Лондон. Май 1934 г

Отослав мальчика под надзором Осоргина домой на Мотли-авеню и велев моряку быть при оружии и готовым ко всяким неожиданностям, Гурьев позвал доктора Хадсона. Убедившись, что к врачу вернулась способность соображать и отвечать хотя бы междометиями, он начал отдавать распоряжения:

– Освободите оба смежных помещения и вынесите оттуда всю лишнюю мебель, кроме кушеток. В комнату слева принесите телефон с прямым выходом в городскую сеть и телефон для внутренней связи с персоналом госпиталя. Все ключи, включая дубликаты, отдать мне. Персоналу запретить вход без предварительного уведомления по телефону.

– Но в вестибюле у дежу…

– Молчать. Слушать. Выполнять, – от этого рычания на грани инфразвука у доктора Хадсона в буквальном смысле слова затряслись поджилки. До этого момента истинный смысл выражения – «затряслись поджилки» – был врачу неизвестен, несмотря на богатый клинический и житейский опыт. Доктор Хадсон поспешно закивал и поклялся про себя, что впредь будет крайне осторожен с привычными метафорами.

– Да, сэр. Не беспокойтесь, всё будет… как вы прикажете.

– Чудесно. В следующий раз, прежде чем давать мне советы, сосчитайте про себя хотя бы до трёх, договорились? – почти ласково проворчал Гурьев. – Скажите-ка, в госпитале есть охрана?

– Охрана, сэр?! Простите, я не совсем вас понимаю…

– Ясно. Кто-нибудь ведёт учёт посетителей?

– К-кажется, да… Я не могу ручаться, но…

В самом деле, подумал Гурьев, есть вещи, в которых японцы обогнали своих антиподов-британцев лет на триста. Такой бедлам в Японии просто невозможен. Ладно, реорганизацию и перестройку придётся отложить до лучших времён.

– Что?

– Что-нибудь… ещё не в порядке?

– Это вас, к счастью, совершенно не касается. Надеюсь, и не коснётся.

– Мне кажется, вам… тоже нужно отдохнуть.

– Больше вам ничего не кажется? – вкрадчиво осведомился Гурьев, с мстительным удовольствием наблюдая, как врач скукоживается под его взглядом. Он был готов размолотить этот госпиталь в щебёнку – вместе с персоналом и ни в чём не повинным оборудованием. Поймав себя на этом странном желании, кажется, ровным счётом ничем не обоснованном, Гурьев удивился и почти взял себя в руки, решив проанализировать своё настроение попозже. Похоже, мне и вправду требуется отдых, подумал он с неудовольствием. – Извините, доктор. Вероятно, вы правы.

– Хотите, принесу вам бренди? Или виски? Мне самому необходимо выпить, – робкая улыбка нерешительно прорезалась на лице врача. – Я до сих пор просто не могу поверить…

– На свете много есть такого, дружище доктор. Несите вашу выпивку, – вижу, вам без неё никак не обойтись.

Врач вернулся через несколько минут с бутылкой и двумя стаканами. Наливая себе и Гурьеву, он вздохнул:

– Я был в Мурманске, вместе с десантом, мистер Гур. Вы знаете, где это – Мурманск?

– Да. Знаю.

– Ужасное место. Невозможно представить себе, какой там дьявольский холод и ветер. Русские врачи научили меня пить спирт. Чистый спирт, которым дезинфицируют хирургические инструменты. Представляете? После него я могу выпить пинту виски, не поморщившись, – врач протянул Гурьеву на две трети наполненный стакан. – За скорейшее выздоровление графини. Надеюсь, вы когда-нибудь захотите рассказать мне, как вам удалось сотворить это чудо.

– Если вы доживёте, доктор, – усмехнулся Гурьев и двумя глотками выцедил содержимое своей посудины.

– Что?! – врач закашлялся. – Что вы хотите этим сказать?!

– Кроме меня и юного графа Роуэрика вы единственный, кому на данный момент известно о прогрессе. Если вы проболтаетесь – или каким-либо другим способом допустите утечку сведений о том, что в состоянии миледи наблюдается улучшение, – вы покойник. Вы ведь понимаете, что я не шучу, доктор, не так ли?

– П-понимаю.

– Это радует. А теперь слушайте внимательно. Если сумеете сохранить увиденное втайне на ближайшие полторы-две недели – то потом, когда всё немного утрясётся, я покажу вам пару нехитрых фокусов, которые вас озолотят в самом прямом смысле этого слова. Договорились?

