15
ДЕСЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ
Опять десятое января выпало на воскресенье. Но начало дня не предвещало чего-то сверхъестественного. За окном гудел перехватчик. Часы в прихожей пробили половину девятого. Шумела вода в ванной. Только из детской доносились неприятные завывания.
— Послушай, твой сын опять прилип к экрану. Даже не умывался еще.
— Минутку.
Я изучал надпись «абонент временно недоступен». Пытался понять тайный смысл. Не постиг. Но вскоре получил эсэмэску:
«Извини, старик, экстренное совещание. На прием я тебя записал. Просто жди, теперь точно вызовут».
Мой кремлевский приятель обладал правительственным чувством юмора. На дисплее мобильника возник вид Красной площади с мавзолеем пламенного революционера товарища Л. Д. Троцкого. Следовало понимать так, что пребывание в Кремле бесследно ни для кого не проходит. Хотя и не всех там хоронят.
У моего ребенка на компьютере вид был еще более устрашающий. Как раз то, что меньше всего хотелось видеть папе, которому хватало и ночных кошмаров, и вполне реальных воспоминаний. Там, на экране ребенка, вращался внушительных размеров астероид, утыканный кратерами, как сыр дырками.
А из динамиков нудило голосом человека с крепко заложенным носом:
— Карробус, карробус, карробус…
На этот звук в комнату пришла Алиса.
— Ох. Выключи, пожалуйста.
Митрий недовольно повернул регулятор. Звук исчез.
— Эй! Вы почему такие отсталые? Это же новая игрушка, просто игрушка. Очень клевая, ее сейчас во всех офисах гоняют. Говорят, даже наша директриса закрывается в кабинете и того… после педсоветов.
— Видимо, она еще молода, ваша директриса.
— Какое там! Ей уже за тридцать.
Мы с Алисой улыбнулись. После разговора с Заступником у нас многое получалось одновременно.
— Ма, прикинь, один космический урод собирается спалить Землю. Поэтому нужно всех пиплоидов срочно упрятать в андеграунд какой-нибудь, типа в шахты. А там газы взрываются.
Алиса поморщилась.
— Господи. Ну что за лексикон.
— Не поможет, — сказал я. — Андеграунд.
— Да ну?
— Точно говорю. Тектоника.
— А, тектоника. Да, страшная вещь. Па, а это правда, что Фобос внутри пустой?
— Вряд ли, — сказал я. — На этот раз.
— Жалко, что в прошлый раз меня вообще не было.
— Не было. Хотя жалеть не стоит.
— А вот Люда Царапченко считает, что Фобос все-таки полый.
— Кто считает?
— Ну Люда Царапченко. Она отличница. Я ж тебе про нее рассказывал.
— А, Царапа. Она что, и впрямь царапается?
— Если сильно пристают, — сказал Митрий и сильно покраснел.
Я увидел, что Алиса с трудом сдерживает смех.
— А как там вообще на этот раз? — поспешно спросил Митрий.
— Где?
— Да на Марсе.
— Ничего особо интересного. Здоровые мужики в большой песочнице копаются.
— Нет, — сказал Митрий, зевая. — Должна там быть чертовщина, должна. Я сам проверю.
— Если мама разрешит.
— Как это? Я же буду астронавтом.
— Слушай, садись-ка за уроки, астронавт. Проверяльщик.
— Пап, ты с Луны приземлился?
— Ну… можно и так сказать. В определенном смысле. А что такое?
— Каникулы же.
— А. Ну да, ну да. Тогда маме помоги. Хватит торчать за компьютером. Вечером гости будут.
— О! Дядя Ваграм?
— Обязательно. И еще анкл Баб.
— Вау! Ковбой-грохотун?
— Йес.
— Надо овощи порезать, — сказала Алиса.
— Чо? Овощи? А папа у нас для чего?
Никак не могу понять, откуда у нашего московского кролика взялось это сибирское «чо». Мода, чо ли?
— А папа у нас для другого. Он по делам уезжает.
Митрий возмутился.
— Почему это у всех дела, а у меня одни овощи?
— Надоело быть ребенком?
— Мамик! Не то слово!
— Эх, — сказала Алиса. — Поверь, папа с удовольствием резал бы сейчас овощи.
Она сказала сущую правду, но Митрий не поверил. Такое случается с детьми и политиками.
* * *
Как ни меняй историю, большая часть денег упрямо оседает у меньшинства. А это не может не приводить к стихийному недовольству.
Автомобильные погромы в Москве необычайно обычайны. Достается всем моделям — от кичливых «Майбахов» до несчастных «Жигулей». Я давно усвоил истину: если дорожишь железным другом, то, будь добр, держи его на платной стоянке.
Вот с этим в первопрестольной — полный порядок. Охрану нашей стоянки, например, возглавлял очень симпатичный вояка, подполковник в отставке и бывший астронавт.
— Как вам нынешняя жизнь, Григорий Михайлович? — спросил я.
