ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ХОЛОДНЫЕ ТУМАНЫ КАМАРГА
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Дальняя вилась дорога
14 октября 1189 года.
Легендарное Mediterran mare, Средиземное море, оказалось вовсе не таким, как представлял его по рассказам очевидцев сэр Гай. Оно мало чем отличалось от виденных им Дуврского пролива или Ирландского моря – пепельно-серое, хмурое пространство волнующейся воды, равномерно кидающее взлохмаченные крутые волны на приступ неподатливой тверди. Только берег был иным. Не привычный скалистый, как в Британии, а рыже-глинистый, поросший выгоревшей за лето густой травой и низкими, скрюченными в три погибели соснами.
– Это еще что, – тоном бывалой путешественницы заявила мистрисс Изабель, борясь с порывами ветра, норовившими сдернуть с нее дорожный плащ. – Через неделю-другую поднимется мистраль, сильный ветер из долины Роны, и тогда все – ни один капитан без необходимости не высунется из гавани. Мистраль дует зиму напролет, и на берегах Лионского залива и итальянской Лигурии люди терпеливо сидят по домам, ожидая весны.
– А как же крестоносное воинство на Сицилии? – озадачился мессир Гисборн, вспомнив заодно о собственном давнем намерении добраться к Рождеству до Константинополя. – Им тоже придется ждать?
– Если они не хотят по собственной глупости утратить корабли – потерпят, – припечатала рыжая девица. – Говорят, Сицилия – прекрасное местечко, а Иерусалим и Гроб Господень за одну зиму никуда не денутся.
Правда в высказываниях мистрисс Уэстмор всегда щедро приправлялась неприятной резкостью. Франческо как-то растолковал попутчикам: подобный взгляд на мир именуется «цинизмом», от названия древней философической школы в Греции. Мол, те давно умершие умники тоже считали – незачем приукрашивать действительность красивыми словесами. Милорд Гисборн, выслушав, остался при прежнем мнении: девица из Бристоля от рождения страдает злоязычием и язвительностью. Исправлять ее нрав бесполезно, остается только терпеть. И посочувствовать ее возможному спутнику жизни – такая особа любого доведет до петли или бегства из дома. Единственное спасение: выдать ее замуж за глухого.
Виа Валерия, как называли этот пустующий тракт, тянулась вдоль побережья, огибая холмы и перебираясь через русла высохших речек. В незапамятные времена владычества римских легионов Валерию старательно вымостили плитами светлого известняка и ракушечника, как можно плотнее пригнав их друг к другу. Доказательством того, что некогда здесь проходил оживленный торговый путь, служили две извивающиеся глубокие выбоины, оставленные множеством проехавших здесь колес. Теперь упорная растительность прокладывала себе дорогу, пробиваясь в щели и трещины. Гладкие плиты покрылись выбоинами, где стояла дождевая вода, столбики на обочинах, отмечающие количество пройденных стадиев, покосились, упали либо вообще исчезли. Виа Валерия дремала, погрузившись в многовековое сонное забытье – начиная с полудня путникам не встретилось ни повозки, ни всадника или бредущего по своим делам виллана из окрестной деревушки. Разве что пропылило в изрядном отдалении овечье стадо.
Единственная встреча произошла утром, почти сразу за тем, как отряд, благополучно покинув Безье, вступил на выщербленные плиты старого тракта. За очередным поворотом возникли на обочине двое верховых при одной заводной лошади – их силуэты четко выделялись на залитом утренним солнцем склоне холма. Завидев неподвижно замершие фигуры всадников, Гай и Дугал насторожились было, а Франческо вдруг дал шпоры своему коню и умчался вперед.
– Френсис! – гаркнул Мак-Лауд, приподнимаясь на стременах. – Френсис, назад! Вернись сейчас же, или я… Вот чертов мальчишка!
– Эге, да это ж Лоррейн! – воскликнул, вглядевшись, Сабортеза. На его малоподвижном лице обозначилось даже некое подобие приветливой улыбки, когда старый рыцарь подъехал поближе к загадочным всадникам. – Бог в помощь, старый бродяга!
– И с тобой да пребудет благодать Его, – один из всадников откинул с лица капюшон и церемонно поклонился. Взъерошенная копна светлых, выгоревших на солнце волос над узким сероглазым лицом, рассеянная улыбка… Лоррейн, бродячий певец, самозваный провидец, человек без роду и племени, известный, как уже убедился Гай, всем без исключения жителям здешней провинции. Бродяга где-то разжился лошадью – широкой в кости кобылой почтенных лет и выцветшей соловой масти, меланхолично щипавшей пожухлую траву на обочине. Спутник его, хрупкий угловатый юноша лет пятнадцати, уже о чем-то тихонько толковал с Франческо. – Мир вам, добрые люди. Если мы с моим другом попросимся к вам в попутчики, не прогоните?
– Да что ты, как можно! – Сабортеза являл собой прямо-таки воплощение радушия. Гай с Дугалом недоуменно переглянулись: наблюдать угрюмого храмовника в таком радостном оживлении было столь же странно, как, скажем, лицезреть улыбчивый гранитный валун. Впрочем, подчиненные Могильщика не выказывали ни малейшего удивления, лишь приветствовали бродягу уважительно и сдержанно. – Милости просим, присоединяйтесь! Вот только, э-э… путь у нас неблизкий и неспокойный…
– Я знаю, – спокойно кивнул бродяга. – Оттого и прошу дозволения сопровождать вас на этом пути. Обузой не стану, а в чем смогу – помогу.
– Конечно, конечно! – тут же согласился храмовник. – А кто это с тобой?
Спутник Лоррейна, державший в поводу груженую поклажей лошадь, скромно держался в отдалении. Сэр Гай разглядел только, что это мальчишка-подросток, еще помладше Франческо, тощий и невысокий. Дорожный наряд юнца явно обошелся ему в кругленькую сумму, низко надвинутый берет почти полностью скрывал лицо, оставляя на виду только прямые темные волосы до плеч. Парень показался Гисборну смутно знакомым, но и только – а вот у девицы Изабель, похоже, глаз оказался куда более наметанным. Мгновением раньше, чем певец открыл рот, намереваясь представить своего спутника, раздался резкий насмешливый голос мистрисс Уэстмор:
– О, только этого нам и не хватало! Старые легенды обретают новую жизнь! Феличите, дружок, не желаешь ли кое-что объяснить?
– Не желаю, – с внезапной решимостью заявил молодой человек. – Монна Изабелла, теперь это только мое дело…
– Твоих дел тут нет, Сантино, только общие, – вмешался Мак-Лауд. Он также смотрел на подростка с явным подозрением, искоса, как петух смотрит на зерно, решая: склевать или пройти мимо?..
– Что на этот раз? Нашел себе приятеля, который станет носить за тобой лютню и смотреть тебе в рот, покуда ты толкуешь о промысле Божием? Или это твой младший братец, с которым…
Он осекся, услышав смех. Смеялась мистрисс Уэстмор.
– Что тут забавного, женщина?!
– Господи, – с чувством произнесла Изабель, возводя очи горе, – боже праведный, вы, мужчины, что – поголовно слепцы? Для чего вам даны глаза – читать вывески на кабаках? «Младший брат»! Да ты посмотри на нее!
– На нее?! – тихо ахнул Гисборн.
– На нее, на нее! Должна сказать, мужской наряд ей весьма к лицу. Миледи Бланка де Транкавель, мы искренне рады вновь лицезреть вас в добром здравии!
Сабортеза издал странный звук, словно поперхнувшись. Шотландец выпучил глаза:
– Да когда ж ты успел?!
– Дурное дело нехитрое… – задумчиво протянула рыжая девица. – Ладно, господа, время не ждет. Уверена, сия юница поджидала нас только затем, чтобы попрощаться с возлюбленным и благословить его на дальнюю дорогу, да еще подарить шарфик на память. Очень трогательно. Феличите, душа моя, советую не затягивать с прощальными поцелуями. Мы спешим, а миледи Бланку с нетерпением дожидается дома отец.
– С розгами наготове, – вставил шотландец.
И тут Франческо в очередной раз всех удивил.
– Монна Бьянка поедет с нами, – заявил он, упрямо нагибая голову. – Мы так решили, и иначе не будет. Возвращаться ей некуда.
Лоррейн, почуяв назревающий скандал, отъехал подальше. Сабортеза глядел исподлобья – идея тащить с собой обузу в лице слабых женщин и влюбленных детишек храмовнику ничуть не нравилась – но пока не вмешивался. Подстегнув коня, вперед выехала Изабель.
– Ты что, не слышал, что я сказала, Феличите? – зловеще прошипела она. – Либо девица возвращается в Ренн, а мы едем дальше – либо вы, два голубка, вместе летите на все четыре стороны, и дальнейшая ваша судьба никого не интересует. Тебе ясно? Тогда выбирай.
– В кои веки полностью поддерживаю, – буркнул Дугал. – Френсис, не обижайся, но она в отряде лишняя. У нас жизнь грубая, походная. Маленькие девочки из благородных семейств такую жизнь переносят плохо, начинают чихать, ныть, что стерли седлом попку, и проситься на ручки…
– Зато большие сильные мужчины постоянно жалуются, как им скверно после вчерашнего похмелья и драки с бешеной собакой, из которой они – вот досада! – не вышли победителями, – дрожащим не то от обиды, не то от гнева голосом отчеканила Бланка. – Три дня тому, помнится, именно вы страдали и плакались на жизнь!..
– Ох ты, как мы заговорили, – недобро усмехнулся Мак-Лауд. – Ну так ведь я не по пьянке в канаву упал, милая моя. Может, напомнить имя того бешеного пса, который едва не отправил меня на тот свет? А теперь мне предлагается делить скудный ужин с его сестрицей? Оберегать ее от холода, мошкары и дурного настроения? И все оттого, что кое-кто думает не головой, а…
Шотландец нарочно подбирал самые грубые эпитеты в надежде, что его ругань если не вынудит Франческо к перемене решения, то, по крайности, отпугнет вздорную девицу. Однако результат, которого он добился, вышел прямо противоположным. Франческо густо покраснел, но по-прежнему глядел упрямо. Девица же Транкавель, унаследовавшая фамильную черту – не краснеть, а, напротив, бледнеть от злости – сделалась белой, как мел, и отступаться также не собиралась.
– Дугал, пожалуйста, – поморщился Гисборн. – Надо все-таки трезво смотреть на вещи. В конце концов, мы в немалой степени обязаны юной леди и ее брату своей нынешней свободой.