– Не думаю, что у меня есть выбор, – дрожащим голосом посетовал доктор Хадсон, с опаской пожимая протянутую руку того, кто всего за несколько минут сумел перевернуть все его представления о цене жизни и смерти – и как врача, и как человека.

Гурьев устроился на татами, которые велел доставить из своей студии. Близнецы, придерживаемые ладонью, покоились у него под правой рукой. Нет, Гурьев не спал, – но и не бодрствовал, находясь на границе между сном и явью. Сегодня у меня выдался весёлый денёк, подумал он. Бог ты мой, мне просто необходимо время и немного покоя, чтобы остановиться и всё обдумать. Хорошо, хорошо, – не всё. Многое. Я мчусь, словно белка в колесе, словно кто-то или что-то дышит мне в спину, в то время как нужно просто остановиться. Успокоиться. Что же такое творится со мной?!

Зато Рэйчел спала, дыша при этом спокойно и ровно. Впрочем, расслабляться Гурьев не торопился, хотя от подобной идиллии недолго и размякнуть.

Гурьев чувствовал себя разбитым. Выжатым, словно лимон. Уставшим. На настоящее восстановление требовалось больше сил и времени, чем у него сейчас имелось. Да, он слишком устал. Это была совсем не та нормальная, привычная усталость, хорошо знакомая ему по тренировкам. Да и не удивительно, подумал Гурьев. Я перекачал ей столько сил. Господи. Рэйчел. Утром… Он почти не сомневался в том, что несчастный случай вовсе не был случаем. Прикинув план мероприятий на ближайшие пару дней, пока Рэйчел нельзя трогать с места, Гурьев шевельнулся, устраиваясь и расслабляясь, и прикрыл глаза.

Ночь окончательно вступила в свои права. И когда, казалось, уже ничто не потревожит находящихся в больничной палате до самого утра, Гурьев очнулся, ощутив едва уловимую вибрацию рукояти меча.

Мгновение спустя он был уже на ногах. Темнота в комнате не мешала ему видеть. Близнецы привычно и надёжно сомкнулись с руками, сделавшись их продолжением. Гурьев ждал.

То, что заставило его изготовиться к бою, находилось в северном углу помещения. Гурьев видел это как столб живого, аспидно-чёрного, жидкого пламени, плотного, прорезаемого ещё более чёрными, даже на фоне собственной черноты столба, сполохами, щетинящееся протуберанцами тьмы. Страха не было. Наверное, Учитель Накадзима прав, подумал Гурьев, и с воображением у меня туговато. Иначе это выглядело бы по-другому. Но я же не верю во всю эту дребедень! Или – всё-таки верю?!

– Я пришёл за своим, – тусклый, ничего не выражающий голос заполнил собой, кажется, всё пространство мозга, дробясь в закоулках сознания множественным эхом, перекатываясь и растекаясь. – Отдай мне моё.

Это же чертовщина, подумал Гурьев. Этого просто не может быть. Со мной – точно. Вот совершенно. Однако он не спал – в этом не было ни малейших сомнений. Рассуждать было некогда. Время рассуждений наступит позже. А сейчас – бой. Что ж, решил он. Попробуй взять.

Щупалец рванулся в сторону кровати, на которой лежала Рэйчел. Гурьев, впрочем, оказался быстрее, «осенним листом» поведя Близнецов. Гурьеву показалось странным, что сам «столб» не двинулся с места, словно не рискуя приближаться к нему. Протуберанец, рассечённый клинками, растаял, а обрубок мгновенно втянулся в столб.

– Твоё железо, – голос в голове теперь звенел от ярости, изумления, – и от страха. Гурьев ощущал этот страх, его душные волны. – Больно.

– Это не железо, – чётко подумал Гурьев в ответ, продолжая «рассматривать» незваного гостя. Я должен, кажется, испугаться? Нет. Я слишком устал. К тому же, как сказано, у меня чертовски плохо с воображением. Он и в самом деле не чувствовал ничего, кроме раздражения. – Это Близнецы. Исчезни.

Убирайся, подумал Гурьев. Здесь нет ничего твоего. Тот, кто вызвал тебя, не умеет видеть, потому что не увидел меня. Это мой мир, и здесь тебе не место. Тебе – и таким, как ты.

