14
Полицейский шаттл с двумя сотнями заключенных летел в тюрьму. Поскольку случались попытки угона транспорта самими заключенными и попытки отбить его силами пиратов для пополнения своих рядов свежими силами, то во избежание подобных нападений корабль сопровождали истребители.
Строительство тюрем на планетах, особенно таких как Вимея, считалось нерациональным, и потому их располагали в отработанных шахтах спутников планет-гигантов. Что было хорошо по многим причинам, а главная из них — принципиальная невозможность побега. Ну куда побежит человек, даже если сделает подкоп и выберется наружу? Ведь на поверхности нет атмосферы, а если и есть, то непригодная для дыхания.
Миху посадили возле иллюминатора, и он смотрел наружу, понимая, что, возможно, в последний раз смотрит на свободный мир перед десятилетним заключением. Шаттл готовился к посадке, мимо пронеслась белая планетка, испещренная глубокими шрамами каньонов. Где-то там, в одной из солевых пещер, релаксировали его родители, не подозревая ни о том, насколько близко от них сын, ни о его участи.
Спутник, на который садился транспорт, был полной противоположностью привычного мира. Черный, неприветливый, он с первого момента оставлял гнетущее впечатление, особенно у заключенных, которые его видели.
— Все на выход! — кричал конвоир, после того как шаттл сел и отстегнулись кандалы. — Не толпиться, не разговаривать!
Узников погнали по тесным коридорам. Шустрые администраторы разделяли поток новоприбывших — по срокам заключения и по статьям приговора. Делалось это для того, чтобы насильники и убийцы находились в окружении себе подобных, а не передавали свой пагубный опыт мелким мошенникам и другим осужденным — благо места хватало для всех.
— Живее, живее, — кричали уже другие охранники, подгоняя дубинками особо непонятливых. — Всем раздеться!
Раздетых заключенных провели в просторное помещение, где окатили водой из шланга. Струи больно врезались в кожу. После «душа» всем в быстром темпе выдали полотенца и комплекты одежды абсолютно одинакового размера. Роба висела на Михе мешком, как на шесте.
На груди были номера, и следующие охранники-администраторы регистрировали новичков, вписывая в реестр напротив номера фамилию заключенного, которую тот называл сам. Как оказалось, цифра означала не просто порядковый номер, но и номер камеры.
— А теперь живо по камерам!
И снова подгоняемые дубинками арестанты разбегались по своим местам. Миха двигался как автомат, ничего не соображая, мозг отказывался воспринимать информацию, словно переполненная дискета. Мимо сознания проскользнул оглашенный распорядок дня и прочие правила поведения.
Камера оказалась двухместной. Миха осторожно осмотрелся: все выглядело в точности как в кино. Двухъярусная кровать, сортир, стена, обклеенная фотографиями и обложками журналов с голыми девицами. «Не хватает только здорового бугая с неопределенной сексуальной ориентацией, — иронично подумал Миха и поднял глаза на своего сокамерника. — Ну хоть с этим все в порядке». Сокамерником оказался вполне нормальный субъект, чуть выше ростом со шрамом на щеке, но в остальном вполне обычный человек.
— Не ссы, — сказал тот. — Не стану я тебя трахать. Подобные сидят в другом крыле.
— И на том спасибо.
— Гвоздь, — протянул руку заключенный.
— Миха Кемпл, — представился он и протянул руку в ответ, решив за лучшее не называть кличку, полученную от банды Сью.
— За что сюда?
— Ограбление.
— А по тебе не скажешь, — удивленно сказал Гвоздь. — Твоя койка снизу.
— Да мне без разницы. А вообще-то грабили мы «Шмидт и компанию», и все почти получилось…
— Так всегда, — согласно кивнул головой Гвоздь. — Все почти получается, но остается неучтенной маленькая деталь, из-за которой все рушится. Я прав?
— Абсолютно. Ты не поверишь, но я за весь день только чаю выпил; когда тут следующая кормежка? — спросил Миха, почувствовав зверский аппетит. Настроение несколько улучшилось, и он решил, что так на него повлиял сосед: ведь он опасался увидеть бугая.
— Скоро. Сколько тебе дали?
— Десять лет.
— Не слабо. Я тут уже второй год торчу из семи положенных, сил уже нет. Наверное, именно в однообразии и заключается весь смысл наказания…
Миха ничего не ответил, поскольку не знал, что именно сказать, да еще скрутило живот в голодном спазме. Прозвучал сигнал, и где-то вдалеке послышался скрип колес.
— А вот и твой завтрак.
— Ну наконец-то! А я думал, что едят в столовой…
— Только обед. Завтрак и ужин выдается в камерах. Подставляй тарелку.
Миха взял с полки чашку и просунул в щель. Туда бухнули что-то зеленое, сверху упал кусок хлеба, а в кружке, наполовину расплескавшейся, оказался чай.
— Что это? — спросил Кемпл, подозрительно нюхая содержимое тарелки.
— Доподлинно никто не знает, но утверждается, что здесь имеются все необходимые для организма элементы, — ответил Гвоздь, поддевая ложкой тягучую субстанцию. — Хотя на вкус вроде ничего.
— А что тут вообще делают?
— Все зависит от тебя. Хочешь, весь срок валяйся на койке, но по собственному опыту скажу: протянешь не больше месяца, рано или поздно захочешь чем-нибудь заняться. Шахты здесь выработаны не до конца, и можно пойти туда, будешь даже небольшую зарплату получать. Можно в техники податься, ремонтировать старое оборудование, которое сюда привозят. В общем, со временем все узнаешь и выберешь себе занятие по вкусу. Но работа только после обеда; по-моему, вынужденное безделье здесь тоже одна из форм изощренного наказания…
— Отсюда можно позвонить?
— Подашь заявку и завтра сможешь звякнуть, но не дольше трех минут и не чаще одного раза в неделю в пределах системы.
— Этого вполне хватит.
— А куда ты хочешь позвонить?
— Родителям, они ведь даже не знают, во что я вляпался.
— Ну дела…
За разговорами подошло время обеда. Построившись в длинную очередь, заключенные получали подносы, в миски со смачными шлепками плюхалась разноцветная кашица с поварешек раздатчиков. Похоже было, что пища различалась только цветом, на вкус различия были незаметны.
