Глава 8

Очередное пробуждение отличалось от обычных, как ноябрьская грязь от январского снега. В один миг пропало все светлое, радостное, исчезла легкость восприятия мира, вместо этого накатила апатия и безволие, да к тому же голова болела так, что казалось ее ежесекундно сжимают тиски, причем постепенно давление нарастает.

На периферии неожиданно затрещали сотни выстрелов фузей, раздалось бравое "Ура!", а чуть погодя это безумие поддержало залп батареи.

Мир вокруг вновь погрузился во мрак, но не затем, чтобы унести меня прочь отсюда, а только для того, чтобы минуту спустя выкинуть назад с раскалывающейся головой, мушками перед глазами и диким сушняком во рту. Жизнь от всего этого казалась мерзкой и мысли о скорой смерти не внушали опасения.

К моей радости вскоре в шатре (а это был именно он, благо в этой пародии на армейскую палатку, провел не один день) появился лекарь и сноровисто влил в меня стакан непонятной вязкой жидкости. Всю подлость его поступка я осознал несколькими секундами позже, аккурат когда последняя капля докатилась до пищевода. Из глаз брызнули слезы, мгновенно смыв иллюзорных мушек, а из горла полыхнуло натуральным огнем, но только бесцветным и спустя некоторое время в желудке взорвалась 24-фунтовая бомба.

Было так хреново, что я даже лекаря не успел разглядеть!

Правда не смотря на ужасы лечения, слух сохранился. Звуки полковых горнов я различал на ять, благо таблицу команд писал сам. И честно замечу протяжные стоны, вперемешку с короткими трелями меня радовали мало. Ситуация хоть была не критической, но и радужной не являлась. Судя по всему на всей линии обороны установилось шаткое равновесие, где перекос в одну из сторон приведет к окончательной победе.

Но проходила минута, за ней еще одна, а ничего не менялось: все та же какофония битвы, изредка прерываемая громом орудий…

Засыпая я наконец увидел в шатре знакомое лицо — Никифор, шлявшийся непонятно где, принес лукошко закрытое от чужого взора полотенцем, расшитым ягодами. От кого он прятал содержимое стало понятно когда пришел мой эскулап. Недобро зыркнул на камердинера и принялся пичкать меня своей отравой. На сей раз я уже был готов к тому, что случится в организме локальный катаклизм, вот только легче от этого не стало. За моими мучениями в тишине наблюдал Никифор: хмурился, сопел, но слова против не сказал.

Впрочем, стоило врачу, перед уходом недовольно глянувшему на камердинера, как он засуетился.

— Что ж это делается, государя отравой немецкой пичкают, страхолюды клятые! Ну ничего, я вам туточки зелья наших травниц принес, не то что эта гадость. Так что выпьете чуток, а потом и бульончика мясного… Знаю, что хочется мясца, да чарочку меда хмельного, но нельзя, рано…

Седовласый дядька в такие минуты походил на наседку возле раненого птенца — кудахчет, суетится и все норовит окружить заботой. Вот только я не птенец и все эти метания Никифора довольно быстро надоели.

— Уймись, — приказал ему.

— Как же ж? — удивился дядька широко распахнув глаза, будто услышал чего-то странное.

— Суеты меньше, Никифор, по делу говори. Как там наши?

— О делах воинских пусть генералы болтают, а мне о здоровье твоем первая забота! — ответил камердинер, и по голосу чувствовалось, что обиделся. — Вона Прошка под шатром болтается…

— Так чего ждешь, зови!

Никифор горестно по-стариковски вздохнул и бормоча под нос нечто неразборчивое вышел наружу. Через несколько секунд подле меня уже стоял чуть уставший, но по-прежнему готовый к битве генерал Митюха. Внимательно оглядев меня он заметно расслабился.

Я почувствовал что внутри разлилась радостная волна — приятно черт побери когда о тебе беспокоятся не только родные, но и друзья с соратниками! По его лицу видел, что его нечто гложет.

— Говори, — командую ему.

И Прохор, вытянувшись по стойке "Смирно!" приступил к докладу.

В неполные пять минут монолога Прохор умудрился впихнуть целый пласт сражения. Четкие рубленные фразы молодого генерала рисовали картины многочисленных боев на всей линии фронта так же живописно как и панорама Франца Рубо создавшего в моем времени шедевр — "Бородинская битва".

Не закрывая глаз представлял себе как батальоны сливаются в полки и двигаются навстречу друг другу, как бьются с иступленной яростью русские и союзники, как падают сраженные кинжальным огнем солдаты в бело-черных, алых и голубых мундирах.

