Книга: Очень мужская работа
Назад: Глава 7 БАЛЛАДА О КОСМОНАВТЕ
Дальше: Глава 9 КОМБАТ: ТАКОЙ ЖЕ, КАК И ВЫ

Глава 8
ВОТ ТОЛЬКЕ ТАМАГОЧИ

My mortals burning glance.
Is harmless now
The power's fading wearing off.
I'm so exhausted by this strength.
I can bring them pain to suffer.
I can make them kneel.
They will never be able to see.
Core of danger, seed of evil.
Soul destructive gift.

End Zone
В рамках русского, официального языка Зоны, в разных профессиональных ходильских a.k.a. сталкерских a.k.a. трекерских сообществах — ведомых a.k.a. отмычек a.k.a. новичков погоняли по-разному.
Косные невежественные и грубые мародёры не иначе как «тралик-валик» (в крайнем случае повышенной интеллигентности мародёра — не иначе как «первонах») к своим отмычкам не обращались. У косных невежественных строевых военспецов они были «фартуки», реже — «активы», «активисты». У косных невежественных весёлых ходил-бойцов, в зависимости от семантических традиций конкретной группировки: «кенгурятники» (чаще «кенгуру», конечно), «тачки», «послы», «хоббиты»… Образованные, добрые и человеколюбивые вольные трекеры, работающие в основном по найму и определённый политес соблюдать вынужденные, ведомых ведомыми и звали: всё-таки люди деньги платят. А слово «туристы» не прижилось, точнее, «туристами» называли всякую гопническую шушеру, героически промышлявшую в Предзонье, а не в Зоне.
Ведомые бывают разные. Матушка — учитель суровый, но даже и суровый учитель не всегда способен вбить быстро даже основные правила поведения среди аномальных интенсивностей неизвестной природы ученику-идиоту. Разве что сразу преподать знания в смертельной дозе и не мучиться. И чтобы ученик тоже не мучился.
Но, слава богу, идиотов всё-таки многажды меньше, чем остальных.
За всю карьеру рыцаря печальной хари Комбату довелось всего дважды столкнуться с проявлениями крайнего идиотизма у ведомых. Один из этих случаев даже кончился сравнительно благополучно, «ночным параличом» всего-то лишь. Конечно, неплохо было бы организовать курсы подготовки ведомых, вроде как для орбитальных туристов, «участников космического полёта» в Звёздном, Хьюстоне или Менге, но как? Это невозможно — по причинам предельной нелегальности туристическо-познавательного маршрута. И, разумеется, по причине невозможности создания тренажеров, хоть сколько-нибудь воспроизводящих реальную обстановку. Хуже, чем невесомость.
Зона — это вам не планета Пирр из помянутой выше популярной книжки.
Любопытно, что ведомые-первоходки держатся более-менее пристойно все. Страх, джентльмены-леди-товарищи-обоих-полов. Проблемы с идиотизмом начинаются… точнее сказать, исчезают у ведомых именно «бывалых», уже из Зоны возвращавшихся. Точнее сказать, выведенных из неё согласно прейскуранту.
Самым частым признаком неполной адекватности ведомого являются слова: «Я порядок знаю».
Они подошли к юго-западному выходу из Комбатовой лёжки, и Комбат жестом остановил Влада. Чтобы прочитать выходное наставление.
— Идём так… — начал он.
— Я порядок знаю, — перебил его Влад.
Второй признак — нетерпимость к замечаниям и порывы бежать впереди батьки без команды.
— Снова наши взяли Киев. Тебе следует меня внимательно выслушать, Влад… Стоять!
— Не надо меня хватать руками, Владимир Сергеевич.
Так. Вот такого с первоходками ещё не бывало у Комбата.
Комбат ненавидел объяснения с ведомыми на повышенных тонах в поле. А ведь от «сундука», где Влад вёл себя, в принципе, спокойно и адекватно, они отошли всего на двадцать шагов! И первоходка ведь он, мать его неизвестную. Или нет всё-таки? Не первоходка?
— Слышь, ведомый, — сказал Комбат, не снимая руки с наплечника Влада и даже надавив. — Ну-ка, стоять молча, не шевелясь, ведомый, слушать меня и гривой махать согласно. Или мы тут же расстаёмся. Автомат тебе не нужен, ладно, я проглотил, твоя жизнь — твоё дело, а за себя я и в один ствол постою, но водить по Матушке неуправляемого первоходку я не буду. Поскольку моя жизнь — моё дело, и очень важное. А неуправляемость ведомого для меня лично опасна.
