Лондон. Июнь 1934 г

К концу месяца отряд был окончательно сформирован. Не сказать, чтобы это не стоило Осоргину усилий. Стоило, да ещё каких. Гурьеву он поверил, и практически сразу. Но, когда случилось это несчастье с… Как относиться к Рэйчел, Осоргин, по правде говоря, не знал, – все известные определения и слова, вроде «пассия», «подруга», «возлюбленная», к этому случаю не подходили, чувствовал Осоргин, натурально печёнкой чувствовал, – что-то неизмеримо более серьёзное за их отношениями стояло, чем «мальчик девочку любил». Словом, когда случилось несчастье, Осоргин испугался. Потому что над такими случайностями не властен человек. Бывало, что и по куда более пустячным поводам расстраивались куда менее значительные замыслы. Вот только не про Гурьева были такие штуки, кажется. Я в его годы точно с катушек бы съехал, подумал Осоргин. А он… Папироску выкурил – и вперёд! И всё равно – непонятно. Не то, чтобы кавторанг чертей испугался. Несмотря на то, что никаких сомнений в рассказе Гурьева он никогда не испытывал, что-то мешало ему осознать и представить события во всей их полноте. И потому опасения его по поводу колдовства и демонов были скорее умозрительными, чем реальными.

А Гурьев вёл себя так, словно и не случилось ничего из ряда вон выходящего. Встречался с кандидатами, для чего арендовал соответствующее помещение, состоявшее из приёмной и двух кабинетов, один из которых занимал сам, а второй предоставил в распоряжение Осоргина. Никаких барышень-машинисток – учёт Гурьев вёл самостоятельно. В день он встречался не более, чем с пятью-шестью претендентами, предварительно отобранными моряком, после чего немедленно сообщал свой вердикт. Отвергнутым кандидатам вручалось соответствующее вознаграждение. Честное слово не распространяться о смысле и содержании беседы, а также весьма приличная сумма в полновесной британской валюте, как нельзя лучше способствовали сговорчивости людей, чьё материальное положение и состояние бумаг отнюдь не внушали им самим оптимизма. Что Гурьева радовало – из отобранных Осоргиным он не признал годными лишь четверых. Можно было считать, что капитан справился с задачей кадровика блестяще.

Люди выходили от Гурьева такими, словно у них крылья за плечами выросли в одночасье. Осоргин и радовался, и поражался до глубины души, сознавая, что на него самого Гурьев действовал именно таким образом, и совершенно не понимая, как ему это удаётся. Секрет же Гурьевского обаяния и почти – именно почти – гипнотического воздействия открывался просто. Начав учиться этому ещё под руководством Мишимы и доведя искусство настройки на мимику, жестикуляцию и интонацию собеседника почти до совершенства у Накадзимы, Гурьев таким «притворством» сравнительно легко завоёвывал сторонников. Ему вовсе не требовалось во время первой же беседы раскрывать все карты или преодолевать инстинктивное недоверие, сопротивление, а то и общее разочарование в жизни. И если он видел, что так подстроиться под сидящего перед ним человека не удаётся, Гурьев такого кандидата неизбежно отсеивал. На мужчин подобный приём действовал безотказно. Правда, с женщинами всё обстояло несколько по-иному.

Иногда, впрочем, он менял тактику, хотя расчёт при этом оставался. С определённым психотипом можно – и нужно было – действовать в несколько ином ключе. Гурьев переставал подстраиваться под собеседника и отвлекать. Наоборот, сосредотачивал внимание на себе и своих словах, предельно, можно сказать, сосредотачивал. В этом случае в силу вступал иной механизм – внешние данные Гурьева в сочетании с абсолютной убеждённостью в своей правоте. Но убеждённость не фанатика, а уверенность и сила Хранителя. Из таких – сразу, без длительной подготовки – получались его главные сторонники. И таких он тоже научился уже видеть.

Перед тем, как закрыть «контору», Гурьев выдал Осоргину очередную порцию денежного довольствия и сказал:

– Соберите всех, кто ещё остался в Лондоне, и поезжайте в Мероув Парк. Распорядитесь насчёт размещения и пропитания. Прислуга имеет соответствующие инструкции. Да, и, пожалуйста, ничему не удивляйтесь. Договорились?

– После разумного беркута и бесов в хороводе вряд ли меня можно удивить ещё чем-нибудь, – криво усмехнулся Осоргин.

– Ну, вот только не нужно этого нездорового мистицизма, Вадим Викентьевич. А поводов для удивления хватит, вы, главное, не поддавайтесь.

– Слушаюсь.

– Завтра в восемнадцать ноль-ноль – торжественный обед по случаю начала занятий.

– Открытие Кадетского корпуса, – кивнул моряк.

– Так точно, господин капитан. И через два месяца это будет самая маленькая и самая могучая армия в мире.

– Вы сумасшедший, Яков Кириллыч.

– Знаете, сколько людей уже сообщили мне об этом? – отчаянно улыбнулся Гурьев. – Вам не повезло очутиться даже в первой сотне.

– А вы?

– Мне ещё предстоит парочка мероприятий в городе, а потом я подъеду. Самостоятельно. Вы не утруждайтесь, ваша карьера личного шофёра давно и благополучно завершилась. Что-нибудь ещё? Говорите, говорите.

– Есть ещё один человек.

– Кто?

– Генерал Матюшин.

– Какой Матюшин?! – Гурьев даже не задумался скрыть удивление. – Матюшин?! Он… в Лондоне?! Постойте, Вадим Викентьевич. Ему полагается быть в Сербии, кажется?

– А вы откуда знаете?! – пришла очередь Осоргина задирать брови.

– Да уж знаю, – Гурьев нахмурился. – Вот как. Я не знал, что он здесь.

– Яков Кириллович, это, собственно… А, всё равно…

– Я вас внимательно, господин капитан, – прищурился Гурьев.

– Ну… Я, одним словом, рискнул, что называется. В свете возникающих перспектив, и так далее… Отбил телеграмму и выслал денег на дорогу.

– Вот уж кого я никак не рассчитывал заполучить, – Гурьев посмотрел на Осоргина и улыбнулся. – Ну, Вадим Викентьевич! Похоже, я в вас не ошибся.

– То есть… вы не возражаете?

– Я-то не возражаю, – Гурьев сел, сложил руки в замок и подпёр ими подбородок. – Как мне отношения с генералом и гением разведки строить прикажете? Боже ты мой. Матюшин, подумать только!

– Николай Саулович – человек выдающихся достоинств и выдающейся же скромности. Никаких эксцессов не будет. Слово офицера.

– Я и без вас знаю, что эксцессов не будет, – проворчал Гурьев. – Я ведь совсем о другом говорю. Ладно. Потом. Где он?

– Я…

– Сняли ему комнату в меблирашках. Вадим Викентьевич, а ведь это гафф.