– Ты знаешь, кто Я?

Странно, подумал Гурьев. Оно явно думает о себе как о чём-то – или ком-то – значительном. Ишь, как, – «Я» с прописной буквы. Не много ли чести для нежити?

– Мне всё равно. И почему меня должно это интересовать?! – ничуть не притворяясь, удивился Гурьев, ощущая явную, но ничуть не мешающую ему вибрацию рукоятей. – Меня интересует только одно. Умеешь ли ты подыхать, нежить.

– Я сущий. Ты, человек, ничего не знаешь.

– Да?! – Гурьеву сделалось весело. Он понял уже, что «гость», не ожидавший даже сопротивления – не говоря уж об организованном вооружённом отпоре – не просто боится. Он боится Пустоты. Отлично. – Ну-ну.

Близнецы снова чуть заметно дрогнули, словно живые, словно умоляя Гурьева разрешить им ринуться в бой. И это тоже было странно. Впрочем, о таких мелочах сейчас как-то не думалось. Сознание просто регистрировало эти странности, хотя их было, безусловно, слишком много для одного раза.

– Ты не похож на Замыкающего Врата, – снова раздался голос.

– Я ни на кого не похож, – усмехнулся Гурьев. – И меня это радует.

– Кто ты? Назови своё имя!

– Имя тебе?! Сейчас.

И Гурьев отпустил Близнецов в долгожданный полёт. Тело следовало за мечем – мечами, – повинуясь собственной памяти.

Жуткий визг, – нет, это нельзя было назвать визгом, это был не звук, а как будто нота, звучащая прямо в мозгу, настолько чужая, что поневоле морозная волна прокатилась по коже, – этот незвук взвился, метнулся загнанным зверем и прекратился. Клочья чёрного «пламени», явственно различимые во тьме, растаяли – кажется, даже без следа. Хищно и довольно клацнув замком, сомкнулись рукояти Близнецов. И только теперь Гурьев разрешил себе перевести дух.

– Однако, – проворчал он, задумчиво проводя по подбородку тыльной стороной ладони. – Хотел бы я знать, что это такое и откуда взялось?!

У него не было и тени сомнения в том, что происшедшее только что – реально. Уж в этом-то он худо-бедно научился разбираться. Несмотря на всю науку, материалистическая «закваска» Гурьева сопротивлялась очевидному с отчаянием, достойным лучшего применения. С этим следовало разобраться как можно скорее. И принять меры. Больше всего Гурьева взбесило то, что намеченный план действий отправился – это было ясно – псу под хвост. Потому что теперь он не мог оставить Рэйчел одну в буквальном смысле слова ни на секунду.

Рэйчел шевельнулась. Гурьев стремительно шагнул к кровати, склонился над нею:

– Что, моя девочка?

– Ты… здесь? – чуть заметная улыбка тронула губы Рэйчел.

– Конечно.

– Что это было?

– Не знаю, – спокойно ответил Гурьев. – Его больше нет.

Он не стал уточнять, что почувствовала Рэйчел. Что-то почувствовала, – и этого достаточно. Пока – достаточно. Слава Богу, что она ничего не видела, – в этом Гурьев был совершенно уверен. Он повернул реостат электрического выключателя и принялся за тщательный осмотр комнаты. И ничего не нашёл. Ничего материального. Потом внимательно осмотрел клинки. Никаких следов. Ничего. Хотел бы я знать, что это такое и куда делось, снова подумал он с тревогой. Вряд ли это можно просто убить. Или можно? Чертовщина.

Гурьев ещё раз обвёл взглядом помещение. И, мысленно повторив про себя несколько многоэтажных пассажей из лексикона атамана Шлыкова, посмотрел на участок стены над изголовьем кровати Рэйчел, где вечером висело простое англиканское распятие. Опять проведя рукой по подбородку, чуть приподнял уголки губ в грустной усмешке. Рэйчел с беспокойством следила за его движениями. Потом проговорила тихо, почти шёпотом:

– Отец Даниил… Пожалуйста, Джейк, позови его.

Гурьев хмуро смотрел на Рэйчел несколько секунд, потом буркнул:

– Всенепременно. Лет через семьдесят. И только попробуй заикнуться об этом снова.

– Глупый, – Рэйчел шевельнула рукой и улыбнулась. – Джейк… Пожалуйста. Я… мне нужно поговорить с ним. И тебе. Тебе – даже больше.