– Прямо не могу передать словами мою благодарность по этому поводу! – взревел Мак-Лауд. – И благодарность эта будет воистину безгранична, если миледи Бланка позволит нам и дальше обойтись без ее присутствия! Гай, мы стремительно превращаемся в… в черт знает что! В маркитантский обоз! В бродячую труппу лицедеев! Только парочки гулящих женщин недостает! Свой трубадур и свой проповедник уже есть, теперь еще…
– Прибавьте шута-гальярда в вашем лице, мессир кондотьерро, и труппа будет полностью набрана, – не осталась в долгу Транкавель-младшая. – Мы вовсе не навязываемся к вам в попутчики. Если вам претит мое общество – замечательно! Рыдать не стану. Поедем своей дорогой!
– Вот именно, – нерешительно поддакнул Франческо. Живое воображение наверняка уже нарисовало ему апокалиптическую картину: они вдвоем с Бьянкой отважно пробираются через Камаргские трясины.
– Нет… так нельзя, – покачал головой Гай. Пока его друзья и неожиданная попутчица препирались между собой, английский рыцарь пытался найти приемлемый выход из столь щекотливой ситуации. Полбеды, когда мужчина из благородного сословия начинает испытывать нежные чувства к простушке, истинная беда – когда девица-дворянка решает связаться с неподходящей особой. – Мистрисс Изабель… Дугал… Подумайте сами, куда им податься? Если Транкавели хотя бы краем уха прослышат о похождениях леди Бланки… Она сама, может, и уцелеет – поспешно выданная замуж куда-нибудь в отдаленную провинцию или постриженная в монашки. А ее избраннику точно не жить. Прикончат и даже за грех не сочтут. Вроде как шелудивую шавку мимоходом конем затоптали.
– А как можно? – в голос взвизгнула Изабель. – Сэр Гисборн, у нас впереди засада, позади погоня! Лично у меня нет никакого желания постоянно присматривать за парочкой влюбленных идиотов! Только представьте, что будет с нами, если ее папаша…
– Моему папаше нет до меня никакого дела! – голос Бланки сделался столь же склочным, как у мистрисс Уэстмор, разве что на пару тонов повыше. – Он бросил меня и… и я отказалась от него!
– Стало быть, разъяренная родня за тобой не гонится, – усмехнулся шотландец, сменив тон с возмущенного на язвительный. – Уже легче. Изабель, погоди шипеть и плеваться ядом. Вдруг это скандальное создание сумеет убедить нас в своей полезности? Милое дитя, ты в силах сделать что-нибудь своими ручками? Обед сготовить, коня заседлать, ну хотя бы хворост для костра собрать?
– Э-э… – опешившая девушка растерялась. Веселившийся от души Мак-Лауд гнул свое:
– Ага, значит, в дороге от тебя пользы мало. А в постели? Френсис, ну-ка поведай, какова она на ложе? – кельт с интересом оглядел девицу Транкавель с ног до головы и разочарованно прищелкнул языком. – Подержаться явно не за что. Наверное, выдумщица и искусница, каких мало? Сантино, уступишь по доброте душевной даму на ночку-другую? Тогда, так и быть, я соглашусь, чтобы она ехала с нами.
– Еще слово, мессир Дугал, и я… – срывающимся голосом выкрикнул Франческо.
– Ну-ну?.. – шотландец с живейшим интересом посмотрел на него. – Что ты сделаешь? Вынешь свой клинок и разрубишь меня на сотню маленьких кусочков?
– Дугал, – укоризненно одернул сэр Гисборн, – попридержи язык. Франческо, успокойся. Ты же знаешь это порождение далеких гор – хлебом не корми, дай гадость сказать.
В отличие от большинства благородных девиц, Бланка де Транкавель на подобное предложение не залилась краской смущения, а схватилась за висевший на бедре короткий меч или, скорее, длинный кинжал. Мак-Лауд довольно зафыркал, пнул коня и укрылся за возмущенно поджавшей губы мистрисс Уэстмор.
– Извините его, – отвечать за безобразные выходки компаньона, как всегда, пришлось англичанину. – Он действительно бывает груб, и иногда чересчур. Но в одном Дугал совершенно прав. Наше путешествие отнюдь не обещает ни удобств, ни безопасности. Допустим, Франческо и впрямь некуда больше деться, но вы, миледи Бланка… Каждый из нас знает, чем рискует, а вы… вы еще слишком молоды и не представляете, какой переполох вызвало дома ваше бегство…
– Куда меньший, чем бегство моего старшего братца, – сердито вскинув голову, ответила Бланка. – Все я прекрасно представляю, мессир Гай – и трудности, и дорожные тяготы.
– Погоди, погоди, не трещи языком, – встрепенувшаяся Изабель подалась вперед, – повтори-ка, что ты сказала? Касательно твоего старшего братца? Какое бегство?!
– Сбежал братец, – ядовито сообщила Транкавель-младшая. – Оклемался, с десяток человек прислуги положил и удрал. А до того монахи его вразумить пытались, exorcismus проводили, да без толку.
– Он должен был умереть! – столь яростно возмутилась мистрисс Уэстмор, точно не желавший отправляться в мир иной наследник Ренна нанес ей личное оскорбление.
– А он не умер, вот досада, – хмыкнула взбодрившаяся Бланка. – И гонится за вами… то есть за нами. Да-да, и за мной в том числе. Мне об этом сам Лоррейн сказал. Он меня ждал у городских ворот и проводил сюда.
Дугал и сэр Гисборн переглянулись: судьба взбалмошной девчонки и чрезмерно влюбчивого парня-итальянца, похоже, зависела теперь только от их решения.
– В конце концов, все мы в молодости совершали ошибки и делали глупости. Помню, я тоже в ее годы… – примирительным тоном начал Гай.
– …Сбежал из дома с любовником? – невинным тоном предположил Мак-Лауд.
Гисборн подавился собственным языком, а шотландец заржал так, что его собственный жеребец нервно запрядал ушами. Бланка, несмотря на серьезность ситуации, не удержалась и звонко захихикала. Улыбнулся даже насупленный Сабортеза. Мистрисс Уэстмор взглянула на Дугала с явным одобрением.
– Сдается мне, девица Транкавель совершенно права насчет гальярда. Шутовской колпак подойдет тебе куда больше, нежели меч и доспехи. Хочешь добрый совет? Когда надоест убивать людей, попробуй свой талант при чьем-нибудь дворе. Ручаюсь, будешь иметь большой успех.
– Терпеть не могу сильно умных девиц, – огрызнулся скотт. – Гай, ты что, обиделся? Я ж не со зла!
– Я тебя когда-нибудь убью, – буркнул сэр Гай. – Сделай милость, помолчи, пока я говорю. Значит, что я думаю… Пусть леди Бланка едет с нами. Если мы их прогоним, они дальше ближайшего поворота не доберутся. Мессир Бернардоне вроде как собирался остаться на зиму в Марселе? Вот и поедем до города вместе…
Сабортезе предложение явно пришлось не по душе. Ни слова не говоря, он нахмурился, пришпорил своего коня и отъехал к своим подчиненным, плотной группкой дожидавшимся поодаль.
– Но уж там не обессудьте – бросим вас без всякой жалости, – подхватил Мак-Лауд. – А пока едем, советую обоим хорошенько поразмыслить, как вы намерены жить дальше. У Френсиса, насколько я знаю, ломаного пенни за душой нет. У тебя, красотка, тоже. Вот и выкручивайтесь, если не собираетесь пропасть с голоду или подаваться в нищеброды. Любовь – блюдо только с виду красивое. Сыт им никогда не будешь. Френсис, с нынешнего дня отвечаешь за свою милашку головой, понял? Чтоб я не слышал от нее никаких жалоб, причитаний и нытья… Кстати, звать-то тебя как будем? Не Бланкой же, коли ты в штаны вырядилась.
– Пускай будет Реми, – после краткого размышления откликнулась Транкавель-младшая, в душе которой трубили победные фанфары. – Реми д'Алье.
– Реми так Реми, – кивнул шотландец. – Только сама… сам не забывай, кем назвался. Никак обмолвок, никаких оговорок, даже в кругу близких знакомых. Идешь в кусты – оглядись, чтобы никого поблизости. Вздумаешь забраться вечером в палатку к этому красавчику – сидите тише мыши и благочиннее святых братьев на молитве. Понятно?
Спорить с Мак-Лаудом Бланка не решилась, признавая его правоту. Сжав и без того узкие губы в одну прямую линию, девица вымученно кивнула.
– Хоть это она поняла, – пробормотал шотландец и, шлепнув застоявшегося Билаха по шее поводьями, направился к храмовникам. Последовали краткие, но весьма бурные переговоры с предводителем братьев Ордена Тампля.
– Мессиру Сабортезе здорово не по душе наш новый собрат по несчастью, – вернувшись, с ехидной ухмылкой доложил Мак-Лауд. – Я его понимаю: кому охота быть обвиненным в пособничестве и укрывательстве некоей беглой девы? Если ее папаша пронюхает об участии Ордена, скандал неизбежен. Что касаемо вероятной погони… Сей непризнанный пророк и в самом деле уверяет, якобы за нами гонится воскресший из мертвых Рамон Транкавель. Весело, правда? Согласно уверениям Лоррейна, Рамон сейчас в одном из замков, что под рукой Транкавелей. Пытается набрать отряд. Похоже, ему известно, по какой дороге мы едем. Лоррейн, в свою очередь, уверяет, будто знает, где наша улепетывающая добыча – мессир Джейль с чужими сокровищами. Мессир Сабортеза и его соратники желают знать, что нам важнее: спастись самим или догнать Джейля?
– Догнать! – не колеблясь, припечатал сэр Гай. Подумав, добавил:
– И спастись.
– Вновь связываться с безумцем – благодарю покорно, – столь же убежденно заявила мистрисс Изабель. Франческо и Реми разумно предпочли держать свое мнение при себе.
– Честно говоря, жаль упускать возможность как следует проучить этого нахала, – раздумчиво протянул Дугал, пояснив: – Я Джейля имею в виду. От Рамона, как толкует Сабортеза, мы в силах ускользнуть – потому как неизвестно, сколько мечей он ведет с собой, а лезть в драку с наследником здешних краев братьям явно неохота. Ну что, опять рискнем?
* * *
Шевалье Ральф Джейль, верный конфидент вдовствующей королевы Английской Элеоноры Пуату, в данный момент испытывал два противоречивых чувства. Первым была высокопробная ненависть ко всему окружающему миру. Вторым – твердое убеждение, что на его отряд наложили самое настоящее проклятие. Джейль не очень-то верил россказням простецов и ополоумевших монахов о происках зловредных ведьм и колдунов, но сейчас его дела шли все хуже и хуже. Удачно осуществленная вылазка в окрестностях Ренн-ле-Шато и обретение архива были последним светлым проблеском.