– Яков Кириллыч, да побойтесь Бога. Я ведь головой рисковал, его сюда вызывая. Это с одной стороны… А с другой…

– Рефлексии оставьте пока, – вкрадчиво произнёс Гурьев. – Так уж прямо и головой. Давно?

– Третьего дня.

– Я даже понимаю, почему вы молчали, – кивнул Гурьев. – Хотя извинить вас за это, Бог свидетель, не готов. Это вот и называется – эксцесс исполнителя.

– Виноват, – буркнул Осоргин.

– Да нет. Пожалуй, это я виноват. Виноват, что дал повод подумать, будто наше дело может потерпеть. Не может. Что бы ни происходило в моей личной жизни. Понимаете, Вадим Викентьевич?

– Так точно.

– Ну и превосходно. Немедленно к нему. Кстати. Сколько же ему лет?

– Много, – Осоргин вздохнул.

– Это я понимаю, – кивнул Гурьев. – А всё-таки?

– Шестьдесят три. Яков Кириллович, вы же сами сказали – он гений…

– Я думаю, это замечательно, Вадим Викентьевич.

– Что?! – растерялся Осоргин.

– Что вы не обладаете даром читать мои мысли, – Гурьев чуть качнул головой и провёл рукой по волосам. – И вы даже не представляете себе, какое это счастье. Для нас обоих. Всё. Едем.

Гурьеву показалось, что Осоргин еле удержал себя от жеста отдания воинской чести. А вот это мне нравится, подумал он. Хотя я пока и не заслужил, – всё равно, мне это нравится. Он, взявшись уже за ручку двери, неожиданно – как всегда – переменил тему:

– Есть у меня вопрос к вам, быть может, и не совсем по адресу.

– Слушаю, Яков Кириллович.

– Что вам известно о Багряниновых?

– Только фамилия, – покачал головой Осоргин. – А что?

– Это важно. Совсем ничего?

– Нет. Ничего вразумительного доложить не могу, не располагаю сведениями… Тут уж, скорее, Николай Саулович поболе моего способен сообщить.

– Вот и повод для визита, – кивнул Гурьев. – В таком случае, не станем откладывать в долгий ящик. А открытие кадетского корпуса перенесём, по такому случаю, на понедельник.

Заодно проверим осведомлённость и искренность кандидата, подумал он. Пропадать – так в сопровождении оркестра.

Осоргин сел за руль. По мере приближения к временному пристанищу генерала Матюшина – героя русско-японской кампании и, по сути дела, создателя Разведупра Генерального штаба, автора первых оригинальных на русском языке созданных трудов по теории разведывательной и контрразведывательной службы, – Гурьев начал ощущать нечто, похожее на волнение. И неудовольствие – поскольку Осоргин не придумал ничего лучше, чем поселить легендарного генерала в одном из самых невзрачных – если не сказать больше – уголков Ист-Энда. Где сверкающий лимузин смотрелся весьма дико, и Гурьев выругал себя за беспечность: следовало бы приехать на такси, чтобы не привлекать излишнего внимания. Ну, да что теперь кулаками махать.

Они поднялись по скрипучей, норовящей прогнуться под их шагами лестнице. Гурьев, впрочем, вышагивал, как обычно, легко и невесомо, и скрип раздавался исключительно из-под подошв моряка. Осоргин в который раз поразился странному умению Гурьева двигаться так бесшумно, словно скользить по воздуху.

Осоргин осторожно постучал в дверь. Матюшин открыл, и после короткого представления пропустил прибывших внутрь. Комната, занимаемая генералом, была небогата мебелью и удобствами. Судя по всему, единственным, что привёз Матюшин с собой из Белграда, были книги. Сам генерал был в мундире старого образца, правда, без погон и лампасов. Это радует, подумал Гурьев. Это радует.

На столе возникла нехитрая эмигрантская закуска, и все трое выпили по рюмке за знакомство. Тема рекрутирования пока что деликатно не поднималась, и Гурьев повторил свой вопрос о Багряниновых. Матюшин кивнул:

– Конечно, известно. Светлейший князь Михаил Дмитриевич Багрянинов. Как же, как же!

– Светлейший? – удивился Гурьев.

– Официальное титулование князей Багряниновых. Высочайше утверждено ещё при Михаиле Фёдоровиче, подтверждено при Петре Великом. Багряниновы никогда в придворных интригах замечены не были, всегда служили Престолу, ежели того требовали обстоятельства и нужды Отечества, однако в первые ряды никогда не протискивались, и потому тоже, вероятно, никаких потрясений, свойственных множеству прочих древних фамилий, не изведали. Вот только сыновей Михаилу Дмитриевичу Бог не дал. Одни дочки.

– Как интересно, – улыбнулся Гурьев. – Вы продолжайте, продолжайте, Николай Саулович. Я своё любопытство к данному предмету объясню, и скоро. Сколько дочек-то?

– Три. Софья, Елена и Наталья. Наталья, младшая…

– Секундочку, Николай Саулович. Меня интересует, в первую очередь, легенда.

– Это не легенда, – резко сказал Матюшин.

– Хорошо, – легко согласился Гурьев. – Пусть не легенда. Версия.

– Это и не версия, Яков Кириллович, – генерал на мгновение опустил веки. – Это совершеннейший, абсолютно непреложный исторический факт, хотя и мало известный широкой публике. Что и нисколько не удивительно… Багряниновы ведут свою родословную от одного из Порфирогенетов – сыновей Константина Порфирогенета, Георгия, отправившегося на Русь вместе с возвращавшейся из Византии Ольгой, матерью Святослава и бабкой Владимира. Собственно, фамилия об этом говорит сама за себя и совершенно недвусмысленно. Он женился на дочери Ольги, и…

– Разве у Ольги были дочери?

– Разумеется, были, – вздохнул Матюшин. – Отсутствие упоминания о дочерях в летописях – ещё ведь не доказательство отсутствия дочерей?

– Ну, хорошо, – Гурьев, как будто бы рассеянно, потрогал большим пальцем ямочку на подбородке. – Предположим. Я не пытаюсь умалить вашу осведомлённость, Николай Саулович. Вероятно, я просто недостаточно глубоко благоговею перед всеми этими династическими кульбитами. Что же, получается, Багряниновы – в каком-то смысле Рюриковичи?

– Не в каком-то смысле. Кровь Рюрика. Самая что ни на есть настоящая. Но не прямая линия, а… как бы запасная.

– Это радует, – Гурьев усмехнулся. – Как Фёдор Иоаннович, получается. Кошкины-Захарьины-Романовы. Ну да, ну да. Так что там про дочерей светлейшего Михаила Дмитриевича?

– Судьбы старших, Елены и Софьи, мне на сегодняшний день неизвестны. Они обе были замужем, Елена – за лейб-гвардии ротмистром Плещеевым, Софья – за моим коллегой подполковником Коровинским. Оба офицера геройски погибли в четырнадцатом, так что теперь я даже и не знаю… Надеюсь, обе они живы. Хотя бы – живы.