– Кто это?

– Священник.

– Это ясно.

– Мама… Мамин духовник. Он изумительный человек. Вы подружитесь.

– Бред, – Гурьев сел на стул у самой кровати, опёрся ладонями на рукоять меча. – Бред. Полный бред, моя девочка. Ему хотя бы можно доверять?

– Можешь доверять ему, как мне или самому себе.

– Хорошо. Утром. Спи.

– Не туши свет.

– Не буду.

– Спасибо.

– Что?!

– Только не говори, что не понимаешь.

Гурьев подавил вздох, чуть заметно двинув нижней челюстью:

– Спи, моя девочка. Спи, набирайся сил. Они тебе понадобятся.

– Слушаюсь и повинуюсь, милорд Серебряный Рыцарь.

– Вот и умница. Давай, я помогу тебе.

Убедившись, что Рэйчел спит, Гурьев принялся за куда более тщательный осмотр комнаты. На этот раз его поиски увенчались успехом – под кроватью обнаружилось большое, около фута в диаметре, пятно мелкой, как пудра, жирной антрацитовой пыли. Выпрямившись, Гурьев вышел к телефону и вызвал сестру милосердия.

– Чем могу быть полезна, сэр?

– Принесите мне несколько листов плотной бумаги, новую или почти новую щётку для обуви, желательно густую.

– С-с-сэр…

– И постарайтесь не раздражать меня без крайней на то необходимости, мисс. Это в ваших же интересах.

Сестра выпрыгнула за дверь и меньше чем через четверть часа возвратилась со всем необходимым. Ещё через десять минут Гурьев набрал номер особняка на Мотли-авеню и приказал позвать Осоргина:

– Простите за ранний звонок, Вадим Викентьевич. Приезжайте в госпиталь так скоро, как только сможете.

– Что слу… виноват, – моряк прокашлялся. – Буду через сорок минут, Яков Кириллович.

– Благодарю вас. Жду.

Повесив трубку, Гурьев занялся сбором подозрительной пыли. На вкус это был обыкновенный древесный уголь. Ничего сверхъестественного. Вот совершенно.

К тому моменту, как моряка провели к нему, Гурьев успел всё подготовить.

– Отвезите это в японское посольство вместе с письмом и дождитесь ответа, – он протянул кавторангу два бумажных пакета. – Надеюсь, Иосида оставил необходимые распоряжения. Либо вас примут немедленно, либо не примут вообще. Сначала отдадите письмо и только после того, как вас пригласят в здание, – второй пакет. Исполнение доложите по телефону. После этого отправляйтесь за отцом Даниилом – он наверняка будет сам вести утреннюю службу – и возвращайтесь вместе с ним сюда. Вы знаете, где эта церковь находится?

– Конечно, – кивнул кавторанг. – Может быть, мне всё-таки следует узнать, что случилось?

– А что-то заметно?

– Заметно, – сердито буркнул моряк, отводя взгляд.

– Ничего, о чём вам следовало бы беспокоиться, Вадим Викентьевич. Пожалуйста, возвращайтесь вместе с батюшкой так быстро, как только это возможно. Чем бы он там не был занят.

– Что мне ему сказать, Яков Кириллыч?

– Увольте, – голос Гурьева оставался спокойным, и только по налившимся ртутным серебром глазам можно было понять, что он едва сдерживает соблазн начать крушить всё подряд в мелкую капусту. – Увольте, Вадим Викентьевич. Сделайте одолжение, проявите инициативу.

– Слушаюсь, – кавторанг щёлкнул каблуками и развернулся.

Гурьев мысленно обругал себя фараоном и скалозубом и клятвенно пообещал перед моряком извиниться. Когда-нибудь. Потом.

Прошло около четырёх невероятно длинных часов, прежде чем запущенный Гурьевым маховик начал раскручиваться. С мрачным удовлетворением Гурьев убедился, что не ошибся в оценке японского дипломата – звонок от Осоргина прозвучал на рассвете:

– Меня уверили, что вашим вопросом уже занимаются специалисты. По их словам, этого должно быть для вас достаточно. Это на самом деле так?

– Да, Вадим Викентьевич. Кто вас принимал?

– Военный атташе. Ка… проклятье, не запомню никак.

– Гинтаро Кагомацу. Да, всё в порядке.

– Он просит… кхм… сообщить ему, где вы находитесь.