После этого все пошло наперекосяк. Драгоценная пленница улизнула прямо из-под носа стражи. Тоби-Стрелок, надежнейший человек, верный и простой как бревно, прошедший и Нормандскую кампанию в разношерстной армии мятежных английских принцев, и Аквитанскую – в войске их папаши Старого Гарри, внезапно тронулся умом. Пришлось бросить его в Безье – под глухое роптание остальных.
Дальше – больше. Ральф не слишком хорошо знал здешние края, но местные жители хором твердили: следуй по римской дороге вдоль побережья и через пять-шесть дней упрешься прямиком в ворота Марселя. Казалось бы, чего проще? Однако за двое минувших суток отряд Джейля не преодолел и трети пути, то и дело останавливаемый мелкими досадными неприятностями. Каждые четверть лиги какая-нибудь из лошадей теряла подкову. Огибая съехавший в море участок тракта, отряд сбился с пути, заплутав в похожих друг на друга холмах. В довершение всего с берберийского берега пришел шторм, принеся с собой проливной дождь и холодный порывистый ветер. Ночлег превратился в непрерывную борьбу с всепроникающей водой, спасением гаснущего костра, усмирением перепуганных лошадей и укреплением шатров, все время норовивших улететь. К утру все ходили невыспавшимися, озлобленными и готовыми вспылить из-за любой мелочи.
Выехали, однако, вовремя, угодив под мелкую надоедливую морось. Под вечер даже посчастливилось: всадники наткнулись на рыбацкую деревушку в три с половиной дома. Люди и лошади заночевали под прохудившейся крышей пустующего сарая, от души благодаря судьбу за столь щедрый подарок, а утром…
Невеселые размышления прервались тоскливым ржанием и осторожным, приглушенным хлюпаньем. У животных и у человека имелись веские причины скорбеть: купленный в Безье для перевозки груза мерин и двое отрядных коней маялись коликами. Минувшей ночью они добрались до прохудившегося мешка отрубей, опустошив его до дна. Теперь лошади безостановочно бродили кругами, испуская совершенно человеческие глухие стоны, с их морд текли вязкие струйки слюны, а животы раздулись вдвое против обычного. Смотреть на мучения бессловесных тварей не было решительно никакой возможности.
Разбитым же носом шмыгал Чиддер, выполнявший в отряде обязанности конюха и только что получивший от мессира Джейля заслуженную трепку за небрежение. Уверения Чиддера в том, что он стреноживал коней и проверял мешки, Ральф пропустил мимо ушей. Кто же добровольно признает себя олухом и разгильдяем?
Остальных подручных Ральф отправил пошарить в поселке на предмет хоть каких-нибудь лошадей. Постоялых дворов с подменными конями на заброшенном тракте не предвиделось – разве что дать изрядного крюка и заехать в Монпелье, – а грехи королей и их подданных, таившиеся в лоншановых пергаментах, весили немало.
«Господи Всемогущий, сидим на куче денег, а проку с них…»
– Здешних одров только на живодерню скопом отправить, – бодро подтвердил вернувшийся из набега тип, возведенный Джейлем в гордое звание помощника и ответственного за все. Полученным при крещении именем своего доверенного лица мессир Ральф не интересовался, довольствуясь прозвищем Скользкого. – Мы купили двоих, но проку от них – что с козла молока. Их нужно кольями с боков подпирать, чтоб не падали. Что делать станем, а?
Ральф отмахнулся, в который раз пересчитывая имеющиеся в его распоряжении силы и припасы. Семь человек, включая его самого. Восемь верховых лошадей и две под поклажу. Надо было прихватить коней былых пленников – запас кармана не тянет.
– В путь, – решил мессир Джейль, вставая с груды прогнивших досок, лет десять назад робко пытавшихся выдать себя за крыльцо в три ступеньки. – Жуем, распределяем поклажу и скачем дальше.
– А они? – голос Скользкого зазвучал сварливыми интонациями рачительного хозяина, видящего напрасно потраченное добро. Он ткнул пальцем в сторону объевшихся коней – мерин уже не мог держаться на ногах и неуклюже завалился набок. – Что, бросим их здешним оборванцам?
– Бросим, и пусть подавятся, – отрезал Ральф. – Ты пойми, со дня на день начнутся шторма. Корабельщики станут отсиживаться по гаваням. А мне позарез нужно через седмицу-другую добраться до Сицилии.
– Ты платишь, мы делаем. Тебе виднее, – лаконично откликнулся подручный. – Коней только жаль. Подохнут ведь.
– Наплевать, – порой Джейль начинал сожалеть, что не выбрал другое ремесло. Милость госпожи Элеоноры и близость к сильным мира сего не стоили всей той грязи, в которой ему частенько доводилось барахтаться в поисках утраченных жемчужин.
* * *
Подобно тому, как болотная трясина затягивает неосторожно свернувшего с тропы и оступившегося путника, так и совершаемые нами поступки влекут нас к небесам или к падению в пропасть. Как бы ты не пытался свернуть с погибельной дороги, обстоятельства оказываются сильнее, вновь и вновь возвращая тебя в проклятый круг.
За последние два дня Гиллем де Фортэн на собственной шкуре убедился в справедливости сей простой истины. Единственный необдуманный шаг – и теперь ему не вырываться, он обречен скатываться ниже и ниже, обречен, как прикованный незримой цепью, следовать за павшим сюзереном.
Мыслей о бегстве у него больше не появлялось, и Гиллем старался даже мысленно не вынашивать подобных замыслов. Он боялся – как, впрочем, и все в их отряде, в большей или меньше степени – и уже не пытался скрывать свой страх. Ему хотелось только одного: чтобы эта безумная круговерть закончилась. Все равно, как. Пусть даже ценой их гибели. Иногда ему казалось, что смерть будет куда лучшим уделом, нежели преследование, в которое их увлек Рамон де Транкавель. Еще несколько дней такой жизни, и они точно превратятся в Дикую Охоту, мертвецов, обреченных до Второго Пришествия гнаться за недостижимой добычей.
…После визита мэтра Калькодиса в уединенный охотничий домик Рамон несколько оживился и воспрял духом, устроив перекличку соратников. Из первоначальной группы его не покинули всего пятеро, включая Гиллема – те, кому было некуда сбежать и негде укрыться. Рамон равнодушно проклял струсивших и приказал немедля выступать в путь – к Фортэну, прилепившемуся на склонах горы Рокко-Негро. По прямой, как летают птицы, замок семейства Бланшфоров и нынешнее убежище наследника Ренн-ле-Шато разделяли всего пять с небольшим лиг. Иное дело, что эти лиги пролегали через скалистые предгорья Рокко, приличных дорог там не имелось, а извилистые тропинки отличались прихотливостью и непредсказуемостью. Ночью там можно было запросто переломать ноги лошадям и свернуть собственную шею.
Возразить Рамону никто не решился – выехали по его слову, несмотря на поздний час и сгущающуюся темноту. Промыслом Господним (хотя Гиллем все больше склонялся к мысли, что Господь тут совершенно не при чем, а их везение обеспечено совсем иными покровителями) никто не пострадал и не убился. Ближе к рассвету половину неба с гаснущими звездами загородила непроглядная тьма – скальные уступы и выраставший из них Фортэн – не столь большой, как Ренн, но зато слывший совершенно неприступным.
Несмотря на то, что Фортэн был его и Идуанны родным домом, Гиллем де Бланшфор не испытывал к нему никакой привязанности. Отчасти причиной этому служило принятое года три назад решение правителя края, Бертрана де Транкавеля. После смерти предыдущего владельца замка, отца Гиллема и Идуанны, Железный Бертран издевательски заявил, что у наследника семьи слишком много иных обязанностей, чтобы еще добросовестно управлять замком и прилегающими землями. Посему Фортэн переходит к Амьену де Бланшфору, родному дядюшке Гиллема – дабы тот от имени своего сюзерена содержал укрепление в надлежащем порядке, ежегодно выделяя непутевому племяннику круглую сумму на проживание, пропитание и прочие расходы. Дядюшка Амьен соглашения пока не нарушал, однако старался, дабы визиты племянника в родовое гнездо были как можно более редкими и краткими.
И, само собой, мессир Амьен де Бланшфор совершенно не обрадовался, когда спозаранку под воротами замка объявился Рамон де Транкавель собственной персоной, за коим тащилась малая компания весьма потрепанного и унылого вида. После долгого переругивания со стражей на воротах и ожидания, занявшего почти час, управляющий замка соизволил подняться на стену и лично взглянуть на незваных гостей. Приказа открыть ворота так и не последовало – и из первых слов господина Амьена стало ясно, почему. Хозяин Фортэна уже знал о происшествии в Ренне – в общих чертах и без красочных подробностей, но знал. Птицы, как известно, куда быстрее людей, а горы для них не помеха. За двое минувших суток из голубятни Ренн-ле-Шато выпорхнуло немало крылатых гонцов, оповестивших подданных Бертрана Транкавеля о том, что его наследник нынче в немилости и опале.
– Ничего я вам не дам, – без обиняков заявил с надежной высоты надвратной башни мессир Амьен, человек средних лет, слывший упрямым, как кабан, и преданным, словно гончий пес. Слово графа Редэ было для него законом, а Рамона он всегда недолюбливал, не считая нужным скрывать свою неприязнь. – Ни людей, ни припасов. Ступайте, ваша милость, туда, откуда взялись. Вам тут больше не рады. Послушайте лучше доброго совета: возвращайтесь домой и повинитесь перед отцом. Он разослал по графству бумагу, в коей говорится…
– Открой ворота! – раненым волком взвыл Рамон. – Открой, мерзавец! Я приказываю!..
– Чихал я на ваши приказы, – с нескрываемым злорадством ответствовал комендант Фортэна. – Говорю же: вашим батюшкой велено прибежища вам не давать. А ежели станете упорствовать и настаивать, то, Богом клянусь, повяжу вашу шайку и отвезу в Ренн! Пусть господин Бертран сами решают, как с вами быть!
В темных глазах Рамона появилось, подобно всплывающему из глубин чудовищу, неуловимо-отсутствующее выражение, предвестник надвигающейся грозы. Гиллем по опыту знал – еще мгновение-другое, и вокруг Рамона начнут твориться странные вещи. Люди, доселе упорствовавшие в своем мнении, станут послушно повторять слова наследника Ренна. Свечи и факелы погаснут, как от сильного дуновения ветра. Похолодеет, сделается стылым и промозглым воздух. Рамон превратится из человека в нечто, распахнутую дверь, сквозь которую в мир заглядывает ухмыляющееся безумие.