Влад отчётливо скрипнул зубами, Комбата несказанно изумив. Да, что-то за двадцать крайних шагов произошло с Владом. Что? Комбат лихорадочно искал аналогии. Утлые голые акации лесополосы в подмороженном стоячем воздухе тихо и отчётливо потрескивали не в такт мыслям. Сбивали с толку своим дурацким предательским треском.
— Ты недоволен чем-то? — прямо спросил Комбат, так ничего не сообразив.
— Я недоволен вашим прикосновением ко мне. Уберите руку, Владимир. Я недоволен необходимостью выслушивать выходное наставление. Я могу его прочитать вам наизусть, как «Отче наш» или формулу Миранды. Или стихотворение про «хотят ли русские войны». Владимир Сергеевич, давайте мне направление, и будем двигать. Формальности и заклинания нужны вам, а не мне.
Комбат помедлил и сказал:
— Возможно. Они нужны мне. Почему же ты считаешь, что это неважно?
Влад повернул к Комбату лицо. За ободом забрала виднелись его левый глаз и щека, подсвеченная индикаторной панелью зелёненьким и ореховым, а в глазу сидел ореховый блик. Влад поморщился, мотнул головой, как бы стряхивая наваждение, и Комбат с невероятной отчётливостью понял, что странный мальчик тратит неимоверные усилия, удерживаясь с ним, Комбатом, в одной тональности мировосприятия.
Когда ты всю жизнь делаешь один шаг там, где всем остальным нужно десять, самое утомительное — и унылое — подстраиваться под копуш. И трудно играть фугу, когда рядом голосит бессмертная зомби Пугачёва из неотключаемой радиоточки.
— Признаю, важно, — произнёс наконец Влад. — Важно до такой степени, что пропустить нельзя и словечка. Приношу вам извинения, проводник. Постараюсь больше не препятствовать вашим… потребностям. Отправляйте их, Владимир Сергеевич, я потерплю. Но… убедительнейше прошу… не трогайте меня руками. Хотя бы в виде компенсации за мою… покладистость. Вы меня отпустите когда-нибудь или нет?
— Ты ведь точно первый раз выходишь? — спросил Комбат, уверенный, что спрашивает не в первый раз.
— За предыдущие минимум девятнадцать лет я в Зоне не был. Господин Пушкарёв, мы топчемся на месте!
Комбат облизал губы.
— Ты идёшь в указанном мной направлении. Я иду за тобой. Дистанция — пять-семь шагов. Мой приказ — закон. Грязи не бояться. Шлем закрыть, радио включить. Громкость — на троечку. Радио специально очень слабое, уверенный приём — двадцать-тридцать метров. Громкость внешних микрофонов — на семёрку. Овер?
— Roger, — с небольшой усмешкой ответил Влад и отвернулся.
— Не орать, руками не размахивать. Перчатки снять, манжеты на полную затяжку. Идём ночным. Фонарь без команды не включать. Все, кого мы встречаем, — по умолчанию враги. Овер.
— Понял.
— На кислород переходить самостоятельно при малейшем недомогании, при резких колебаниях температуры или по моей команде. Воздушный фильтр в твоей модели спецухи закрывается автоматически…
— Я знаю…
Чем бы тебя подсечь, снова испортить твою самоуверенность хоть немного?
— Выключи подсветку индикаторов в шлеме.
Влад запнулся.
— А как?
Ага, опять вот так просто? Это надо отметить. Ещё раз.
— Всё вам, первоходкам, показывай, — увесисто, с расстановкой сказал Комбат. — Слева на панели индикатор «батарея». Нажми подбородком и держи три секунды. И, Влад, заметь себе: это самое маленькое из того, что ты не знаешь про Матушку.
— Понял, понял. Я сейчас машина. Рычаг ваш.
— Примерно так. Хорошо сказал. Значит…
— Всё ясно, я слушаю вас и повинуюсь командам беспрекословно. Мы так и пойдём в обнимку?
Комбат убрал руку. Он внезапно забыл, о чём только что шла речь. Тут Влад, не шевелясь, произнёс спокойно:
— Собака.
— Что?
— Собака справа, — повторил Влад.
