Глава тридцатая
Почти все время, что он проболел, Мэри была мертва. Слегла в тот день, когда прибыл аналог. У нее почти сразу развилось воспаление легких, и на второй день остановилось сердце. Шестого января. Крещение.
— Ты должен был мне сказать.
— Я вам говорил. Вы разве не помните?
Он не помнил. И его не насторожило ни присутствие миссис Гаддсон, ни возмущение Колина тем, что «они вообще ничего не рассказывают». Ему даже не показалось странным, что Мэри не приходит его навестить.
— Я говорил, когда она заболела, — продолжал Колин. — И когда она умерла. Но вы были слишком больны и ничего не слышали.
Он представил, как Колин ждет под дверью ее палаты, потом приходит сюда и стоит у койки, пытаясь ему рассказать.
— Прости меня, Колин.
— Вы не виноваты, что заболели, — ответил мальчик. — Вы ведь не нарочно.
Он сам говорил это мисс Тейлор, и она ему не поверила, как сейчас он не верит Колину. Да и Колин, похоже, не верит.
— Ничего. Все помогали, кроме этой сестры. Она не разрешала вам рассказать даже после того, как вы пошли на поправку. А остальные все помогали, кроме миссис Гадости. Она все время зачитывала мне из Библии про то, как Господь карает нечестивых. Мистер Финч позвонил маме, но она не могла приехать, поэтому похороны он организовывал сам. Он очень помог. И американки тоже. Они угощали меня конфетами.
— Прости, — повторил Дануорти. И еще раз повторил, когда Колина вывела древняя сестра.
Мальчик не возвращался, и Дануорти не знал, то ли сестра ему запретила, то ли, несмотря на извинения, он его все-таки не простил.
Он бросил Колина. Отключился и оставил его на растерзание миссис Гаддсон, сестрам и врачам, которые держали его в неведении. Он скрылся вне зоны доступа, как Бейсингейм, уехавший за своим лососем на какую-то безвестную шотландскую речку. И что бы Колин ни говорил, на самом деле он считает, что Дануорти мог бы и помочь, несмотря на все болезни — захоти он помочь по-настоящему.
— Вы тоже думаете, что Киврин умерла? — спросил Колин после ухода Монтойи.
— Боюсь, что да.
— Но ведь вы сами говорили, что чума ей не грозит. А если она жива? Если она и сейчас ждет на стыковке?
— Она заразилась гриппом, Колин.
— Но ведь вы тоже. И живы. Может, и она жива. Я думаю, вам надо поговорить с Бадри, вдруг он что-нибудь придумает. Как включить машину обратно или еще что-нибудь.
— Ты не понимаешь. Это ведь не фонарик. Привязку нельзя включить и выключить.
— Тогда, может быть, он установит другую. Новую. На то же самое время.
На то же самое время. Переброску, даже с уже известными координатами, надо настраивать не один день. А координат у Бадри нет. Только дата. Он может создать новые на основе этой даты, если пространственные не изменились, и если Бадри в горячке не запорол и их тоже, и если парадоксы вообще допустят повторную переброску.
Все это Колину не объяснишь, как и то, что Киврин вряд ли смогла переболеть гриппом в столетии, где самый ходовой метод лечения — это кровопускание.
— Не выйдет, Колин, — сказал он, вдруг разом устав от объяснений. — Прости.
— То есть вы ее там просто бросите? Живую или мертвую? И даже говорить с Бадри не будете?
— Колин…
— Бабушка Мэри боролась за вас до конца! Она не сдавалась.
— Что здесь происходит? — проскрипела вошедшая в палату сестра. — Я буду вынуждена попросить вас удалиться, если вы продолжите нервировать больного.
— Я и так ухожу! — Колин выскочил.
Днем он не пришел, вечером тоже, и на следующее утро тоже нет.
— Ко мне еще пускают посетителей? — спросил Дануорти Уильямову медсестру, заступившую на дежурство.