Однако не красочность меня интересовала, главное определилось только когда Прохор закончил говорить. Выяснилось, что у врага от артиллерии остались только легкие кулеврины. А вот у нас сохранились почти все батареи, включая те что находились в люнетах.

Не знаю, что могло бы произойти, если бы казаки-предатели промедлили и ударили к примеру на второй день, когда казалось, что правое крыло дрогнет и клятые имперцы все-таки закрепятся в одном из люнетов. Ох, как хреново мне было наблюдать за тем как едва ли не каждые полчаса крайний люнет переходит из рук в руки, будто мячик в игре. Правда цена "паса" здесь дюже велика — сотни человеческих жизней. Кровавая игра для взрослых детей…

Да и само сражение с каждой минутой становится все яростней. Особенно это заметно, когда сходятся грудь в грудь отдохнувшие батальоны с обеих сторон. Впрочем русские командиры не просто так бросались с криком "Ура!" на врага, они умудрялись обхватывать, оттеснять и даже брать пленных, которых скопилось столько, что пришлось отсылать их с сотней калмыков вглубь России. Туда где аккурат не так давно началась стройка очередного участка тракта Москва-Воронеж.

И все-таки хорошо, что казаки предали именно в первый день. Да, звучит не по-людски, да только это та цена, которую мы смогли заплатить. Главное гниль выжгли, да так, что враг не только не взял левое крыло, а угодил в форменный огневой мешок, потеряв за раз больше полка отлично вымуштрованной пехоты.

Вот только за три дня бойни, по недоразумению называемой сражением, положение по всему фронту менялось десятки раз. Оно и неудивительно, особенно если учесть, что с момента предательства казачьего отряда русское войско уменьшилось на семь с половиной тысяч: вместе с предателями из строя выбыло немало бойцов левого крыла, попавших под первый удар.

Однако как бы критично не было положение наши воины держались за позиции крепче, чем оголодавший после долгой зимы волк в нежного молочного порося. Тысячи тел устлали собой некогда никем неприметное поле на Смоленщине. О нем бы и не узнали, если бы нам не пришлось "закрыть" на нем восьмидесяти тысячную армию врага.

От семи люнетов осталось только три: по одному на каждом направлении, остальные пришлось разобрать, дабы не мешали полевой артиллерии вести огонь по наступающим противникам, особенно конникам, для которых считай половина поля представляла сплошную области маневрирования. Из-за этого фронт пришлось оттянуть чуток назад, сделать продольный огневой мешок, сверху напоминающий трезубый гребень. Перестроение санкционировали на второй день, когда ситуация была аховая и требовалось срочно принять меры, когда казалось, что еще немного и все — русские полки полягут полностью без шанса на победу. Да и лежащий без сил государь оптимизмом не заражал. Пришлось трем генералам: Митюхе, Алларту и Шереметьеву брать ситуацию в свои руки, выправлять положение. Да к тому же драгунский корпус Меньшикова вместе с калмыками здорово подсобил, оттянул на себя большие силы врага в самый опасный момент — во время перестроения, недаром ведь опытные командиры стараются бить в первую очередь встык между полками или на худой конец батальонами. Процесс притирки занимает немало времени в любом отряде, и чем он больше тем сложнее он проходит. Человек хоть и "стадное животное", но вот размер этого "стада" подразумевает число много меньшее, нежели размер батальона, не говоря уже о более крупных формированиях!

Ну а ударить войско в момент, когда оно меняет свою формацию — это первейшая реакция противника, все равно что натравить пса на бегущего человека: хочет того или нет, но инстинкт четвероногого возьмет верх над любой командой. Так и тут. Пока русские войска, воспользовавшись передышкой, меняли позиции, польская конница вместе с отрядами наемников насела на правое крыло, измотанное двенадцатичасовым боем сильнее остальных.

В тот момент казалось, что союзники вот-вот прорвут линию обороны и выйдут в тыл центру, окружат, а после уничтожат. Европейцам к кровавой бойне не привыкать, что не год, то война или очередное подавление восстания!

Положение спасли драгуны с калмыками. Первые под командованием генерала Меншикова ударили во фланг шляхтичам, попутно смяв отряды Жмара и Кройца, славившиеся отменной выучкой, но дрянной дисциплиной. Больше семи тысяч бронированных крылатых гусар столкнулись с легко защищенной русской кавалерией. И вроде исход любому ясен — драгуны должны проиграть, но не тут то было! Зеленые мундиры словно ледокол пронеслись по сверкающему стальному льду, казавшемуся несокрушимым.