Далее Пушкарёв Владимир Сергеевич как личность, со своими сомнениями и недоумениями, со своим образованием, высшим и законченным много лет назад, со своей любовью к жене, со своими понятиями о чести, дружбе и измене, со своими политическими пристрастиями, которых, как образованный когда-то человек, не был чужд, закончился — и начался Комбат как он есть: многоопытный сталкер, суперходила, герой-адоборец, западный стрелок и мастер-индеец. Суровый, суровый. Быстрый и грубый.
Поздновато для многоопытного героя-адоборца-индейца он повёл себя себя адекватно обстановке…
Но ведь и спутник достался ему нынче нетрадиционный!..
Но когда уж Комбат повёл себя, так уж повёл правильно.
Услышав волшебные слова «собака справа», он не выстрелил трижды сразу навскидку от бедра в прыжке с перекатом через голову, попав в цель точно промеж ушей всеми тремя пулями из пистолета древней советской модели «Макаров» буквально вслепую и даже не на звук, а по наитию, волшебству и авторскому произволу… Аминь, хау.
Он мог поступить так дёшево лет назад как раз пятнадцать. И поступил единожды, случайно. Выбросила Матушка лопуху-«кенгурятнику» Пушкарёву (тогдашняя кличка Теля, от «интеллигент») спасательный джокер. Матушка милосердна вообще, но единожды — спасительна, особенно если сталкер ещё и приложит пистолет Макарова, с патроном в стволе и снятый с предохранителя (существеннейшие, между прочим, детали!). Правда, не собака атаковала тогда «кенгурятника» Телю — юный самец химеры. И не справа, а сзади.
Но пятнадцать чрезвычайно насыщенных событиями лет прошли, Теля качественно перебродил в Комбата, и Комбат не принялся никуда прыгать, стрелять навскидку и прочее подобное из книжек русскоязычных писателей про шпионов.
Он повернул голову направо и посмотрел, сначала вживую, а затем, опустив голосовой (ларингофонной) командой забрало, через ноктовизор. Для верности. Он не торопился. На нейтралке гадов не бывает. А будь они в Зоне за нейтралкой… Чернобыльский пёс не умеет быть тихим — его дыхательный аппарат не приспособлен для скрадывания. Хрип и липкие всхлипы шейных сопел чернобыльский пёс скрыть не в состоянии физически, и Комбат, какого бы он интеллигента разнюнившегося сегодня ни праздновал, в Зоне за нейтралкой услышал бы пса именно оттуда. Издалека.
Влад, разумеется, мог спутать чернобыльца с другим Матушкиным гадом, с поросёнком например, или с «китайским связным». Мог он и не знать, что гадам на нейтралку путь заказан. Но, скорее всего, он сказал именно о том, что увидел. И биохимический компьютер внутри жёсткого костяного корпуса носовой части сталкера Комбата, обрабатывающий входящую информацию со скоростью, скорость света превышающей на несколько порядков, выдал список текущих целеуказаний с одним-единственным пунктом: «Псина обыкновенная, бродячая». А в примечании к пункту стояло: «Чёрт бы побрал эту дворнягу, теряй теперь на неё время».
Псина, впрочем, была не дворнягой.
Домашний молодой пудель, ещё не очень сильно истаскавшийся и заросший. И ошейник на нём. Потеряшка. Пудель сидел на полусогнутых лапках, не касаясь задницей мёрзлой тропинки, крупно дрожал и совершенно по-собачьи, снизу вверх, со слезой, смотрел на людей. Скулить он боялся. Это был очень молодой пудель. Он потерялся играючи, потерялся почти нарочно, вопреки предупреждающему голоску своего маленького домашнего умишка, спрятался, выпущенный хозяйкой из машины в туалет где-то неподалёку, и спрятался так хорошо, что его перестали звать и искать… а в Зону заскочил от отчаянья, вопреки всем предостережениям, уговорам и угрозам своего собачьего чутья. Бежал куда глаза глядят.
Для жертвы Шопототамов пудель был, конечно, ещё щенок.
На нейтралку призванные животные попадали довольно часто, чаще, чем люди. Для Украины и Беларуси, да и для России тоже, стокилометровые полосы отчуждения вокруг Зоны были весьма накладным (во всех смыслах) делом, и обычные поселения, вполне официальные, как могли процветали иногда буквально в километре от нейтралки. Так что всякой живности было рукой подать до попадания в качестве главного персонажа в пьесу про любопытную Варвару. Тем более что сирены Зоны, Шопототамы, брали по некоторым направлениям много дальше, чем километр. Правда, Шопототамы немного не дорабатывали, они, стоило зачарованной кошке, барану или пастуху переступить границу нейтралки, бросали жертву. Ну и действительно же, зачем ветровым мультичастотным тоннелям неизвестной природы — мясо.