Астронавт усмехнулся.
— Прошлая была забавнее.
Я перекрестился.
— Свят, свят. Неужто тоскуете?
— Тосковать не положено по уставу. А некоторые вещи вспоминаю даже с удовольствием. Например, вашу радиограмму об отправке «Синдбада».
— Это было инициативой Джефа.
— А ответственностью вашей. Машину будете забирать?
— Да.
— Распишитесь-ка, господин президент.
— Бросьте, Григорий Михайлович. Президентом я был всего двое суток, в другой жизни и на другой планете.
— Какая разница. Был, значит был. И точка. Чем плохо?
Чем плохо, чем плохо… я назвал только одну из причин.
— Знаете, когда теряешь власть, абстиненция получается. Вот что плохо.
— А. Меня однажды тоже с эскадрильи сняли. Так я чем спасался?
Я усмехнулся.
— Догадываюсь. Только времена были другие.
— Времена меняются, а порядки остаются. Все же распишитесь, Владимир Петрович.
И он протянул толстый «Паркер» с золотым пером. Помню, где-то такая ручка мне уже попадалась. Но где — не помню.
Я расписался и пошел к своей машине в самый дальний конец стоянки. Мимо длинной линейки лощеных «Лексусов», «Туарегов», «Кайенов».
По счастью, времена, когда я мог позволить себе самое дорогое авто, остались далеко позади. В дымке. За горизонтом. В прошлой жизни то есть. Теперь я владел лишь скромным видавшим виды «Фьюжном». Среди всех фордовских моделей по стоимости он уступал только совсем уж молодежной «Фиесте». Но ничего, ничего. Это ли беда?
Я открыл дверцу, и на сиденье тотчас просыпался ворох снега. Так была устроена крыша моего нового лимузина. Имелись у него и другие недостатки — передний свес цеплял бордюры, в багажник набивалась пыль, слишком жесткая подвеска передавала удары в корпус, а музыкальный центр воспринимал только древние CD-диски. Впрочем, на скорости больше девяноста километров в час музыку во «Фьюжике» не слишком-то и послушаешь, все забивает гул резины.
Тем не менее наш «Крутолобик», как его называла Алиса, оказался ладной машинкой. Прекрасно держал дорогу, замечательно входил в повороты, а во время путешествия на Валдай продемонстрировал неожиданную проходимость по грязи. Высокий потолок, регулируемые кресла, ухватистая баранка, что еще человеку надо? Если без претензий, конечно. Должен признаться, роскошные авто из прошлой жизни теплых чувств вызывали у меня меньше. Ничего удивительного, чем дешевле машина, тем дороже она владельцу.
* * *
Я прогрел мотор, выкурил первую за день, а потому совершенно законную сигарету, развернулся, преодолел ледяные буераки, выехал со двора.
Новогодние каникулы еще продолжались. Машин попадалось мало. На МКАДе даже пришлось придавить, чтобы не выбиваться из потока. Но где-то с района Перхушково поток загустел, и я предусмотрительно выбрался в правый крайний ряд.
Погода стояла отличная. Безветренная, ясная и безоблачная. Справа от дороги просматривался лес вентиляционных труб над комплексом подземных убежищ «Снегири», до которого было километров поболее двенадцати. Небо голубело, солнце сияло, снег блестел. На его фоне четко выделялась ломаная, угловатая фигура главного создателя подземного комплекса, способного принять до тридцати тысяч человек пожизненно.
Внешне фигура создателя совсем не соответствовала масштабу содеянного. Одет он был в серую лыжную шапочку, мешковатую куртку из сэконд-хенда и весьма потертые китайские джинсы. К груди прижимал, конечно же, «ин год ви траст». В общем, распознать главного акционера и фактического владельца банка «Мосподземкредит» в этом сантехнике было довольно сложно. Благодаря умелой мимикрии Фима без проблем уходил и от скинхедов, и от папарацци, получая немалую экономию и на охране, и на транспорте, поскольку оба его внедорожника большую часть года мирно дремали в гараже. Вертолет он вообще не переносил, укачивало.
Фима грамотно расположился шагах в двадцати перед остановкой. Как апостол. Под огромным треугольным баннером, изображавшим икону Заступника. Я затормозил очень плавно, памятуя о покрышках б/у.
— Извини, припоздал. Не замерз?
Последовал меланхолический ответ о том, что «лучше мерзнуть на улице, чем загорать в Бутырке».
— Ты когда-нибудь перестанешь думать о тюрьмах?
— Не получится. Я же банкир, а живу в России. Наворуй хоть миллиард, все равно ты тля. Меж сумой и суммой — настроение Кремля.
— Поэт Юрий Долгорукий? Или нынешний мэр Москвы придумал?
Фима рассмеялся.
— Нет, Быков. Что взял?
— Бананасы, как всегда. И одну книгу. А ты?
— Как всегда, сигареты. И одну головоломку.
