акулу живьем я видел первый раз в жизни, поэтому мне кажется, такая реакция была вполне нормальна. И я бы ее обязательно пришиб, но все охотничьи инстинкты пресек скопидом боцман. Он, видя, что пассажир нацелился ухватить багор, висящий возле иллюминаторов, только погрозил огромным кулаком и сделал зверскую морду. Хотя с такой физиономией, как у него, особых усилий и не понадобилось. Этим фейсом даже в благодушном состоянии можно лошадей пугать. Я, не желая портить отношения с командой, но в то же время не собираясь показывать, что мако меня устрашил, все равно дошел до щита, пощупал острие багра и выдал:

– Эх, если бы это был гарпун…

На эти слова боцман ничего не ответил, а только презрительно фыркнул и, косолапо повернувшись, потопал дальше гонять своих матросиков. Слушая его заковыристые ругательства, доносящиеся с другой стороны рубки, я только вздохнул и, не найдя на палубе ничего, чем можно было бы кинуть в акулу, стал просто наблюдать за ней. Но как всякому русскому человеку просто наблюдать было не интересно, поэтому еще раз оглянувшись, увидел здоровенную ржавую гайку, застрявшую в щели возле лебедки. Выцарапав ее оттуда, снова подбежал к борту, опасаясь, что акула уже свалила. Не-е-е. Рыба была на месте. Тщательно прицелившись, метнул железку, умудрившись попасть в воду прямо под плавником. Есть, попал! Акула, дернувшись, резко свернула в сторону, а я с чувством глубокого удовлетворения опять полез в шлюпку разглядывать облака и болтать с Птицыным.

А утром следующего дня нас снова запихнули в каморку, задвинув пожарный щит. Мейлиц сказал, что будем проходить Босфор и возможна проверка, поэтому нам надлежит сидеть тихо и не высовываться. Вот мы и сидели часов десять, наверное.

Игорь, пока мы тихарились в своем убежище, очередной раз рассказывал про свою жену Вареньку и про дочку, тоже Вареньку. Она у него в филармонии работала. В смысле жена, так как дочка на момент ухода отца на фронт только-только ходить начала. Напарник уже в десятый раз расписывал, какие его Варьки замечательные люди. И старшая – талант, и младшая вся в маму. А как они перед войной гулять ходили и какие планы на будущее строили, рассказывал подробно и чуть ли не по минутам. Я, слушая про чужое тихое счастье, дремал, вспоминая свою Ленку, и мне было хорошо. Напарник после рассказов о прошлом перешел к планам на будущее, и под спокойный голос Птицына меня окончательно сморил сон. Проснулся из-за того, что за дверцей заскрежетал отодвигаемый щит и появился человек из команды, который приволок нам поесть-попить, а потом забрал парашное ведро. После чего про пассажиров снова забыли.