…И мессир Амьен, не желающий уступать в споре, шагнет между зубцов крепостной стены – с рассеянной улыбкой, не понимая, что творит…
– Не надо, – собравшись с духом, Гиллем осторожно потряс сюзерена за плечо. – Не надо, Рамон. Оставь его. Найдем помощь еще где-нибудь.
Несколько тягучих, звенящих от напряжения мгновений Гиллем де Бланшфор пребывал в твердой уверенности: вот и пришел конец его бестолковой и грешной жизни. Но застывшее янтарной смолой время покатилось дальше, Рамон тряхнул головой, приходя в себя, и глухо рыкнул в сторону коричневых с желтыми прожилками стен Фортэна:
– Я тебе это припомню… Попросишь еще пощады, умолять будешь…
– Будет, будет, а как же, – торопливо поддакнул Гиллем, озираясь и воочию выясняя неприглядное обстоятельство – они остались втроем. Под шумок двое былых преданных клевретов и единомышленников наследника Ренна предпочли исчезнуть, оставив на память о себе удаляющийся цокот копыт по скользким камням. Монтеро д'А-Ниор, правда, пребывал на прежнем месте, продемонстрировав стоявшему на стене мессиру Бланшфору пару непристойных жестов.
– Почему ты их не остановил? – накинулся на приятеля Рамон.
– А зачем? – вопросом на вопрос откликнулся Монтеро. – Они всю дорогу шептались у меня за спиной, как бы половчее смыться. Если бы они остались, у нас только и забот было, что приглядывать за ними. Так куда теперь подадимся, господин и повелитель?
– Не знаю, – искренне признался наследник де Транкавелей. Мир внезапно повернулся к нему совершенно незнакомой и непривычной стороной, напрочь отказываясь потакать его желаниям и повиноваться его распоряжениям. Люди, коих он самоуверенно почитал преданными до гроба, один за другим покидали его. Ренн-ле-Шато закрыл перед ним ворота, также поступили в Фортэне, и, куда бы он не направился, его ждет столь же ледяной прием.
– Мэтр Калькодис, между прочим, сулил проводника, когда мы доберемся до римской дороги, – отважился напомнить Гиллем. Ответом стало желчное замечание:
– И что же, ты предлагаешь втроем мчаться за нашими беглецами, которые, если верить почтенному мэтру, нашли себе каких-то покровителей и обзавелись охраной?
– Тогда одна дорога – в Ренн, – даже в причудливом окружении Рамона мессир А-Ниор выделялся странным характером: он с одинаковым равнодушием воспринимал и творимые Рамоном бесчинства, и мысль о том, что за них рано или поздно придется ответить, на том свете или на этом. Монтеро был одним из немногих, принимавших участие в ритуалах Санктуария, которые не вызывали у него ни восторга, ни отвращения. Его вело по жизни болезненное любопытство: а что будет дальше? – Тебя папенька с братцем, может, и простят, а нас вздернут – в назидание и заради поучительного примера. Спляшем вдвоем, как в былые времена, верно, Красавчик?
– Катись ты… – уныло отругнулся Гиллем. Дальнейшее стояние под стеной становилось бессмысленным: мессир Амьен ушел, расхрабрившаяся стража уже начала выкрикивать в адрес былого наследника Ренна и провинции замысловатые оскорбления и предложения касательно ожидающей его судьбы.
– Едем к Виа Валерия, – внезапно решил Рамон, положив конец перебранке спутников.
Прикинув время и возможности беглецов, Гиллем только развел руками: те наверняка уже успели одолеть не меньше трети дороги к Марселю, и возможность догнать их представлялась весьма сомнительной. Однако усомниться, а тем более вступить в пререкания с Рамоном – себе дороже.
* * *
Проводник дожидался в условленном месте.
Как и заверял мэтр Калькодис, пройти мимо него было невозможно – заметив трех приближающихся всадников, он поднялся с обочины и лениво встал посередине дороги. При виде посланца мэтра Гиллем в очередной раз подумал о спасении души, придя к безнадежному выводу – слишком глубоко он увяз в болоте грехов и проступков, чтобы надеяться на прощение. Следовать за таким проводником – все равно что добровольно встать на дорогу в ад.
Посланец тем временем зевнул и нехотя подошел ближе, заставив лошадей нервно запрядать ушами и попятиться. Лошадок можно было понять: попробуй-ка сохранить твердость духа, когда на тебя наступает здоровенный зверь ростом не меньше испанского мула, поросший черной клочковатой шерстью и с вытянутой клыкастой мордой, в точности рылом морского чудовища! Язык как-то не поворачивался назвать эту тварь просто собакой. Ни один из его дальних и близких родичей явно никогда в жизни не опускался до дружелюбного помахивания хвостом, приношения шлепанцев хозяина и дремоты у полыхающего камина.
Черная псина окинула Рамона де Транкавеля оценивающим взглядом. Глазки у зверюги были маленькие, близко посаженные, с красноватым отливом. Чуть позже выяснилось, что пес носит ошейник – широкую кожаную ленту с заклепками, на которой болтается крохотная подвеска, алый камешек в медной оправе.
– Ты… Тебя прислали за нами?.. – голос Рамона неуловимо дрогнул. Пес с достоинством наклонил косматую башку, и, развернувшись, потрусил по старой дороге. Отросшие кривые когти при ходьбе громко скребли по песчанику.
При общей страховидности хвост у черной псины подкачал: всего-то жалкий обрубок не длиннее пальца, раскачивающийся в такт шагам влево-вправо. Созерцание этого хвоста заставило Гиллема приглушенно фыркнуть, и первоначальный испуг сменился натянутой бравадой. Подумаешь, здоровенная собака. Даже самый натасканный пес – не более чем умное животное. Поблизости наверняка дожидается его хозяин.
Бланшфор-младший только хотел поделиться своими соображениями, как Виа Валерия вильнула, скатившись с пригорка в неглубокую, ставшую весьма людной ложбину.
На первый взгляд, в разбитом у обочины лагере обосновалось не меньше двух или трех десятков человек. Тлел костерок, неровными рядами выстроились холщовые навесы, бродили оседланные лошади. Кто-то бездельно валялся в пожухлой траве, кто-то сидел у огня. Бренчал расстроенный рыль, и несколько луженых глоток старательно выводили:
…А добыча измельчала, йо-хо-хо,
Все конина вместо сала, йо-хо-хо,
В кошельках металла мало, йо-хо-хо,
Не клиент, а скупердяй!
Это что же за работа? Йо-хо-хо…
Разбирает нас зевота – йо-хо-хо,
Даже грабить неохота – йо-хо-хо,
Хоть обычаи меняй…
– Иисус Спаситель, ну и сброд! – громко возмутился Гиллем де Бланшфор. – И вот это – обещанная помощь?! Да им же одна дорога – до ближайшей виселицы!
По злокозненной прихоти судьбы его слова в точности совпали с окончанием песни и прозвучали в абсолютной тишине. Два десятка голов повернулись на голос, множество глаз внимательно и недобро впились в пришельцев. Черная псина утробно гавкнула. Гиллем побледнел и попятился.
– Вроде у этого красавчика что-то лишнее надо отрезать, – задумчиво произнес один из сидевших у костра, долговязый детина с невыразительным лицом, поигрывая длинным охотничьим ножом. – Не пойму только, что. Язык, что ли, ему подкоротить? Как думаете, братие?
– Какой там язык? Совсем у тя глаз замылился, Шустрик, – хриплым басом сказал неопрятный толстяк, опирающийся на суковатую дубину. – Это ж петушок, аль ты не видишь? Каплуна с него сделать надобно…
Поляна взорвалась грубым хохотом, не сулившим, впрочем, никакого веселья Гиллему де Бланшфору – упомянутый красавчик затрясся, как лист на ветру, и спешно спрятался за спину Рамона. Долговязый с ножом сделал шаг вперед, нехорошо улыбаясь.
– Спокойно, ребятки, – прогудел еще один голос. – Великое дело, петушок не в свой черед прокукарекал. Что ж нам, обижаться на глупую птицу? Ну-ка, вольный люд, дорогу атаману!
Помимо гортанного акцента простеца, урожденного в глухомани провинции Лангедок, в этом голосе слышались отчетливые властные нотки. «Ребятки» уважительно расступались перед его обладателем – низкорослый, кривоногий, чудовищно плечистый человек, до самых глаз заросший дикой пегой бородищей, уверенно протопал через поляну и остановился в трех шагах от Рамона сотоварищи.
– Вы, значит, будете его милость Рамон де Транкавель, – безошибочно определил бородач, не удостоив двух прочих даже беглого взгляда. Рамон кивнул, с трудом удержавшись от брезгливой гримасы: от атамана ватажников так и шибало кошмарной смесью кислого пива, застарелой грязи, пота и еще какой-то трудноопределимой дряни. В руке бородач сжимал широкий топор с тронутым ржавчиной лезвием. – Ага. Ну так старый ко… в смысле, благородный мессир Калькодис, он так и упреждал: пожалуют, мол, трое. Двоих, говорит, коли будет надо, хоть поджарь да съешь, невелика потеря. А один, говорит, его сразу отличишь, не ошибешься, – вот его, мол, слушайся в точности как меня. Нам что, дело служивое – раз его милость прикажут, не хочешь, а сделаешь… Меня Ротаудом звать. Ротауд Длиннобородый, стало быть, и надо всей этой вшивой командой я вроде как воевода. А может, ваша милость, слыхали прежде про Ротауда Длиннобородого?
– Нет, – процедил Рамон. На самом деле что-то такое он давным-давно слышал… что-то не совсем хорошее… или совсем нехорошее… но вспоминать сейчас не было ни времени, ни желания. – Сколько у тебя людей?
– Людей-то? – Ротауд странно ухмыльнулся. – Людей две дюжины да еще трое. Все конные и оружные. А что за дело-то будет? Убить, что ль, кого?
– Убить, но сперва – догнать. Я ищу людей, проезжавших два или три дня тому по этой дороге в направлении Марселя. Их, вероятно, около десятка, с ними женщины, двое. Женщины нужны мне живьем, остальные должны умереть, – ледяным тоном произнес Транкавель. – Задача ясна? Справишься?
Косматый Ротауд откровенно поскреб в затылке.
– Два-три дня тому… Давненько! Далеко уехали-то, поди… Ладно, Бербера кого хошь вынюхает. Эй, Бербера! Кончай жрать, бесовское отродье! Как, выследишь добычу его милости, подстилка для блох?