Грохот пальбы пистолей, ручных мортир и лязг сабельных ударов разносились на многие версты. Шляхта пыталась теснить русских конников, но те не поддавались, только сильнее вцепились во врага…

Бойня достигла апогея, когда в лоб шляхте ударил коломенский полк при поддержки семи 12-фунтовых колпаков, а довершил разгром поляков удар калмыцкого отряда, забросавшего гусар стрелами в излюбленной степняцкой тактике: выпустил три-четыре стрелы и отступил, подождал и снова вышел на огневой рубеж.

Австрийцы с саксонцами пытались помочь погибающей коннице, даже кинули на выручку еще один отряд в тысячу горячих голов, но те положение спасти не смогли. Да и как бы им это удалось, когда шляхта уже улепетывала с такой скоростью, что о раненых гонористых бойцах забыла, словно их и не было.

Тот бой не закончился даже с прекращением самого боя. Раненых солдат противника никто с поля боя не забрал и не добил. Союзники видимо боялись, а русские не могли — государь не отдал приказа, потому как был без сознания. В общем наслушались обе стороны стонов и ругани на год вперед. А ведь не барышни сражались, знали на что шли, не раз и не два убивали вражин, но к такому психологическому выверту оказались не готовы.

— Это что же они так и лежат на поле боя? — удивился я.

Митюха замялся и с неохотой ответил:

— Некуда нам вражин класть, а добивать — людей лишний раз злобить, своих ребят я точно на такое не отправлю.

Однако зверствовать нам не с руки, да и противника ослабить надо, так что вывод однозначен:

— Пошлите парламентера, пусть они своих солдат забирают, но перед этим гляньте живых командиров, может с пяток найдется. Если же до вечера похоронных команд не будет, придется всех сжечь.

— Как же так… — нахмурился Прохор. В его видении только что нечто разительно поменялось, вон как на меня уставился, того и гляди рот как рыба выброшенная на лед откроет.

— Зараза нам не нужна, а рыть могилы каждому — дело хлопотное и ненужное, чай враги, а не товарищи. Все ясно?

— Так точно, Старший Брат!

— Еще вопросы есть?

— Нет.

— Значит исполняй, генерал.

Митюха круто развернулся и едва ли не строевым шагом вышел из шатра. Исполнять. Мне же осталось лежать в кровати и мысленно материться на собственную немощь. Радовало только то, что дела наши не так плохи как могли, а это в свою очередь дает повод не отчаиваться, но и почивать на лаврах не следует. Битва никуда не денется, да и победитель может быть только один.

Предложение принц Евгений принял и уже через полчаса похоронные команды стаскивали трупы на видавшие лучшие годы телеги, а коновалы искали среди мертвых стонущие тела. Но вот беда таковых после почти суток ожидания осталось крайне мало. Хотя мне на врагов плевать, не хватало еще печалиться о судьбах уродцев, решивших набить кошельки за счет России. Грабить то у них получается, а вот сражаться как оказалось не очень.

В любом случае требовалось убрать уже порядком подванивающие трупы и мы этого добились, к тому же день отдыха нашим войскам был просто необходим, как впрочем и армии союзников. Достаточно того, что бились два дня как окаянные: одни чтоб прорвать оборону, вторые чтоб этого не допустить.

Но момент истины близок, чувствую, да и не я один, что этот день станет решающим. На сей раз нет ни ночных атак, ни подлых уловок, хотя этих то следует ждать в самый неподходящий момент. Принц Савойский решил выступить с рассветом.

Символично, задери его сотня крыс! Так и хочется продекларировать нечто возвышенное, да такое чтоб сердце замерло. Увы, ничего на ум не приходит, да и откуда появиться гениальным строкам, если в голове только одна мысль — не дать врагу опрокинуть наши ряды.

Вся наша оборона держится на растянутой линии фронта с тремя люнетами и тощим резервом из калмыков и драгун, от которых осталось меньше половины. Считай пять неполных тысяч, три из них барражируют рядом, дабы предупредить атаку врага. Не смотря на потери противника, конницы у союзников по-прежнему много, по заверению разведчиков — дюжина тысяч. А если учесть, что и войск осталось не меньше сорока, то становится вовсе безрадостно. У нас то в строю чуть больше двадцати, остальные ранены или побиты.

Правда надо отметить, что запасы для фузей и колпаков имеются в достаточном количестве, чтоб отбиться от сотни тысяч солдат и даже останется. Однако их расход должен проходить постепенно. А в этот раз мы с генералами наблюдаем построенные в колоны едва ли не все полки противника. Евгений решил поставить все на один удар…

"Интересно было бы заглянуть хоть на пару минут в голову столь прославленному полководцу. Окунуться в его думы, узнать о сокровенных тайнах… Хотя нужны ли они мне?" — неожиданно подумал я.