– Сообщите. И можете ехать к священнику.

– Слушаюсь.

– Ну, перестаньте же, – рявкнул Гурьев. – Я не боцман, а вы не матрос-первогодок!

– Служба, однако, Яков Кириллович, – мягко возразил кавторанг. – Вы привыкайте, дело нужное.

– Ладно, – Гурьев усмехнулся, покачал головой. – Жду вас. До скорого.

Первым в госпитале появился, впрочем, не Осоргин, а полковник Кагомацу. Атташе приветствовал Гурьева низким поклоном и ещё более низким рычанием – было видно, что его так и распирает от оказанной чести лично – ввиду отсутствия Иосиды – исполнять поручения императора в отношении странного гайкокудзина с серебряными, как зеркало Аматерасу, глазами.

– Вот результаты химического и хроматографического анализа, Гуро-сама, – полковник обеими руками протянул Гурьеву запечатанный сургучом конверт. – К сожалению, мы не сумели найти в присланных вами образцах ничего необычного, прошу извинить нас. Это обыкновенная сажа с очень небольшой примесью железной окалины и следов органики бензольной группы. Более детальный анализ будет готов не ранее завтрашнего утра. Единственное, что можно назвать странным – это размеры частиц. Они очень, очень мелкие.

– Собственно, ничего другого я и не ожидал, – Гурьев вздохнул. – Что ж. Отрицательный результат – как известно, тоже результат.

– Чем я могу быть вам ещё полезен, Гуро-сама?

– Попросите ваших офицеров отследить все публикации в прессе, касающиеся происшествия с графиней Дэйнборо, и сообщите мне курьером.

– Будет немедленно исполнено, Гуро-сама, – поклонился атташе. – Отчёт на английском или на японском?

– На английском. Возможно, я решу обратиться в полицию, хотя не уверен в этом.

– Если всё-таки решите сделать это, покорнейше прошу позволить мне задействовать мои связи в Скотланд-Ярде, Гуро-сама. Я приложу все мыслимые усилия, если вы окажете мне честь помогать вам, хотя, разумеется, я недостоин даже просить вас о такой милости. Быть вашим верным и преданным слугой – это счастье для меня, которое я не в состоянии выразить словами.

– Благодарю вас за столь высокое доверие, Кагомацу-сан, – поклонился Гурьев. – Я польщён и растроган вашими искренними и сердечными словами. Мы будем находиться на связи постоянно, и я непременно извещу вас о своих решениях. Благодарю вас за то, что вы сочли возможным лично прибыть сюда и поддержать меня.

Отбывшего атташе сменил Осоргин, доставивший священника. Гурьев вышел навстречу, прикрыл за собой дверь в палату. Осоргин, кивнув, вернулся в главный коридор, и Гурьев остался с батюшкой с глазу на глаз. Отец Даниил, не скрывая пристального интереса, оттеняемого мелькающей в его взгляде тревогой, рассматривал Гурьева:

– Вот вы какой.

– И какой же?

– Возможно, именно такой, какой нужно, – на лице священника промелькнула улыбка, собрав гусиные лапки морщинок в уголках глаз. И снова тревога вуалью опустилась на его лицо: – Это очень серьёзно?

– Серьёзно, – кивнул Гурьев. – Это серьёзнее, чем я думал, и мне это страсть как не нравится, отче. Что вам известно?

– Вадим Викентьевич доложил мне события во всех доступных ему подробностях. У меня сложилось впечатление, что он не верит, будто это несчастный случай.

– Это не случай. Я пока ничего не могу доказать, но это так.

– Господи Боже мой, – священник перекрестился. – Неужели…

– Погодите, – Гурьев усмехнулся. – Это ещё не всё. Не пугайте её пока. Я сам ей всё скажу, но чуть позже. А вы, отче… Смотрите. Если почувствуете что-то неладное, поделитесь со мной. Это важно.

– Что-то ещё… случилось?

– Идёмте, – Гурьев, по своей извечной привычке, впрочем, ещё не знакомой отцу Даниилу, словно не услышал вопроса.

Они вошли в палату. Священник присел на стул у изголовья Рэйчел, а Гурьев опустился на стул напротив, так и не выпустив меч из рук.

– Дитя моё…

– Мне уже лучше, батюшка. Правда-правда, – Рэйчел указала на Гурьева подбородком. – Вы уже познакомились, я вижу.

