Глава тридцать первая
Агнес умерла сразу после Нового года, безутешно зовя Киврин.
— Она здесь, — уговаривала Эливис, сжимая маленькую ручонку. — Леди Катерина с тобой.
— Нет, — рыдала Агнес, осипшая, но по-прежнему громогласная. — Позови ее!
— Позову, — пообещала Эливис и растерянно оглянулась на Киврин. — Приведите отца Роша.
— Что такое?
Он соборовал Агнес сразу как только она заболела, лягающуюся и молотящую руками, будто в припадке, и с тех пор девочка его не подпускала.
— Леди Эливис, вы тоже больны?
Эливис покачала головой.
— Что я скажу супругу, когда он приедет?
Она уложила руку девочки вдоль тела, и только теперь Киврин осознала, что Агнес мертва.
Киврин обмыла крошечное тельце, превратившееся в почти сплошной фиолетовый синяк. Там, где Эливис держала ее за руку, кожа совсем почернела. Девочку будто избивали. «Так и есть, — подумала Киврин. — Избиение младенцев. Замучили и убили».
Сюрко и рубаха Агнес заскорузли от рвоты и крови, а повседневное полотняное платье давно пошло на повязки. Киврин завернула малышку в свой белый плащ, и Рош с мажордомом похоронили ее.
Эливис на похороны не вышла.
— Я должна остаться с Розамундой, — отказалась она. Розамунде Эливис ничем не могла помочь, та по-прежнему лежала будто заколдованная, и Киврин боялась, что жар как-то подействовал на клетки мозга. — И Гэвин может приехать.
Стоял сильный холод. Рош с мажордомом тяжело отдувались, опуская Агнес в могилу, и Киврин злилась, глядя на клубы пара, валившие у них изо рта. «Она ведь легче пуха. Одной рукой можно поднять», — думала Киврин с горечью.
При виде могил в ней тоже закипала злость. Погост переполнился, и все меньше оставалось места на том куске луга, который освятил Рош. Могила леди Имейн примостилась почти рядом с погостной дорожкой, а мажордомову младенцу отдельной могилы не досталось вовсе, даром что крещеный, — отец Рош разрешил похоронить его в ногах у матери. И все равно места не хватало.
«А как же младший сын мажордома? — язвила Киврин в пустоту. — И клирик? Их куда хоронить? Чума должна уносить от трети до половины населения. Не всех разом».
— Requiescat in расе. Amen, — произнес Рош, и мажордом принялся закидывать крохотный сверток комьями мерзлой земли.
«Вы были правы, мистер Дануорти, — думала Киврин с горечью. — Белое слишком маркое. Вы во всем оказались правы. Вы отговаривали меня, предрекали всякие кошмары и ужасы. Все так и вышло. И вам теперь не терпится сказать: „Я же предупреждал“. Только вам это не удастся, потому что я не знаю, где переброска, а единственный человек, который знает, наверное, погиб».
Она не стала дожидаться, пока мажордом засыплет Агнес землей, а Рош закончит точить лясы с Богом. Клокоча от гнева, она зашагала через луг, злясь на всех подряд — на мажордома с его лопатой, которому лишь бы могилы рыть; на Эливис, что не удосужилась выйти; на Гэвина, что никак не вернется. Никто не идет. Никто.
— Катерина! — позвал Рош.
Она обернулась, и он подбежал, выдыхая клубы пара.
— Что? — буркнула Киврин.
— Мы не должны терять надежду, — веско заметил он.
— Почему нет? — взорвалась Киврин. — Скоро подвалит к восьмидесяти пяти процентам, а это только начало. Клирик умирает, Розамунда умирает, все перезаразились. На что я должна надеяться?
— Господь не оставил нас бесповоротно. Агнес теперь спасена, ведь она в Его руках.
«Спасена, как же. В земле. В холоде. В темноте». Киврин уткнулась лицом в ладони.
— Агнес на небесах, и там чуме ее не достать. Ибо ничто не может отлучить нас от любви Божией, ни смерть, ни жизнь, ни ангелы, ни настоящее…
— Ни будущее, — проговорила Киврин.
— Ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь. — Рош мягко накрыл ладонью ее плечо, будто совершая помазание. — Своей любовью он послал тебя на помощь нам.
Киврин сжала лежащую у нее на плече руку Роша.
— Мы должны помогать друг другу.
Они постояли не шевелясь, а потом Рош сказал:
— Я пойду звонить в колокол, чтобы душа Агнес свободно вознеслась на небо.