Фима угнездился на заднем диване, поскольку ездить спереди побаивался. Особенно со мной.
— Перед Новым Годом побывал в Думе, — сообщил он из-за моей спины.
— И как?
— В общем, все то же самое, что и летом, но в больших объемах.
— Непробиваемо?
— Да почему? Как говаривал один наш знакомый бефобастрон, на свете возможно все. Вопрос лишь в сумме, как всегда. Но вот суммы не хватает.
— Понятно. Не то, что в прошлой жизни. Хотя и в прошлой не хватало.
— Денег в любой жизни не хватает, — философски заметил Фима. — Что и стимулирует прогресс.
— Или регресс…
Мигалка мне больше не полагалась. Я включил поворотник, пропустил бритый череп в наглом джипе, культурно встроился в поток. Успел проехать сколько-то метров по мокрому, щедро политому реагентами асфальту. И тут сзади заныло, завыло, занудило, крякнуло.
— Водитель автомобиля «Форд Фьюжн», госномер 410, примите вправо и остановитесь. По периметру, значит.
— Чего нарушил? — тревожно спросил Фима.
— Да ничего. Настроение Кремля, — сказал я в сердцах.
Нас обогнала патрульная машина. Прижалась к обочине, остановилась. Из нее выбрался пухлый гаишник в огромной фуражке.
— Азохен ве-ейс, — протянул Фима. — А забавно получается.
Я опустил стекло. Сбоку хлынул поток ледяного воздуха.
— Платонически приветствую, — сказал страж МКАДа, безнаказанно ухмыляясь.
— Черт бы тебя побрал. Чего пугаешь? Я ничего не нарушал.
— А не нарушать всерьез карается, — сообщил владетель фуражки. — Потому что вызывает подозрения. Вы к Димке собираетесь? Судя по небритой физиономии.
Я почесал небритую физиономию.
— Автомобильным способом. Вопреки дорожной полиции. А чо?
Он протянул огромный, хрустящий на морозе пакет.
— Вот, держи. От меня. Тамбовские. Смотрите, по пути не смякайте, серые шапочки. А то красный волк накроет.
— Ладно, разбойник с кольцевой дороги. Еще чего-нибудь желаешь?
— Ага, правды желаю. Я Димкин роман прочитал. Слушай, ну чего он врет?
— Разве? Это про что?
— Ну не говорил я насчет кобыла сдохнет.
— По-моему, говорил.
— Не было такого! Обидно по этому вопросу.
— И чего ты хочешь?
— Пускай опровергнет печатным способом.
— Там же не твоя фамилия, — сказал Фима. — Упоминается.
Некумыкин решительно поправил головной убор.
— Фамилия еще зачем? Устным способом меня любой этот, как его. Читатель опознает. А перед своими, так и вообще… Хоть не поворачивайся. Говорю же, неприятно. По периметру оснований.
— Оснований чего?
— Чего, чего… Финансовой пирамиды. Что я ему, зять, что ли?
— Ну ты и нашел из-за чего переживать, — сказал я. — Там тираж-то пять тысяч.
— Кому надо, тот найдет.
— Брось, куда и я бросил.
— Не получается, — сказал Некумыкин. — Отвык я от полезной критики. Так что передай.
— Ну хорошо.
— Тогда проезжайте в свободном виде.
Не в шутку опечаленный, побрел он к своей полосатой машине. Вдоль полосатых столбиков. Служивый окончательно.
— Эй, — крикнул я. — Иваныч!
— Чего вам на проезжей части?
— Ты вечером свободен?
— Поменялся перекрестным способом.
— Сегодня десятое. Потому что Роберт прилетает. Напоминаю, в общем.
Некумыкин кивнул фуражкой.
— Для того и поменялся. Баб мужик настоящий. Про кобылу врать не станет.
— А причем тут зять? — спросил Фима.
Я пожал плечами. Разве постигнешь думы человека, способного править патрульным автомобилем? И замечательно, что патрульным автомобилем. По счастью, наш друг Нестор способен править Россией только в очень плохое время. А если он не премьер…
Фима, как всегда, подслушал мысли. После всех передряг эта способность у него удивительно развилась.
— Думаешь, капитан Некумыкин — это хороший знак?
Я еще раз пожал плечами. Хотелось бы верить, конечно. Как всякому нормальному атеисту.
* * *
Дальнейшее путешествие обошлось без посягательств со стороны левоохранительных органов. Почти в расчетное время мы оказались на стоянке перед воротами загородной клиники. К Диме нас проводила Тамара Саратовна, как и договаривались.
Он был в парке. Сидел на щербатой скамейке советских времен, плотно зажмурившись, подставив лицо негреющему зимнему солнышку. Я вспомнил, что когда-то так же жмурился и подставлял лицо солнцу некто господин Крючканов, которого никто больше не видел. Супершпион то ли сгинул в бифуркации, то ли глухо засекретился. Жаль, если сгинул. Очень жаль. Толковый был человек. Даже очень толковый. В ФСБ, оказывается, люди попадаются не только в камерах.