— Да, — ответила она, глядя на экраны. — Там как раз кто-то дожидается.
Это оказалась миссис Гаддсон. С заранее раскрытой Библией.
— От Луки, двадцать третья, двадцать третий, — мстительно сверкнув глазами, объявила она. — Раз вас так интересует Распятие. «И когда пришли на место, называемое Лобное, там распяли Его».
Если бы Господь знал, где его сын, он бы никогда не позволил сотворить с ним такое, подумал Дануорти. Он бы его вытащил. Явился бы за ним и спас.
Во времена чумы людям казалось, что Господь от них отвернулся. «Почему ты отворотил лик свой? — писали они. — Почему не внемлешь нашему воплю?» А если он их просто не слышал? Лежал без сознания больной на небесах, беспомощный, не в силах прийти?
— «И сделалась тьма по всей земле до часа девятого, — читала миссис Гаддсон, — и померкло солнце».
Современники верили, что настал конец света, Судный день, и дьявол восторжествовал над землей. «Так и есть, — согласился Дануорти. — Восторжествовал и выключил сеть. Потерял привязку».
Он подумал о Гилкристе. Как он, осознал перед смертью, что натворил, или тоже лежал в беспамятстве, не ведая, что убил Киврин?
— «И вывел их Иисус вон до Вифании и, подняв руки Свои, благословил их. И, когда благословлял их, стал отдаляться от них и возноситься на небо».
Его забрали, вознесли на небо. Господь все-таки пришел за ним. Но поздно. Слишком поздно.
Миссис Гаддсон читала до самого прихода Уильямовой медсестры.
— Дневной сон, — объявила девушка, выпроваживая миссис Гаддсон. Вытащив из-под головы мистера Дануорти подушку, она взбила ее несколькими энергичными ударами.
— Колин приходил? — спросил мистер Дануорти.
— Я его не видела со вчерашнего дня, — подкладывая подушку обратно, ответила сестра. — А сейчас постарайтесь поспать.
— И мисс Монтойя не заглядывала?
— Со вчера — нет. — Девушка выдала ему капсулу и бумажный стаканчик с водой.
— Мне ничего не передавали?
— Нет, — покачала она головой, забирая пустой стаканчик. — Вы поспите.
Не передавали. «Я постараюсь устроить так, чтобы меня похоронили на погосте», — пообещала Киврин Монтойе, но на погостах не хватало места. Чумных закапывали во рвах, в канавах. Кидали в реки. Под конец перестали хоронить вовсе. Складывали трупы штабелями и поджигали.
Монтойе не отыскать диктофон вовек. А если и отыщет, что там будет записано? «Я пришла на переброску, но сеть не открылась. В чем дело?» Срывающийся на крик, полный панического страха, обвиняющий голос Киврин: «Элои! Элои! Для чего ты меня оставил?»
Медсестра заставила его покинуть койку и пообедать, сидя в кресле. Когда он доедал свой компот из чернослива, пришел Финч.
— Консервированные фрукты почти закончились, — сообщил он, указывая на поднос Дануорти. — И туалетная бумага. Не представляю, с чем мы будем семестр начинать. — Он присел на край койки. — Университет назначил начало семестра на двадцать пятое, мы к тому времени просто не успеем подготовиться. В Сальвине еще пятнадцать человек больных, всеобщую иммунизацию только-только запустили, и я не стал бы с такой уверенностью утверждать, что больше никто не заболеет.
— Как там Колин? — спросил Дануорти. — С ним все в порядке?
— Да, сэр. Захандрил после кончины доктора Аренс, потом несколько приободрился, когда вы пошли на поправку.
— Я хотел вас поблагодарить, что присмотрели за ним и помогли. Колин сказал, что это вы организовывали похороны.