— А я посмотрю Розамунду и остальных.
Эливис, якобы оставшаяся ухаживать за Розамундой, лежала на тюфячке Агнес, сжавшись в комок и завернувшись в свой плащ, не сводя глаз с двери.
— Быть может, его коня похитили бегущие от чумы, — предположила Эливис. — И поэтому он все не едет.
— Агнес похоронили, — обронила Киврин холодно, пробираясь в выгородку к Розамунде.
Та пришла в сознание. Посмотрев исподлобья на опустившуюся рядом Киврин, девочка потянулась к ее руке.
— Розамунда! — У Киврин защипало от слез в носу и в глазах. — Солнышко, как ты себя чувствуешь?
— Есть хочется. Отец приехал?
— Нет пока. — Киврин вдруг показалось, что он действительно еще может приехать. — Сейчас принесу тебе бульона. А ты лежи, не вставай без меня. Ты очень сильно хворала.
Розамунда послушно закрыла глаза. Они выглядели менее запавшими, хотя под ними по-прежнему темнели синяки.
— Где Агнес? — спросила она.
— Спит, — ответила Киврин, отводя со лба девочки спутанные волосы.
— Хорошо. А то уморит всех своими криками и беготней.
— Я схожу за бульоном. Леди Эливис, у меня добрые вести! — воскликнула она радостно. — Розамунда очнулась.
Эливис приподнялась на локте и рассеянно посмотрела на дочь, словно думая о другом, а потом снова улеглась.
Киврин встревоженно пощупала лоб Эливис — теплый. Правда, у нее самой руки холодные с улицы, не поймешь.
— Вы больны?
— Нет, — ответила Эливис так же рассеянно. — Что я ему скажу?
— Скажете, что Розамунда поправляется.
Теперь Эливис, кажется, вняла. Поднявшись с тюфяка, она села рядом с Розамундой. Но когда Киврин вернулась из кухни с бульоном, Эливис уже снова скорчилась на тюфячке Агнес под меховым плащом.
Розамунда спала — обычным, не мертвым сном. Восковая желтизна растаяла, хотя скулы по-прежнему остро торчали под натянутой кожей.
Эливис тоже заснула — или притворилась спящей. Клирик, пока Киврин ходила за бульоном, успел сползти с тюфяка и наполовину перелезть через заграждение. Когда она попыталась стащить его обратно, он замолотил руками. Пришлось звать отца Роша, чтобы тот его утихомирил.
Правый глаз его начал вытекать, разъедаемый чумой изнутри, и клирик отчаянно пытался его выцарапать.
— Domine Jesu Christe, — орал он, — fidelium defunctorium de poenis infermis!
Господи Иисусе Христе, избави души верных от мук адских.
«Да, — поддержала Киврин, пытаясь ухватить судорожно царапающие руки. — Избави его побыстрее».
Она снова перерыла медицинский ларец Имейн, ища какое-нибудь болеутоляющее. Опия не обнаружилось — да и рос ли в Англии 1348-го опиумный мак? Отыскав несколько оранжевых шелестящих клочков, слегка напоминавших маковые лепестки, Киврин опустила их в горячую воду, но выпить отвар клирик не смог. Его рот превратился в одну большую язву, а зубы и язык покрывала корка запекшейся крови.
«Он не заслужил такого, — подумала Киврин. — Даже если он и принес сюда чуму. Никто такого не заслуживает. Пожалуйста…» — взмолилась она, сама не зная, о чем просит.
Мольбы все равно остались без ответа. Клирика начало рвать темной желчью пополам с кровью, два дня шел снег, Эливис становилось все хуже. И судя по всему, не из-за чумы. Бубонов у нее не было, кашля и рвоты тоже, и Киврин не понимала, болезнь это или горе и чувство вины.
— Что я ему скажу? — снова и снова повторяла Эливис. — Он хотел спрятать нас здесь.
Киврин трогала ее лоб. Теплый. «Все заболеют», — думала она. Лорд Гийом отослал их подальше от опасности, а их все равно косит, одного за другим. Что-то нужно делать. Единственное спасение от чумы — бежать, но один раз они уже сбежали, сюда, их настигло и здесь. Да и как бежать, если Розамунда и Эливис даже не поднимаются.
«Ничего, Розамунда крепнет день ото дня, а у Эливис нет чумы. Это просто горячка. Может быть, у них найдется еще какое-нибудь поместье, в котором можно было бы отсидеться? На севере».
