За процессом мочеиспускания сталкеров Клубин следить не стал, даже из машины не вышел. Явление Эйч-Мента если и не поменяло таинственные планы Комбата и Тополя разительно, но впечатление на ходил произвело громадное. Комбат и Тополь всё-таки были не средние люди, и понятие «пиетет» для них значило больше, чем обычная членомерка сталкерского быдла по пьяни или, что ещё хуже, то трезвяку. Эйч-Мент отключился, Комбат и Тополь, ни единого слова не говоря, аккуратно и с чувством сняли с локтей системные насадки (система принялась пищать и наливаться красным, и, действуя по устным инструкциям Клубина, Тополь поставил её на паузу), поменяли тапочки на кроссовки без шнурков, натянули подарок сержанта Кондратьевой и, придерживаясь за стеночки «хаммера», сошли на щедрую землю Предзонья. Постояли у машины, щурясь на солнечные лучики и глубоко дыша, потом, осторожно ступая, несколько враскорячку, как боцман Мальцев по палубе, зашли по пояс в подлесок и мощно зажурчали там. Клубин даже сделал потише у себя в кабине. Он вспомнил, как знаменитый врач-космонавт Поляков, с которым Клубин когда-то был знаком, говорил, что по силе струи можно довольно уверенно судить об общем состоянии больного… Клубину вдруг остро захотелось потерять вес и полетать. Он не страдал ностальгиями разного рода, но иногда желание невесомости настигало его. Чаще всего во сне настигало, довольно долго держалось и потом, уже наяву. Интересно, что хотелось именно невесомости, а не, например, лунной гравитации, штуки в своём роде тоже памятной… Как было бы здорово оказываться иногда в бреду Циолковского, когда у него там на Земле пропадала гравитация и можно было летать по саду, между деревьями, скользить голым пузом над травой… С одной стороны, Клубин отлично понял резон Комиссара, зачем он выдал его профессиональное прозвище Тополю и Комбату, с другой — было это мерзко… Но бой есть бой, конечно. Вот что неприятно — подлость тоже оправдывается…

Комбат и Тополь влезли обратно в машину, сели на диванчик и одновременно выдохнули.

— Как чувствуете себя? — спросил Клубин.

— Башка кружится, конечно, — самим ходить, — откликнулся Тополь, откровенно отдуваясь. — Но не в пример, конечно, — как было… Ближе к Зоне — ближе к телу… Приворожила, Матушка, мать её!.. не отлепишься…

— Мне кажется, изолятор нас гнобил, — сказал Комбат. — Слишком хорошо изолированный.

— У вас с Тополем была гнойная пневмония по-македонски, крайняя степень анемии, тяжёлое отравление свинцом и беда с урологией, — сказал Клубин. — Не гневите Дарвина, Владимир.

— Да понятно, — сказал Комбат. — Я же не спорю, без врачей Задницыных нам были звоночки и бубенчики. Там, кстати, не свинец был. Золото. Но вредное. По колено. Жидкое. Но только чуть тёпленькое. Надо мне было, дураку, набрать во флягу…

— Какая фляга? — спросил его Тополь с отвращением. — И чем тебе было набирать?

— Не пыли малину, Тополь. В общем, золото это было, товарищ Сталкиллер.

— Потом расскажете, Пушкарёв, — сказал Клубин, заводя мотор. — Расскажете ведь?

— Ни «да» ни «нет» не говори пред Зоной, друг Розенкранц! — с выражением продекламировал Тополь. — Слушайте, ходилы, но когда Эйч-Мент заговорил, блин, я в натуре чуть не это! Олегыч, а вы с ним прямо вот вась-вась?

— Да почти родственники, — сказал Клубин, выруливая на середину пролеска.

— Везёт вам. Эйч-Мент! Человечище, сталкер номер восемь набок. И Интернет наизусть знает!.. — Тополь с некоторой принуждённостью похихикал над своей остротой, весьма, однако, точной, а потом спросил: — Значит, про Эверест вы, Олегыч, то есть, извиняюсь, товарищ Сталкиллер, тоже не врали?