Наши полки уже давно заняли намеченные позиции, стоя все тем же трезубцем, что и день назад. Вот только теперь построение не в один трех шереножный ряд, а в два, с минимумом резервов и небольшими прогалами между батальонами, аккурат для полевой артиллерии. Жаль орудий хватило лишь на три четверти пустот, зато не абы каких, а полноценных двенадцати фунтовых колпаков!

Я вместе с оставшимися телохранителями, в три дюжины бойцов, стою рядом с штабным шатром. Здесь же мои генералы, пока еще не занявшие оборону на вверенных участках, чуть дальше два десятка вестовых, рядом с ними горнисты, готовые в любой момент подать сигнал "К бою!". Люди то пока хоть и на своих позициях, но понятное дело не в боевом состоянии: кто отдыхает, сидя на плаще-скрутке, кто болтает или перекусывает сухарями с холодной тушенкой. В общем, каждый до боевого приказа занят самим собой. Унтера рядовым не мешают, понимают когда стоит лезть налаживать дисциплину, а когда можно и чуток вожжи отпустить…

Принц Евгений Савойский.

Солнце готовилось окончательно взойти. Армия готова к бою: злая от безумных сеч, раздраженная от непокорных русских и морально уставшая от неожиданно больших потерь.

Для себя полководец союзной армии решил, что этот бой в затянувшейся баталии станет последним. А исход его может быть только один — полная, безоговорочная победа и никак иначе.

Евгений сожалел о том, что в эту ночь не было тумана — слишком жаркие деньки выдались в последнее время, влаги не хватало даже для подпитки поваленной травы, вбитой в землю тысячами пар сапог и копыт. Иначе можно было бы атаковать не сильно опасаясь проклятой артиллерии русских. А ведь еще совсем недавно у них даже бронзы для отлива стволов не было! Подумать только, чего можно добиться за какие-то жалкие пятнадцать лет.

В свои пятьдесят лет он знал толк не только в кровавых игрищах, именуемых одним словом — война, но и понимал как сии победы достаются. Немногие из современных генералов это осознают. Недаром сам Евгений всегда готовится к будущей войне, а не к прошедшей, вот только жаль, что император Священной Римской Империи не всегда это понимает, как впрочем и Военное Министерство. Одна отрада у полководца — подобные взгляды присущи не только римлянам, они словно дурная болезнь затронули всех.

Однако воюя против русских принц Савойский отметил не только отличную выучку полков противника, но и новые тактические построения, включающие в себя взаимодействие полевой артиллерии и пехоты не на уровне: батарея — армия, а куда меньшим, орудие — рота. И это открытие стало едва ли не самым главным за всю войну против России!

Евгений как и любой умный человек отлично осознавал каких трудов стоит "свести" разные рода войск в единый кулак, да не абы как, а чтоб добиться нужного результата. Русскому царю, присвоившему титул императора, титанический труд удался, о чем полководец искренне сожалел. И все же присутствие духа он не терял — по-прежнему у него под рукой куда более грозные силы, чем у царя!

И вот сейчас, когда полки построены, солнце ярко освещает путь к лагерю противника, Евгений Савойский чувствовал душевный подъем, который бывает лишь в тот день, когда ветреная Удача не может исчезнуть, да и жизнь не может просто взять и оборваться!

Евгений всегда ценил и оберегал своих солдат, нередко ел с ними сытную простую кашу из одного котла, а в бытность молодым полковником часто сражался плечом к плечу. И сейчас он чувствовал как в душе поднимается веселая волна ярости, требующая выхода. Полководец подал коня вперед, легким движением руки отдав охранникам приказ остаться на месте, сам же занял место перед полками и развернулся к ним лицом…

Тысячи взоров внимательно следили за седовласым полководцем с тяжелым мрачным взглядом на челе. Люди ждали. И Евгений набрав побольше воздуха громогласно воскликнул:

— Потомки великих римлян! Станем против врагов с непоколебимой твердостью, храбростью и мужеством! Покажем им силу наших рук; покажем как воюют настоящие мужчины. Втопчем в грязь их знамена, уничтожим любого посмевшего противиться воле императора! Они всего лишь северные дикари, забывшие свое место, так давайте возьмем свое по праву сильного!!