Но нейтралка — уже Зона, и для очнувшегося от призыва любопытного начиналось непонятное.
Если лунатика-пастуха могли ещё остановить бешеной стрельбой или сиренами (здесь имеются в виду именно звуковые извещатели, ничего такого, эзопового) погранцы и, профилактически набив лицо, отвезти в отстойник для проверки и депортации восвояси, то на кошек и баранов выстрелы и мегафонные заклинания действовали, естественно, иначе — наоборот.
Счастье, что Шопототамы никогда не цеплялись к детям. — Первый сталкерский тост — «за милость Матушки» — вполне искренне произносится, с чувством неподдельным. — По вполне разумным соображениям Зона не делала различий между людьми и животными, так что щенок пуделя не слышал Шопототамов точно так же, как и человеческий щенок. — Исключение составляли кошачьи.
Существовало поверье, что малых сих домашних — всех этих собак, свиней, коз, индюков и домашних крокодилов (был такой случай), привлечённых Шопототамами, с нейтралки выводить надо, если встретишь, непременно, иначе Матушка покарает «и всё такоэ». Поверье оформилось в обычай, но насколько неукоснительно он выполнялся — бог весть… хотя сталкер — брат суеверный и, как всякий убийца или солдат, животновод изрядный и сентиментальный. Тут ещё дело было в том, что, влетев на наведённых эмоциях (верно для баранов и пастухов) и наведённом охотничьем энтузиазме (верно для собак, кошек и крокодилов) в Зону, животное, опомнившись от грёз, начинало искать спасения остервенело. Обратно через границу перейти самостоятельно они не могли — словно стена огня вставала перед ними. Глубже в Зону они тем более не шли. И, если чудом встречался им человек, то есть сталкер, бросались к нему, алча защиты, и тупой баран, и трепетный крокодил. И пастух a.k.a. селянин.
Чуть ли не в руки прыгали.
Невозможно было не помочь — даже крокодилу. Годы назад Мародёр Всех Времён И Народностей Валя Гулливер попался патрулю клана «Крестителей» именно при выводе с нейтралки барана с козой. И был отпущен «Крестителями» с миром и матом, как знающий приличия. Прожил лишнего. Вошёл в легенду.
— Тьфу ты, вот уж, кстати, красота! — сказал Комбат с выражением. Щенок дрожал, в окошке ноктовизора даже немного расплываясь. Но не скулил. Не первый день здесь явно. Гады на нейтралку зайти не могут, кроме контролёра, но учуять беззащитное сладкое мясо — могут вполне, даже обязательно, а уж страшно облаять и обрычать недосягаемую питательную собачку — сам Злой Хозяин велел.
Напугали до отчаянья. К счастью, не до сумасшествия.
— А правда, что Френкель дарил Космонавту всяких виртуальных зверюшек? — спросил вдруг Влад. — Игрушки?
— Что? — не понял Комбат.
— Правда, что знаменитый сталкер Генрих Френкель дарил Космонавту виртуальных зверюшек?
— Погоди, Влад, — сказал Комбат. Отщёлкнул за ушами упоры, скинул шлем за спину и, присев на корточки, медленно протянул к щенку руку ладонью вниз. — Глаза привыкли к темноте почти мгновенно — да, сталкер Комбат включился на полную. Мороз был градусов семь-восемь, и сталкер Комбат автоматически пометил в логе: если придётся открывать шлем в Зоне — делать это надо с пониманием, поскольку пар. — Фьють-фьють, потеряшка глупая. Ко мне!
Щенок взвизгнул с таким облегчением, что «как же долго я вас искал!» прозвучало практически по-русски. Он с места прыгнул в Комбата, три с половиной метра по восходящей кривой преодолев, словно пуделиный Бэтмен. Комбат поймал его за ошейник, встал, поднял на уровень глаз. Щенок висел, как сопля, только животик ёжился. Кобелёк. Глазами пёс ел Комбата с эффективностью землечерпалки Liebherr. И молчал. Пёс-сталкер. Путь самурая. Любимый Тополев фильм. Любимым фильмом Комбата был Papillon.