— Мне только в радость помочь, сэр. У него ведь больше никого нет. Я был уверен, что его мать приедет, раз опасность миновала, но она сказала, что не управится за такой короткий срок. Зато прислала восхитительные цветы. Лилии и лазерные. Отпевание проводили в Баллиольской часовне. — Он неловко поерзал. — Да, и кстати о часовне… Я надеюсь, вы не будете возражать: я разрешил реформистам устроить там колокольный концерт пятнадцатого. Американки будут исполнять «Наконец грядет спаситель» Рембо, а Реформистскую церковь Госздрав реквизировал под центр иммунизации. Надеюсь, ничего страшного?
— Конечно, — ответил Дануорти, думая о Мэри. Звонили на ее похоронах в колокол?
— Или попросить их перебраться в церковь Святой Марии? — встревоженно уточнил Финч.
— Нет, что вы, не нужно. Часовня отлично подойдет. Вы, похоже, без меня огромную работу провернули.
— Я старался, сэр. Хотя с миссис Гаддсон, конечно, сложновато. — Он встал. — Все, не буду больше мешать, вам ведь нужно отдохнуть. Могу я что-нибудь для вас сделать? Принести что-нибудь?
— Нет, — покачал головой Дануорти. — Что тут сделаешь.
У самой двери Финч обернулся.
— Да, и примите, пожалуйста, мои соболезнования, мистер Дануорти, — пробормотал он смущенно. — Я знаю, как вы дружили с доктором Аренс.
«Дружили, — подумал Дануорти, когда Финч вышел. — Хороший из меня друг». Он попытался вызвать в памяти картину, где Мэри склоняется над его койкой, скармливает ему капсульный термометр, тревожно смотрит на экраны; представить, как Колин, стоя у его кровати в новой зеленой куртке и своем сером шарфе, твердит: «Бабушка Мэри умерла. Умерла. Вы меня слышите?» Но ничего не вспоминалось. Совсем ничего.
Пришла сестра и повесила еще одну капельницу, от которой он провалился в сон, а когда проснулся, ему вдруг резко стало лучше.
— Это Т-клеточное наращивание действует, — объяснила Уильямова медсестра. — Мы такое уже у многих наблюдали. Иногда буквально за ночь человека на ноги поднимает.
Она отвела его в туалет, а после обеда заставила пройтись по коридору.
— Чем дальше пройдете, тем лучше, — опустившись на колени, она надела ему тапки.
«Никуда я не пойду, — подумал Дануорти. — Гилкрист выключил сеть».
Сестра примотала к его плечу капельницу, прицепила к ней переносной мониторчик и помогла надеть халат.
— А депрессия — это не страшно, — успокоила она, поддерживая его под локоть. — Просто остаточный симптом после гриппа. Пройдет, как только восстановится химический баланс.
Она вывела его в коридор.
— Вы, наверное, хотите навестить кого-нибудь из знакомых? В самом конце коридора лежат двое из Баллиола. Мисс Пьянтини на четвертой койке. Ее бы не помешало слегка приободрить.
— А мистер Латимер… — Дануорти запнулся. — Мистер Латимер еще в больнице?
— Да, — ответила сестра, и по ее голосу он понял, что старик так и не оправился от инсульта. — Через две палаты.
Дануорти добрел по коридору до палаты Латимера. Он ни разу не навестил старика в больнице — сначала ждал звонка от Эндрюса, а потом закончились СЗК. Мэри говорила, что у него полный паралич и утрата всех функций.
Он толкнул дверь в палату. Латимер лежал вытянув руки по швам, слегка отставив левую, чтобы поместились трубки капельниц. От носа и горла тоже тянулись трубки, а от головы и груди — провода к экранам над кроватью. Они наполовину закрывали его лицо, но старика это вовсе, казалось, не беспокоило.
— Латимер? — позвал Дануорти, подходя к койке.
Он не слышал. В раскрытых глазах не мелькнуло ничего, и лицо под переплетением трубок и проводов осталось неподвижным. Старик будто унесся мыслями далеко-далеко, пытаясь, например, вспомнить строчку из Чосера.
— Мистер Латимер, — позвал Дануорти погромче и посмотрел на экраны. Там тоже ничего не изменилось.