Пес по имени Бербера не торопясь вынул уродливую морду из чьей-то миски, мрачно глянул на Ротауда красными глазками и коротко рыкнул, выражая свое сугубое презрение жалким людишкам, посмевшим усомниться в его способностях.
– Вынюхает, – веско заявил бородач. – Дак нам собираться?
– Собирайтесь, – утраченная было под стенами Фортэна самоуверенность вернулась к Рамону. Им по-прежнему дорожили, оказывали ему ценные услуги и необходимую поддержку в трудный миг. Какая разница, откуда мэтр Калькодис взял эту разномастную свору, если они готовы служить ему, Рамону де Транкавель?
– Гей, ублюдки! – жизнерадостно заблажил Ротауд, и, переваливаясь, устремился к навесам. – Хорош задницы греть! Дело не ждет! Лагерь сворачивать, костры заливать, да по коням! Кто промешкает – удавлю!..
– И с кем мы только связались? – риторически вопросил Монтеро д'А-Ниор.
Пришедший в хаотическое на первый взгляд движение бивак таял, стремительно превращаясь из оравы бесцельно прохлаждающихся людей в готовый к дальней дороге отряд. Вскоре напоминанием о разбитом тут лагере служили только черные дымящиеся кострища, пятна примятой травы на месте свернутых палаток да кучки конского навоза. Пестрая шумная кавалькада выкатилась на тракт и помчалась вдоль моря, растянувшись вереницей, тревожа покой старой дороги дробным перестуком лошадиных копыт.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Черные начинают и…
16 октября.
Бланка отсутствовала всего три дня, а ее старший брат с горечью был вынужден признать: именно сейчас ему позарез не хватает общества сестренки. Ум Бланки был тем алмазной твердости оселком, о который он оттачивал лезвие своих замыслов. Она обладала умением ловко обнаруживать прорехи в создаваемых им хитросплетениях интриг, щедро делилась с ним своим жизнелюбием и уверенностью в том, что перед ними не устоит любая преграда – и вот теперь исчезла. Она жива, здорова и вроде бы счастлива, но теперь ее очарование и ее улыбка принадлежат кому-то другому, а ему остались только воспоминания. Да еще совершенно неожиданный подарок, обнаруженный служанками в покоях молодой госпожи.
Зная, сколь искренне сестрица ненавидит обязательные для благородной девы занятия рукоделием, Тьерри немало удивился, когда ему принесли тяжелый отрез темно-синего бархата мавританской работы. Бланка потратила сперва немало сбережений, а потом – немало ночей, втайне от всех расшив кусок ткани россыпью аккуратных золотых пчелок и превратив его в знамя.
Стяг давно угасшей династии Меровингов.
Почему ей взбрела в голову такая идея – сказать трудно. Как и большинство Транкавелей, Бланка отличалась изрядной своенравностью, а любую тайну считала прямым вызовом своей персоне. Она наверняка подслушивала беседы отца и Рамона. Возможно, читала кое-какие книги из секретной библиотеки Ренна. Конечно, вряд ли ей все было полностью понятно, но и понятого оказалось достаточно, чтобы вдохновить девицу Транкавель на создание вот такого шедевра. И ведь никому ни словом не обмолвилась, чертовка!.. Тьерри полюбовался переливами матово-синей ткани и блеском золотых нитей, решив, что пока повесит знамя у себя в комнатах. Укреплять его на стене Большой залы, вынося тем самым на всеобщее обозрение, было бы преждевременно. Может быть, через несколько дней…
Сейчас он был один – сидел в дальнем углу своих покоев в Северной башне, наслаждаясь краткими мгновениями тишины и спокойствия и размышляя о том, что всю его жизнь до сего момента можно описать этими двумя словами. Тишина и спокойствие. Что думают сторонние люди, когда речь заходит о нем, Тьерри де Транкавеле? Вряд ли много они думают, эти ничего не подозревающие посторонние. Надо же, средний сын Железного Бертрана – ни капельки не в отца, и в кого только уродился? В Бешеном Семействе – то ли черная овца, то ли белая ворона. Тихий книжник, себе на уме, малоразговорчив, даже, может быть, изрядный тугодум с виду.
Ах, если бы они только знали! Если бы догадывались, что именно он дергает невидимые нити, играя на чужих страстях и недостатках, обращая любое случайно брошенное слово себе на пользу, стравливая враждующих и укрепляя возникающие привязанности. Даже отец не подозревает, к скольким шагам в нужном направлении его исподволь подтолкнул средний отпрыск, никогда не повышающий голоса и не вступающий в споры. Вовремя произнесенная фраза, кстати пущенный слух, «случайно» подсказанная идея… правильно составленное письмо, попавшее в нужные руки, и при необходимости – крупинка яда, оброненная незаметным человеком в нужный бокал… Транкавель-старший не слишком жаловал тонкое искусство плетения интриг, предпочитая прямолинейную властность, Рамон и вовсе брезговал «византийщиной», Хайме не вникал по молодости лет. Один Тьерри кропотливо и незаметно сплетал свою паутину, вечно оставаясь в тени.
Но тихая прежняя жизнь закончилась. При всей свой лживости сладкоречивый мэтр Калькодис был прав в одном: затянувшаяся игра подошла к финалу. Именно теперь он, Тьерри де Транкавель, средний сын Железного Бертрана, милостью Божией наследник отцовского титула и (ах, как звучит!) короны Меровингов, должен показать всем – и врагам, и соратникам – кто здесь настоящий хозяин. Хватит оставаться в отдалении, хватит быть безмолвной тенью – пусть шелковая перчатка уступит место латной рукавице.
Остается сделать шах и мат королю – что, даже при самом благоприятном стечении обстоятельств, займет довольно протяженное время. Тьерри рассчитывал управиться к наступлению весны или лета следующего года. Это – если ему удастся подчинить строптивых баронов; если удастся собрать и удержать в повиновении окситанскую армию; если по пути к столице эта армия не погрязнет в грабежах и осенней распутице; если в рядах сторонников не отыщется Иуды, а в день своего триумфа он сохранит достаточно бдительности, чтобы вовремя увидеть припрятанный в рукаве былого верного союзника кинжал… тогда, возможно, старательно вышитое Бланкой знамя и впрямь станет священным стягом возрожденной династии древних королей.
Совсем скоро, где-то спустя четверть часа, ему предстоит совершить первый ход новой партии. Двумя этажами ниже, в уединенном, достаточно просторном помещении соберется около двух десятков человек – облеченных немалой властью, тех, чье слово способно поднять провинцию на мятеж. Официально они приглашены на поминальную трапезу по безвременно усопшему Хайме. Сегодня днем в фамильном склепе Транкавелей прибавится еще один гроб и еще одна погребальная доска – пока вырезанная из дерева, позже ее заменят на мраморную.
От этой мысли Тьерри сморщился, как от внезапной зубной боли.
Признаться честно, затея с мнимой кончиной младшего брата с самого начала была ошибкой, единственной крупной прорехой в безукоризненно сплетенной паутине. Тьерри перехитрил сам себя. Проблема заключалась в том, что младший де Транкавель по юношескому легкомыслию и упрямству характера совершенно не понимал запутанных игрищ старшего брата. Случайно вышло, что Хайме оказался посвящен в кой-какие не вполне благовидные дела, относящиеся к Плану – и настоятельно потребовал ответа у Тьерри. Тогда Тьерри как-то выкрутился, смешав правду, полуправду и откровенный вымысел. Хайме поверил – это было хорошо; однако возомнил себя причастным к Большой Игре, и вот это было уже плохо. Тайны и секреты держались в романтически настроенном юноше немногим лучше, нежели вода в дырявом ведре. С этого момента, пока младший брат оставался в замке, Тьерри ни на минуту не мог чувствовать себя в безопасности относительно своих планов.
Вообще-то, нужно было просто дать братцу возможность незаметно уехать. Хайме тяготился разлукой со своей возлюбленной, ему не сиделось на месте, юноша ждал только повода вскочить в седло. Отец, конечно, был бы недоволен, устроил бы разнос, но уже назавтра махнул бы рукой – великое дело, младший сын за приключениями подался… Однако Тьерри в те дни увлеченно искал новые способы упрочить связь с Ренном и убедиться в собственных возросших способностях. Способности эти и впрямь росли день ото дня, что несказанно радовало Тьерри – настолько, что на какое-то время он позабыл об осторожности. Как подросток, впервые получив в подарок от отца настоящий охотничий лук, целит во все, что попадется на глаза, так и Тьерри пробовал свою Силу по поводу и без. И когда возникла настоятельная необходимость надолго отослать куда-нибудь восторженного братца, мгновенно возникшая идея показалась среднему Транкавелю блестящей.
Он приволок из подземелья замка Тень, двойника Хайме. Капля крови, прядь волос, ношеная рубаха, ритуал, не столь сложный, сколь скучный… Подмена прошла великолепно. Никто, включая отца и Рамона, ничего не заподозрил, Хайме отправился в свое паломничество… а Тьерри заработал непреходящую головную боль.
Вызванная из неведомой бездны Тень действительно была безукоризненна в подражании оригиналу. Двойник не только вел себя совершенно как Хайме – он жил нормальной человеческой жизнью: смеялся в ответ на шутку, проголодавшись, садился за стол, волочился за смазливыми служанками… порезав случайно палец, ругался, и то, что текло из ранки, на вид было в точности похоже на человеческую кровь. Однажды, наблюдая за подменышем, Тьерри невольно задался вопросом: «Да полно, призрак ли это?» – и от этой мысли волосы у него на затылке встали дыбом, ибо творить живое под силу лишь Всевышнему. «Но если созданный мной призрак таков, то какие же чудовищные силы я неосторожно разбудил там, в подземельях Ренна?! И какую плату эти силы стребуют с меня или с моего несчастного брата?!» С этих пор Тьерри положил себе за правило как можно реже прибегать к новообретенным способностям.
Однако неприятности на этом не закончились. В своем удивительном совершенстве Тень копировала не только внешнюю составляющую младшего Транкавеля – унаследовав от оригинала память, двойник оказался столь же и даже более невоздержан на язык. Его требовалось постоянно направлять и наставлять. Тьерри изо всех сил старался удерживать Тень подальше от замка – на всех этих якобы затянувшихся охотах и долгих поездках в гости – находил причины, дабы поддельный Хайме поменьше общался с редкими гостями, с отцом и старшим братом, но легче от этого не становилось. Не раз и не два Тьерри горько пожалел, что вообще затеял аферу с подменышем.