Одно время, говорили старые псы-сталкеры, да, пытались таскать с собой в Зону собак. Вроде как на минное поле. Зону довольно долго полагали этаким минным полем, было такое стыдное дело. Миноискатели таскали, всякие там лазерные дальномеры, локаторы волокли, один — втроём… и — собак. Зачастую именно волочь несчастных псов приходилось.
«Интересно, — подумал в который раз Комбат, — сколько же нас здесь погибло всего, людей? Так-то нас, людей, немного при Матушке во всякий отдельный кол времени, но ведь и знаем мы не про всех, и счёт-то ведём только вернувшимся… Ведь тысяч пять-десять наверняка тут легло за тридцать лет? Не больше пятнадцати, конечно».
Мелочь.
Не всё так страшно и отчаянно.
— Я возьму его с собой, — сказал Влад. — Но называть никак не буду.
— Правильно, его же уже зовут… Бигз. Или Багз? На ошейнике написано. И номер хозяина там есть. Российский, кстати. Получается, мародёрствуем.
— Хозяин потерял его. Разрешите мне взять его, Владимир?
Комбат повернулся с пуделем к Владу. Оказывается, Влад и сумку свою приоткрыл заранее для щенка. Мельком Комбат заметил в сумке какие-то плоские блестящие… тряпки? И руку уже протянул. Уверенно протянул. Хозяйски. Комбат ощутил ужаснувшую его самого потребность взять и свернуть собачке шею и только потом отдать Владу.
«Н-да, — подумал он. — Довели меня, сталкера, бедного ходилу, благодетеля человечества, одинокого мотылёчка-хлопотуна, радиоактивные дети-мутанты… Да, а что он там про Генрих спросил?..»
— Не знаю, как и чем Френкель Вот Тольку подманивал, — сказал Комбат. — Лично я его ничем не подманиваю. Он меня просто так знает. Кто тебе рассказал про Френкеля?
— Реакция у вас действительно сталкерская, Владимир Сергеевич. А Генрих Френкель — что ж, известный сталкер. То есть международный преступник.
Комбат покачал головой.
— Генрих ненавидел, когда его называли «сталкер»… Полправды, ведомый, ты мне сказал.
— Гораздо меньше, чем полправды, Владимир Сергеевич, — сказал Влад.
Хоть бы улыбнулся…
— Епэбэвээр… как ты мне надоел, ведомый, — выговорил Комбат. — Не так страшны в Зоне спецэффекты, как непонятки.
— А спецэффекты вам понятны?
— Спецэффекты мне по барабану, — сказал Комбат, испытывая новое жгучее желание — сесть, где стоит, и никуда и никогда не ходить, мхом порасти. Пока Влад не удалится куда-нибудь за горизонт. Порасти водорослями. Как подводная лодка. — Мне они по барабану, потому что с ними ясно мне, что делать. А вот с тобой что делать…
— По условиям задачи. Вести меня по определённому маршруту. Я буду хорошо себя вести в Зоне, Владимир Сергеевич, обещаю. — Влад опустил руку. — Вы отдадите мне пуделя или нет?
— Я с тобой и так половину значимых ритуалов нарушил… Спасибо тебе, ведомый. Красиво мы выходим. Никто и никогда красивей не выходил! С такими паузами и с такими нарушениями. Матушка ждёт меня с распростёртыми объятиями.
— Ритуалом больше, ритуалом меньше. Матушка не заметит. Я почему-то уверен.
— Да я уж понял. Трын-трава тебе не расти, голегром тебе по пояс. Не был в Зоне — не зови её Матерью.
Влад вздохнул, аж гэйт рации сработал.
— Мы не задержимся из-за пёсика в любом случае, Владимир Сергеевич.
— Это я не понял, — сказал Комбат.
— Ритуал по выведению щенка из Зоны мы игнорим по умолчанию. Нет сегодня никакого хода назад. Есть ли пёсик, не было бы его. Собственно, ему повезло, я придумал ему применение… Вы ведь давно уже сообразили, Владимир Сергеевич, что я не обычный… турист.
— Ничего я не сообразил и не собираюсь соображать! — От страха… да-да, именно от страха, слова из Комбата выходили… нагло-угрожающие, беспомощные. — Бери свою собаку! И давай топай уже, трах-тибидох-тах-тах, трижды тремя «семьдесят седьмыми» крытая изнасилованная мышь!