– А младшая?

– Наталья Михайловна тайно обвенчалась против воли родителей с английским дворянином, не помню фамилии. Если хотите, могу уточнить.

– Не нужно, – Гурьев медленно сложил кончики разведённых пальцев и посмотрел на Матюшина, потом на Осоргина. – Вот совершенно. Видите ли, милейший Николай Саулович. Выражаясь высоким штилем, судьбе было угодно свести меня в тесном знакомстве с детьми Натальи Михайловны – леди Рэйчел, в замужестве графиней Дэйнборо, и Эндрю. Такой круглый и маленький наш шарик, как выясняется.

– Невероятно.

– Ну, насчёт того, насколько невероятно, Вадим Викентьевич, думаю, придерживается с некоторого момента несколько иного мнения.

– Так точно, – не задумываясь, подтвердил Осоргин.

– А ведь это всего только половина истории, на самом деле, – уже знакомая кавторангу стеклянная улыбка снова появилась на губах у Гурьева. – Причём отнюдь не большая. Скорее, меньшая.

– Что значит – меньшая?

– Графиня Дэйнборо, урождённая Роуэрик, и Эндрю, семнадцатый граф Роуэрик – дети Натальи Михайловны и того самого английского дворянина, господа, с которым княжна Багрянинова тайно обвенчалась. Мне нужно объяснять, что означает фамилия сего английского дворянина, или не стоит?

– Погодите… Ро… Рюрик?! Но… Как?!?

– А я знаю? – усмехнулся Гурьев. – Первая жена, вторая жена… Ничего не известно. Известно только имя. И то, что светлый граф царствующего дома, Руэрг, Рюрик, Роуэрик, отбыл в Гардарику на работу – конунгом. А жену и сына взяли под свою опеку тамплиеры, которые переправили их с матерью в Англию, подальше от ищеек Рима, скорее всего. Как говорится, мальчик рос и развивался. А тамплиеры таили, хранили и опекали. Потом, четыре с хвостиком века спустя, тамплиеров перебили и поотлучали, их место заняли мальтийцы. Потом передушили мальтийцев, которые хранили тайну происхождения графов Роуэриков. Светлый граф. Не просто так себе граф, а светлый! Кстати, до шестнадцатого века они графами не прозывались – даже после отпадения англиканской церкви от Рима. Почему происхождение непременно следовало таить и хранить – я не понимаю. Тайна открывалась старшему сыну матерью или сестрой – по достижении последним двадцати одного года. Почему тайна сия непременно должна была через женскую линию передаваться, не знает никто, даже Брукс.

– Это ещё кто?!

– Это один восторженный дурень, который по сию пору воображает себя покровителем Роуэриков и наследником сразу тамплиеров и мальтийских рыцарей, британского филиала. К счастью, это его единственный пунктик, и в остальном он совершенно нормален. И даже больше того – крайне полезен.

– Невероятно, – произнёс на этот раз Осоргин, быстро осенив себя крестным знамением, после того, как Гурьев умолк. – Воистину неисповедимы пути Твои, Господи!

– Есть такое японское искусство составления комбинаций из цветов и растений, икэбана, – задумчиво произнёс Гурьев. – Вы, помнится, что-то там говорили о легитимности, Вадим Викентьевич? Так вот вам, пожалуйста, – Рюриковичи, Порфирогенеты, византийский престол. А сюда же ещё и Меровинги. Ничего себе букетик. Чем вам не легитимность, господин капитан?

– Невероятно, – Осоргин побледнел. – Господи, да что же это такое… Как же это может быть… Миледи… Мальчик… Подождите… Меровинги? При чём здесь Меровинги?

– Граф Роуэрик – прямой потомок Дагоберта Второго, последнего из по-настоящему правивших Меровингов. Потом, уже при Капетингах, кто-то из внуков Дагоберта, вероятнее всего – Хлотарь, стал основателем рода графов царствующего дома де Рюэргов.

– А Рюрик – родной правнук этого Дагоберта, – тихо добавил Матюшин. – Сын Хлотаря, графа Лиможского Руэрга… Де Рюэрга. Рюрика. Ого! Да-с. Кульбит, как вы, Яков Кириллыч, изволили выразиться!

– Так получается… Что же получается – наш Рюрик? Это… Они и наш… Наш… Тот самый? Наш Рюрик?!

– Да, – кивнул Матюшин.

– Так это что же… Миледи… Леди Рэйчел… И мальчик… Рюриковичи?!

– Именно, Вадим Викентьевич. Больше, как говорится, и хочется, да не бывает.

От Гурьева не ускользнула перемена, произошедшая с Матюшиным. Генерал замер на несколько секунд, потом явственно побледнел. И, хотя оцепенение его довольно быстро миновало, генерал с тех пор явно сидел как на иголках, борясь с труднопреодолимым желанием сказать нечто весьма, по его мнению, важное. Гурьев решил не торопить Матюшина и подождать, пока генерал сам «созреет» до того, чтобы выступить.

– Мистика какая-то!

– Так и я о том же, – Гурьев забросил ногу на ногу и сцепил пальцы в замок на колене. – А известно ли вам, господа, чьими родственниками считались Меровинги?

– Иисуса, – почти прошептал генерал. – Но это…

– Что?!? – Осоргин переводил выпученные глаза с Гурьева на Матюшина и обратно. – Боже мой, Николай Саулович, что вы такое сказали?!?

– Совершенно верно. И после известных событий семья, в сопровождении брата Иисуса, Иакова, и другого родственника, Иосифа, именуемого, кажется, Аримафейским, бежала в Галлию, тогда – римскую провинцию. Где и благополучно выжила и даже, кажется, расцвела. Каким уж образом там получился брачный союз, от которого произошёл легендарный Меровей, первый король франков – этого я не знаю. Сложно тогда было с документацией. А предки Меровея по отцовской линии происходят из династии Приамовой, что были царями Трои. И Приам, в свою очередь, ведёт свою родословную не к кому-нибудь там, а к самому Мельхиседеку. Как вам сюжет, господа?

– Семья?!? Вы сказали – семья?!

– Вы ведь не станете спорить, господа, с тем, что наследник Дома Давидова, рабби, законоучитель, был женат? Разумеется, он был женат. Я смею предположить, даже имел детей.

– Кто?!?

– Иисус, разрази вас гром, Вадим Викентьевич. Семьи были и у Иакова, и у Иосифа, в этом уж точно не приходится сомневаться. У евреев с этим дело всегда обстояло весьма однозначно.

– И… и на ком же… он… был… женат?!

– Кто? Иаков? Или Иосиф? Не имею ни малейшего представления.