До Йоркшира чума пока не добралась. Если ни с кем не сталкиваться на дорогах, обходить всех встречных, чтобы не заразиться…
Она спросила Розамунду, нет ли у них владений в Йоркшире.
— Нет, — ответила девочка, приваливаясь спиной к скамье. — Есть в Дорсете.
Дорсет не подходит, чума уже там. А Розамунда, хоть и идет на поправку, слишком слаба. Она не сможет ехать верхом. Если бы еще было на ком ехать.
— У отца имелся еще дом в Суррее, — продолжила девочка. — Мы там жили, когда Агнес родилась. — Она посмотрела на Киврин. — Агнес умерла?
— Да.
Розамунда кивнула, ничуть, кажется, не удивившись.
— Я слышала, как она кричала.
Киврин не нашла, что ответить.
— Отец тоже умер, да?
Киврин молчала. Скорее всего да, и Гэвин тоже. Уже восемь дней, как он уехал в Бат. Эливис, по-прежнему в горячке, пробормотала утром: «Снег перестал, теперь он приедет».
— Он еще может прискакать, — поддержала Киврин. — Если задержался из-за снегопада.
Зашел мажордом с лопатой и остановился у заграждения. Он заходил каждый день проведать своего сына и молча смотрел на него через перевернутый стол. Сегодня он едва взглянул на мальчика и, опираясь на лопату, принялся разглядывать Киврин и Розамунду.
На плечах и шапке его таял снег, лезвие лопаты тоже было мокрым. «Копал еще одну могилу, — поняла Киврин. — Кому?»
— Кто-то умер?
— Нет. — Мажордом продолжал задумчиво разглядывать Розамунду.
Киврин встала.
— Вы что-то хотели?
Недоуменно, словно не осознав вопрос, он посмотрел на нее, потом опять на Розамунду и, подхватив лопату, ушел.
— Он идет копать могилу Агнес? — спросила Розамунда, проводив его взглядом.
— Нет, — мягко ответила Киврин. — Агнес уже похоронили, на погосте.
— Значит, мою?
— Нет! — ужаснулась Киврин. — Что ты! Ты не умрешь. Ты поправляешься. Ты очень хворала, но худшее теперь позади. Отдыхай, спи и набирайся сил.
Розамунда послушно улеглась и закрыла глаза, однако через минуту открыла снова.
— Теперь, после смерти отца, король заберет мое приданое. Как вы думаете, сэр Блуэт еще жив?
«Надеюсь, что нет». Бедняжка, неужели она все это время беспокоилась о своем замужестве? Бедная девочка. Смерть Блуэта — единственная польза от чумы. Если он умер, конечно.
— Не тревожься о нем. Отдыхай и поправляйся.
— Король может привести помолвку в исполнение, — продолжала Розамунда, теребя одеяло прозрачными пальцами. — Если обе стороны согласны.
«Тебе не придется ни на что соглашаться. Он умер. Епископский посланник убил его».
— Если же не согласны, то король выдаст меня замуж за кого сам пожелает. А сэра Блуэта я хотя бы знаю.
«Нет», — подумала Киврин, уже понимая, что девочка на самом деле права. Воображение подсовывало Розамунде еще худшие ужасы, чем сэр Блуэт, — разных извергов и чудовищ, которые, Киврин знала, бывают не только в страшных сказках.
Король использует Розамунду как разменную монету в сделке с каким-нибудь знатным феодалом — с кем-нибудь из опасных сторонников Черного принца, например, и ехать ей бог весть куда и бог весть зачем.
Бывают страхи и пострашнее похотливых стариков с сальными ухмылками и сестрами-мегерами. Барон Гарнье, например, двадцать лет продержал свою жену в цепях. Граф Анжуйский сжег свою заживо. И некому будет защитить Розамунду или выхаживать ее, если заболеет, потому что на всем белом свете у нее не останется ни родных, ни друзей.
«Я ее увезу, — подумала Киврин. — Куда-нибудь, где до нее не доберутся ни Блуэт, ни чума».
Нет такого места. Чума уже поглотила Бат и Оксфорд и движется на юго-восток к Лондону. Потом через Кент на север к Йоркширу и через Ла-Манш обратно в Германию и Нидерланды. Она добралась даже до Норвегии, приплыв на корабле, полном мертвецов. От нее не скрыться.
— А Гэвин здесь? — спросила Розамунда, точь-в-точь как ее мать и бабушка. — Я пошлю его в Курси, пусть скажет сэру Блуэту, чтобы встречал меня.
— Гэвин? — встрепенулась Эливис на своем тюфяке. — Он едет?