На мгновение Евгению показалось, что его речь не тронула черствые души солдат. И ему стало страшно. Ведь если с таким настроем идти в бой, то гибель неминуема…

— А-ааа!! — внезапно заорали тысячи луженных глоток. Звуковая волна прокатилась по всему войску, то нарастая, то утихая.

Кричали все: рядовые, капралы, капитаны и даже генералы. Каждый воин союзного войска поддался душевному порыву и выпустил из клетки условностей своего Зверя!

"Это наша победа", — мелькнула у Евгения радостная мысль. Его клинок взмыл к небу, будто серая молния и тут же устремился к горизонту.

Полки тронулись!

Тяжелая поступь под барабанный бой, громкая емкая ругань сержантов — все это слилось в монотонный гул. Грозный сам по себе, ласкающий слух любого полководца. Совсем скоро этот гул принесет смерть и ужас врагу. Уж в этом Евгений не сомневался.

Колонны тронулась с места под мерный однообразный барабанный бой. По три в ряду они слегка искривились. По мере преодоления начали постепенно расходиться, оставляя между собой как можно большее расстояние: русская артиллерия то не спала, то и дело прилетали клятые бомбы и если попадали, выкашивали за раз десятка два, а то и три солдат!

Вся кавалерия выступила чуть позже, так чтобы атаковать на заданных направлениях одновременно с пехотой. Благо, что теперь редутов у врага почти не осталось, а те что есть, возьмут на себя линейные части.

Взрывы редких бомб, крики раненных солдат, попавших под раздачу и сизый дым на далеких холмах — битва продолжается!

Корпус Русских витязей.

— На позицию! — генерал-майор Митюха на гнедом жеребце, с которым не расставался вот уже третий год, проскакал вдоль замерших шеренг витязей.

Батальоны корпуса разбились на роты и витязи без понуканий командиров заняли свои места в строю, в заранее выбранной формации: в шахматном порядке глубиной в три шеренги. Причем каждый витязь стоит друг от друга на расстоянии не меньшем чем в пять шагов. Получается, что полк в трехшереножном строю вместо сотни саженей в длину занял все триста. А чуть впереди всего корпуса приготовились к бою мортирщики.

Враг преодолел больше половины пути, еще минут пять и к обстрелу колон присоединятся все имеющиеся орудия. И Прохор готов был отдать собственную саблю за то чтоб задумка государя удалась. Даром что ли саперы всю ночь в три погибели минировали пустыри на флангах. Для них в плане Генштаба отвели особую роль, в которой сыграет и полевая артиллерия.

Армия противника смотрелась пестро и аляповато, не было в ней русской слаженности, однако людишек у них было не в пример больше. И ведь они не трусоватые османы и уж тем более не дикие восточные степняки. Если бы в рядах врага были одни лишь поляки да саксонцы с датчанами генералы Алексея даже не сомневались бы в победе, но черно-белые мундиры имперцев уже доказали, что закат их воинской славы еще не наступил.

Прохор внимательно следил за противником через подзорную трубу — это хитрое приспособление имеется у каждого военачальника от полковника и выше, а уж пользы приносит столько, что и говорить о ней кощунственно. Хотя и вестовых труба заменить не в силах.

Вон идут побитые не раз саксонцы, непонятно почему гордые, рядом с ними шествуют наверное последние псы войны этой эпохи: матерые, дисциплинированные воины, но увы обходящиеся любой стороне в кругленькую сумму. Чуть левее от наемников маршируют поляки — одетые кто во что горазд, некоторые с ржавыми клинками и даже самодельными копьями, переделанными из сельхозинвентаря: убогое зрелище. Впрочем чего еще ожидать от страны в которой вот уже больше полувека нет нормального правления. Ярким пятном на фоне всех остальных смотрелись имперцы и… что самое удивительное два полка датчан, до этого так толком себя нигде не проявивших, хотя в атаках участвовавших.

Момент истины близок. Впервые за долгое время Митюха чувствовал что волнуется, сердце билось так, что в ушах стоял легкий звон, щеки покраснели, будто на морозе и в довершении всего в голову лезли всякие глупости: об учебе, императрице и конечно же о Петровке.

Сколько бы это состояние продолжалось неизвестно, но стоило чуткому уху генерал-майора уловить в дали гортанные рванные команды офицеров противника как он моментально очнулся.

— Всем ждать приказа. Первый выстрел по команде, остальные по готовности. Вопросы? Отлично раз нет, а теперь по местам!

Шесть майоров, все рослые, прошедшие не один десяток боев и сражений, козырнули приложив правую ладонь к темно-синей кепи, развернули коней рысью направились к своим батальонам. В общем можно было их вовсе не инструктировать, но Прохор привык к точности, и хотя доверял братьям как себе, отойти от единожды введенных правил не мог — Устав не позволял.