Наконец, само время играло против замыслов Тьерри. Близился срок окончания жизни Тени: призрак был не вечен, его существование ограничивалось 31 октября, Днем Всех Святых, Самайном старой веры. Тьерри даже представить себе не мог, что тогда произойдет. То ли подменыш изойдет едким дымом на глазах десятка потрясенных свидетелей, то ли просто не обнаружится утром в своей постели… Так или иначе, внезапное исчезновение одного из сыновей Железного Бертрана обернется немалым скандалом, бесплодными разысканиями и прорвой всяческих кривотолков. И как назло, от настоящего Хайме до сих пор не пришло ни единой весточки. Тьерри подозревал, что бестолковый младшенький, оказавшись поблизости от своей ненаглядной Беренгарии, тут же забыл про любые договоренности, а значит, бесполезно дожидаться его к условленному сроку. Но что же тогда делать?..
Ответ напрашивался сам собой. Не ждать в тревоге и волнениях грядущего Самайна, но собственной рукой разрубить запутавшийся узел. Пусть Тень в последний раз выйдет на подмостки, произнесет необходимые слова – и вернется в Бездну, ее породившую. Исчезновение же обставим так, будто взбалмошный юнец наконец собрался с духом и удрал из опостылевшего дома.
Вняв мысленным просьбам Тьерри, судьба подкинула ему замечательно подходящую ситуацию: Рамон притащил в замок похищенную в Тулузе девицу. К ней на выручку пожаловали ее спутники, самоуверенно пытавшиеся выдать себя за посредников в Большой Игре. Раскусив их незамысловатую хитрость, Тьерри в душе посмеялся – и решил, что их появление прекрасно вписывается в его планы. Также как и объявившийся в Куизе подозрительный тип в компании с шайкой отъявленных головорезов. Тип, как ни странно, при более подробном рассмотрении, оказался самым настоящим порученцем мадам Элеоноры Аквитанской – хорошие отношения с которой были необходимы Лангедокскому Заговору как воздух для дыхания и вода для утоления жажды.
Вьющиеся нити соединялись в хитроумный узор, видимый одному лишь Тьерри. Призрак, конфиденты подлинные и мнимые, Рамон, чьей душой в последнее время все более овладевала Тьма, архив английского канцлера, подозрительная и слишком много знающая девица-торговка из Британии – здесь было, где разгуляться изворотливому уму. Тьерри казалось, он предусмотрел все.
Кроме одной-единственной вещи.
Тень, которую он подослал к незваным гостям с загадочными речами, которой перерезал горло на балконе донжона – Тень эта, вопреки всем его расчетам, не развеялась туманом и не рассыпалась прахом. Она грузно перевалилась через перила и упала во двор, расплескав по старым камням лужу темной крови.
Ночь после кончины Призрака стала наихудшей в жизни Тьерри. Он был уверен, что вот-вот сойдет с ума, не в силах понять, кто уехал вслед за наваррской принцессой, а кто остался в Ренне. Неужели замок решил таким жутким образом проучить его за самоуверенность? Что, если его кинжал пресек существование не призрачного наваждения, а настоящего, подлинного Хайме? Что, если к подножию своего будущего трона он швырнул труп брата?
В попытке успокоиться Тьерри наскоро провел ритуал поиска – и облегченно перевел дух: аквамариновая нить все так же убегала за окоем Средиземного моря. Стало быть, он не ошибся, убил двойника… Но вдруг насильственная кончина Тени пагубным образом скажется на судьбе прообраза?
И что будет, когда Хайме однажды вернется домой? Как он объяснит людям, присутствовавшим сегодня в замковой капелле на церемонии отпевания и погребения де Транкавеля-младшего, свое чудесное воскрешение? Что скажет Бланка, уверенная, что потеряла любимого брата?
Что проку гадать о еще не свершившемся… Он ведь не Лоррейн, чтобы прозревать будущее. Ясно одно: впредь нельзя повторять подобных ошибок. У него перед глазами живой пример – Рамон, раздавленный доставшимся ему могуществом и ставший легкой добычей Тьмы. Ему сейчас нужно думать о том, как выиграть первое из предстоящих многочисленных сражений – не на поле боя, а под крышей собственного дома, с людьми, присягавшими на верность его отцу. Рассылая гонцов с печальной вестью, Тьерри придерживался определенного выбора: звал тех, кто известен своей склонностью увиливать в решающий момент. К чему приглашать Амьена Бланшфора, что держит Фортэн, или д'А-Ниоров из Лавальде, коли они поднимутся по первому слову Ренна? Для начала необходимо призвать к оружию ближайшую округу, а там, подобно кругам по воде, слух разойдется по всей провинции.
«Странная нынче ситуация, редко такая бывает, – в который раз размышлял Тьерри. – Окситания фактически ничья. Про нас словно позабыли. Старый лис Раймунд Тулузский лет десять тому присягнул Анри Британцу, но с тех пор умерли и король Анри, и герцог Раймунд. Новый правитель Тулузы отнюдь не торопится приискать себе высокого покровителя, мой папенька под шумок провозгласил себя сюзереном Лангедока – и все молча согласились. Даже Фуа, которые спят и видят, как бы половчее прибрать провинцию к рукам. Европейские короли покинули свои земли, стремясь обрести Иерусалим, и никому не приходит в голову, что затаившийся Лангедок вынашивает собственные планы. Быстрота – вот что нас спасет. Чем скорее мы выступим, тем меньше шансов, что Филипп-Август узнает о нашей маленькой проказе. Пусть себе мирно плывет за компанию с Ричардом в Палестину…»
Скрипнула дверь, пропуская вначале слугу с раскачивающейся масляной лампой, а затем Бертрана де Транкавеля. За минувшие дни Железный Бертран изрядно сдал, превратившись из вельможи с высокомерными замашками принца крови в усталого раздражительного старика. Тьерри его понимал. Всего за седмицу граф Редэ лишился младшего отпрыска, увидел, как старший своими руками разрушает возложенные на него надежды, и утратил дочь. А в довершение – тщательно выстроенные планы и замыслы придется доверить другому человеку, пусть даже и собственному ребенку, но иному, не тому, кого ты с детства готовил к грядущей миссии. Бертран де Транкавель осунулся, усох и видел мир в исключительно черных тонах.
– Собрались, – буркнул он с порога. – Сидят с постными физиономиями, и каждый ломает голову: как бы свалить все беды на соседа, самому оставшись в стороне? – он тяжело прошелся по комнате и непривычно искательным тоном предложил: – Хочешь, я с ними потолкую? Меня они давно знают, а к тебе могут и не прислушаться…
– Вот именно, – кивнул Тьерри. – Им в первую очередь будет полезно уразуметь, кто теперь хозяин.
– Только имей в виду, не сможешь их убедить – и дело провалено, – на миг воскрес прежний Транкавель-старший, не имевший привычки смягчать удары. – Они побегут, увлекая за собой прочих нестойких, а ты останешься посреди глубокой навозной лужи.
– Утешает, что буду плескаться не в одиночестве, – уныло съязвил в ответ Тьерри. – Нет, я должен поговорить с ними сам. Негоже правителю перекладывать свои обязанности на подданных.
– Ты еще не правитель, – желчно напомнил Бертран де Транкавель. – Ты вообще покуда никто, и без меня, без моих знаний…
Он вовремя осекся. Средний отпрыск смотрел на него холодным, тяжелым взглядом, словно прикидывал, каким способом проще избавиться от досадной помехи в лице старого самоуверенного болтуна. Бертрану показалось, будто он уже не раз наталкивался на подобный взгляд – именно его отражало тусклое начищенное серебро зеркал, когда владетель Редэ заглядывал в их фальшивые глубины.
* * *
Три десятка толстых свечей белого воска никак не могли разогнать скопившийся в просторной зале полумрак. Полосы света выхватывали из темноты то кусок гобелена, то мерцание золотого шитья на одежде, то короткий блеск драгоценного камня. Лица собравшихся представали смутными белыми пятнами, или, наоборот, преувеличенно четкими рельефами, сотканными из тени и света. Тьерри знал их всех – их имена, их запутанные родственные связи, а в последнее время неплохо изучил их сильные и слабые стороны, грешки и проступки. Один увяз в долгах, у другого нелады с соседями из-за земельных наделов, третий увел чужую невесту, четвертый уже который год судится с тулузскими графами, предки пятого и шестого столетие назад повздорили друг с другом, а потомки вынуждены длить это противостояние… Кто-то из них был намного старше Тьерри, кто-то – моложе. И добрая половина присутствующих относилась к среднему сыну семейства Транкавель как к безобидному и безвредному существу, рано увядшей ветви могучего древа, не способной дать достойных побегов.
Едва заняв место во главе длинного стола, Тьерри заметил удивленно-раздраженные взгляды и уловил озадаченное перешептывание. У благородных господ имелись веские причины возмущаться и недоумевать: признанный вожак, Бертран де Транкавель, держится в стороне, доверив возглавлять собрание своему малозаметному отпрыску! Куда подевался старший сын его светлости, Рамон? Почему в Ренне полно монахов, когда их тут отродясь не жаловали? Нашли в конце концов убийцу Хайме или нет?
Однако вслух ни один подобный вопрос не прозвучал: церемонии и традиции превыше людского любопытства. Вначале должны быть высказаны предписанные для подобных случаев слова соболезнования и выражена глубокая скорбь по поводу обрушившегося на семейство Транкавель несчастья. И лишь затем можно перейти к истинной причине, собравшей всех этих людей в одном из залов Ренн-ле-Шато.
С каждым из присутствующих в свое время не раз беседовали, где обиняками, а где открыто посвящая в Замысел. Давались обещания, заключались и распадались шаткие союзы. Строились планы и делились высокие должности при будущем королевском дворе. Однако в глубине души всякий из заговорщиков лелеял надежду, что мечты останутся мечтами, а день перемен никогда не наступит. Транкавель замышляют возродить былую славу своего рода? Пусть развлекаются. Лишь бы не втягивали нас в свои игры, позволили вести привычную жизнь – день за днем, год за годом…
– Не такой мне мыслилась эта встреча, – без лишних предисловий начал Железный Бертран. – Но обстоятельства порой оказываются сильнее нас, и мы вынуждены покоряться им. Им – и более никому. Сегодня мы утратили не одного, но двоих. Младший отпрыск нашей семьи погиб, старший… старшему отныне нет места среди нас. Любой, встретивший его, может покончить с ним, как с бешеным псом, разносящим заразу.
Ветер с силой ударил в стены замка, заскрипел флюгерами, заставил мелко дребезжать толстые мутные стекла в свинцовых переплетах. Повисшая в комнате тишина доказывала, что графу де Транкавель удалось полностью завладеть вниманием собравшихся. Старый хозяин Редэ поначалу упрямо отказывался прилюдно заговаривать о своем старшем сыне, но Тьерри убедил отца в том, что попытки скрыть тайну не приведут ни к чему хорошему. Лучше сразу назвать вещи своими именами, доказывая, что дому Транкавель нечего бояться. Он устоит и не в таких передрягах.