Щенок перешёл из рук в руки без малейшего писка, будто был не щенок, а заинька. И в сумку поместился без протеста. Влад застегнул наполовину молнию, поднялся с корточек, подхватил сумку, с неудовольствием поправил автомат. Двигался он, конечно… как Майкл Джексон. Здесь у Комбата случилось что-то вроде момента истины. Озарило его, окатило откровением, как из ушата: если он, жестокий и великолепный сталкер, старейший ходила, искусный добытчик преудивительных и необычайных чудес аномальной натуры, старый добрый Комбат, если он сейчас допустит ещё одну очередную, навязшую, тошнотворно-томительную паузу, грёбаную интеллектуальную мексиканскую ничью, мать её, рефлексию достоевскую, ещё одно столкновение традиции с прогрессом, прошлого с будущим, аномального с нормальным — в истерику он, Комбат, сорвётся, в этакую дешёвую, из аматёр-кинематографии интернетной, истерику с матом стеснительным, стрельбой веером в слоу-мо по направлению к горизонту, и ногами ещё будет топать. С брызгами. Хотя нет, без брызг: морозно.
Он сказал:
— Так, о'кей, ведомый. Вечер сантиментов закончен. Комбат плаксивый стих сдал. Делай что хочешь, только от курса не отклоняйся и молчи. Да, о «молчи». Если потребуется тишина, — а она потребуется, — а щенок твой примется скулить там, лаять, давить его будешь ты, без приказа, моментально и насмерть. Без колебаний и прочего. Ясно?
Влад молчал. Смотрел на Комбата и молчал.
— Ясно, я спросил?
— Ясно.
— Вперёд тогда, если ясно. Туда. В ту сторону.
Кажется, Влад опять удивился.(«Или я себя обманываю? — подумал Комбат. — Или даже утешаю?») Опять Комбат повёл себя неожиданно. Но это неожиданное поведение Комбата Владу наконец пришлось по душе. (Если есть она у него, и есть ли она вообще?) Одобрило чадо Зоны неожиданное поведение ведущего. И — Влад улыбнулся, да так, что, будь на месте его сестра-близнец, Комбат тут же бы и влюбился, оголтело и навсегда. Ну и слова в голову лезут. Не влюбился бы, конечно. Но воспылал бы. Страстью бы воспылал. Красивые дети у Зоны.
Наваждение…
Комбат отвернулся от Влада, вытянул шею, чтобы подальше из шлема лицо высунулось, и врезал себе кулаком в лоб. Хватит уже, уже хватит!
— Я пошёл, — сказал Влад.
— Без оголтелости давай, — сказал Комбат ему в спину. Чисто чтобы слово за собой оставить. Крайнее.
Полтора километра нейтралки они пересекли за пятнадцать — двадцать минут, двигаясь по направлению прямо на Чернобыль. Обычно Комбат на проходке нейтралки присматривался к ведомому, как он идёт, насколько управляется. Несколько команд, пару раз положить ведомого, где погрязней… С Владом ничего такого делать не понадобилось. Не первый год когда людей выводишь — «чуйка» вырастает и на людей, не одними спецэффектами она, «чуйка», питается… Как у опытного водителя, что норов машины постигает, не трогая её с места, — по звуку двигателя, по динамике руля, по отзывчивости педалей…
Влад был лучшим ведомым из всех у Комбата бывших. Из сотен. Да, из сотен. Больше двухсот ведь их было. Ничего себе! Комбат сообразил впервые в жизни, что из сотен. А потом он подумал, не подведением ли итогов он занялся, подсчитывая своих ведомых, но тут Влад пересёк терминатор и без команды остановился, и Комбат выругался, потому что остановить ведомого должен был он, ведущий, и не в Зоне, а десятком шагов ранее.
— Я вышел, — сказал Влад, не оборачиваясь.
— Прямо и направо, по бровке, — сказал Комбат и откашлялся. — Как понял?
— Понял правильно, — сказал Влад.
Несколько минут они двигались параллельно, Влад — по Зоне, Комбат — ещё по нейтралке. Чёрт знает, чего он ожидал. Но потом показалась страшенная чугунная скамейка, знаменующая собой вход на территорию свалки уборочной техники, Комбат скомандовал: «Стоп!», сделал несколько шагов и вышел сам. «Вышли сала!»
Было четыре часа утра.
Назад: Глава 7 БАЛЛАДА О КОСМОНАВТЕ
Дальше: Глава 9 КОМБАТ: ТАКОЙ ЖЕ, КАК И ВЫ