— Костя, я тебе вообще практически не врал, вбей ты в свою башку наконец, — сказал Клубин, осторожно наезжая на ржавый велосипед-тандем, валяющийся посреди дороги. — Не веришь — не верь, но давай не вслух: раздражает. Был я на Эвересте, в двадцать третьем году.

Выехали в редколесье. И оно скоро сошло на нет. Взобрались на очередной грейдер — новый, бетонированный, ухоженный, обеспеченный всякими полезными указателями. По нему докатили до Черемошны, прямо к охраняемому въезду на главную улицу. Виднелся там пост, вертолёт с зачехлёнными винтами на площадке, вертел зачем-то башней Mitsubishi Heavy Type 120, деловито бродил вокруг танка служивый народ, а с наблюдательной вышки в «хаммер» прилежно целились. В полусотне метров от КПП Клубин остановился. Пока «хаммер» обменивался с постом любезностями, напился воды. Затем всё образовалось, майор занялся поднятием шлагбаума, с заданием справился; поехали.

— Так откуда вы знали, что Бредень «абсент» жрал? — спросил Тополь, соскучившись. «Заразы, уже оправились», — подумал Клубин с уважением.

— А я не знал, Костя, — ответил Клубин. — Предположение. Вы же видели его фото, когда он в самолёте… Он изначально сухопарый, невысокий тип с огромной тупой головой. Антуан Филиппович Берендейкин, он же Бредень, личный палач для особых поручений господина сенатора Георгия Ивановича Лисицына — бывший алкоголик деревенский, чтоб вы знали. Пьёт с пяти лет, ничего, кроме завалинки сельмага, в жизни не видел и не знал. Грязный спирт, картошка круглый год, три класса образования, профессия — ученик сельского слесаря. Высшая точка развития советского человека, аборт девяностых. Широкая русская душа — что убить человека, что хлеба отрезать. Гога Миллиард в одиннадцатом году его случайно спас — ехал мимо по России на рыбалку, да и сделал доброе дело ненароком, отбил одного алкаша у своры других алкашей у магазина. Оказал медицинскую помощь, дал тысячу рублей и свою карточку. И Берендейкин Антуан Филиппович так впечатлился, что пешком — в прямом смысле слова пешком — добрался до Москвы, отыскал Лисицына… он тогда ещё не сенатствовал, бизнесменом служил, строителем зданий, консультантом по пилеву… отыскал и поступил к нему в собаки. Год или два он его искал, сидел, говорят, у ворот на Рублёвке месяц в костюме и галстуке… озаботился ведь! Жуткая история, как в русскоязычном боевике. Так вот, как превратился он, Бредень, худой, жилистый, как щепка, в того амбала, каким он стал всего за несколько дней после крушения? Только неизвестной природе такое под силу. Понятно, что имел место близкий контакт с аномальной акселерационной системой. А тут чего далеко ходить — «абсент», акселератор, мутагенная масса, «излучатель ускоренного времени»… Вот мы и получили того Бредня, что громил в одиночку Предзонье, ходил по воде и по тяжёлым местам, воскрешал мёртвых и уводил в Зону живых… Прекрасно подходит «абсент»! Если бы ещё взять в толк, как можно его жрать…

— Я этого и не понимаю, — сказал Тополь. — Как вы догадались, что он его именно жрал и именно горстями? Его же даже переносить одному можно не больше получаса, «защита временем»…

— Я просто взял самое невероятное, — объяснил Клубин.

Сталкиллер быстро миновал посёлок, даже не глядя по сторонам. События в царстве Задницы его сейчас не интересовали ни в малейшей степени. Выехали через обращённое к Зоне КПП, и Клубин нажал. Он не знал, чем закончится сегодняшнее утро, но желание побыстрее его закончить было почти физическим желанием, как жажда. Из Черемошны вырвались вновь в поля и леса в половине восьмого утра. И уже было жарко, как днём, машина заметно нагрелась. Клубин включил кондиционер. Кстати, Тополь и Комбат после лесной остановки так и не подключились к медицине. И не собирались, судя по всему.