«Нет, — подумала Киврин. — Никто не едет. Даже мистер Дануорти».
Не важно, что она пропустила стыковку. Там все равно никто бы не ждал. Никто не догадывается, что она в 1348-м. Иначе ее бы ни за что здесь не бросили.
Наверное, что-то случилось с сетью. Мистер Дануорти очень беспокоился, что ее отправляют в глубокое прошлое без проверки сети на сдвиги. «На такой дальности могут возникнуть непредвиденные осложнения». Может быть, непредвиденное осложнение испортило или вовсе сорвало привязку, и ее теперь ищут в 1320-м. «Я опоздала на стыковку почти на тридцать лет».
— Гэвин? — снова повторила Эливис, силясь подняться.
Она не смогла. Эливис таяла на глазах, хотя никаких признаков чумы по-прежнему не появлялось. Когда пошел снег, она произнесла с облегчением: «Теперь он точно не приедет, пока не кончится непогода» и села рядом с Розамундой. Но к полудню ей пришлось улечься снова и температура неуклонно росла.
Рош исповедал ее, сам шатаясь от усталости. Все падали с ног. Засыпали моментально, стоило присесть хотя бы на миг. Мажордом, пришедший проведать детей, захрапел, стоя у заграждения, а Киврин отключилась, подкладывая дрова в огонь, и сильно обожгла руку.
«Так дальше нельзя, — думала она, глядя, как Рош осеняет крестом Эливис. — Он умрет от истощения сил. Он заразится чумой».
Нужно уводить их отсюда. Чума проникла не везде. Некоторые деревни она обошла далеко стороной. Миновала Польшу и Богемию, и в северной Шотландии оставались области, куда она не добралась.
— Agnus dei, qui tollis peccata mundi, miserere nobis , — распевно читал Рош своим успокаивающим голосом, который Киврин помнила с того дня, как сама лежала при смерти.
Безнадежно, поняла она. Рош никогда не бросит прихожан. История чумы полна рассказами о священниках, которые покидали паству, отказывались вести заупокойную службу, запирались в церквях и монастырях или уносили ноги. Наверное, эта статистика тоже врет.
Даже если она придумает способ вывести их всех… Эливис, которая и сейчас, исповедуясь, поминутно оглядывается на дверь, потребует дождаться Гэвина и ее мужа — ведь они непременно приедут, раз кончился снегопад.
— Отец Рош пошел его встречать? — спросила Эливис, когда Рош понес Святые Дары обратно в церковь. — Он вот-вот будет. Разумеется, он сперва завернул в Курси, чтобы упредить их о чуме, а оттуда всего полдня пути.
Она уговорила Киврин переложить ее тюфяк поближе к двери.
Киврин принялась передвигать заграждение, чтобы не класть Эливис на сквозняке, и вдруг клирик громко вскрикнул и забился в конвульсиях. Он выгнулся всем телом, будто от удара током, лицо исказилось в беззвучном вопле, а вытекающий глаз закатился под лоб.
— Пощади его! — крикнула Киврин, пытаясь засунуть ему между зубами ложку, выхваченную из Розамундиной миски с бульоном. — Неужто с него не достаточно?
Клирик дернулся.
— Прекрати! — разрыдалась Киврин. — Прекрати!
И вдруг он обмяк. Киврин втиснула ложку между его зубами, и из угла рта потекла черная слизь.
«Он умер», — подумала Киврин, не веря самой себе. С распухшего лица, почерневшего под темной бородой, на нее смотрел гноящийся полузакрытый глаз. Сжатые кулаки прижимались к бокам. Он совершенно потерял человеческий облик, и Киврин накрыла его грубым одеялом, чтобы избавить от жуткого зрелища Розамунду.
— Он умер? — спросила девочка, приподнимаясь.
— Да. Слава богу. Пойду скажу отцу Рошу.
— Не оставляйте меня здесь одну!
— С тобой матушка. И мажордомов сын. Да и я тотчас вернусь.
— Мне боязно.
«Мне тоже», — ответила Киврин мысленно, оглядываясь на грубое одеяло. Даже смерть не избавила клирика от страданий. Лицо его, уже не похожее на человеческое, по-прежнему искажали боль и ужас. Адские муки.
— Не оставляйте меня, — повторила Розамунда.
— Я должна позвать отца Роша…
Вопреки своим словам Киврин все же села между Розамундой и клириком, дожидаясь, пока девочка заснет, и только потом пошла за священником.