– И… Иисус…

– Да что вы, Вадим Викентьевич? Кто же может знать такое? Есть – вернее, было – мнение, что на Марии из Магдалы, дочери первосвященника Финееса из Магдалы. На Марии Магдалине.

– На… блуднице?!? – взревел, вскакивая, Осоргин.

– Ох, да перестаньте, Вадим Викентьевич, – поморщился Гурьев. – Какая там ещё блудница?! Святая равноопостольная – только вдумайтесь, равноопостольная! – Мария Магдалина, Мария Морская, просветительница Галлии, покровительница моряков и мудрецов, в честь которой было выстроено несметное количество храмов – блудница?! Вы Евангелие давно читали, Вадим Викентьевич? Так я вам на память процитирую: Иоанн, одиннадцать-два, – Мария была та, что помазала его миром и отёрла ноги его волосами своими.

– Так ведь… Оттого, что… Грешница…

– Что ещё за грешница, Бог с вами, Вадим Викентьевич. В оригинале написано не «грешница», а «нечистая». Нечистая – это «нида», означает женщину, которая не прошла очищения после периодов в миквэ, ритуальном бассейне, или носящую ребёнка.

– Яков… Кириллович…

– Сколько лет уже «Яков Кириллович». Вы ещё поинтересуйтесь, откуда я это знаю. Слушайте, господа русские люди, очухаетесь вы когда-нибудь от этого мистико-магического угара или нет?! Невозможно с вами дела иметь просто. Давайте сейчас ещё примемся обсуждать пакибытийную церковь Грааля, она же Иосифа Сладчайшего, благо и апостол у нас имеется – небезызвестный вам, Вадим Викентьевич, мистер Брукс. Те же яйца, вид сбоку. Первоисточники надо читать, первоисточники, понимаете?! Там всё написано. Написано, что так фамильярничать с мужчиной имела право единственно и только законная супруга. О чём и сказано в трактате «Нашим», точную цитату приводить не буду, поскольку… Всё равно проверить не сможете, придётся на слово поверить. Это не относится к следуемой вами традиции.

– А к какой относится? – осторожно спросил Матюшин.

– К раввинистической, – усмехнулся Гурьев, отметив, как подпрыгнул на стуле генерал и как встопорщились его начинающие седеть усы. – И не смотрите на меня так, потому что без этого знания я бы сейчас тут не находился. Вернёмся к этому чуть позже. А есть ещё апокрифическое Евангелие от Филиппа, где прямо сказано, что ученики ревновали Иисуса к его жене, на что он им отвечал – велико таинство супружества, и без него не было бы мира. Вы что же, думаете, что только четверо из апостолов оставили записи и воспоминания? А остальные восемь чем занимались? Или вы верите, что злоба дня не довлела над участниками Первого собора, решавшего, только в пятом веке, кстати, какие тексты войдут в Новый Завет? Ну, так вы, Вадим Викентьевич, повоевав и повидав с Ваше, должны были бы уже и повзрослеть хотя бы немного!

– Царская Кровь… – пробормотал дрожащим голосом Осоргин и снова перекрестился. – Вот оно что. Царская Кровь!

– Похоже на то, – снова усмехнулся Гурьев. – Именно это важно, Вадим Викентьевич. Только это, на самом-то деле, и важно. Династия с настоящими правами.

– А ведь и не случайно, выходит, не гонялись Рюриковичи за невестами европейскими… На своих женились…

– Вы правы, Вадим Викентьевич. Абсолютно правы. Именно так. Потому что священнее этой крови нет ничего. И любому, кому достаётся хоть капля её, достаётся и силы. Наоборот всё происходило! Взять хотя бы Анну Ярославну. Капеты ведь хотели непременно легитимность своего престолонаследия утвердить. И для того взять в жёны ту, в чьих жилах – кровь истинно Царская.

– Что же получается? Получается, что Рюрик – это?!. И Рюриковичи… Господи Боже, да это же и произнести-то вслух невозможно!!!

– Что же вас так невероятно пугает, господа? – прищурился Гурьев.

– Меня кое-что на самом деле пугает, – тихо проговорил Матюшин. – И не генеалогические истоки Рюриковичей, как вам, Яков Кириллович, могло бы показаться. Простите, если я что-то странное вас сейчас спрошу.

– А я вам прежде вашего вопроса отвечу. Да, моя мать – еврейка. Собственно, нового тут ничего нет, если только Вадим Викентьевич об этом факте каким-нибудь образом не умолчал, посчитав его незначительным. А, господин капитан?

– М-м-м-м-м…

– Ну, чисто дети малые, право слово.

– Вы напрасно иронизируете, Яков Кириллович, – всё таким же странным голосом возразил Матюшин. – Когда я вам причину своих вопросов приоткрою, вам, клянусь, сделается совершенно не до иронии.

– Ну, так давайте, ваше превосходительство, – Гурьев подпёр щёку ладонью и подался всем корпусом к генералу. – Сгораю от любопытства.

– А подождите, не торопите старика. Я ведь не всё ещё выспросил.

Осоргин, судя по выражению его лица, пребывал в состоянии полнейшей выключенности из разговора Гурьева с генералом:

– Кровь Царская. Кровь Истинная. Что же это выходит… Подождите. Не потому ли… И санкюлоты, и большевики… Цареубийцы. Вот и вся революция. Господи Иисусе…

– Возможно, – чуть наклонил голову Гурьев. – Очень даже вероятно, потому что первое и самое успешное мероприятие обеих, с позволения сказать, революций, заключалось в физическом истреблении тех, кто носил – или мог носить – эту кровь в своих жилах. Что-то в этом есть от того самого нарушения законов, о чём мы тогда с батюшкой говорили. Помните, Вадим Викентьевич? А вот ещё что интересно. Стяги русских князей – и Рюриковичей, и Даниловичей – малиновые. Красные. Как и знамёна Меровингов.

– А это при чём тут?!

– Узурпация, государи мои. И большевики, и ранее – санкюлоты, якобинцы, – просто изворотливые узурпаторы, присвоившие себе Царские знамёна, использующие древние, архаические движения народной души, отзывающиеся на эти символы.

– В каком интереснейшем ракурсе предстаёт тогда история, Яков Кириллович.

– Только не надо мне Протоколы Сионских Мудрецов пересказывать, Николай Саулович. Увольте.

– Нет-нет, – почему-то улыбнулся генерал. – Не имею намерений. Да вы их, похоже, наизусть знаете.

– И не только их.

– Вы ведь в заговоры не верите, Яков Кириллович?

– Что за чепуха – «верю – не верю»?! Все эти заговоры и тайные общества – просто клубы по интересам, мне ли вам такое рассказывать? – изумился Гурьев.

– Нет, разумеется, – Матюшин погладил усы и снова улыбнулся. – Заговор только тогда осуществим, когда ложится органично и организованно на некую мировую историческую линию, то есть, по сути, концентрацией такой исторической линии и является. А по-другому – разумеется, никак.