— Антуан, значит, его звали, — сказал Комбат задумчиво. Его микрофон зафонил, и он неловко поправил его. Всё-таки его рабочая рука была совсем не его рука. — Скажи пожалуйста… Пик творческой жизни его папаши с мамашей — назвать его Антуаном…

— Мамаши, — сказал Клубин. — Папаша неизвестен. Между прочим, его постоянно и гоняли в селе приятели из-за имени. Видать, посмеялись в детстве, правильно отреагировать не сумел, так и травили. Знаете же, как бывает, русские же люди… После пятой темы иссякли: «А-а-а, Антуан! Да уж расскажи нам, свои же люди, может, ты всё-таки пидор?..»

— Всё это, конечно, неважно, — сказал Комбат. — Я другое думаю. Бредень, Бредень… У Гоги Миллиарда — Бредень, а у вас, Сталкиллер, — Серёжа Фухин. Какая разница между вами?

— Справедливый вопрос, — согласился Клубин. — Но на самом деле она есть, разница. Глазу малозаметная, но кардинальная… Кардинальное различие, если правильно и литературно… Понимаю о чём вы, Владимир. «Мы ведём войну со злом, я разведчик, он — шпион…» Но в реале друг от друга никто и не отличается так, как в стишке. Ни я от Гоги не отличаюсь, ни вы с Тополем — от меня. Нет между нами отличий в реальности. Либо ты делаешь дело, добиваешься цели, либо ты хороший, добрый человек, то есть так про тебя все думают. Иначе не бывает. Тот же Миллиард Бредня спас от дружков совершенно бескорыстно, а Бредень поступил к нему в услужение из благодарности — прекрасное чувство на самом деле! Тот же Влад ваш, к вам, Владимир, послал Болотного Доктора с предупреждением опять же из чувства благодарности, как я понимаю. Я не прав? Так где корысть? Где бескорыстие? Чем они отличаются? Количеством трупов? Посаженных деревьев? Хрен его знает… Вот вы оба, Комбат и Тополь, — серийные убийцы, но прекрасная женщина Ирина Кравцова, ваша жена и сводная сестра Тополя, любит вас обоих, зная про вас, что вы убийцы… Она плохой человек? Нет.

— Мы убивали только в бою!.. — начал, что удивительно, Комбат, и, что удивительно, его одёрнул Тополь:

— Ой, да заткнись, защитник Родины!..

Должно было быть наоборот. Клубин даже брови поднял, удивившись. Ещё удивительней, Комбат заткнулся. Клубин подождал немного, а потом сказал:

— Так вот, в чём между нами разница, между мной и сенатором Лисицыным…

— Да понятно уже, как вы себя оправдываете, — сказал Комбат медленно. — Точно так же, как и я себя оправдываю. И любой человек. Жаль, не было времени у меня поговорить по душам с нелюдями…

— С Владом и с Владой? — быстро спросил Клубин, глянув в зеркальце.

Голова Комбата была запрокинута, торчал мощный кадык над растянутым воротом свитера. За профилем молчащего наморщившегося Тополя видно не было, но наверняка Комбат закрыл глаза, поджал губы и представляет собой портрет философа. Что же у них на уме, у подлецов-сталкеров? Клубин решил сменить тему. У него было что порассказать. И, кстати, кое-что было рассказать — очень кстати. В тему.

— Кстати, вы не знаете… — сказал Клубин. — Было решено не афишировать, но вам я расскажу. Я ещё вчера хотел, и повод был, но не рассказал. Судя по всему, мы нашли Ромео и Джульетту из шекспировского «рапидшара».