– Конечно, дитя. Конечно, – голос отца Даниила дрогнул. – Я принёс тебе кое-что.

Он вложил в пальцы Рэйчел небольшой образок и только после того, как она благодарно пожала его руку, с удивлением воззрился на Гурьева – до него только в эту секунду дошло, что Рэйчел может двигаться:

– Но… Вадим Викентьевич сказал, что…

– Это службишка, не служба, отче. К сожалению, на этом наши неприятности отнюдь не заканчиваются, а, похоже, только начинаются.

– Джейк… Правда же, он совершенно несносен, батюшка?

– Может, потом?

– Дети мои… Пожалуйста… Что произошло?

– Здесь был дьявол, батюшка, – Рэйчел пыталась отважно улыбаться, но у неё плохо получалось. – Он приходил за мной, а Джейк… Джейк его… выгнал.

Священник в ужасе посмотрел на Гурьева, потом на Рэйчел, и покачал головой:

– Рэйчел… Дитя моё!

– Я чувствовала его дыхание, батюшка. И я не сошла с ума. Во всяком случае, не сегодня.

– Это был не дьявол, – хмуро бросил Гурьев. – Дьявола нет, моя девочка. А со всеми остальными мы справимся. Уж как-нибудь.

– Яков… Кириллович, – голос священника был преувеличенно спокоен. – Может быть, вы всё-таки объяснитесь?

– Дурацкая привычка – отвечать вопросом на вопрос. Вы ничего не чувствуете, отче?

– Нет, – некоторое время подумав, отрицательно качнул головой отец Даниил. – Что произошло?

– Где-то около двух пополуночи, – Гурьев сцепил пальцы, охватив ими рукоять меча. – Вон там, – он указал подбородком в угол, – появилась, – гм, – некая субстанция.

Когда Гурьев закончил короткий сухой отчёт о событиях, на лице отца Даниила отразилась такая степень недоумения, что Гурьеву сделалось даже его жалко. Он с самого начала был уверен, что толку от священника будет мало – в деле выяснения того, с чем ему довелось столкнуться. Когда он замолчал, Рэйчел отважилась пошутить:

– Джейк – ужасный зануда, батюшка. Сам дьявол лопнул от изумления, столкнувшись с таким невероятным отсутствием какого-нибудь намёка даже на слабую тень фантазии.

Священник перевёл растерянный взгляд с Рэйчел на Гурьева:

– Так… что же вы сделали?

Гурьев вздохнул, поднял меч и отщёлкнул фиксатор. Клинки подались в стороны на пару дюймов. Отец Даниил побледнел и облизал губы:

– Как? – тихо спросил священник.

– Вот так.

– Могу я… взглянуть?

– Только в моих руках, отче. Есть определённые правила. Извините.

– Конечно, сын мой. Конечно.

Гурьев почти полностью обнажил клинки. Отец Даниил долго, пристально разглядывал поверхность металла. Наконец, он выпрямился:

– Я плохо разбираюсь в оружии, Яков Кириллович. Это булат?

– Это метеоритное железо, хотя и весьма странного, если не сказать больше, химического состава. А по способу обработки – да, вы правы, это действительно булат, – Гурьев сложил мечи. – С примесью серебра, молибдена, ванадия, бериллия, урана и Бог знает чего ещё. Для того, чтобы совладать с этим сплавом, мне пришлось здорово повозиться. Но, как выясняется, дело того стоило.

– Вы только посмотрите на него, батюшка, – вздохнула Рэйчел. – Это был… Я не знаю, кто это был. Но… Если бы не Джейк…

– Я сказал, хватит.

– Это всё, Яков Кириллович?

– Не совсем, – Гурьев наклонил голову к левому плечу. – Но об этом мы поговорим с вами с глазу на глаз, отче. А Рэйчел пока отдохнёт. Правда, девочка?

– Джейк…

– Хватит, Рэйчел. В самом деле, хватит. Пожалуйста. Я знаю, я герой. Но это не должно беспокоить тебя слишком сильно. По-моему, за последние несколько часов тебе следовало уже привыкнуть к этой мысли настолько, чтобы начать подшучивать над моими жалкими попытками изображать экзорциста, – в твоей обычной манере. Особенно если ты хочешь убедить нас в том, что собираешься выздороветь.