«Он ничего не знает», — подумал Дануорти, опираясь рукой на спинку кресла.
— Вы ведь не знаете, что за это время произошло? Мэри умерла. Киврин в 1348-м, — наблюдая за экранами, рассказал он. — А вы даже не в курсе. Гилкрист выключил сеть.
На экранах ничего не дрогнуло. Линии невозмутимо ползли по темному фону как ни в чем не бывало.
— Вы с Гилкристом послали ее на черную смерть! — прокричал Дануорти. — А теперь лежите тут… — осекшись, он опустился в кресло.
«Я вам говорил, что бабушка Мэри умерла, но вы были слишком больны и ничего не слышали». Колин пытался до него докричаться, а он лежал, как сейчас Латимер, глухой и бесчувственный ко всему.
«Колин никогда не простит меня. Как не простит матери за то, что не приехала на похороны. Как там Финч сказал? Не управится за такой короткий срок?» Он представил Колина, стоящего в одиночестве у гроба, заваленного лилиями и лазерными цветами. И никого из близких вокруг, только миссис Гаддсон и звонари.
«Мама не смогла приехать», — сказал Колин, сам не особенно в это веря. Конечно, если бы захотела по-настоящему, то приехала бы.
«Он никогда меня не простит. И Киврин не простит. Она взрослее Колина, она придумает сотню форс-мажорных обстоятельств и где-то даже угадает. Но в глубине души, оставшись на растерзание разбойникам с лиходеями и чуме, она ни за что не поверит, что я не смог за ней прийти. Если бы по-настоящему захотел».
Дануорти с усилием поднялся, держась за кресло, и, не глядя на Латимера и экраны, двинулся обратно в коридор. Увидев у стены пустую каталку, он прислонился к ней на минуту.
Из соседней палаты вышла миссис Гаддсон.
— Вот вы где, мистер Дануорти! А я как раз шла вам почитать. — Она раскрыла Библию. — Вам разве разрешили подниматься?
— Да.
— Ну, я рада, что вы наконец идете на поправку. В ваше отсутствие все просто по швам поехало.
— Да.
— И прошу вас, повлияйте как-то на мистера Финча. Он позволил американкам репетировать в любое время дня и ночи, а когда я пожаловалась на этот бесконечный трезвон, он мне нахамил. А еще он приставил моего Уилли ухаживать за больными. Уилли! Который заражается от каждого чиха! Это чудо, что он до сих пор не слег с этим гриппом.
Действительно, чудо, подумал Дануорти, учитывая количество потенциально заразных девиц, с которыми Уилли успел перецеловаться за время эпидемии. Интересно, как вероятностные подсчеты оценили бы его шансы остаться невредимым?
— И тут мистер Финч со своими заданиями! — возмущалась миссис Гаддсон. — Я, конечно, не позволила. «Я запрещаю вам своими безответственными действиями подвергать опасности здоровье Уилли, — заявила я ему. — И не думайте, что я буду стоять сложа руки, когда моему сыну грозит смертельная опасность».
— Я должен навестить мисс Пьянтини, — сказал Дануорти.
— Вам нужно лечь обратно в постель. Вид у вас крайне неважный. — Она потрясла перед ним Библией. — Никакой дисциплины в этой больнице. Разрешают пациентам болтаться по коридорам почем зря. У вас случится рецидив, вы умрете и сами будете в этом виноваты!
— Нет, — ответил Дануорти, толкая дверь в палату и скрываясь внутри.
Он думал, что палата будет пустой, что всех уже выписали, но там оказалось полно народу. Большинство сидели в кровати, читая или смотря портативные визики, а один в кресле-каталке глядел на дождь за окном.
Дануорти узнал его не сразу. Хоть Колин и говорил про рецидив, такого Дануорти не ожидал. Он постарел, на темном лице выделялись светлые круги под глазами и резкие носогубные морщины. Волосы побелели как лунь.