Весть об изгнании Рамона из Ренн-ле-Шато и пределов графства и намерении Бертрана лишить старшего отпрыска всех званий и привилегий не произвела столь удручающего впечатления, к которому приготовился Тьерри. Напротив, благородное собрание облегченно вздохнуло, а кто-то вполголоса, но довольно четко проворчал: «Давно пора…». В последние годы Рамон перестал пользоваться прежней любовью и восхищением соседей. Кто нюхом подозревал неладное, кто просто чувствовал себя не лучшим образом, принимая в своем доме наследника Железного Бертрана, кому-то Рамон успел насолить – не по злобе, ради развлечения. И потому никто не торопился выяснять причину внезапной немилости старого графа к своему некогда любимому первенцу.
– Как владетель титула и сюзерен нашего края, я передаю право наследования моему… – Бертран все-таки запнулся, пускай и на краткое мгновение, – моему следующему по старшинству сыну, Тьерри. Указ и соответствующая публичная церемония будут проведены позднее, ныне же я извещаю вас о своем решении…
Со стороны, где расположилась буйная троица Плантаров – дядюшка и двое племянничков, державшие крепости Лавалане и Пюиверт – долетел простецкий присвист. Анри, старший представитель семейства Плантар, никогда не отличался благопристойным поведением, с юных лет став известным под заглазным прозвищем «Большого Борова» – и всегда охотно подтверждал сложившуюся дурную репутацию.
Тьерри украдкой перевел дух. Известие о смене наследника Ренна благополучно проглочено и теперь неспешно переваривается в умах отцовских вассалов. Настала пора действовать – покуда они не опомнились, не сбились в стаю и не начали огрызаться.
– Время пришло, – очень спокойно произнес Транкавель-средний. – Время восстановления попранной справедливости, которого мы ждали и к которому готовились. Довольно пустых разговоров и бесплодных мечтаний. Наши потомки не простят нам, если мы не сумеем воспользоваться этим благоприятнейшим из случаев. Путь свободен. Союзники во Франции и Аквитании окажут нам необходимую поддержку. Остается только сделать первый шаг – шаг нашего войска за пределы провинции. Я даю вам неделю – начиная с завтрашнего дня – для того, чтобы собрать свои копья. В начале ноября мы выступаем. Семья Транкавель поднимает свой голос – и долг обязывает вас следовать за господином.
– За господином, но отнюдь не за тобой, – скрипучие интонации могли принадлежать лишь одному человеку… и Тьерри знал, этот человек не преминет возразить. Таков уж он был, ровесник Железного Бертрана, правитель четырех ластурских замков, Роже де Кабар, один из немногих людей в провинции, способных возразить графу Редэ. – Наш господин пока хранит молчание.
– Которое, как известно, знак согласия, – осмелились возразить с другой стороны стола.
На эту компанию Тьерри возлагал большие надежды. Азартные молодые хозяева соседствующих владений, Мирпуа, Перея и Рокфиксада. Транкавелю-среднему пришлось затратить немало усилий, чтобы найти с ними общий язык и исподволь воспитать из юнцов преданных сторонников. Сегодня он доподлинно узнает, чего стоили их обещания поддерживать его…
– Мы придем, – молодежь оказалась стойкой в своем выборе. Или им кружило головы воображение, рисовавшее красочные картины великого похода на Север. Поход будет описан во всех летописях, они прославятся, их имена переживут столетия! А уцелевших в конце похода ждут почести, возвышение, близость к новому королевскому двору!
«Гончие, – с добродушной ухмылкой думал о восторженной молодежи Тьерри. – Мои гончие, которым только укажи зверя – и они рьяно кинутся его преследовать. Пусть не слишком умные, зато верные».
– Придут они! – пошептавшись с младшими родичами, взревел из своего угла Большой Боров. – С развернутыми знаменами и боевыми трубами! С шумом да треском прогуляются до стен первой же крепости, где схлопочут стрелу в лоб! Мессир Бертран, неужто этот молокосос… извиняюсь нижайше, ваш драгоценный сынок – неужто он говорит правду? Вы действительно намерены сделать это, поднять Юг против Севера? Не спорю, нет ничего лучше доброй драки – но вдруг, когда мы вернемся, в моих замках будут вовсю хозяйничать тулузцы? Вы ж эту лисью породу знаете! Коли хозяев нету дома – украдут все, а напоследок нагадят в колодец и стены разрушат!
– Мы столь давно твердим об этом походе, что разуверились в возможности когда-либо его начать, – поддержал Борова хозяин замка Пейрепертюз де Фенуйед, выходец из испанских мавров, известный своим многочисленным потомством и на редкость вспыльчивым характером. Выступление было тем более неожиданным, если учесть, что семейства Плантаров и Фенуйедов уже который год грызлись за право владеть городом Дюилак и изрядно недолюбливали друг друга. – Он совершенно не ко времени! Но, даже если мы соберем армию, разве наших восьми или десяти тысяч достанет, чтобы взять крепость Иль-де-Франс и захватить Париж?
– У кого не достанет сил, у нас? – искренне возмутились представители Мирпуа. – Да мы будем отмечать Рождество в Париже, а вы, если боитесь, не высовывайтесь за порог!
– Кто боится? Я боюсь?
– Тихо! – молчавший доселе Бертран чуть повысил голос, в зародыше гася возможную ссору. Вспыхнувший гомон затих, цвет Окситании во все глаза уставился на своего многолетнего правителя – сегодня решившего добровольно передать власть в новые руки. – Тьерри говорит истинную правду, и я одобряю все, им сказанное. Усилиями наших сторонников сделано все, чтобы облегчить вам путь…
– Ага, а прослышавший о такой выходке Филипп мигом забудет об освобождении Иерусалима и помчится обратно – вразумлять заблудших, – влез с дерзким, но совершенно истинным замечанием младший из племянников Плантара. – Хороши мы тогда будем!
– Не помчится, – невозмутимо заявил Тьерри, хотя на сей раз совершенно не ощущал уверенности в своих словах. Тут он мог полагаться только на уверения отца, а Железный Бертран сказал, как отрезал: «Филипп, равно как и Ричард Английский, не вернется в Европу. И будь добр, не задавай вопросов, кто и как об этом позаботится.» – Покойнику затруднительно куда-либо мчаться.
– Ах, вот оно что… – высокое собрание приглушенно загудело, оценивая изменившиеся шансы и прикидывая возможности. Такое положение дел пришлось им по душе гораздо больше прежнего, и у ратовавших за скорое выступление молодых забияк появились новые союзники.
– Добавлю также, – голосом Бертрана де Транкавель можно было вбивать гвозди в камень, – что Раймон Тулузский, происков коего тут опасаются, присоединится к нашему походу. Для вящего спокойствия я с частью собранного войска останусь здесь, в Ренн-ле-Шато – надзирать за провинцией…
Возникла пауза, нарушенная искренне изумленным вопросом Корбы де Ронтара, хозяина обширного края Орнолак:
– Кто же тогда станет во главе армии? Мессир Тьерри, что ли?..
– Мы за этим заморышем не пойдем! – в один голос заявили Плантары, заставив боязливо заколебаться пламя свечей. Транкавель-средний слегка поморщился – высказывания семейства Плантар никогда не отличались вежливостью.
– Мне кажется, среди нас отыщутся более достойные люди, чей многолетний ратный опыт говорит сам за себя! – незамедлительно высказался обширный клан Фенуйедов. – Разве можно доверять войско сущему юнцу, который только и делает, что чахнет в библиотеках! Кто-нибудь может вспомнить, когда мессира Тьерри последний раз видели на турнире? Одержал ли он там хоть одну победу? Человек, в жизни не преломивший ни одного копья, намерен возглавлять воинство, что за нелепица! Пусть уж сидит в обозе и набирается опыта!
Подобный поворот событий не стал для Тьерри откровением. Рано или поздно должна была зайти речь о предводителе будущего воинства. Половина собравшихся видела на этом месте исключительно собственную персону, а другая половина была с ними категорически не согласна.
Что и подтвердилось мгновение спустя всплеском бурных выкриков:
– С какой это стати Фенуйеды вперед лезут? Сколько лет сидели тише воды, ниже травы, а тут на тебе – оживились, железом забряцали!
– Когда мы тягались с покойным Раймундом Тулузским, где они были? Верно, всем семейством отсиживались за высокими стенами!
– И когда лет десять тому явились мавры за добычей, ваша милость не спешила явиться на поле боя!
– Только когда трофеи начали делить, тогда он резвее лани прискакал!
Де Фенуйед побагровел, набирая воздуху для достойного отпора клеветникам. Однако ему пришлось проглотить все приготовленные слова – почуяв, что старшее поколение уже не столь уверено в своих силах, осмелевшая молодежь в полный голос завопила:
– Не желаем Мавра! И Боров пусть тоже хрюкает в своем хлеву!
– Да я вас всех… – старший Плантар с устрашающим рыком полез из-за стола, едва удерживаемый вцепившимся в него младшими родственниками и соседями по столу. – На клочки размотаю, за ноги подвешу! Щенки!..
Бертран де Транкавель, молча наблюдая за этаким курятником, медленно стервенел. Тьерри видел, как пальцы старого графа все сильнее стискивают резные подлокотники кресла. Он прямо-таки физически ощущал раздражение и злость, переполняющие Железного Бертрана. Однако, когда после оскорбительного заявления Фенуйедов владетель замка Ренн зарычал и начал подниматься на ноги, Тьерри осторожно придержал его за рукав.
– Нет, – сказал он вполголоса. В наполняющих зал воплях его слова услышал лишь тот, кому они предназначались – и ответил взглядом, в коем поровну смешались недоумение и ярость. – Нет. Я все улажу сам. Не ты ли говорил недавно, что грош цена тому королю, который не сумеет сдержать в узде своих подданных?
Как известно, среди шумной толпы ораторов есть два способа привлечь к себе внимание: кричать громче всех… или молчать. Железный Бертран всегда прибегал к первому, порой дополняя его могуществом Силы, истекающей из камней Ренна – и вскорости обычно добивался своего.
Его молчаливый и замкнутый отпрыск предпочел иной путь. Тьерри просто поднялся со своего кресла и молча стоял во главе длинного стола, неторопливо обводя взглядом расшумевшихся вассалов – и крикуны один за другим смолкали, тушевались, опускали глаза долу. Последним успокоился Плантар Большой Боров. После того как, раздраженно отдуваясь и утирая лицо, замолк и он, под сводами зала повисла тишина.