Ни во дворе, ни в кухне его не было. На тропинке стояла мажордомова корова, жующая сено из свинарника. Она потянулась вслед за Киврин на луг.
Мажордом копал могилу на погосте, стоя по грудь в заснеженной яме. «Он уже знает», — подумала Киврин. Хотя нет, откуда? Сердце тревожно забилось.
— Где отец Рош? — крикнула она, но мажордом не ответил и даже не обернулся. За спиной замычала догнавшая ее корова.
— Уходи, — велела Киврин и кинулась к мажордому.
Могила копалась уже не на погосте, а на лугу, за погостной калиткой, рядом с ней зияли еще две, и у каждой возвышался холмик мерзлой, как камень, земли.
— Что вы делаете? — рассвирепела Киврин. — Кому эти могилы?
Мажордом выбросил еще лопату земли на холмик. Промерзшие комья загрохотали, будто камни.
— Зачем вам три могилы? Кто умер? — Киврин увернулась от боднувшей ее в плечо коровы. — Кто у нас умер?
Мажордом всадил лопату в каменную землю.
— Грядут последние дни, мальчик, — проговорил он, нажимая на лезвие ногой, и Киврин оторопела, а потом поняла, что он просто не узнает ее в мальчишеской одежде.
— Это я, Катерина.
— Конец света, — кивнул он, налегая на лопату всем весом. — Те, кто не умер, умрут.
Корова попыталась сунуть голову под руку Киврин.
— Уходи! — крикнула она, шлепая корову по носу. Та осторожно попятилась, обходя вырытые могилы, и Киврин только теперь заметила, что они разного размера.
Одна большая, а рядом поменьше, почти как для Агнес. Та, в которой стоял мажордом, тоже ненамного длиннее. «Выходит, все-таки для Розамунды. Я ее обманула».
— Вы не имеете права так поступать! — воскликнула она. — Ваш сын и Розамунда поправляются. А леди Эливис просто устала и сама не своя от горя. Они не умрут.
Мажордом посмотрел на нее тем же отрешенным взглядом, что и у заграждения, когда мысленно снимал с Розамунды мерки для могилы.
— Отец Рош говорит, вас послали к нам на подмогу, но что вы можете против конца света? — Он снова налег на лопату. — Вам пригодятся эти ямы. Все, все умрут.
Корова обошла могилу с другой стороны и, наклонив морду к земле, промычала в лицо мажордому.
— Не ройте больше ничего, — велела Киврин. — Я вам запрещаю!
Он продолжал копать, такой же безучастный к ее словам, как к коровьему мычанию.
— Они не умрут, — повторила Киврин. — От чумы погибло от одной трети до половины современников. Мы уже исчерпали квоту.
Эливис умерла ночью. Мажордому пришлось удлинить могилу, предназначенную для Розамунды, а после похорон Киврин увидела, что для девочки уже начата новая.
«Нужно уводить их отсюда, — подумала она, глядя на мажордома, который как заведенный работал лопатой в Розамундиной могиле, даже не передохнув после погребения Эливис. — Я должна их увести, пока они не заболели».
Потому что иначе никак. Чума подстерегает их повсюду, притаившись в одежде, в постелях, в воздухе, которым они дышат. И если каким-то чудом им удастся уберечься сейчас, она настигнет их весной, прокатившись разом через весь Оксфордшир, сметая и гонцов, и крестьян, и епископских посланников. Здесь нельзя оставаться.
«В Шотландию, — размышляла Киврин, шагая к поместью. — Можно вывезти их в Северную Шотландию. Туда чума не добралась. Мажордомова сына посадить на осла, а для Розамунды сделать носилки».
Девочка сидела на своем тюфяке.
— Мажордомов сын звал вас, — сказала она, едва завидев Киврин в дверях.
Его рвало кровавой слизью. В ней перепачкался весь тюфяк, а когда Киврин обтирала мальчика, он от слабости даже не мог поднять голову. «Если Розамунда и выдержит дорогу, то он точно нет, — в отчаянии осознала Киврин. — Никуда мы не едем».
Ночью она вспомнила про свою собственную телегу, привезенную с переброски. Вдруг мажордому удастся ее починить, тогда в нее можно усадить Розамунду. Запалив лучину от углей в очаге, Киврин пробралась на конюшню. Осел Роша встретил ее истошным ревом, и в тусклом свете коптящей лучины послышался шорох разбегающихся маленьких лапок.