Кавторанг вдруг взвился, как ужаленный:

– Яков Кириллович! Да ведь это же всё объясняет!!!

– Что – «это»? И что – «всё»?

– Яков Кириллович… Я…

Гурьев, посмотрев на Осоргина, сердито поджал губы, быстро налил и протянул кавторангу рюмку водки:

– Залпом. Ну?!

Послушно опрокинув в себя спиртное, Осоргин схватил с блюдца засахаренный лимон и, мгновенно размолотив его челюстями, проглотил, после чего снова опустился на стул и, моргнув, уставился на Гурьева:

– Леди Рэйчел и Тэдди – Рюриковичи. Настоящие. Последние. Их поэтому пытаются уничтожить, Яков Кириллович. Понимаете?!

– А кто пытается, вы случайно не знаете, Вадим Викентьевич? – преувеличенно ласково спросил Гурьев.

– Как кто?! Большевики, разумеется!!!

– Хотите ещё водки, Вадим Викентьевич?

– Нет!!!

– Напрасно, – Гурьев покачал головой. – Большевикам не следует бояться Рюриковичей, Вадим Викентьевич. И Романовых тоже не следует. Романовы – вообще отработанный исторический материал, пустая порода. А последние и настоящие, как вы изволили выразиться, Рюриковичи, вовсе не помышляют о русском престоле. Поверьте мне, я этих обоих последних настоящих Рюриковичей знаю вдоль и поперёк, как облупленных. Так что, при всём моём уважении, никак не могу с вами согласиться. Хотя версия, безусловно, экстравагантная и чрезвычайно романтическая.

– Как облупленных? – переспросил Матюшин, опять побледнев.

Да что с ним такое, с беспокойством подумал Гурьев. Сердце, не дай Бог? Нет, не похоже…

– Это правда, – тихо подтвердил Осоргин. – Как облупленных, да. Верно. Только, может, вы не всё знаете? Или вы просто из-за… ваших чувств к леди Рэйчел никак сами даже мысли об этом допустить не хотите?

– Наши с Рэйчел чувства никакого отношения к происходящему не имеют. И иметь не могут.

– Наши с Рэйчел, – эхом откликнулся Матюшин, закрыл глаза и потряс головой. – Боже Праведный, Яков Кириллович. Значит, это правда.

– Что – «правда»?!

– Я всё объясню. Только, ради Бога, не торопите меня. Расскажите сначала, что происходит. Покушение? Было покушение?

– Да, было покушение. Только…

– Подождите. Расскажите мне, пожалуйста. Во всех подробностях.

Гурьев поведал генералу всё без утайки – и о происшествии во время поло-матча, и о дальнейших перипетиях сюжета, имевших место в госпитале.

– Я совершенно не понимаю мотивов, – Гурьев в раздумье поскрёб большим пальцем правой руки ямочку на подбородке. – Это не может быть связано с деньгами, вот совершенно никак. Нет у них никаких денег. А если… Например, почему Рэйчел? Логично было бы направить остриё удара на мальчика.

– Что такое мальчик – без леди Рэйчел? – быстро спросил Осоргин. – Без леди Рэйчел – и без вас?! Сирота без средств к существованию, без ничего! Яков Кириллович, дорогой вы мой! Ну, посмотрите же, наконец, правде в глаза! Ведь мучительною смертью должна была умереть она, голубка безвинная! И мальчик погибнет же в таком случае! Пусть не умрёт – но растворится, совершенно исчезнет, всякий след пропадёт! Неужели не понимаете?! Господи, да ведь это же бесы глаза вам застилают, те самые! Не вы ли сами твердили – мучить, истязать, терзать душу ангельскую – их пища и наслаждение?! Да это же просто – как, я не знаю…

– Бред.

– Какой же бред, Господи!!!

– Всё это – бред, – Гурьев спокойно посмотрел на Осоргина, а потом на генерала. – Всё. Сначала нелепая смерть её мужа. Потом эта икона. Потом покушение. Хотя… Если, действительно, рассмотреть версию мистических мотивов, нельзя не признать, что у всего происходящего появляется некий смысл. Совершенно фантастический, я бы даже сказал, идиотский – но смысл.

– Вот! Вот – а я о чём же вам толкую?!

– Но Вы-то понимаете, что это – идиотизм, чёрт возьми?! Что я их даже убить… не имею права, потому что их место – в сумасшедшем доме?!? Вторая четверть двадцатого века – и убийство по мотивам… династических споров тысячелетней давности?!

– О, Господи, да как же вы не понимаете! При чём тут династические споры!? Бесов потешить! Бесов!

– Но почему Рэйчел?!

– Так ведь кровь… Яков Кириллович. Не просто кровь. Кровь Христову пролить. Понимаете? – Матюшин нервно огладил усы и бородку. – Неужели вы не понимаете, что существуют люди, для которых подобный мотив важнее любого другого?

– Наверное, я всё-таки туповат, – сознался Гурьев. – Я понимаю, о чём вы говорите, Николай Саулович. И даже больше того – допускаю, что вы совершенно правы. Вот только понять этого – не могу. Увольте.

– Да что же тут непонятного, Яков Кириллович, голубчик вы мой. Вы ведь уже отдаёте себе, вероятно, отчёт, что никакая власть в мире не может быть легитимна, пока не освящена властителем из Царского Рода. И в Европе нелегитимна она уже очень давно, а в России оставалась легитимной до последнего времени…

– Это вы Романовых имеете ввиду? – вскинул брови Гурьев. – Да посмотреть только, как они тут, в Европе, сейчас грызутся. И смех, и грех. Это не Царский Род, извините, Николай Саулович. Это… пена.

– А я вовсе о Романовых и не говорю. Я ведь о ваших Роуэриках. Потомках Иосифа Сладчайшего, Христовых Детях. Деспозинах. Они ведь и есть – последняя надежда. И наша, и вообще – последняя, понимаете? И если кто-то ещё это понимает – те самые, кто бесов за… вашей Рэйчел… прислал – так это и в самом деле всё объясняет, прав Вадим Викентьевич, совершенно прав!

– Ну, тогда давайте, как говорится, подобьём баланс, – мрачно усмехнулся Гурьев. – Итак, мы имеем следующее. Некая семья, состоящая из молодой женщины и мальчика, её родного брата, является средоточием следующих «мировых линий»: потомки Христа через Меровингов, они же – Приамовы дети и Цари Иудейские, наследники Дома Давидова, они же – Рюриковичи, русские государи от века, они же – чудом сохранившаяся и укоренённая в России багрянородная Византийская династия. Судя по названию, Багрянородные-Порфирогенеты тоже имели отношение к этому изначальному Царскому Роду. То есть, по сути дела, это – и есть уцелевший Царский Род. Это, некоторым образом, актив. Пассив: некие инфернальные злодеи строят куры и козни, дабы означенный Царский Род совершенно извести. Стереть, так сказать, имя. Нам следует, как я понимаю, определить, кто же это, собственно говоря, такие, и произвести кардинальную инвентаризацию – привязать к ноге каждого из означенных господ по бирочке из морга. Так?