Тьерри подождал еще немного и заговорил – по-прежнему негромко, размеренно, заставляя сидящих в дальнем конце стола напрягать слух.
– Прежде всего я хочу заверить всех вас, что каждый из собравшихся – каждый, слышите? – получит за преданность свою и за труды все, что ему причитается по праву. В том даю вам слово чести. И даю также слово дворянина, что те, кто требует своего громче прочих, получат свою награду первыми.
В интонации последних его слов таилось что-то столь зловещее, отчего даже самые заядлые скандалисты разумно предпочли смолчать. Теперь все без исключения взгляды были устремлены на Тьерри, хотя и не во всех читалась покорность. Транкавель-средний заговорил снова:
– Сердце моего отца при виде вашей свары преисполняется гневом, мое же – полно печали. Мы собрались здесь, дабы решить судьбу королевства – а вы грызетесь из-за старых обид, или клочка земли, или права охотиться на оленей в лесах южнее Минерва. Мы намереваемся перевернуть мир, свергнуть узурпаторов и вернуть трон Франции тому, кто должен занимать его по праву божественной крови – потомку династии Меровингов, Длинноволосых Королей. Если мы сообща свершим задуманное, каждый из тех, кто стоял у истоков, войдет в число знатнейших вельмож королевства. А вы готовы перервать друг другу глотки из-за спорного места за столом! Неужели ни один из вас не видит дальше своего носа? Неужели вы настолько глупы, что готовы променять сундук с золотом завтра на медный пенс прямо сейчас? А может быть, когда пришла наконец пора от слов перейти к делу, вы решили, что задача вам не по силам? Ему – или мне?
Тьерри сделал паузу, вновь пройдясь взглядом по лицам баронов. На сей раз ему пришлось использовать Дар – совсем немного, самую малость, зато у кой-кого из особо ретивых спорщиков, явно собиравшихся возразить, язык примерз к небу. Тьерри столь же невозмутимо продолжал:
– Мой отец собрал вас не для того, чтобы испросить вашего совета – выступать на Париж или нет. Этот вопрос давно решен, и любое сомнение приравнивается к предательству. У тех, кто верен своему сюзерену, все должно быть готово к выступлению. Мы должны обсудить лишь непосредственные подробности нашего Плана. Количество клинков и копий, место и время сбора войска, заготовку фуража и кратчайший путь к столице Франции – вот что надлежит обсуждать сегодня, а не древность рода или воинскую доблесть предков.
Снова пауза. Большой Боров скептически сморщился, зато Роже Ластур чуть заметно кивнул. Для скупого на проявления чувств хозяина Ластурских владений это было равносильно громогласному одобрению.
– И последнее, – сказал Тьерри.
Сохранять внешнюю невозмутимость стало чертовски тяжело, но он справился и на сей раз.
– Вы были готовы подчиниться Рамону, ибо боялись его. Вы соглашались признать его подлинным королем, ощущая в нем Силу. Но сегодня эта Сила поглотила разум моего брата, и я по старшинству занял его место. В моих жилах, как и в его, течет кровь Меровингов, и мой отец перед всеми вами отрекся от Рамона, признав меня наследником. Однако Рамон намеревался повелевать вами, как пастух стадом, держа вас в узде корыстью и страхом. Я же пытаюсь говорить с вами – ибо повелевающий стадом не более чем пастух, а подлинный король правит сильными мира сего. Я уважаю вашу силу и ваше достоинство, я хочу видеть в вас не запуганных рабов, а верных соратников и преданных вассалов, ибо вы – те, кому суждено окружать трон новой династии французских королей.
Но есть среди вас такие, которые уважение считают робостью, а слова – слабостью. Я вижу их лица – на них презрение. Я слышу их голоса – они называют меня мальчишкой, и молокососом, и книжным червем. Я читаю их мысли, и эти мысли черны. Они говорят: «К черту прямого наследника! Миновала почти тысяча лет, от изначальной великой крови давно не осталось ни капли! Мой род не менее древен, мое войско ничуть не слабее! Так почему бы мне самому не занять престол Франции?!»
Мертвая тишина. Напряженные лица. Тьерри глубоко вздохнул и опустил голову, как бы в знак глубокой скорби.
– Что ж, я вынужден согласиться – в подобных речениях есть доля истины. Если даже мои вассалы, моя надежда и опора, не доверяют мне – я готов отказаться от претензий на трон. Пускай те, кто считает себя более достойным претендентом, встанут и предъявят свои права на корону, доказав свое родство с древней династией.
Спиной он ощущал яростный, потрясенный, бессильный взгляд Железного Бертрана, почти въяве слышал его полный боли и недоумения голос: «Что ты делаешь?! Во имя всех богов, древних и новых, неразумный мальчишка, что ты творишь?!» Ничего, отец, подумал он. Подожди немного. Твой тишайший средний сын очень скоро удивит тебя.
Еще несколько ударов сердца благородное собрание изумленно молчало, затем загомонило разом. Тьерри стоял не шевелясь, по-прежнему опустив голову. В общем шуме кабаньим рыком прорезался грубый бас Плантара Большого Борова:
– Какого дьявола? Вот этот неженка и показал свою гнилую изнанку! Хорошо хоть, на это достало смелости!
Анри Плантар башней воздвигся в середине стола, уперся в столешницу мощными кулаками:
– Вот вам готовый король Франции – я-то уж точно не подведу! И в битве не струшу, и вас не забуду! Кто со мной?
– Досточтимый Анри берется вывести свой род прямиком от Меровингов? – насмешливо проскрипел Роже Ластур. Его поддержали – те, кто помоложе, и те, что поумней. Довольно много голосов. Тьерри из-под полуприкрытых век бросил на протестующих быстрый, как молния взгляд. Он запоминал каждого.
– Да хоть от римских императоров! – громыхнул Большой Боров. – Ба! Что за беда! Дам своим книгочеям выбирать – сдохнуть на дыбе или купаться в золоте – ручаюсь, они мигом сыщут на нашем родословном древе золотую веточку! Да и что тут искать, трясти заплесневелыми книгами! Я знаю отлично, и вы все знаете – когда принц Сигиберт вернулся в наши края, он принял титулы родичей своей матушки Гизеллы, а прозвище ему было «Плантард», «Новая ветвь»! Моя семья ведет свой род от него, не то, что Редэзские выскочки!..
Новый шквал выкриков. Еще двое вскочили, дабы во всеуслышание назвать себя возможными хозяевами французского трона – блестящий красавчик Амори из Рокфиксада и родовитый, но недалекий Корба де Ронтар. Последний, что занятно, действительно состоял в родстве с меровейской династией – правда, весьма и весьма отдаленном. На Амори с удивлением и опаской смотрел его младший брат, Адемар, сидевший тут же и слывший, в отличие от Амори, толковым и несуетным человеком с недюжинными задатками управленца. Де Фенуйеды сцепились в ожесточенном споре, наверняка намереваясь увеличить число претендентов до четырех. Однако глава клана, поразмыслив, коротким взмахом руки положил конец препирательствам – и испанский кагал неохотно затих. Пример оказался заразительным: еще два или три человека, в запальчивости собиравшихся вступить в бой за призрачную корону, справились с первоначальным порывом, вняв доводам рассудка.
Железный Бертран сидел на своем троне-кресле очень прямо, каменной неподвижностью и цветом лица похожий на мраморное изваяние – лишь на скулах ярко алели пятна стыда. Такого позора семья Транкавелей еще не испытывала. «Только молчи, отец. Потерпи еще чуть-чуть. Ну что, нет больше шакалов, желающих корону Меровингов? Тогда…»
Тьерри медленно поднял голову, и сидящий рядом Пьер де Монпуа с трудом подавил инстинктивное желание шарахнуться прочь. Зрачки Тьерри де Транкавеля заполняла бездонная тьма, в которой плясали далекие багровые искры. Он заговорил, и его голос громом прокатился по залу:
– Это все, кто желает примерить мою корону?
Он вскинул руку.
У Плантара Большого Борова из середины лба вдруг вырос толстый арбалетный болт. С грохотом, от которого вздрогнули стены, огромная туша незадачливого соискателя короны опрокинулась навзничь. Пожилой Корба де Ронтар в падении произвел гораздо меньше шума, а Амори из Рокфиксада медленно оседал, из последних сил цепляясь за край стола – стрелок чуть-чуть промахнулся, болт вошел Амори в кадык. Кто-то вскрикнул, кто-то вскочил, панически шаря глазами по темным отдушинам под потолком и по привычке хватаясь за бесполезное оружие. Тьерри мог поклясться, что на миг его отец поддался всеобщей панике – Бертран не знал о подготовленной ловушке, о затаившихся стрелках, ожидавших знака.
– Я передумал, – сказал Транкавель-средний, и теперь в его голосе отчетливо звучала сталь. Каждое слово падало, как кузнечный молот на наковальню. – Я посмотрел на этих людей, дерзнувших назвать себя наследниками священной короны Меровингов, и душа моя преисполнилась омерзения. Ибо не может править Францией мерзавец, запятнавший себя изменой своему сюзерену – а то, что они только что совершили, называется именно так. Но я сдержал слово – требующий более прочих да получит первым то, что заслужил. И я был милосерден, ибо в моей воле было предать их смерти куда более жестокой. Теперь я спрашиваю остальных: есть ли среди вас такие, кто по-прежнему считает меня слабым, или мягкотелым, или недостаточно опытным? Если нет, то запомните навсегда: я, Тьерри де Транкавель, по праву наследовал трон Меровингов и никому не собираюсь его уступать. Те же, кто поможет мне отвоевать его у узурпатора, те, кто будет верен данной клятве и пойдет со мною до конца, на победу или на смерть – тем полной мерой воздастся по делам их, и не будет никого, кто превзойдет их в славе и доблести.
Он умолк в ожидании. Вельможи сидели, приходя в себя и нерешительно переглядываясь, и тут с дальнего конца стола послышался скрипучий смех. Роже Ластурский, все еще усмехаясь, выбирался из-за стола.
– Мальчик далеко пойдет, – он опустился перед Тьерри на правое колено, склоняя седую голову в знак покорности. – И я пойду за вами… мой король.
Роже де Кабар был первым. За ним последовали остальные. Один за другим лангедокские вельможи опускались на колени, вкладывая свои руки в руки молодого господина, подтверждая вассальную клятву – оммаж, признавая безусловную власть своего сюзерена.
Бертран де Транкавель, позабыв встать, глядел на сына так, словно увидел его впервые.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Болотная страна
16 – 17 октября,