— Бадри, — позвал Дануорти.
Он обернулся.
— Мистер Дануорти…
— Я не знал, что ты в этой палате.
— Меня перевезли после… — Он не договорил. — Я слышал, вы поправляетесь?
— Да.
Нет, это невыносимо, подумал Дануорти. «Как ты себя чувствуешь? — Спасибо, лучше. А вы? — Гораздо лучше. Конечно, без депрессии не обошлось, но это неизбежный остаточный синдром».
Бадри развернул свое кресло к окну, и Дануорти понял, что ему тоже, наверное, невыносимо.
— Я ошибся, когда заново вводил координаты, — проговорил Бадри, глядя на капли дождя. — Я ввел неправильный год.
Надо ответить: «Ты был болен, у тебя начался жар». Объяснить, что спутанность сознания — один из первых симптомов гриппа. Сказать, что это не его вина.
— Я не понимал, что заболеваю, — продолжил Бадри, теребя свой халат, как теребил одеяло лежа в бреду. — Все утро у меня трещала голова, но я думал, что просто пересидел за терминалом. Надо было догадаться, что дело плохо, и отменить переброску.
«А мне надо было отказаться от наставничества, потребовать, чтобы Гилкрист провел проверку параметров, заставить его открыть сеть, сразу как ты прибежал в паб».
— Надо было открыть сеть в тот же день, как вас положили в больницу, и не ждать стыковки, — продолжал Бадри, комкая в руках пояс халата. — Сразу надо было открыть.
Дануорти машинально глянул на стену за спиной Бадри, но экранов там не было. Даже температурного датчика на руке не наблюдалось. Неужели Бадри не в курсе, что Гилкрист отключил сеть? Может, от него скрыли, чтобы не волновать, как скрыли от самого Дануорти смерть Мэри?
— Они отказались меня выписывать. Нужно было их уговорить.
«Я должен ему сообщить», — подумал Дануорти, но промолчал. Он стоял, глядя, как Бадри терзает пояс, и проникаясь бесконечной жалостью.
— Мисс Монтойя показала мне вероятностные результаты. Вы думаете, что Киврин умерла?
«Надеюсь. Надеюсь, что она скончалась от вируса еще до того, как осознала, куда ее закинули. До того, как поняла, что мы ее бросили».
— Ты ни в чем не виноват, — сказал он вслух.
— Я всего на два дня опоздал с открытием сети. Я был уверен, что она дождется. Всего на два дня.
— Что? — не понял Дануорти.
— Я попытался выписаться из больницы шестого, а меня продержали до восьмого. Я открыл сеть сразу же, но ее там не было.
— О чем ты говоришь? Как ты мог открыть сеть? Гилкрист ее отключил.
Бадри поднял голову и посмотрел на него.
— Через откат.
— Какой откат?
— Привязку, которую я делал на нашей сети, — озадаченно пояснил Бадри. — Вы так беспокоились, что медиевистика не сможет провести переброску, и я решил сделать резервную копию на всякий пожарный. Во вторник днем я приходил к вам в Баллиол посоветоваться, но вас не застал. Тогда я оставил записку, что мне надо с вами поговорить.
— Записку…
— Я увидел, что наша лаборатория открыта, и сделал резервную привязку через баллиольскую сеть, — продолжал Бадри. — Вы так беспокоились…
Дануорти вдруг перестали держать ноги, и он опустился на край кровати.
— Я пытался вам сказать, но из-за бреда никак не мог нормально сформулировать.
Все это время у них была резервная привязка. Он терял день заднем, уламывая Гилкриста открыть лабораторию, разыскивая Бейсингейма, дожидаясь, пока Полли Уилсон проникнет в университетский компьютер, — и все это время в баллиольской сети была готовая привязка. «Столько тревог, — твердил Бадри в бреду. — Лаборатория открыта? — Откатываем». Значит, откат. Резервная копия.
— Ты можешь снова открыть сеть?