– Именно так.

– Всё равно, – какое-то опереточное иезуитство, знаете ли. Сначала отобрать имущество, потом сбросить с лошади?! Это нынче-то, когда можно из винтовки с оптикой поразить цель в полуверсте и спокойно уйти, не оставив ровным счётом никаких следов?

– Это верно, Яков Кириллович, – кивнул Матюшин. – Вы упускаете только одну деталь. А вдруг по неизвестной нам причине необходимо, чтобы всё выглядело предельно естественно? Это у нас с вами времени немного. А те же иезуиты, к примеру, – ну, куда им спешить?

– Вы думаете, Ватикан имеет к этому отношение? – приподнял брови Гурьев.

– Не исключаю.

– О, – Гурьев слегка приподнял правую бровь. – О. Интересно.

Иезуиты, подумал он. Ватикан. Какая чепуха. Чепуха. Но вот тех, кто стоит за всем этим, подумал он, я повешу на их собственных кишках. Мне всё равно, кто это. Вот совершенно. Выпотрошу и удавлю. И пусть кто-нибудь рискнёт попробовать меня остановить.

– Это хорошо, – тоном, не предвещавшим, как это уже чувствовал Осоргин, ничего хорошего, согласился Гурьев. – А дальше?

– В каком смысле – дальше, Яков Кириллович?

– Что же вы, государи мои, от меня потом захотите? Роуэрики – это ведь не просто там себе люди какие-то, обыкновенные смертные человеки. Это – Царский Род! О! Должен ли я для них весь…

Гурьев осёкся, вспомнив, какое дал себе слово – построить для Рэйчел вселенную. Он закрыл глаза и откинулся на стуле. И только голос генерала вернул его к действительности:

– Яков Кириллович? Что с вами?

– Знаете что? – вдруг тихо проговорил Гурьев, продолжая неподвижно сидеть. – Знаете что? Я устал.

Кавторанг замер, а Матюшин вдруг с болью, остужающей сердце, осознал: перед ним – совсем молодой человек, почти ещё юноша. Юноша, очень рано потерявший самых близких ему людей. Добровольно и безропотно взваливший на себя бремя заботы о десятках – нет, сотнях, тысячах! – судеб, в том числе и о его, генерала Матюшина, судьбе. Ведь он, генерал Матюшин, примчался сюда, потому что… Юноша, чья жизнь не раз висела на волоске, и по чьему слову и взмаху руки уже обрывались нити чужих жизней. И оборвутся ещё, подумал генерал. Сколько?! Тем более я не имею права утаить это от него. Что бы не случилось сейчас или позже – он должен знать. Господи Иисусе, помоги ему, ведь Тебе не может быть важно, верует человек или не верует, – по делам их судят их. Господи, помоги ему. Помоги нам!

– Извините, господа офицеры, – Гурьев открыл глаза. – Извините. Прошу прощения. Минутная слабость. Больше не повторится.

– Мы вам поможем, Яков Кириллович, – сказал Матюшин, накрывая руку Гурьева своей ладонью. – Обязательно поможем. Мы ведь русские, Яков Кириллович. Вы ведь сами когда-то говорили есаулу Шлыкову: русские – это царские. Так что – никуда нам не убежать, Яков Кириллович. А как вы устали – поверьте, понимаю. Прекрасно понимаю. Только – ведь вы не сможете отказаться. И – не захотите.

– Откуда вы знаете о Шлыкове? – бесцветно спросил Гурьев, не удивляясь, а только регистрируя пугающую осведомлённость генерала. Интересно, что он ещё знает?

– Когда Вадим Викентьевич обмолвился, что вы, Яков Кириллович, в Трёхречье побывали, дальнейшие выводы для меня большого труда не составили. Я ведь, несмотря на все наши беды и несчастья, на потерю агентуры и прочие неприятности, очень многих знал и знаю, а от маразма Господь уберёг пока. В прошлом году осенью в Белграде побывал ротмистр Шерстовский, тоже вам, как я предполагаю, замечательно памятный, забрал кое-кого из офицеров с собой в Маньчжурию. Он много о ваших делах порассказал. Так что я ещё и получше дорогого нашего Вадима Викентьевича представляю себе, с кем имею дело.

– И вы туда же, ваше превосходительство? – укоризненно посмотрел на него Гурьев. – Какие там дела, Бог с вами.

– Ну, это уж позвольте нам судить. Может, вы чем и недовольны, а семьдесят с лишним тысяч казаков, что вашими трудами под японским крылышком богоспасаемы ныне, думаю, совершенно иного мнения придерживаются. И кто из нас более превосходительство – это ещё как посмотреть.

– Ладно, – решительно кивнул Гурьев. – Но учтите: никакого самозванства, никаких чудом воскресших цесаревичей, никакой прочей лжедмитриевщины и борисоглебщины, магизма-мистицизма и оголтелой уваровщины я не потерплю. Пресекать и карать стану нещадно.

– Это вы о чём, Яков Кириллович? – тихо и подозрительно спросил Осоргин.

– Николай Саулович прекрасно понимает, о чём, – сердито ответил Гурьев.

– Понимаю. Обещаю не злоупотреблять. Ну, это по крайней мере.

– А японцы? – всё так же подозрительно продолжил кавторанг.

– Что – японцы?!

– Они-то вас… богом же почитают?

– Это прекрасно вписывается в их миропонимание и потому практически применимо и целесообразно. Тем более, что богов у них в пантеоне около восьми миллионов. Не думаете же вы, что я себя в самом деле богом стану воображать?!

– Ах, так вот оно в чём дело, – Матюшин провёл рукой по лбу. – А мы-то голову себе сломали, в чём причина такой странной благорасположенности японцев к маньчжурским русским… и чего же вы, Яков Кириллович, в таком случае, от неграмотных в основной своей массе казаков хотите?! Ничего удивительного не вижу. Предосудительного – тоже. Со временем-то всё выяснится, – ко всеобщему удовлетворению.

– Безусловно выяснится. А пока – что же, прикажете бредни всякие распространять?! Нет, не о том мы говорим сейчас, не о том. Я же вижу, Николай Саулович, – у вас для меня какой-то зубодробительный сюрприз припасён. Выкладывайте.

– Я только попрошу вас очень серьёзно ко всему этому отнестись, Яков Кириллович, – сказал Матюшин. – Я уже прекрасно понял, что вы человек скептического склада и себя почитаете если не атеистом, то неверующим и предельно рационально мыслящим. Вероятнее всего, это так и есть. Однако, попрошу вас обратить внимание, что, именно как человек скептический, вы отрицать не можете. Не имеете такого права. И к нам, людям, с верой в душе воспитанным, должны всё же иногда прислушиваться. Потому что мир устроен не совсем так, как кажется атеистам. Это я вам без всякого сомнения говорю.

