Лондон. Май 1934 г
Тэдди, вцепившись в Гурьева и до крови искусав себе губы, не отрываясь, смотрел на двери, за которыми скрылась каталка с телом сестры.
Наконец, появился врач. Тэдди вскочил, потянув Гурьева за собой:
– Доктор?!.
– Доктор Хадсон, – начал врач, значительно посмотрев на них и пожав руку сначала мальчику, потом Гурьеву. – Я ничего не могу определённого пока сказать. Это…
Гурьев задержал руку врача в своей:
– Снимки. Когда будут готовы рентгеновские снимки?
И врач, и мальчик, вздрогнув почти одновременно, посмотрели на Гурьева. На его каменное лицо. Врач, высвободив руку, поправил галстук, покрутил шеей, поёжился. Он многое повидал за свою профессиональную жизнь, прошёл войну. Вот только такого голоса ему никогда слышать не доводилось. Такой голос, наверное, мог бы быть у дредноута, если бы дредноут мог говорить, подумал врач. Пушками. Всеми четырьмя башнями сразу.
– Я думаю…
– Не думайте, доктор Хадсон. Просто скажите, когда.
– Через час.
– Если через десять минут я не увижу снимков, доктор Хадсон, вы будете жалеть об этом всю оставшуюся жизнь, – улыбнулся Гурьев. – И не только вы.
– Я…
– Поторопите техников, сэр.
Доктор кивнул и попятился. И скрылся за дверями, видимо, сочтя за благо не вступать в дискуссию с главным артиллерийским калибром дредноута.
– Джейк…
– Мы её вытащим, Тэдди, – тихо проговорил Гурьев. – Если она… Мы её вытащим, малыш.
И он прижал к себе мальчика так, что сделал ему больно. Но Тэдди даже и не думал жаловаться.
Врач появился даже раньше, чем через десять минут, держа на вытянутой руке ещё мокрые плёнки рентгеновских снимков. Гурьев, отпустив мальчика, буквально вырвал у врача снимки и шагнул к окну. Прилепив плёнки на стекло, он стал пристально вглядываться в них.
– Простите, сэр… вы… вы медик?
Гурьев не удостоил его ответом, продолжая рассматривать изображение. Увидев всё, что хотел, повернулся к врачу и воткнул в него такой взгляд, от которого доктор Хадсон едва не упал:
– Это, – он досадливо поморщился, громко – словно выстрелил – щёлкнул пальцами, вспоминая нужное слово… Вспомнил, кивнул: – Грыжа в верхнем грудном отделе. Сложное боковое смещение. Ещё вопросы?!
– Э-э-э…
– Она в сознании?
– Э-э…
– Хватит блеять, доктор, – Гурьев опять улыбнулся. – Реакции в конечностях?
Я не знаю, кто это, в ужасе подумал врач. Я только знаю, что ни этого человека, ни, тем более, эту улыбку, я не хочу видеть больше никогда в своей жизни, потому что одного раза мне достаточно… Он шумно сглотнул слюну и хрипло сказал:
– Нет. Она без сознания. Графиня непременно придёт в себя через некоторое время, но… Она парализована от груди и…
Тэдди вскрикнул. Гурьев сжал его ладонь и – опять улыбнулся:
– Идём, Тэдди.
– Послушайте…
– Доктор Хадсон, – улыбка Гурьева сделалась такой, что кишечник врача громко и отчётливо взбунтовался против своего хозяина.
Врач отскочил в сторону, а Гурьев, буквально таща за собой мальчика, влетел в коридор.
Они вошли в палату – вдвоём. Рэйчел лежала на спине. Голова её была чуть запрокинута, а глаза сквозь едва приоткрытые веки невидяще глядели в потолок. Мальчик рванулся было к сестре, но Гурьев силой удержал его. И позвал тихо:
– Рэйчел. Ты слышишь меня? Опусти веки два раза, если слышишь.
Ничего не произошло – лицо Рэйчел оставалось неподвижным. Тэдди уткнулся головой в живот Гурьеву и затрясся в беззвучном плаче.
– Тэдди, – сказал Гурьев. – Тэдди.
Мальчик замер.
– Тэдди, – ещё раз повторил Гурьев. – Ты ведь доверяешь мне, правда?
Мальчик кивнул несколько раз, не в силах произнести ни слова.