В углу Диминого рта дымилась сигарета. Руки он держал в карманах черного, потертого, давно вышедшего не только из моды, но даже из употребления пальто. Породистое, но постаревшее лицо, было особенно бледным по контрасту с пестрым шарфиком. И все же выглядел он чуток веселее видавшего виды мертвеца.
— Ну — сказал я. — Эффект просматривается.
Дима открыл один глаз и ничего не ответил. Фима вздохнул.
— Перестань дуться. Сколько можно?
— Злобные чучелы.
— О. Да он сегодня разговаривает.
— Проваливайте.
— Неприветливо как-то, — заметил Ефим Львович.
Дима скрипнул зубами.
— У меня на мягком месте живого места не осталось. Врачи-убийцы.
— Подвинься мягким местом, — безжалостно сказал я. — Давай-давай.
Иногда меня слушаются. По старой памяти. Дима со стонами переместился на середину скамьи. Мы сели по бокам от него. Сочувственно помолчали.
— Я как-то ее встретил. В метро. На сата-нанции Птичьи Горы.
Мы еще раз помолчали. Чтобы не травить душу. Но Дима продолжил:
— Этакая… барыня. Ухо-хоженная. Маникюр, свежая прическа. Парфюм, французятина. У-упакованная… Курточка на «молниях». Кашне ангельской белизны. Очочки с дымчатыми стеклышками. Джинсы в обтяжечку. Ботильоны «Прадо»… с висюльками по бокам. То есть, говоря попо-врачебному, на латеральных поверхностях.
— Послушай, — сказал Фима. — Не трави себя. Ты давно уже не юноша. Ну не помнит Люба. Но и ты ведь не помнишь, какая она у тебя по счету женщина.
— Вряд ли последняя, — дружески вставил я. — Знаешь, Раушан звонила. Телефон твой спрашивала.
Но Дима гнул свое:
— А вот Ермолая она почему-то помнит.
— Какого Ермолая?
— Да Борисыча.
— А, Большое Возражение, — кивнул Фима, теребя авоську. — И что?
— Что, что… Для меня она так не выряжалась. Петрович, вот ты помнишь, чтобы она в джинсиках бегала?
Я подумал, что и задание у нее теперь, может быть, совсем другое, кто знает. Но сказал совсем не то, о чем подумал. Сказал, что не помню никакого Борисыча.
Фима внимательно на меня посмотрел, а я кивнул, — правда, не помню. А Дима протяжно вздохнул.
— Тебе-то что? Тебе можно, бывшая бацбезопасность. Во-володька.
Фима сказал:
— Да все мы что-нибудь забыли. Заварушка получилась нешуточная. Если кто не помнит, протуберанец у нас случился.
Поди, догадайся о мотивах галактического стража. Я подумал, что Любовь Егоровна и Дима, быть может, разлучены вовсе не случайно. Кто знает, кто знает. Ведь в прошлой жизни оба сгинули в одной и той же кузбасской шахте. Возможно, и нынешняя жизнь не сулила им ничего хорошего. Ну в совместном варианте.
Дима об этом явно не думал. Он с ожесточением выплюнул окурок и погрузился в молчание. Что ж, это было несколько лучше вопросов типа «что она в нем нашла». Я выждал некоторое время. Потом достал из портфеля книгу одного малоизвестного фантаста. С закладкой на нужной странице. И зачитал:
«Мы не знаем, откуда в прошлой жизни прилетела звездная бомба. Если продолжить траекторию в обратном направлении, она упрется в созвездие Гончих Псов. Однако нет никаких гарантий в том, что подарок небес придерживался все время одного курса.Какие вселенские негодяи его снарядили? Если хотим жить дальше, мы обязаны это знать. И мы узнаем, потому что выжили. Сколько бы ни потребовалось лет и зим, мы это узнаем! Потому что нужно. Потому что не забудем».
— Ну кто вот все это написал, а потом взял да и смылся в лопухи?
— Свое дело я сделал, — очень тусклым голосом заявил на это Дима. — Прокукарекал, как мог. Теперь дело за ло-лопухами. Отстаньте.
Я подавил вздох. Приходилось признать, что попытка провалилась. Невозможно вернуть к жизни человека, если у него отсутствует интерес к жизни. Этот интерес пробудить не получилось. У меня.
— Жаль, — сказал Фима. — Думал, ты поможешь человечеству еще раз.
— Все врачи — сволочи. И вы не лучше.
— Не будь свиньей. Быть может, мы тебя спасли. Старались, во всяком случае.
— Да? А зачем? Кто просил?
— Послушай, сделай милость, ну не впадай в детские обиды. Не такой уж ты и сумасшедший, честное слово.
Дима скрипнул зубами и промолчал. Я затаил дыхание. Возможно, что назревал облом в умонастроениях, как когда-то выражался наш друг Нестор. Фима это тоже уловил.