– А я и не отрицаю, – пожал плечами Гурьев. – Верить – не верю, конечно, но и не отрицаю. Ни воскресения, ни вознесения. Кто знает, что там тогда происходило? Ничего хорошего – это единственное, за что можно смело поручиться. Извините, я вас слушаю.

– Я понимаю, что вы в пророчества тоже не особо верите.

– Совершенно верно понимаете, Николай Саулович.

– И в пророчество, касающееся династии Романовых, которая ровно триста лет просуществовала, совершенно в соответствии с этим пророчеством, тоже не верите?

– А чему там верить? – удивился Гурьев. – Династия на Петре весьма неэстетично испустила, можно сказать, дух, и после неё уже никакие не Романовы, а вполне себе Голштейн-Готторпы Россией правили, ко всеобщему явному или тайному неудовольствию. И от Михаила Феодоровича до Петра Алексеевича триста лет – ну, никак не выходит, хоть тресни.

– Есть, однако, исторические свидетельства, что Екатерина Великая – внучка Алексея Петровича.

– Это, извините меня, Николай Саулович, криптоистория. Заговорами и масонскими выкрутасами отдаёт.

– Ну, допустим, – подозрительно легко сдался генерал, чем Гурьева изрядно насторожил. – Однако же то, что есть вещи, человеческому разуму неподвластные, всё же не отрицаете.

– Пока неподвластные, Николай Саулович. Пока. Это – признаю.

– Тогда, будьте любезны, ознакомьтесь, – генерал поднялся, подошёл к одной из аккуратных стопок на полу, состоящих из папок разной толщины, взял самую верхнюю, тоненькую, на три листочка, вернулся к столу и протянул Гурьеву.

– Что это?

– Читайте, Яков Кириллович. Пожалуйста, – Гурьеву показалось, что в голосе генерала прозвучало нечто, похожее на мольбу.

Пожав плечами, Гурьев раскрыл папку. Глазам его предстала полоса белградской газеты на русском языке. Статья под названием «Пророчество афонского старца Серафима» была обведена синим карандашом. Стараясь ничем не выдать своего разочарования, он быстро вобрал глазами текст – в том числе тот, что оказался подчёркнут красным.

«Иаков, сияющий Лев Господень, с глазами, полными силы серебряной, вышел от матери своей, из Иерусалима. Десница его с Востока, и мечи его небесные – за Царя. Сокол его – Воин Солнца, крылья его над Римом, над Вифлеемом, стяги багряные на семи холмах, воля Господа нашего Иисуса Христа и Дети Его на Престоле».

Что же это такое, подумал Гурьев. Что же это такое?! Этого же просто не может быть.

– Вы на дату обратите внимание, Яков Кириллович, – прокашлявшись, проговорил Матюшин.

Гурьев чуть подвысил взгляд, и ему сделалось вовсе не по себе: газета вышла из печати 4 сентября 1931 года. Спустя одиннадцать дней с того самого момента, когда шаровая молния взорвалась прямо перед ним.

– Что это такое? – Гурьев не узнал собственного голоса.

– Это, собственно, и есть ожидаемый вами сюрприз, – похоже, с некоторым оттенком злорадного удовлетворения сказал генерал. – То самое пророчество, которому вы, без всякого сомнения, верить совершенно не обязаны. Ну, а поскольку оно, как вы понимаете, уже начало исполняться вне всякой связи с вашим скептическим представлением о том, что может быть и чего не может, я счёл своим долгом вас с ним ознакомить.

– Дальше.

– Дальше, собственно, не так уж много имею сообщить. Газета попалась мне на глаза на следующий день после прибытия телеграммы от Вадима Викентьевича, когда я собирался выбрасывать старые бумаги в связи с переездом на новую квартиру. Нет нужды пояснять, что прежде я этой статьи не видел, а если и видел, то совершенно никакого значения ей не придал. Наверное, вам не нужно много времени и для того, чтобы сообразить – ни в какой Лондон я ни сном, ни духом не собирался, а собирался вежливо и деликатно от предложения Вадима Викентьевича отказаться. Вот только вместо этого я почему-то позвонил Вадиму Викентьевичу по тому самому телефонному номеру, что он так любезно в своей телеграмме указал. Ну и вот – я здесь, и вы – тоже здесь. У меня только один вопрос остался непрояснённым, Яков Кириллович. Лев Господень – это как прикажете понимать?

– А об орле спросить не хотите?

– А… Роуэрик – Рюрик-Сокол – это не…

– О существовании совершенно всамделишного, живого орла по имени Солнечный Воин Рранкар вас любезно просветит Вадим Викентьевич. И о небесных мечах тоже. Почему-то мне кажется, что вы ему сразу и безоговорочно поверите. Вижу, я вас тоже порядком смутил и озадачил. Так мы квиты, ваше превосходительство?

– Квиты, – тихо проговорил Матюшин. – Квиты. Это… действительно уже переходит всякие границы. Так что же насчёт льва?

– Лев – это совсем просто, Николай Саулович, – тускло и ни на кого не глядя, произнёс Гурьев. – Гур – моё семейное прозвище, ставшее впоследствии просто чем-то вроде второго имени, под которым меня и знают в Москве друзья и приятели. «Гур» в переводе с древнееврейского – «лев», но означает не просто дикого хищника, а львов из царских зверинцев, считавшихся чем-то вроде живого щита царского трона Соломона. Гурим, львы. Царские львы. А тот, библейский, ветхозаветный Иаков – он ведь с ангелом боролся, после чего и получил второе имя – Исраэль. Боролся – и победил. Есть школа мудрецов Талмуда, считающая, что боролся Иаков не с каким-то там ангелом вообще, а с Сатаном. С Сатаной. Вот такой набор силлогизмов, Николай Саулович.

– Понятно, понятно, – покивал генерал, сделавшись почему-то очень похожим на доброго старорежимного доктора, и потёр ладони. – Теперь мне всё совершенно понятно. То есть и это – никакая не случайность и не аллегория, а полнейшее соответствие действительности. Ну, и прекрасно. Прекрасно.

– П-позвольте и м-мне, Яков Кириллович, – слегка заикаясь, произнёс Осоргин и протянул руку к папке.

Не оборачиваясь, Гурьев передал ему бумаги. Через минуту он услышал, как папка упала на пол, и вслед за этим раздался противный скрип. Гурьев отодвинулся немного в сторону и посмотрел с каким-то клиническим интересом на кавторанга, который, сжав ладонями виски, мерно раскачивался на стуле взад и вперёд с мокрым от слёз лицом.