Когда-то эта в меру холмистая равнина была зелена, на ее просторах цвели сотни чудных созданий Матушки-Природы, но сейчас от нее не осталось ничего, даже малые рощицы и те исчезли под топорами людей, будто бы специально решивших извести все живое на своем пути.

Все вытоптали до такой степени, что за идущим войском поднимается целое облако пыли. Откуда только оно взялось, не степь же! Ан нет, глаза Прохора не подводят, и в самом деле — пыльная завеса.

Между тем невооруженным глазом уже видны лица солдат, марширующих в первых рядах. Выражения у большей части как у смертников, влекомых парой палачей на эшафот, но есть и такие, кто светиться жаждой убийства, но их очень мало, да и то по больше части в отрядах наемников.

— Горнисты — орудиям бой!

Трое бойцов поднесли к губам искривленные трубы и выдали два коротких и один длинный гудка. Несколько секунд спустя все колпаки корпуса Русских витязей начали пальбу.

На сей раз стреляли кубышками, оставив немногие бомбы в резерве, которого за последнее время итак осталось до безобразия мало.

Ду-дух! Ду-дух! Двенадцати фунтовые орудия выплевывали смертельные гостинцы один за другим. Конусообразные снаряды ударяясь о землю взрывались, и частенько, как замечал не только Прохор — начинка не доставала противника, хотя и того что было, врагу хватало.

"Вот бы кубышки взрывались в сажени над землей или даже в метре, вот бы тогда вражины поплясали, а затем и умылись кровавыми слезами!" — думал генерал.

Впрочем он как и многие другие командиры еще не знал, что в Петровке над этой проблемой думают едва ли не так же усердно как и все артиллеристы русской армии.

Между тем вражеские полки, начавшие нести ощутимые потери, ускорили шаг, а чуть погодя вовсе перешли на бег трусцой. Да и оба крыла кавалерии ускорились, стараясь как можно быстрее выйти на оперативный простор.

"Теперь можно и пощипать чуток", — усмехнулся про себя Митюха и тут же скомандовал:

— Мортирщикам огонь по готовности, стрелкам — прицельный бой!

Горнисты продублировали короткими и длинными гудками отданные гмолодым генералом команды и тут же стоящие перед основным строем бойцы легко выбежали чуточку вперед. Те кто был в парах — мортирщики, остановились раньше, ну а снайперы-одиночки с нарезными фузеями заняли позиции чуток дальше.

Выведя людей на огневой рубеж Прохор потерял над ними власть. Ровно до того момента пока они не отстреляются и их командиры не скомандуют "Назад!". Глядя на стрелков, генерал не раз вспоминал о том, что говорил Старший Брат о них, о роли которая им уготована и той ответственности, что лежит не только на офицерах, но и наставниках, передающих свой опыт молодым дарованиям. О многих вещах тогда рассказывал ему молодой цесаревич, беседуя наедине, увы, но не все реализовано, еще больше предстоит сотворить, а к некоторым делам возможно вовсе не получится подступиться — но Прохор верил, что потомки их завершат, а там глядишь и вовсе перешагнут грань, станут тем народом о котором так грезит император…

Щелк! Щелк! Щелк! Будто кнутом кто-то играет, так и слышно как язычок рассекает воздух. Да только не кнутовище в руках молодых воев — приклады, любовно выточенные мастерами, да приклады, указующие стволу цель, в которую нужно попасть.

Винтовки, как все чаще называют нарезные фузеи, стреляют по особому, и дело даже не в том, что пуля летит дальше, точнее, нет все дело в звуках. Пуля с характерным щелчком, но только громче чем у кнута, и будто бы злее. Это как сравнить полет комара и шмеля — вроде принцип один, а вот спутать нельзя.

За "ударами" и громоподобными взрывами бомб "богов войны" теряются смертоносные кровавые действа малочисленных мортирщиков. Их мало, по сравнению с тем же корпусом Русских витязей, но страха и жути успели нагнать уже в первые минуты стрельб!

Десятки продолговатых снарядов посыпались на головы противника в тот момент когда начали падать ротные командиры и знаменосцы. В то время когда унтера еще на заменили выбывших, а упавшие знамена не подняли с земли…

Бух! Дах! Бух! Дах!

Мины сыпались локальным градом, взрываясь прямо в колонах, выкашивая всех в радиусе семи-восьми метров. Сотни осколков косой пронеслись по наступающим, калеча и убивая, тех кто еще минуту назад был полон сил и здоровья.