— Посмотреть хоть можешь?
— Чего надо-то?
— Да есть одна головоломка, о которую криптографы мира…
— Криптологи.
— Ну хорошо. Криптологи мира все зубы обломали. Я подумал, что тебе сейчас все равно делать нечего… Дурака же валяешь.
— Мне далеко до вас, хитрые шизофреники. И о чем речь?
Фима не торопился, разжигал аппетит.
— Прямо и не знаю. Мозги у тебя, конечно, неплохие, но ведь поврежденные.
— Кончай спектакль. Чего тянешь? Как ме-медсестра, наполняющая шприц.
— А ты не перенапряжешься? На фоне транквилизаторов?
На лице у Димы появилось нечто, напоминающее скуку.
— Чихал я на ваши транквилизаторы. И не такое переваривал.
Это было правдой. Горькой, как пилюля. Но Фима не унимался.
— А по ночам бродить не станешь? С туманными фарами? Как тогда, на Байконуре?
— Э, на Байконуре у меня предчувствия были отвратительные. Как знаешь, они потом подтвердились. В кемеровской шахте.
— По-моему, заикаться ты стал реже, — простодушно сообщил банкир Левитин.
— Фимка! Хватит дразнить. Я же насквозь тебя вижу, аналитик. Честное слово, ки-кишку глотать заставлю. Как только перестанут считать сумасшедшим.
— Ну запугал ты иудея, православный христианин. Старого, больного…
Фима достал из авоськи свернутые в трубку и аккуратно перевязанные синей тесемочкой листы формата А4. Там оказались распечатанные с компьютера фотографии. Скорее всего, лично добытые владельцем банка «Мосподземкредит» путем взлома какого-то сайта. При этом старый Шаттерхенд не промахнулся, снимки получились достаточно отчетливыми.
На первой был заснят безлюдный то ли зал без окон, то ли подвал. Потолок там подпирала белая колонна, в которой имелась резко выделяющаяся кубическая вставка. Издали этот куб казался темным, почти черным. Но на снимках с более близкого расстояния он последовательно менял цвет на темно-фиолетовый, ультрамарин и бирюзу. Казалось, что в колонну вмонтирован порядочных размеров аквариум. Только вместо рыб и улиток его заполняли ряды странных знаков, напоминающих иероглифы. Сначала явственно различался их первый слой. Затем проступал второй, третий. И так далее.
— Вот. Самое дорогое из всего, что досталось нам от прошлой жизни, — сказал Фима. — Важнее марсианского лишайника.
Это понимал не только он. Криптологи мира ценой своих зубов кое-что расшифровать все же смогли. Правда, по большей части то, что мы и сами знали, поэтому понять могли. Те же Пифагоровы штаны, например. Насмешка судьбы получалось над человечеством.
Шифр марсиан оказался одновременно и прост, и невероятно сложен. Вид, расположение знаков имели не одно, а множество значений. Линейное прочтение по горизонтали давало банальные математические истины, вертикальное содержало сведения о Марсе, а вот перпендикулярное считывание в глубину шеренг тех же букв-иероглифов вскрывало информацию уже иного рода, уже не столь понятную, касающуюся уровней организации материи и энергий. Не нашего восприятия, естественно. Кроме того, допускались и диагональные прочтения. Как справа налево, так и слева направо. И сверху вниз, и снизу вверх. По удаляющимся от геометрического центра куба направлениям, причем под разными углами удаляющимися, и по направлениям, к центру стекающим. Что зашифровано по этим направлениям понять уже не получалось.
Между тем, ташо, то есть алфавит Тэ Тэнге, включал в себя около шестисот символов, значение которых не являлось постоянным, как у букв большинства земных языков, а менялось в зависимости от места в фразе. Примерно так, как это бывает с китайскими или японскими иероглифами.
Когда с принципами построения марсианского кода более-менее удалось разобраться, стал ясен масштаб сложностей. Земные программисты схватились за головы, поскольку для анализа пространственного распределения смысловых элементов в Послании требовались вычислительные возможности, немыслимые для земной компьютерной техники. Собрать такой мегаквазикубик Рубика мы никак не могли, не доросли еще. Думаю, и в обозримом будущем вряд ли сумеем дорасти. Такая письменность могла выкристаллизоваться только на протяжении многих тысячелетий.
Из-за своих небольших размеров Марс не смог удержать на себе жизнь, она угасала и без вмешательства Карробуса. С другой стороны, из-за все тех же небольших размеров формирование планеты завершилось раньше, чем формирование Земли. И разум на Песке Печали появился раньше. Значительно раньше. И продержался весьма долго. Как показали результаты экспедиции «Одиссея», цивилизация существовала там никак не меньше 110 тысяч земных лет. То есть на порядок дольше земной цивилизации.