— Джульетта жива?! — сразу спросил Тополь, и Комбат сразу выглянул из-за Тополева уха, вид имея в высшей степени заинтересованный. Дело было, действительно, очень важное — для любого ходилы, как он себя ни называл: мародёр, сталкер, трекер… военспец…

В Зоне-Матушке было несколько десятков гитик под псевдонимом «рапидшары» — локалей «замороженного пространства-времени», силами неизвестной природы жёстко стабилизированных относительно Земли. Они были разного размера, разного наполнения, но только шекспировский «рапидшар» был поистине знаменит и представлял собой нечто вроде алтаря для сталкеров. В обширный — многосотметровый — шар, расположившийся в чистом поле под Калиновским Грёмовым, попали кусок некоего водоёма, вида вполне чарующего, райского, часть прилегающего к водоёму пляжа — и два человека. Юноша и девушка. Лет шестнадцати.

К ребятам этим отлично подходили все книжные банальные эпитеты: чистые, незамутнённые, свежие, прекрасные, влюблённые, etc. «Рапидшар» по отношению к проходящему мимо него треку «Лелёв — Припять» располагался так, что ребята были видны только с одной точки, со спин, с дуги метра в четыре.

Зона умела выбрать момент, когда ей спустить затвор, выстрелить — или сфотографировать… В «рапидшаре» царил, благоденствовал, сиял жаркий, ослепительный, безмятежный день. Юноша, сидя на пушистой, мягкой зелёной травке перед песчаной косой, вдающейся в водоём, стаскивал с себя через голову майку с номером и иностранной надписью, рядом с ним лежал оранжевый игрушечный надувной матрасик и стояла жёлтая, даже какая-то медовая, плетёная корзинка с торчащим из-под крышки тонким трогательным горлышком, и маленький красный швейцарский ножик с раскрытым штопором лежал в траве у загорелого колена парня. — От границы «рапидшара» до парня было пять-шесть метров. — А девушка, Джульетта, входила в воду.

«Рапидшар» схватил её так, что поза её пребывала в веках поразительно изящна. Особенно сталкерское мужичьё умиляли её ручки, запястьями прижатые к бёдрам, с отставленными ладошками. На левом мизинчике у неё было колечко, должно быть, серебряное. В воду она зашла буквально на два шага, но водоём, видимо, был глубок, ей было уже выше коленей. Русые шёлковистые блестящие волосы спускались до самой попы, а на попе были трогательные, явно не купальные, кружевные розовые трусики с надписью Lucky Friday, и больше на девушке ничего, ничего, совсем ничего не было. Солнце над пляжем было в зените, ни единой не было на пляже тени, всё сверкало: и Джульетта, и вода, и трава, и песок, и фольга на горлышке бутылки — светилось юным загаром, голубело, зеленело, желтело, серебрилось, дышало покоем и любовью, и явственно слышны были райские арфы, тихонько наигрывающие вечную песню What A Wonderful World. И сияющие синие с золотом стрекозы висели тут и там. И ни облачка не было на небе, но на нежные веточки единственного в пейзаже кустика, экзотического какого-то кустика, явно райского, цветущего, одно облачко было легко наброшено — белое, белоснежное платьице.

Бывало, сталкеры сидели у «рапидшара» часами.

Не пялились. Не зырили. Не таращились.

Внимали.

Вот только™ висели в шекспировском «рапидшаре» не только стрекозы, платьице и общее умиротворение.

Говорят, первым заметил Пулю Пидораса знаменитый и вроде бы даже никогда не существовавший Слепой, чуть ли не в девятом году.

Да, у какого-то человека достало фантазии и душевного спокойствия выстрелить Джульетте в голову. Это было несложно определить, встав на то место, откуда человек стрелял, и приседаниями-подпрыгиваниями подогнав рост под взятый прицел. Пуля, выстреленная, насколько можно было рассмотреть её, из «грача», идеально перекрывала головку Джульетты, прямо в затылок ей шла. Нетрудно было прикинуть, что стреляло существо ростом где-то метр семьдесят пять и что существо стреляло недурно — в головы неподвижных четырнадцатилетних девушек.