На повозке лежали грудой разбитые сундуки. Разобрав их, Киврин поняла, что ничего не выйдет. Повозка слишком велика, осел ее не потянет, и деревянная ось куда-то подевалась, унесенная каким-нибудь предприимчивым крестьянином на починку изгороди или на дрова. Или баррикадироваться от чумы.
На дворе стояла кромешная тьма, в небе горели яркие звезды — как в рождественскую ночь. Она вспомнила спящую у нее на плече Агнес, бубенец на крошечном запястье и колокольный звон, возвещающий антихристову погибель. «Поторопились, — подумала Киврин. — Дьявол еще жив. Он властвует над миром».
Долгое время она лежала без сна, придумывая новый план. Может быть, удастся сколотить какую-нибудь тележку, которую осел сможет утащить, если снег будет не слишком глубокий. Или посадить обоих детей на осла, а поклажу нести самим в узлах за спиной.
В конце концов Киврин заснула — и почти тотчас же проснулась. Или ей показалось, что тотчас же. Было еще темно, и над ней склонялся Рош. Догорающий огонь освещал его лицо снизу, как тогда, на поляне, когда она приняла его за разбойника. Полусонная, она ласково погладила его по щеке.
— Леди Катерина! — позвал он, и Киврин проснулась окончательно.
«Розамунда», — испугалась Киврин. Нет, девочка мирно спала, подложив тонкую руку под щеку.
— Что случилось? Вы заболели?
Рош мотнул головой. Открыл было рот, но ничего не сказал.
— Кто-то приехал? — Киврин вскарабкалась на ноги.
Он снова помотал головой.
Заболеть никто не мог. Некому больше. Она оглянулась на груду наваленных у двери одеял, где спал мажордом. Там было пусто.
— Мажордом захворал?
— Мажордомов сын преставился, — ответил Рош каким-то странным сдавленным голосом, и Киврин увидела, что мальчика тоже нет. — Я пошел в церковь читать заутреню… — Он не договорил. — Пойдем со мной.
Киврин подхватила свое потрепанное одеяло и выбежала за Рошем во двор.
Стояло раннее утро, едва ли позже шести. Солнце только-только показалось над горизонтом, заливая розовым румянцем небо и снег. Рош уже скрылся на лугу за постройками, и Киврин, кутаясь в одеяло, поспешила по тропинке следом за ним.
Дорогу ей преградила мажордомова корова, которая, как и накануне, жевала сено через дыру в загородке свинарника. Подняв голову, она замычала на Киврин.
— Кыш! — Киврин попыталась отогнать ее, но глупая скотина лишь вытащила голову из дыры и с мычанием шагнула навстречу. — Некогда мне тебя доить.
Пока она спихивала тощее животное с тропинки, отец Рош уже успел дойти до середины выпаса.
— Что случилось? Можете мне сказать?
Священник не ответил и даже не оглянулся, сворачивая к могилам на краю луга. Похоже, ничего ужасного, просто мажордом, наверное, решил похоронить сына сам, без обряда.
Маленькая могила была уже засыпана, над ней возвышался заснеженный холмик. Кроме того, мажордом успел закончить могилу Розамунды и вырыть еще одну, большую. Оттуда торчала прислоненная к стенке лопата.
Рош не пошел к могиле Лефрика. Он остановился у свежевырытой и тем же сдавленным голосом проговорил:
— Я пошел в церковь читать заутреню…
Киврин заглянула в могилу. Мажордом, видимо, пытался закопать сам себя, но управляться с лопатой в узкой яме оказалось несподручно, и он, прислонив лопату к стенке, стал грести землю руками. В окоченевшей руке застыл мерзлый комок.
Он лежал, засыпанный по пояс, и от этого вид у него получался нелепый, будто он принимает ванну.
— Нужно похоронить его как подобает, — сказала Киврин и потянулась за лопатой.
Рош покачал головой.
— Это святая земля, — проговорил он глухо, и Киврин поняла, что он подозревает мажордома в самоубийстве.
«Какое это имеет значение?» — подумала она. Выходит, несмотря на все непрекращающиеся ужасы, Рош по-прежнему верит в Бога. Он обнаружил мажордома по дороге в церковь, когда шел служить заутреню, и даже если вся деревня вымрет, он все равно будет читать молитвы, не находя в них никакого противоречия.
— Это хворь, — объяснила Киврин, сама, впрочем, сомневаясь. — Септическая форма чумы. Она поражает кровь.
Рош посмотрел непонимающе.
— Он, должно быть, захворал, копая могилу. Септическая действует на мозг. У него помрачился рассудок.