Дымные следы пронзали голубой небосвод, пороховой заряд иссяк, продолговатые снаряды в жестяной оболочке продолжали падать на головы врагов. После третьего выстрела мортирок, со стороны противника раздался яростный рев, тысячи солдат бегом кинулись к витязям. С фланга их прикрывали несколько сотен конников, отделившихся от общей массы.

Вражеские командиры пытались остановить своих солдат, вновь сформировать колону, а некоторые уже начали выстраивать шеренги для атаки, да только получалось плохо и даже безобразно — едва ли не треть бойцов лежала на земле и еще столько же поддались яростному порыву, замешанному на страхе, злобе и крови. Но расстояние оказалось все еще велико для результативного рывка — саксонцы с поляками не пробежали и половины как начали выдыхаться.

Упустить такой шанс генерал конечно не мог. Сейчас Прохор не глядел на то что происходит на позициях возле его рубежа обороны. Для него исчезли Рязанский, Московский, Псковский и Новгородский полки, остался только враг, которого нужно уничтожать всегда и везде, любым способом без пощады и жалости.

Вот отступили за спины братьев последние пары мортирщиков и теперь ничто не мешает витязям стрелять.

— Беглый огонь! Пли! — приказал Митюха, гарцуя чуть позади центра строя. Загудели горны, вмиг оживились витязи и тут же послышались первые слитные залпы — при такой команде вести корректировку огня отдавалось ротному, а непосредственно направлять огонь уже сержантам, благо что в каждой пятерке бойцов есть капрал, свободно следящий за боеготовностью своих воинов.

На губах генерала заиграла, ему вспомнилось, что еще не так давно он стоял перед строем, под палящими лучами южного Солнца и даже не замечал, как о кирасу рикошетят стрелы грязных степняков. Теперь же война другая, да и звание иное, а уж о мозгах и говорить не следует — рисковать головой понапрасну нельзя, эту истину в Митюху Старший Брат вбил до конца жизни.

Между тем противник все же сумел приблизиться настолько, что в строну корпуса все же прозвучали первые пока еще куцые редкие залпы. Вскрикнул молодой витязь, Прохор оглянулся и узнал в нем шестнадцатилетнего Ваньку Ладейщикова, боец из него так себе, но вот как столяр уже успел себя проявить.

"Неужто убили?" — не поверил Митюха.

Но нет, вон подняли.

"Ранен, правое плево в крови, видать пуля срикошетила от кирасы, может только задела, и кость не повреждена…" — сразу оценил генерал, но отвлекаться в начале боя — ошибка непростительная, поэтому тут же переключился на происходящее на поле боя.

Врагов будто бы и не убывало! Сколько не убивали, а их все пребывает и пребывает, словно головы с змея, что сторожил Калинов Мост. Да только и своего огонька у руссов имеется изрядно.

Мортирщики, заняв позиции в тылу тут же приступили к бомбардировке наступающих шеренг противника. Новые хлопки взрывов на правом фланге зазвучали чаще. Колпаки стреляли на износ, стволы уже начали дымиться, того и гляди очередной снаряд взорвется прямо внутри орудия. Прохор уж хотел кликнуть зарвавшихся артиллеристов, но те и без него все видели, да и разбирались в своем деле не в пример лучше, так что бочки с уксусом, для охлаждения, уже катили к пушкам.

Разбившись повзводно, роты стали вести перекрестный огонь по атакующему противнику. Но как бы отлично не действовали витязи — враг не отступал и вот уже в трех местах сумел вступить в рукопашную! Если бы не рогатки, предусмотрительно выставленные перед строем, то дело могло окончиться трагедией, ведь вместе с пехотой на корпус обрушился ни с того ни с сего кавалерий противника. Да не какие то там оголодавшие степняки, а закованная в латы польская гусария. Видно враг все же сделал выводы из первых дней сражения, вот и решил попробовать на зубок самых низкорослых русских воинов. Но просчитались вражины и град пуль отогнал зарвавшихся панов, но проблемы не решил — эскадроны все же нашли лазейку и ударили на стыке витязей и новгородцев.

На несколько секунд воины замялись и поляки с остервенением принялись рубить ошалевших новгородцев. Русские воины пытались отбиваться, благо фузея со штыков не абы что, но толи шляхта попалась очень уж опытная, толи с этого края воины сами были малоопытные, но отбить атаку не получалось.

А к полякам уже неслась пехота, почуяв слабину в обороне противника!