– Налейте ему водки, Николай Саулович, – вздохнув, попросил Гурьев. – Только не рюмку, а стакан. Пускай остаётся у вас, я завтра за вами обоими наутро сам заеду на авто.

– А вам не налить ли?

– Можете и мне налить, только это лишнее. Спиртное на меня не действует. Вот совершенно.

– Ах, бедный вы мой, – с состраданием посмотрел на него генерал. – Жалость какая. Немудрено и устать. Как же вы спасаетесь?

– Есть навыки, – усмехнулся Гурьев. – Ничего, справляюсь.

– Может и вам остаться? В тесноте, да, как говорится, не в обиде?

– Нет, что вы, – Гурьев бросил взгляд на ручной хронометр. – Я и так уже… Задержался. Девочка моя там изведётся вся, если я тут у вас… зависну. Нет, благодарю, но – не могу.

– Что вы собираетесь предпринять, Яков Кириллович?

– Сейчас или вообще? Сейчас – поеду домой, пожелаю моей девочке спокойной ночи и попробую немного поспать сам. Во сне мне лучше думается.

– А вообще? Я же понимаю, что роль принца-консорта вам вовсе не внушает оптимизма.

– Вообще? Вообще я займусь тем, что там написано в этой вашей дурацкой газете. Поскольку сопротивляться, похоже, не получится, придётся возглавить. Будем, так сказать, восстанавливать Царство по чину Мельхиседека, наследство Приамова Дома, Государей Троянских, корень Кесаря Августа, кровь Давида, Царепророка-Псалмопевца. Как по-писаному. Только вот девочку мою, Рэйчел, я вам не позволю во всё это впутывать. Даже и не думайте и не надейтесь. В конце концов, есть ещё и мальчик.

– Там ведь сказано – Дети, Яков Кириллович, – осторожно заметил генерал, стараясь не встречаться с Гурьевым взглядом.

– А мне наплевать, – рявкнул Гурьев так, что на столе подпрыгнула посуда. – Пророчества иногда не сбываются, или сбываются не целиком, – это вам, как человеку верующему, надеюсь, известно?!

– Известно, Яков Кириллович. Вы не кричите, Бога ради, тут стены – как бумага, ей-богу. Есть ещё и обратимые пророчества, но это, вы уж простите мою настырность и осведомлённость, к таковым не относится. Прямое – прямее не бывает.

– Извините, – понизил голос Гурьев. – Извините. Но это пророчество – обо мне, и я сам буду решать, до какой степени я позволю ему сбыться.

– Не только о вас, – снова тяжко вздохнул Матюшин. – Господи Боже, Яков Кириллович, да неужели же вы не понимаете, как я вам сочувствую?! Я даже не представлял себе, что вы так спокойно это перенесёте…

– Кто такой этот старец?

– Не хотите съездить к нему?

– Сначала к понтифику.

– Что?!?

– А Вы-то как, Николай Саулович? Не спасуете?

– Надеюсь, что нет, – сердито проговорил генерал.

– Ну, и славно, – Гурьев улыбнулся уже совсем обычной улыбкой. – Так что за старец?

– Вы об Афоне вообще что-нибудь слышали?

– Слышал, но очень мало интересовался. И много там таких пророков обретается?

– Нет. Совсем немного. Собственно, старцы, монахи, – вовсе никакие не пророки. Просто вот это… Не очень понятно, что это вообще такое было. Я попробовал навести справки – пока ничего. Хотя я надежды не теряю всё-таки некоторые подробности разузнать. А зачем вам к понтифику?

– Да так, есть у меня к нему пара интимных вопросов. Знаете что, Николай Саулович? – Гурьев посмотрел на Осоргина, свесившего набок голову, и поджал губы. – Давайте переночуем как-то со всем этим, а завтра – будет день, будет и пища.

– Давайте, я вас провожу, – кивнул Матюшин.

Всю дорогу он гнал «ягуар» так, словно хотел взлететь. Оставив машину у крыльца, Гурьев стремительно вошёл в дом и направился в кабинет, бросив на ходу выскочившему навстречу Джарвису:

– Ванну, горячую. Немедленно.

– Да, сэр. Сию минуту, сэр.

Как же я распустился, в бешенстве и смятении подумал Гурьев. Джарвис-то тут при чём?! Нет, нет. Так нельзя. Ни в коем случае нельзя.

– Ванна готова, сэр.

– Спасибо, старина.

– Всегда рад служить вам, сэр.

Скинув одежду, Гурьев погрузился в горячую, исходящую паром, воду. Надо обязательно построить правильную, настоящую сауну, решил он. Где только найти стоящего печника, который… Проклятье. О чём я думаю?!

Он услышал лёгкие шаги, замершие у самого края огромной ванны. Рэйчел опустилась на толстый ковёр, сложив руки на бортик и утвердив на них подбородок:

– Что-нибудь случилось?

Гурьев молча отрицательно покачал головой.

– Я уже знаю, когда ты врёшь, – грустно сказала Рэйчел. – Не понимаю, как, но знаю. Тебе рассказали обо мне очередную гнусность, и ты расстроился. Не поверил, но расстроился. Да?

Гурьев открыл глаза и посмотрел на неё. Рэйчел отстранилась и встала:

– Если не хочешь говорить сейчас, я могу подождать…

Как всегда, она ничего не успела сделать. Бесшумно, не уронив ни единой капли, Гурьев выбросил руку, и мгновение спустя её шёлковый халат лежал на полу, а Рэйчел осталась в одном полупрозрачном пеньюаре.

– Ненавижу всякие пуританские тряпки, – прошипел Гурьев и одним движением, буквально разорвав в клочки, содрал с Рэйчел этот шедевр белошвейного искусства, ничего общего с пуританизмом не имевший – скорее, наоборот. – Залезай.

– Я…

– Залезай!!!

На какую-то долю секунды она испугалась, но, увидев в его глазах весёлое восхищение, смешанное с испепеляющим её желанием, победоносно улыбнулась и перебросила ногу через край ванны.

Он вошёл в нее так стремительно и так нежно, что Рэйчел вскрикнула. Совершенно не двигаясь сам и не давая двигаться ей, он вытворял такое, что первый, самый сильный и яркий, как молния, оргазм разнёс Рэйчел вдребезги меньше, чем через минуту. Она никогда в жизни не могла даже представить себе, что мужчина может… так управлять… своим лингамом. Что такое вообще возможно. Мыслимо. Вообразимо.

– Я обожаю твои глаза, Рэйчел. Нет ничего прекраснее, чем любить тебя, глядя в твои глаза. Не смей никогда закрывать глаза, когда я люблю тебя.

– Да.

– Я люблю тебя. Рэйчел. Слышишь?! Я люблю тебя.

– Это очень хорошо, Джейк, – прошептала Рэйчел, обнимая его, прижимаясь грудью к его лицу. – Это очень, очень хорошо, Джейк, мальчик мой, потому что я тоже безумно тебя люблю…