— Как у леди Имейн, — почти обрадованно кивнул Рош, не желавший, вопреки всем требованиям канона, хоронить человека за церковной оградой.
Киврин помогла уложить тело мажордома поровнее, хотя тот уже окоченел. Вытаскивать его и заворачивать в саван они даже не пытались. Рош накрыл его лицо темной тканью, и они по очереди забросали могилу землей. Мерзлые комья грохотали, будто камни.
Рош не пошел в церковь за облачением и требником. Он постоял сперва у могилы Лефрика, потом у мажордомовой и произнес молитвы за упокой. Киврин склонила голову над сомкнутыми ладонями. «Он помутился рассудком. Он похоронил жену и семерых детей, похоронил почти всех своих знакомых, и даже если у него не было горячки, если он просто заполз в эту могилу и ждал, пока его одолеет холод, все равно он умер от чумы».
Он не заслужил позорной могилы за погостом. «Он вообще не заслужил никакой могилы. Он должен был ехать с нами в Шотландию», — подумала Киврин и сама ужаснулась внезапно охватившему ее ликованию.
Теперь можно отправляться! Киврин посмотрела на могилу, предназначенную для Розамунды. «Розамунду посадить на осла, а мы с Рошем понесем продукты и одеяла». Она подняла глаза к небу — в рассветных лучах облака стали воздушнее, будто скоро распогодится. Если выехать тотчас же, к полудню они с Рошем и Розамундой выберутся из леса на Оксфордско-Батскую дорогу. К вечеру будут уже на пути в Йорк.
— Agnus dei, qui tollis peccata mundi, — произнес Рош, — dona eis requiem .
«Нужно взять овса для ослика, — размышляла Киврин. — И топор, чтобы рубить дрова. И одеяла».
— Dominus vobiscum et cum spiritu tuo. Requiescat in pace. Amen , — завершил молитву Рош и отправился звонить в колокол.
«Некогда», — подумала Киврин и зашагала к поместью. Пока Рош отзвонит по усопшим, она уже половину вещей соберет, и тогда можно будет изложить ему свой план, Рош навьючит осла — и в путь. Обязательно прихватить угля, чтобы было чем разжечь костер. Можно насыпать в ларец Имейн.
Розамунда все еще спала. Хорошо. Незачем будить ее раньше времени, пусть спит до самого отъезда. Ступая на цыпочках, Киврин опорожнила ларец и, оставив его у очага, отправилась в кухню.
— Я проснулась, а вас нет, — раздался голос Розамунды. Девочка села на своем тюфяке. — Я боялась, что вы ушли.
— Мы все уйдем. Мы едем в Шотландию. Ты пока отдохни перед дорогой. Я скоро вернусь.
— Куда вы?
— В кухню, только и всего. Ты голодная? Я принесу каши. А теперь ложись и отдыхай.
— Я не хочу лежать одна, — забеспокоилась Розамунда. — Посидите со мной немного.
«Некогда. У нас нет на это времени».
— Я только на кухню. И отец Рош тоже здесь. Слышишь? Он звонит в колокол. Я только туда и обратно. Хорошо? — Киврин улыбнулась обнадеживающе, и девочка неохотно кивнула. — Я скоро.
Почти бегом она выскочила во двор. Рош все еще звонил по усопшим — размеренно, медленно. «Скорее, — поторопила его Киврин, — время поджимает». Она обшарила кухню, выставляя припасы на стол. Сложив лепешки стопкой в мешок и придавив сверху кругом сыра, Киврин отнесла все вместе к колодцу.
В дверях дома, держась за косяк, стояла Розамунда.
— Можно мне посидеть с вами в кухне? — Она успела натянуть киртл и башмаки, но все равно дрожала.
— Замерзнешь! — Киврин кинулась к ней. — Ты отдыхай, не трать силы.
— Когда вы уходите, я боюсь, что больше не вернетесь.
— Я здесь, — заверила Киврин, но все же принесла из зала плащ Розамунды и охапку мехов. — Можешь посидеть вот тут, на крыльце, и посмотреть, как я собираюсь. — Закутав плечи Розамунды плащом, она усадила девочку на ступеньку и обложила вокруг мехами. — Хорошо?
На вороте плаща по-прежнему болталась подаренная сэром Блуэтом брошь. Дрожащие тонкие пальцы Розамунды принялись теребить застежку.
— Мы поедем в Курси?
— Нет, — ответила Киврин, помогая застегнуть булавку, lo suiicien lui dami amo. От друга милого приветом буду. — Мы едем в Шотландию. Там чума нас не достанет.