Это был огромный срок. На его фоне бледнел возраст любых наших пирамид и многих наскальных рисунков. Больше всего поражало, что на протяжении тысячи веков марсиане находили и смысл, и волю к жизни. Быть может, благодаря постоянной необходимости за нее бороться? На остывающей, теряющей атмосферу планете?
— Расшифруй, пожалуйста, ташо Тэ Тэнге, — попросил Фима. — Хотя бы кусочек. Пока тебе делать нечего.
Дима молча и без улыбки изучал фотографии.
— Хороша задачка, — вздохнул я.
И не слишком умно добавил:
— Но вот соответствует ли реалиям жизни нынешней информация ташо, не потеряла ли она смысл? Слишком уж многое поменялось в точке бифуркации.
Фима тут же исправил мой промах.
— Да кто ж знает, — пожал он плечами. — Но я навел справки. Оказывается, марсианский лишайник-то жив-здоров. Фотосинтезом занимается. А раз он здоров… Бефобастрон предупреждал, что многое изменится.
— Многое — это не все?
— Вот именно.
— Сигарету мне, сигарету, — сказал Дима. — Искусатели. Ташо Тэ Тэнге, значит. Ташо Тэ Тэнге вам нужен…
Он напряженно всматривался в картинки. А мы взглянули друг на друга. Фима кивнул. Можно было возвращаться.
— Так что же это значит? — спросил Дима, пуская дым из ноздрей. — Все, что с нами приключилось?
Это был здоровый вопрос больного. Краеугольный такой вопросец.
— Вот ты и ответишь, — сказал я. — Хватит бездельничать.
* * *
Возвращались мы через центр. И там, на Тверской, встретили еще одного фигуранта из прошлой, канувшей в небытие жизни. Толстого, с многоопытными глазками и треугольной кобурой на животе. Воистину, существуют такие столпы в бронежилетах, чье место на перекрестках истории пересмотру не подлежит.
За спиной стража перекрестка все теми же неоновыми буквами горели «Вина Кавказа». Вот только на винах никого не было, кроме плаката Заступника. Возможно потому, что ехали мы в обратном направлении. Тем не менее я непроизвольно затормозил.
Полицейский при этом оказался совсем рядом с машиной. Столп глянул мне в глаза очень сочувственно. И зачем-то подмигнул.
— Как это понимать? — спросил Фима. — Считает, что хорошую шутку устроил в прошлый раз?
— Может, и не устраивал. То есть, не он устраивал. Судом оправдан.
— За недостаточностью улик, — напомнил Фима.
«Так кто есть кто, так кто был кем…» — пел Высоцкий из флэшки.
— Мы никогда не знаем, — продолжил я.
— Внешность и сущность у этого существа все же разные, — заметил Фима.
— О, нет, его глаза не лгут. Они правдиво говорят, что их хозяин плут.
— Бёрнс?
— Да, в прошлой жизни это был Бёрнс. А теперь, вполне может статься, что и твой Быков.
Фима усмехнулся.
— Быков таки вполне. Способен.
«Быть может, этот черный кот был раньше негодяем…» — пел мертвый человек.
Фима усмехнулся.
— Володя, а ты уверен, что мы все те же самые человеки, что и до бифуркации?
— Что за вопрос. Нет, конечно. Все изменились. В той или иной степени.
— Я не про это. Я за идентичность спрашиваю. Быть может, мы сейчас вообще дубликаты какие-нибудь? А исходные, так сказать, экземпляры давно уже не существуют?
— Бефобастрон его знает. Мы вряд ли способны проверить, — сказал я. — Да и не стоит. Попытка может кончиться загородной лечебницей. Примеры приводить?
Как всякий разумный человек, Фима не до конца был уверен в своем психическом здоровье. Особенно побывав в засыпанном «спасательном гробике» на глубине в полтора километра. Поэтому он поежился, опять усмехнулся и осторожно замолчал.
* * *
Мы остановились у супермаркета. Купили водку, черного хлеба, ташкентских помидоров и минералку. Потом попали в пробку и, конечно же, к назначенному мной самим времени не успели, все уже сидели за столом.
С мороза выпили по штрафной, получили порцию шуточек. Еще получили по соленому рыжику, и только-только собрались отведать калифорнийского вино-винца, которое привез друг Баб от френда Джимми, как вдруг в прихожей прозвучал полонез Агинского.
Звонок с этим произведением нам подарила Ядвига Леопольдовна. В новой жизни все старые знакомые задаривали нас подержанными вещами, которые не знали, куда пристроить. Видимо, из сочувствия к тому, как низко я скатился по социальной лестнице. Тарас, например, как был президентом, так и остался. Меня к себе звал, только я не согласился. Потому что столица на этот раз у него была в Киеве, а мне больше Москва нравится.
— Мы кого-то ждем? — спросила Алиса.
Я промакнул усы салфеткой.
— Нет, все в сборе. Может, телеграмма?