Кто был этот стрелок, установить, разумеется, не удалось. Сразу никто не похвастался, спьяну или по-трезвому, ну а потом, позже, не признался бы и под пыткой. Но скорее всего, самое вероятное, что паскуду прибрала Матушка невдолге после его шутки стрельнуть в голову купающейся девушке. Прибрала его Зона, и даже сама смерть с отвращением забыла его имя. Имя получила пуля — стала Пулей Пидораса.

С ходу пуля проникла в «рапидшар» метра на четыре — со временем охранная граница «рапидшаров» как бы твердеет, в свежий можно даже своими ногами шага на три-четыре углубиться, — и висела, жёлто, масляно, медово светясь на солнышке почти над головой Ромео. — В Ромео, кстати, не выстрелил неведомый остроумец. — И вот с тех пор каждый сталкер, оказавшийся волею судеб или барыша рядом с «рапидшаром», считал себя обязанным выстрелить в Пулю Пидораса с таким расчётом, чтобы сбить её с цели, когда и если где-то в мирах или временах «рапидшар» лопнет.

Не менее трёхсот пуль разного калибра и разного качества висело рядком в воздухе слева от Пули Пидораса. — Только слева можно было стрелять, чтобы не задеть ни Джульетты, ни её платьица. — Били, разумеется, не прямо в пулю, а с упреждением. Парень с натянутой на голову майкой, конечно, рисковал оглохнуть, когда Зона скажет: «отомри», но больше поделать ничего было нельзя. Больше одного разу за подход стрелять было не принято, да и толчея из выстрелов уже образовалась в сладком воздухе неведомого райского пляжа… Они здорово портили вид и сущность потрясающей декорации, заключающей в себе настоящую любовь и истинное умиротворение, но с этой стороны стекла ни один, даже самый грязный и упрямый мародёр, не мог даже и помыслить пройти мимо, не попытавшись спасти эту красоту своим выстрелом.

— Жива, слава богу, — ответил Клубин. — У Ромео тяжёлая контузия, разрыв барабанной перепонки. Оглох на одно ухо. Девочка очень испугалась, лечилась от заикания. Полицейские собрали — вырыли и выловили — триста девяносто две пули. Копали, ныряли, песок просеивали почти две недели. От половины из этих пуль эксперты в недоумении и тревоге были: неизвестный тип боеприпаса, неизвестный тип оружия… Даже по линии Интерпола дело долго крутилось.

— Они поженились? — спросил Тополь.

— В каком году и где это было? — одновременно спросил Комбат.

— Заявление об обстреле неизвестными лицами от граждан… Ромео и Джульетты… на имя национального управляющего полиции Новой Зеландии было подано из госпиталя Крайстчёрча, куда указанные граждане обратились вечером четырнадцатого сентября тысяча девятьсот шестьдесят шестого года. Дело сразу пошло в Управление уголовных расследований. Оттуда — в Интерпол, когда пули собрали. Поженились, Тополь. Они уже были женаты, когда на пляж свой приехали. Они жили долго и счастливо. Живут, собственно. Детей, правда, нет.

— Френкель, слава богу, ты выиграл пари, с меня ящик пива! — сказал Комбат с энтузиазмом.

Оба сталкера улыбались ну прямо-таки счастливо. Вот уже неделю все люди, кому Клубин рассказывал эту историю, совершенно одинаково начинали улыбаться. Счастливо. Квартирный вопрос только немного испортил нас… необратимо.

— Жива девочка, спасибо, Матушка, — продолжал Комбат. — Ну восемь-насемь, епэбэвээр, иначе и сказать-то нечего!.. А нашли информацию ваши доблестные хакеры только что и прямо как по волшебству, да, господин инспектор?

— Погоди, Вовян, я не понял, так откуда они были-то, эти парень с девочкой? — вмешался Тополь. — Не уловил. Крайсрач? Это где вообще?

— Новая Зеландия, сорок лет назад, — объяснил ему Комбат, далее не уточняя.

— А! — сказал Тополь с уважением. — Понял. Круто. Ну молодцы мы, хоть и дурные мы люди в основном.