— Как вы думаете, мой отец погиб от чумы?
Киврин замялась.
— Матушка говорила, что он просто задерживается. Что братья, вероятно, захворали, и он приедет, когда они поправятся.
— Может быть, и так, — сказала Киврин, подтыкая мех Розамунде под ноги. — Мы оставим ему письмо, чтобы он знал, где нас отыскать.
Розамунда покачала головой:
— Будь он жив, он бы ко мне вернулся.
Киврин набросила еще одно покрывало на тонкие плечи девочки.
— Пойду принесу еды в дорогу.
Розамунда кивнула, и Киврин направилась в кухню. У стены стоял мешок с луком, а рядом еще один, с яблоками. Яблоки оказались сморщенными и в основном побитыми, но Киврин все же вытащила мешок на свет. Их не надо готовить, а витамины к весне всем пригодятся.
— Хочешь яблоко? — спросила она Розамунду.
Девочка кивнула, и Киврин принялась рыться в мешке, выискивая то, что поцелее и покрепче. Выудив одно зеленое с красным бочком, она обтерла его о кожаные штаны и понесла Розамунде, с улыбкой вспоминая, как сама обрадовалась бы свежему яблочку, когда лежала больная. Или стакану апельсинового сока.
Но Розамунда куснула разок и потеряла к нему всякий интерес. Привалившись спиной к дверному косяку, она молча смотрела на небо, слушая размеренные удары колокола.
Киврин снова принялась перебирать яблоки, откладывая те, что выдержат дорогу, и прикидывая, сколько сможет увезти ослик. Нужно взять для него овса. Ведь травы еще нет, хотя в Шотландии, пожалуй, найдется какой-нибудь кустарник. Воду брать не надо, ручьев здесь вдосталь, а вот какой-нибудь котелок прихватить обязательно.
— Из ваших так никто и не явился, — подала голос Розамунда.
Киврин обернулась. Она по-прежнему сидела на ступеньке с яблоком в руках.
«Явились, но меня не было».
— Нет, не явился.
— Их, наверное, погубила чума?
— Нет.
«По крайней мере они не умирают бог весть где без надежды на помощь. По крайней мере я знаю, что с ними все в порядке».
— Когда сэр Блуэт возьмет меня к себе, я расскажу ему, как вы нам помогли. Попрошу приютить вас с отцом Рошем тоже. — Она гордо вскинула подбородок. — Мне положена камеристка и капеллан.
— Спасибо, — сказала Киврин проникновенно.
Мешок отложенных яблок она поставила рядом с лепешками и сыром. Колокол смолк, но отголоски звона еще плыли в холодном воздухе. Взяв ведро, Киврин опустила его в колодец. Нужно сварить овсянки и порезать туда побитые яблоки. Будет сытная еда перед дорогой.
Яблоко Розамунды прокатилось ей под ноги и стукнулось о стенку колодца. Киврин наклонилась за ним. На красном сморщенном боку белел один-единственный маленький укус. Киврин обтерла кожицу полой куртки.
— Ты уронила, — сказала она, поворачиваясь.
Прозрачная рука застыла полураскрытой, будто девочка хотела поймать укатившееся яблоко.
— Розамунда… — выдохнула Киврин.
Запись из «Книги Страшного суда»
(079110-079239)
Мы с отцом Рошем едем в Шотландию. Зачем я это говорю, не знаю, ведь вы уже все равно никогда не прослушаете этот диктофон, но, может быть, кто-нибудь наткнется на него посреди вересковой пустоши, или мисс Монтойя будет что-нибудь копать в Северной Шотландии, когда закончит со Скендгейтом. И тогда вы хотя бы узнаете, что с нами было дальше.
Я понимаю, что бегство — это наихудший выход, но мне нужно увести отсюда отца Роша. Все поместье зачумлено — постели, одежда, воздух — и повсюду крысы. Я видела одну в церкви, когда забирала оттуда ризу и орарь Роша для похорон Розамунды. И даже если он не заразится здесь, чума кругом, а мне ни за что не убедить его оставаться в доме. Он обязательно пойдет помогать.
Мы будем держаться подальше от дорог и деревень. Припасов нам хватит на неделю, а там мы уже заберемся достаточно глубоко на север и купим еды в городе. У клирика был с собой мешок серебра. И не беспокойтесь. С нами все будет хорошо. Как сказал бы мистер Гилкрист: «Мы просчитали все возможные накладки».
