Глава двадцать восьмая
Ночью чумой заболел мальчишка, сбежавший от Киврин в тот день, когда она отправилась на самостоятельные поиски переброски. Его мать дожидалась Роша у церкви, зная, что он придет звонить заутреню. У мальчишки бубон вырос на спине, и Киврин вскрыла его, поручив Рошу и матери держать больного.
Если бы только можно было не вскрывать… Мальчишка и так ослаб от цинги. Кроме того, Киврин не знала, нет ли под лопатками каких-нибудь артерий. Розамунде, кажется, вскрытие бубона не особенно помогло, хотя Рош уверял, что пульс стал четче. Она лежала мертвенно-бледная и неподвижная.
Мальчишка же выглядел таким тщедушным, что любая пролитая капля крови могла стать для него последней.
Однако операция прошла благополучно, и еще до того, как Киврин закончила мыть нож, щеки мальчика начали розоветь.
— Поите его шиповниковым отваром, — велела Киврин. Хотя бы от цинги поможет. — И ивовую кору заваривайте.
Она подержала лезвие ножа над огнем — таким же чахлым, как в день той неудачной вылазки. Этим огнем мальчонку не согреть, а если отправить его мать за хворостом, она заразит еще кого-нибудь.
— Мы принесем вам дров, — пообещала Киврин. И только потом задумалась — как.
Еда от рождественского стола еще осталась, но другие припасы стремительно таяли. Большая часть поленницы ушла на то, чтобы согревать Розамунду и клирика, а наколоть дрова, сложенные у кухни, было некому. Староста лежал больной, мажордом ухаживал за женой и сыном.
Набрав охапку поленьев и несколько кусков коры на растопку, Киврин отнесла их в лачугу, жалея, что нельзя перетащить мальчонку в господский дом. У Эливис и без того клирик с Розамундой на руках, и сама она едва не падает от усталости.
Эливис просидела с Розамундой всю ночь, выпаивая ее ивовым отваром и перевязывая рану, — на бинты она разорвала свой чепец. Усевшись лицом к сеням, Эливис каждые несколько минут вскакивала и шла к двери, будто заслышав чьи-то шаги. С распущенными по плечам темными волосами она выглядела не старше Розамунды.
Киврин высыпала дрова на земляной пол рядом с крысиной клеткой. Крысы там не было — убили, по всей видимости, без вины виноватую. «Господь с нами», — проговорила мать мальчугана и, опустившись на колени у очага, принялась осторожно подкладывать поленья.
Киврин еще раз осмотрела больного. Бубон по-прежнему сочился прозрачной водянистой жидкостью — хороший признак. У Розамунды он кровоточил далеко за полночь, потом раздулся и снова затвердел. «И я не могу вскрыть его еще раз, — думала Киврин. — Новая кровопотеря ее прикончит».
Киврин двинулась обратно в дом, размышляя, что лучше — сменить Эливис или попробовать наколоть дров. Навстречу ей из мажордомовой лачуги вышел Рош, с известием, что еще двое из мажордомовых сыновей заболели.
Двое младших, и явно легочной формой. Мальчики кашляли, а их мать непрерывно отхаркивала водянистую мокроту. Господь с нами…
В зале все еще висела серная дымка, и руки клирика в желтоватом свете выглядели почти черными. Огонь в очаге едва теплился — такой же чахлый, как в давешней лачуге. Сгрузив остатки колотых поленьев, Киврин отправила Эливис прилечь, пообещав посидеть с Розамундой.
— Нет, — ответила Эливис, оглядываясь на дверь, и добавила, будто про себя: — Он уже три дня в пути…
Семьдесят километров до Бата. По крайней мере полтора дня пути верхом туда и столько же обратно, если раздобудет в городе свежего коня. Он может вернуться сегодня — при условии, что ему удалось сразу же разыскать лорда Гийома. «Если вообще вернется», — подумала Киврин.