— Конечно, только если даже она не заразилась чумой…
— Не заразилась, — перебил Дануорти. — У нее прививка.
— …ее все равно там не будет. Со стыковки прошло восемь дней. Она не могла просидеть все это время в ожидании.
— Можно перекинуть туда кого-то еще?
— Еще кого-то? — растерялся Бадри.
— Чтобы поискать ее на месте. Другого человека можно отправить той же переброской?
— Не знаю…
— Сколько уйдет на настройку, чтобы можно было проверить?
— Часа два максимум. Пространственно-временные уже заданы, но я не представляю, какой получится сдвиг.
Дверь в палату распахнулась, и внутрь вошел Колин.
— Вот вы где! Сестра сказала, что вы отправились размяться, я вас ищу-ищу. Думал уже, что вы заблудились.
— Нет, — ответил Дануорти, глядя на Бадри.
— Она попросила вас привести. — Колин подхватил Дануорти под руку, помогая ему подняться. — Чтобы вы не переутомлялись. — Он повел профессора к двери.
Дануорти остановился на пороге.
— Откуда ты открывал сеть восьмого числа? — спросил он Бадри.
— Из Баллиола. Я боялся, что часть данных ПЗУ стерлась после отключения брэйзноузской сети, а запускать программу анализа сбоев некогда было.
Колин толкнул дверь спиной.
— Через полчаса наша медсестра сменится. Вы же не хотите, чтобы вас застукала та грымза? — Он вывел Дануорти в коридор и отпустил дверь. — Простите, что не пришел раньше, нужно было отвезти графики иммунизации в Годстоу.
Дануорти привалился к дверному косяку. Сдвиг может получиться слишком большим, оператор в кресле-каталке, сам он едва в состоянии дойти до конца коридора… «Столько тревог». Он думал, Бадри хочет сказать: «Вы так беспокоились, что я решил ввести координаты заново», а на самом деле он имел в виду: «Я сделал резервную копию». Откат.
— С вами все хорошо? — насторожился Колин. — Никакого рецидива не начинается?
— Нет.
— Вы спросили мистера Чаудри, сможет ли он сделать привязку заново?
— Нет. Там осталась резервная.
— Резервная? — встрепенулся Колин. — То есть еще одна такая же?
— Да.
— Это значит, девушку можно вытащить?
Дануорти привалился к стоящей вдоль стены каталке.
— Не знаю.
— Я вам помогу! Только скажите, что сделать. Я все сделаю! Могу сбегать куда надо или что-нибудь достать. Вам ничего самому не придется.
— Не факт, что выйдет, — начал Дануорти. — Сдвиг…
— Но вы же все равно попробуете? Да?
С каждым шагом под ребрами пекло все сильнее. У Бадри уже был один рецидив. И даже если решиться, сеть может не пропустить его в прошлое.
— Да, — ответил Дануорти. — Попробую.
— Апокалиптично! — воскликнул Колин.
Запись из «Книги Страшного суда»
(078926-079064)
Леди Имейн, мать Гийома д'Ивери.
(Пауза.)
Розамунда уходит. Пульс совсем не прощупывается, кожа выглядит восковой и пожелтевшей, это плохой признак, я понимаю. Агнес борется изо всех сил. Ни бубонов, ни рвоты у нее так и не появилось, и меня это обнадеживает. Эливис пришлось отстричь ей волосы. Она все время дергала их, крича, чтобы я пришла и ее причесала.
(Пауза.)
Рош соборовал Розамунду. Об исповедании, конечно, речь не шла. Агнес, кажется, лучше, хотя недавно у нее пошла кровь из носа. Просила свой бубенец.
(Пауза.)
Не смей, изверг! Сволочь! Я тебе ее не отдам. Она еще маленькая. Но тебе только их и подавай! Избиение младенцев… Ты уже забрал мажордомова малыша, и щенка Агнес, и цинготного мальчонку, тебе все мало. Я не отдам тебе ее, слышишь, ты, чудовище! Убери свои лапы!