— Нашла программа по сличению объектов. Место преступления было сфотографировано и было в деле, в новозеландском архиве и в базе Интерпола, ну а фотографий «рапидшара» было навалом всегда. Насколько мне, например, известно, вот товарищ Тополь…

— Да, да, виновен, — перебил Тополь. — Я и снимал, и в Сеть выкладывал, продавал душу. Да все снимали и выкладывали. А сличились фотки вот только сейчас, да?

— Может быть, вы, Владимир, объясните сей феномен? — спросил Клубин с интересом. — Ведь нам с вами известно теперь целых две одинаковых истории с поиском-идентификацией конкретных образов? Как это могло быть, как вы считаете?

— По логам поисков — архивы Интерпола и Новой Зеландии раньше проходили через программу? — спросил Комбат.

— Тысячу раз, — с удовольствием кивнул Клубин. — Никаких совпадений.

— А номер дела?..

— В логах поиска отсутствует.

— Само-то дело когда в электронный архив попало?

— В девяносто шестом — в цифровой интерполовский, со ссылкой на бумажный национальный, в девяносто восьмом — в объединённый полицейский архив Новой Зеландии, в девяносто девятом — в WPB. Попало вместе с остальными делами, никаких ошибок в датах формирования файлов, все атрибуты сканирования-распознавания автохтонны. Но программа поиска конкретного дела не видела. Файл предыдущий видела, следующий — видела, а этот — нет.

— Что тут объяснять, — сказал Тополь. — Зона есть Зона. Чего голову ломать? «Автохтонны»… за такие слова в старой «Лейке» вам бы, Олегыч, башку проломили с ходу, Сталкиллер вы там или не Сталкиллер. Зона выключилась — «рапидшар» лопнул — дело возникло — поиск и обнаружил при очередной проходке.

— Страшная была бы штука — темпоральное оружие… — произнёс Комбат. — Ну и с Владой, видимо, то же самое.

— Видимо, да, — сказал Клубин. — Поэтому мы с сегодняшнего дня результаты всех изысканий отменили, и поиски по всем делам открыты заново. Наверное, много чего мы теперь внезапно обнаружим.

— «Темпоральное оружие», надо же, — пробурчал Тополь. — Я один, типа, фантастику читаю, значит…

— Да какая уж тут, Костя, «фантастика», — сказал Клубин. — Мы едем в Зону, у меня под мышкой бластер, электронные базы данных обновляются сами собой…

— А вот бы из бластера по Пуле Пидораса было дать! — сказал Тополь осенённо. — Он беззвучный?

— Нет, он очень громко хлопает, Костя, — ответил Клубин. — А вот отдачи нет, даже неприятно. Говорят, делают модель с имитатором отдачи. Ну и без очков стрелять не рекомендуется. И без перчаток.

— Узконаправленный эффект вакуумной бомбы, — процитировал какого-то интернетного или местного умника Тополь. — Зверская штука, мечта писателя. Какое там «темпоральное», вот бластер — вещь, Вовян. Хочу.

— Девочка жива, вот главное, — сказал Комбат.

— Лично у меня есть чувство, что это мои пули сыграли главную роль, — сказал неугомонный Тополь. — Жизнь даром не прошла! Я такой-сякой, конечно, но девочку я спас!

— Вот в этом, например, и состоит кардинальное различие между вами, мной… и Гогой Миллиардом, — бросил Клубин прицельно. — Владимир, вы слышите меня?

Минуты через три Комбат ответил. Он сказал:

— Слышу.

— Ну, я рад, — сказал Клубин и отсюда озаботился исключительно дорогой. «Всё я приправил и посолил, и огонь выставил правильный, и захлопнул крышку, и ничего больше сделать нельзя… Сталкиллер я там или не Сталкиллер… Теперь остаётся только ждать готовности. А уж что там приготовится — узнаю, только открыв кастрюлю…»

К «Лубянке» подкатили без пяти девять.