– Разве я не пытаюсь? Ты несправедлив ко мне, – Рэйчел опустила веки. – Хорошо, я посплю, раз уж я до такой степени тебе надоела.

– Когда поправишься, напомни мне, что в присутствии священника я клятвенно пообещал отшлёпать тебя как следует.

– Ещё чего не хватало. Кстати, не знала, что у тебя случается выпадение памяти. Как мило с твоей стороны проинформировать меня об этом.

Отец Даниил покачал головой и улыбнулся:

– Похоже, ты в самом деле не собираешься долго залёживаться, дитя моё. Вряд ли я мог надеяться на лучшие новости.

– Да, батюшка, вам ведь известно, что я опытная симулянтка.

– Спать, я сказал, – рявкнул Гурьев, никого не надеясь напугать. Так и вышло – Рэйчел скептически хмыкнула, но покорно взмахнула ресницами, закрывая глаза. Всё же она была ещё очень слаба, и события прошедшей ночи, а потом – разговор, утомили её.

– Сюда, отче, – Гурьев указал священнику дорогу и, пропустив его вперёд, неплотно притворил дверь.

– Рассказывайте, Яков Кириллович. Я… готов.

– Не уверен.

Гурьев обрисовал судьбу дежурного распятия и добавил, скривившись, будто от зубной боли:

– Должен заметить, отче: Близнецы – вовсе не фантастический гиперболоид инженера Гарина. Поэтому я не понимаю, каким образом деревянный крест превратился в то, во что превратился, – Гурьев протянул священнику справку японского атташе. – Можете вы хоть что-нибудь сказать по этому поводу?

– Я не химик, хотя и окончил реальное училище, – священник вздохнул, возвращая Гурьеву бумагу. – То, что всё происходящее более чем странно, вы прекрасно знаете и без меня. По-моему, мы имеем дело с каким-то колдовством – ничего другого мне пока не приходит в голову, хотя я понимаю, что не оправдал ваших надежд.

– Верно, не оправдали, – Гурьев не собирался никого жалеть, по крайней мере сегодня. – Вот совершенно. Вам приходилось слышать о духах тьмы, которые прячутся в распятиях?

– Демонам всё равно, где прятаться, Яков Кириллович, – снова вздохнул отец Даниил. – Если бы демоны устрашались крестов или икон, всё было бы куда проще. Всё дело в вере, а не в дереве и металле.

– Догадываюсь, – проворчал Гурьев. – Демоны, значит?

– Колдовство, – мягко поправил его священник. – Возможно, при помощи заклинаний и демонов. Должен заметить, я никогда не сталкивался прежде ни с чем подобным в своей пастырской практике.

– Всё когда-нибудь происходит впервые, – философски заметил Гурьев. – Давайте подумаем, как мы можем от всего этого дерьма защититься.

– Я понимаю, как вы взволнованы и расстроены, сын мой, – покачал головой священник. – Боюсь, однако, что сквернословие нам с вами вовсе не помощник.

– Наверное, вы правы, отче. Простите, – покаянно вздохнул Гурьев. – Впрочем, у меня в подчинении находятся офицеры армии и флота, так что будьте уверены – вам ещё и не такое предстоит, скорее всего, услышать. Так что – вы мне поможете?

– Всем, что в моих силах, – кивнул отец Даниил.

– Отлично. Я хочу понять – с вашей помощью или без неё – следующие вещи. Первое. Почему сейчас? Раньше никогда не появлялось в моём поле зрения ничего похожего. Второе. Почему Рэйчел? Третье. Какие меры я могу принять к тому, чтобы не находиться возле её ложа неотлучно? У меня такое чувство, что если мы не будем действовать активно, нам придётся отбиваться от этой нечисти отнюдь не только ночью. Не согласитесь побыть с Рэйчел некоторое время? Потому что у меня накопилась чё… невероятная прорва дел, которые надо переделать одновременно и срочно.

– Вы подозреваете каких-то людей? Считаете, что кто-то из её знакомых может быть замешан в таком ужасном преступлении?

– Отчего же нет. Известно, что преступления – обыкновенно дело рук добрых знакомых, а то и родственников, – усмешка Гурьева не понравилась священнику, но отец Даниил, видимо, счёл за благо пока промолчать. – Не знаю. Но узнаю.

– И что тогда?

– А как вы думаете?