– Ну, вот. Тогда я справлюсь. Подожди меня в коридоре, ладно? Что бы ни случилось – ничего не бойся. Слышишь?
Мальчик снова кивнул и, с трудом отцепившись от Гурьева, шагнул к двери. Закрыв её за мальчиком, он повернулся к Рэйчел.
Сорвав с себя галстук и расстегнув рубашку, Гурьев снял со своей шеи амулет Пелагеи и склонился над Рэйчел. Если бы его спросили сейчас, что и зачем он делает, Гурьев вряд ли сумел бы дать вразумительный ответ. Он просто совершенно точно знал, что следует делать. Почему – не знал. Камень опять был горячим, почти обжигая его ладонь. Господи, что же это такое?!
Откинув одеяло, он положил амулет на грудь Рэйчел в области солнечного сплетения и накрыл камень ладонью. Полюшка, взмолился он. Господи. Она должна остаться здесь, со мной. Обязана. Никто не смеет отнять её у меня. Рэйчел. Девочка моя, проснись. Пожалуйста.
Гурьев открыл глаза – и встретился взглядом с Рэйчел. Жива, подумал он. Жива. Всё остальное – неважно.
– Рэйчел, – Гурьев выпрямился. – Рэйчел. Ты слышишь меня?
– Это конец, – тихо проговорила Рэйчел, снова устремляя взгляд в потолок. – Всё кончено, Джейк. Я ничего не чувствую. Совсем ничего.
Смерть есть, подумал Гурьев. Конечно, смерть есть. Я знаю. Я это знаю, моя девочка. Но сегодня – не её день.
– Слушай меня внимательно, Рэйчел, – он снова наклонился так, чтобы она видела его. – Слушай меня внимательно, девочка моя. У тебя есть один шанс из тысячи. Если ты разрешишь мне, я рискну.
– Что?!
– Я не стану тебе объяснять сейчас. Это неважно, и у нас нет ни одной лишней минуты. Если ты разрешишь мне рискнуть, и у нас получится, – через два месяца ты будешь скакать, как серна. Если нет, – ты умрёшь, Рэйчел. Сразу. Мгновенно.
– А ещё?
– Если мы не рискнём, ты умрёшь через год. Или раньше. Всё это время ты не сможешь двигаться. Даже пальцем на руке не сможешь пошевелить.
– Почему, Джейк?
– Что?
– Почему ты здесь?
– Потому что я люблю тебя, Рэйчел.
– Если получится… Я услышу это снова?
– Да. Услышишь, Рэйчел.
– Можешь теперь убить меня, Джейк, – Гурьев увидел, как дрогнули её губы в улыбке. – Я люблю тебя, Джейк.
Рэйчел показалось, что её бросили в колодец. Только этот колодец тянулся почему-то не вниз, а вверх. Там было очень темно. Наверное, не получилось, подумала она. И открыла глаза. Белый потолок. Солнце.
– Джейк… – она хотела закричать, но вместо крика вышел едва слышный шёпот.
– Я здесь, Рэйчел, – он тяжело дышал, и на лбу его вздулись толстые синие вены и выступили капельки пота. Она никогда не видела его таким. – Я здесь. Я с тобой.
– Я…
– Попробуй пошевелить пальцами на руке. Пожалуйста, Рэйчел.
Она подчинилась. И почувствовала сразу себя всю – и руки, и ноги, – всё тело. Всю себя. Себя! И чуть не закричала от радости. Это было такое острое счастье – снова чувствовать себя всю, что слёзы брызнули у неё из глаз.
– Ну, вот, – он вздохнул. – Получилось. Видишь, моя девочка, как у нас с тобой всё получается.
– Ты обещал.
– Обещал. Я люблю тебя, Рэйчел, – Гурьев опустился перед кроватью на колени и сказал по-русски: – Мне осточертел английский, Рэйчел. Я люблю тебя.
– Здесь и сейчас, Джейк. Да? Я это запомнила.
– Нет, Рэйчел. Нет, моя девочка. Раз и навсегда. Прости меня, Рэйчел.
Она немного повернула голову и посмотрела на него. И вдруг – подняла руку. А он перехватил её в воздухе и прижался губами к ладони. Вот, подумал он. Наконец-то. Я так давно хотел сделать это.