Алиса кивнула и вышла. Через минуту вернулась и с деланным спокойствием сказала:
— Володя, Федеральное агентство правительственной связи.
— Эге, — сказал Туманян. — Неужто случилось обострение сознания у нашего нынешнего?
— Хорошо бы, — сказал я, откладывая салфетку. — Если никто не пострадает.
Федеральное агентство выглядело солидно. Почти весь наш невеликий коридорчик заполнял здоровенный офицерище. В руках он держал особый чемоданчик. Маленький такой, бронированный и несгораемый. Соединенный наручниками с запястьем.
Еще один офицер, менее громоздкий, но очень подвижный, как будто состоящий из одних шарниров, просматривался через приоткрытую дверь на лестничной площадке.
— О! Рано или поздно, все друг с другом встречаются, не так ли? — сказал я.
— Хвала Карробусу.
— Скорее, бефобастрону.
— Да оба постарались. Черешин?
— Что?
— Черешин, говорю? Владимир Петрович?
— А то не знаешь.
— Усов раньше не было, — усмехнулся офицер.
Лучше бы он этого, не делал, честное слово. Я успел отвыкнуть.
— И что, паспорт принести?
— Да ладно уж. Вот здесь и здесь распишитесь. И время проставьте.
Странное дело. Президентом я быть перестал, а расписываться приходилось на каждом шагу. За очень скромную зарплату.
— А что привезли-то?
— Письмо привезли. Ну и пропуск, естественно.
— Прямо оттуда?
— Так точно. Дважды Владимир.
Я расписался, и мы с любопытством взглянули друг на друга.
— Так. Значит, опять при органах? — спросил я.
— Карма. При моей комплекции другую работу отыскать трудно.
— И подполковник Терентьев командует?
— Нет. Терентьев теперь гастроэнтеролог.
— Кто?
— Гастроэнтеролог. Язвы народные врачует.
— Здорово. А раньше-то бичевал.
— Что и говорить. Чудны дела твои, о великий аншарх.
— В прошлой жизни Волга впадала отнюдь не в Азовское море.
— Да. И Фанни Каплан не совсем Ильича подстрелила. Поэтому в Мавзолее другие останки покоились. Если это можно назвать покоем.
— Все помнишь?
— Скажем так, многое. Владимир Петрович, вы бы прочли письмецо-то.
— Да, — сказала Алиса. — Интересно же. Теперь не каждый день из Кремля почта приходит.
— Ну что ж, давайте удовлетворим всеобщее любопытство.
Я с забытым удовольствием сломал печати, достал хрусткую бумагу с грозно нахмуренным на две стороны света орлом.
«Уважаемый Владимир Петрович Черешин!Прошу Вас прибыть 11 января в 11 часов утра для обсуждения Ваших предложений.Владимир Владимирович Момот,Президент Российской Федерации.Москва, Кремль».
— Все?
Я повертел письмо.
— Больше ничего не написано. Ну дата еще стоит.
— Сегодняшняя?
— Сегодняшняя.
— Обнадеживает, — сказала Алиса.
— Ох, не сглазь. В который уже раз.
— Удачи, — пожелал Андрюша. — Да, транспорт за вами пришлют. Уже не косыгинский броневик, конечно, но пришлют. Так что ожидайте. В девять тридцать.
Он выглянул на площадку.
— Сивухин!
— Я!
— Доложи-ка, брат Сивухин, об исполнении.
— Есть.
Андрюша еще раз улыбнулся, уже не так страшно, козырнул, вышел, плотно прикрыв за собой дверь.
Я вернулся в столовую и еще раз зачитал приглашение.
— Москва, Кремль. Черт возьми, — с большим изумлением сказал Туманян. — С чего бы вдруг? Столько лет прорывались…
Дверь из детской приоткрылась. Оттуда донеслось бормотание телевизора.
— Па, по зомбоящику новости кажут, — сообщил Дмитрий, кусая красное, как стоп-сигнал яблоко.
— И что?
— Японцы астероид какой-то обнаружили. На эллиптической орбите.
— И чо? — внутренне сжимаясь, повторил я.
— Да так, ничего. Приближается. Па, а «чо» говорить неправильно.
Было слышно, как в прихожей тикают огромные напольные часы. Дима их выиграл в карты. И поскольку не знал, куда деть антикварного монстра, притащил его к нам. Монстр оказался большим упрямцем. Что бы с ним не творили, всегда показывал неправильное время. Трагически отставал на несколько минут.
— В тот раз Джимми крикнул богу stop it, — медленно сказал Баб.
— В тот раз все мы это крикнули, — сказал я. — Мы не могли иначе.
— Йес, все крикнули. Толко не знаю, правилно ли получилось. Мы не могли иначе, да. Но есть не толко мы. Тебе не кажется, кто-то все знал? Что мы не можем иначе? И захотел посмотреть, что с нами получаться будет в другом континууме.