– Вы готовы убивать, – священник вздохнул и укоризненно посмотрел на Гурьева. – Разве так можно, Яков Кириллович? Разве можно одолеть демонов железом? Пост и молитва. Слово Божие. Вера.

– Великолепно, отче, – просиял Гурьев. – Вот этим вы и займётесь. А я – уж как привык.

– Вижу, вам приходилось это делать прежде, – снова вздохнул священник. – Вы ведь так ещё молоды, Боже мой!

– Ну, приходилось, – пожал плечами Гурьев. Он хотел добавить – не только людей, но сдержал колкость, готовую сорваться с языка. Во всяком случае, священник никак не виноват в том, что творится вокруг Рэйчел. – Побудьте с ней, хорошо? Мне нужно… восстановиться.

– Вот вам и ответ, – быстро сказал священник. – Вы ослабели, и они… воспользовались этим.

Гурьев впервые посмотрел на отца Даниила с интересом:

– Это… Да. Похоже. Очень возможно. Я действительно… Выложился. Вот так, да? Заба-а-а-авно.

– Вы находите всё это забавным?!

– Ещё как нахожу, – Гурьев оскалился. – Безусловно нахожу, отче. Потому что несколько месяцев полусветской жизни вымотали меня до чё… До полной потери ориентации во времени и пространстве. А воевать – с людьми или нелюдью – это и есть то единственное, что может вернуть мне равновесие. Во всяком случае, я на это очень надеюсь. Идёмте.

Проводив священника, Гурьев сел у кровати и взял Рэйчел за руку.

– Ничего не бойся, моя девочка. Слышишь?

– Слышу. Не смотри на меня так. Я выгляжу просто чудовищно.

– Ты моя тёпа-растрёпа, – Гурьев погладил её по волосам. – Не надо плакать, – он улыбнулся, увидев, как слёзы оставляют мокрые дорожки на щеках Рэйчел. – Не нужно, всё в порядке. Спи. Спи, моя девочка. Сон – это здоровье. А мы тут. Рядышком.

– Джейк… Я никогда… Никогда не забуду… Слышишь?! Никогда.

– Что ты, девочка моя, – ласково сказал Гурьев, так, как если бы действительно разговаривал с ребёнком. Он дотронулся пальцем – очень нежно – сначала до кончика её носа, а потом наклонился и стремительно поцеловал Рэйчел в уголок рта, и она вздрогнула, будто застигнутая электрическим разрядом. – Что же ты такое говоришь, Рэйчел. Есть тьма и есть свет, и всему своё время и место. А я – я просто стою вот здесь, и стерегу границу со стороны света. И если тьма пытается сюда дотянуться, я отрубаю ей пальцы. Больше – ничего.

– Я тебя люблю, Джейк. Неужели?…

– Спи, Рэйчел. Спи.

– А ты?

– Я подожду, пока вернётся твой батюшка, а потом пойду и почитаю сказки о нечистой силе. Вообще-то в детстве я зевал над ними так, что каждый раз опасался вывихнуть челюсть.

– Джейк. На самом деле, мне не до смеха. И у отца Даниила было такое лицо…

– Лицо, лицо, – передразнил её Гурьев. – Лучше подумай о том, как объяснить Тэдди, что тут творится. А ещё лучше – возьми-ка и всё-таки поспи. Это будет твой самый ценный вклад в общее дело.

– Ты вообще способен относиться к чему-нибудь серьёзно?

– А зачем?! – изумился Гурьев так искренне, что Рэйчел не выдержала и улыбнулась.

Через час после того, как отец Даниил вернулся в госпиталь, Гурьев вошёл в кабинет директора Британской библиотеки. Ещё через полчаса он вышел оттуда с читательским билетом, дававшим ему возможность пользоваться ресурсами библиотеки практически без ограничений. Если Рэйчел спросит меня, чего это стоило, ни за что не скажу, усмехнулся он про себя. Бедный лорд Флэнаган. Хорошо, что мы встречались уже. А то – что?!

Он заказал литературу на завтра, на девять утра.

– Простите, сэр… Всё – на девять утра?

– Хотите бегать вокруг меня целую неделю всем составом персонала? – приподнял брови Гурьев. И перегнулся через стойку: – Всё. На девять утра. И упаси вас Господь опоздать.

Глядя в бездонную серебряную пропасть глаз посетителя, клерк понял, что не опоздает. Потому что, даже заглянув в такие глаза, жить хочется всё равно – и очень сильно.