Прохор все видел, даже то, что командир новгородцев — полковник Свиридов Петр Ильич, пытается помочь своим воинам, но не успевает: на его центр основательно навалился трусоватый полк саксонцев вместе с отрядом наемников Бурого Волка.

Впервые за долгое время командования Прохор ничего не мог сделать — имея под рукой свыше трех тысяч бойцов, в этой ситуации у него не было сил выделить и пары рот в помощь соратникам, ведь ослабь он собственную линию, противник прорвется. И тогда их уже ничего не спасет. Но от понимания сложившейся ситуации молодому генералу лучше не становилось. Он до крови закусил губу и единственное на что решился — отослал два эскадрона кирасир прикрытия в помощь своему правому крылу, да и то не в лобовую атаку, а только как огневую поддержку, ведь недаром у каждого из них по паре тяжелых пистолей.

Генерал чувствовал, что этот момент решающий, тот кто сдюжит — выиграет!

Принц Евгений Савойский.

Все резервы брошены в бой, даже часть обозников — самая боеспособная, и то ушла навстречу врагу. Не для того, чтобы победить, всего лишь стать живым щитом для лучших солдат, готовых сбить противника с этого проклятого холма, а потом вовсе погнать его до самой Москвы.

Фельдмаршал ни на мгновение не сомневался в победе. Да и как тут сомневаться, когда все спланировано до такой степени, что каждая фигурка-человечек ведет себя именно так как от нее и ждут.

Да, сражение вышло трудным, да много крови пролито, но еще больше ее прольется, главное — это завершить наконец эту вакханалию, сломить царя. А после можно и потери подсчитать, хотя чего греха таить, Евгений не зря кидал на самые опасные направления кого угодно, но только не своих имперцев, именно поэтому черно-белые мундиры удалось сохранить едва ли не в сто процентной целостности.

Опытнейшие полководец с довольной улыбкой следил за тем как кавалерия сжимает фланги и вот-вот готова прорваться в тыл к руссам, держащимся из последних сил. Вон несколько сот летучих гусар умудрились даже прорваться сквозь строй зеленых мундиров, но фельдмаршал конечно знал — им долго не выстоять, русские воины перебьют наглецов. Вот только это первая ласточка, и с каждой минутой их все больше. Как та, что принесла весть о сдаче сразу двух люнетов и теперь руссам точно придется отступать, потом что их тактика строилась исключительно на обороне и потери связующих точек фатальна.

— Господин, они отступают! — не сдержал эмоций молодой полковник, адъютант Евгения, барон Франц фон Граунтберг.

Фельдмаршал покровительственно кивнул, но говорить ничего не стал, посчитал лишним. А между тем ситуация начала развиваться лавинообразно. Вот зубчатая шеренга, с несколькими выступами отбивается от саксонцев, недобитых поляков и имперцев, а через минуту, тот строй, казавшийся непоколебимым, неожиданно ломается, спрямляется и … отступает прямо к холму, с которого уже не стреляют батареи. Да и вообще, на котором казалось вовсе никого нет!

Принц Савойский, потер свои красные от недосыпа стариковские глаза, чувствуя, что происходит нечто странное. В его прогнозе подобного не было, руссы не должны были сдавать стратегическую точку, они были обязаны биться до последнего, и получить удар с тыла от кавалерии. Разум командующего тут же начал анализировать ситуацию ища решение для этой ситуации. Ловушка? Нет, в нее Евгений не верил — нет у противника сил чтоб сдержать атаку и одновременно готовить пакость, физически нет солдат, а это значит тут нечто иное.

Ну а между тем не прошло и пяти минут как все русские полки застыли плотным строем, облепив подножие холма, стоя несокрушимой стеной. Вот только настолько ли она несокрушима как кажется? Ведь солдат то осталось всего ничего, уж это фельдмаршал видел хорошо.

И вот решающий момент близок, вестовые доложили о выходе двух корпусов гусарии на позиции. Атака началась незамедлительно. Паны в кой то веки показали себя неплохими воинами, сумев атаковать обоз врага и раненых, уж с этой задачей они обязаны справиться, после чего руссам ничего другого не останется кроме как сдаться. Окружены, избиты и морально сломлены, что может быть чудеснее для завершающего штриха разгрома?

Улыбка Евгения превратилась в хищный оскал. Наружу все таки вылез искусно спрятанный лютый зверь, возжелавший крови не меньше оголодавшего волка. И сдерживать себя принц Савойский не стал. Вновь взлетел клинок и личный полк кирасир, призванный защищать штаб и высший генералитет пошел на рысях в сторону жаркой сечи, вот-вот грозящей перерасти в кровавую бойню…