Я пожал плечами. Разве был выбор? Миллиарды погибших… Да, теперь мы точно знаем, что существуют силы, которые гораздо могущественнее людей. И от нас они не слишком отстранены, могут вмешаться в любой момент. И что? По большому счету, мы и сейчас мало что можем противопоставить. Хотя старались ко второму разу подготовиться заранее.
— Нет смысла гадать. По крайней мере, десять лет мы выиграли.
— Десять лет — это не джек-пот.
Я еще раз пожал плечами.
— Нэсе Галя во-оду, — вдруг запела Варвара Степановна. — Коромысло гнэться… ну, девчоночки, чего не подхватываете?
— Бом-м-м, бом-м-м, бом-м-м, — прогудел монстр в прихожей. Подумал, добавил еще один бом-м-м и поперхнулся.
— Кто хочет водки? — спросила Алиса.
— Мнэ срочно надо лэтайт ту Вашингтон, — сказал Баб. — Как можно поменять тикет?
— Да бросьте вы это, — заявил Некумыкин, надевая фуражку. — Так низя. С нашими бабами не пропадешь. Правда, Ефим Львович? А за нэй Иванко як барвинок вьется… Шо там дальше?
— Не хотелось бы знать, — тихо сказала Алиса. — Шо там дальше.
— Надо, — не согласился я. — Кто хочет водки?
— Боммм, — отозвался монстр. Вроде бы, оптимистически.
Алиса молча налила в стаканы. Граненые, советские. Дизайн которых разработала лично скульптор Вера Мухина. Мы выпили не чокаясь.
В сухой вазе на подоконнике стояла южноафриканская иммортель, подаренная Алисе нашим знакомым пилотом из Дурбана. За окном качался фонарь. Зря я его повесил, наверное.
К нам опять заглянул Митрий.
— Эй, ветераны! Почему такие окаменелые?
— Да так, — сказал Фима. — Астероид не нравится.
— Мы разобьем этот безмозглый стоун.
— О, йес. Нэсомненно, — сказал Баб. — Тайтэн-Армагеддон, Топол и все такое прочее. Эсли не промажем, конечно.
Капитан Некумыкин вздохнул, подумал, выпил еще, печально обнажил голову.
— И если кобыла не сдохнет.
Над Москвой гудел очередной стратегический перехватчик. В прихожей прозвучал полонез Агинского. Со стороны кухни сочился горький запах. И это было самое невероятное. Чтобы у Алисы что-то подгорело?
А раз подгорело, следовало одно. Следовало свозить ее в Грецию. Побывать на острове хитроумного Одиссея и его верной Пенелопы. Попробовать свежих оливок. Причаститься. Припасть к европейским первоистокам. Кто знает, вдруг да осенит чем-нибудь. Потом подняться на Олимп, принести какую-нибудь жертву метателю молний, вдруг да снизойдет, вдруг да поможет. А не поможет, так попытать судьбу в Дельфах. Если и там обломится, просто посмотреть на великие развалины. Удостовериться, что все в мире — действительно тщета и ловля ветра. Напоследок омыть семью в Эгейском море. Три звезды я еще мог купить. Еще было не поздно. Время еще было. Я даже догадывался, сколько.
— Слушай, па, а правда, что у бефобастрона было человеческое лицо?
Я очнулся.
— Кто тебе об этом рассказал?
— Да наш новый учитель по ОБЖ. Странный он, чудной. То выглядит как молодой, то старик стариком, вроде иконы. Ходит в смешной шапочке с помпоном. Лапы — во! Бывший десантник. Я ему не поверил. Ну про лицо. А он вдруг выдает: ступай, отрок, да отца спроси своего. Отрок… Слово какое-то непонятное. Вот кто такие орки, я знаю, а что значит отрок?
У меня вдруг знакомо и противно зашумело в ушах. До чего же хилое создание пенсионер! Особенно под нагрузкой. Смешно, давление у бывшего десантника иногда бывает, что у трансформатора — 220/127.
— Так, отрок, — сказал я. — А сколько пальцев на руках у вашего нового учителя насчитывается?
— Па, а ты чего такой красный? Прямо как Царапа, когда злится.
— Сколько пальцев?
— Ты знаешь, много.
— Ну-с облегчением сказала Кристина Туманян. — Он не должен опоздать во второй раз.
Фима покачал головой.
— В третий. Это будет уже третий раз.
— Что ж, Бог любит троицу.
— Посмотрим. Петрович, ты что-то… вроде того. На самом деле.
Алиса убежала в ванную и вернулась со шприцем и ампулами. Гипертонический криз она умела распознавать мгновенно и на расстоянии. Научилась у доктора Шойгу, а потом долго тренировалась на мне.
А я подумал, что только бы не в вену. Лучше в какое другое место. Или в другое время. Иногда с этим везет. Господи, только не в вену, у всех же есть сердце. Или что-то вроде того.
Красноярск, 10.01.2012
Назад: 14 АНШАРХ
На главную: Предисловие