Эливис снова оглянулась на дверь, будто кого-то услышала, но это была лишь Агнес, ворковавшая над своей повозкой. Завернув тележку в одеяльце, она кормила ее воображаемой едой. «У нее синяя хворь», — пояснила она Киврин.
Остаток дня Киврин хлопотала по хозяйству — носила воду, варила бульон из запеченного окорока, опорожняла горшки. Мажордомова корова с раздувшимся, несмотря на указания Киврин, выменем, притащилась с горестным мычанием на господский двор и ходила за Киврин по пятам, то и дело тыкая ее рогом. Пришлось доить. Отец Рош между заходами к мажордому и цинготному мальчугану нарубил чурбаков, и Киврин, отчаянно жалея, что не научилась колоть дрова, принялась неуклюже тюкать колуном по толстым поленьям.
Под вечер пришел мажордом и позвал их с Рошем к своей младшей. Итого уже восемь больных, посчитала Киврин. В деревне всего человек сорок. Смертность у чумы — от одной трети до половины населения, причем мистер Гилкрист, например, считает эти данные преувеличенными. Одна треть — это тринадцать человек, значит, могут слечь еще пятеро. Даже если ориентироваться на половину — это еще двенадцать, а у мажордома уже вся семья, как ни крути, проконтактировала с заболевшими.
Она окинула их взглядом — старшую, коренастую и темноволосую, как отец; младшего, с острыми, как у матери, чертами лица; щуплого малыша. «Вы все заболеете, — подумала она. — И тогда остается еще восемь».
В ней ничего не шевельнулось, даже когда малыш заплакал и сестренка, уложив его на колени, сунула ему в рот грязный палец. «Двенадцать, — молила Киврин. — В крайнем случае тринадцать».
При виде клирика у нее тоже ничего не шевельнулось, хотя уже понятно было, что до утра ему не дотянуть. Его язык и губы покрывала бурая слизь, он кашлял водянистой слюной с кровавыми прожилками. Киврин ухаживала за ним механически, безо всяких эмоций.
«Это все недосып, — думала она. — Он притупляет чувства». Устроившись у огня, Киврин попыталась заснуть, но от усталости даже сон не шел. «Еще восемь человек, — складывала она в уме. — Мать того мальчонки, жена и дети старосты. Остаются четверо. Пожалуйста, только не Агнес. Не Эливис. Не Рош».
Поутру священник обнаружил стряпуху в снегу на пороге ее хибарки, полузамерзшую и кашляющую кровью. «Девятая», — прибавила Киврин.
Стряпуха давно овдовела, ухаживать за ней было некому, поэтому ее перенесли в зал и уложили рядом с клириком, который, что самое жуткое и поразительное, оставался еще жив. Кровоподтеки распространились по всему телу, грудь расчертили фиолетово-синие полосы, руки и ноги почернели целиком. Щеки поросли черной щетиной, которая тоже казалась порождением болезни.
Розамунда по-прежнему лежала белая и недвижная, зависнув между жизнью и смертью, и Эливис ухаживала за ней тихо и молчаливо, будто малейшее движение, малейший звук мог столкнуть девочку в бездну. Киврин передвигалась между тюфяками на цыпочках, и Агнес от этой гнетущей тишины совсем распоясалась.
Она канючила, висла на баррикаде, по десять раз просила Киврин сводить ее то к песику, то к пони, то принести поесть, то дорассказать сказку про непослушную девочку.
— Что с ней было дальше? — ныла Агнес, и от этого нытья у Киврин сводило скулы. — Ее съели волки?
— Не знаю, — буркнула Киврин на четвертый раз. — Ступай посиди с бабушкой.
Агнес недовольно оглянулась на леди Имейн, день и ночь напролет выстаивающую в углу на коленях спиной ко всем.
— Бабушка со мной не играет.
— Тогда поиграй с Мейзри.
Агнес переключилась на служанку, которую через пять минут замучила так, что та отважилась дать отпор. Девочка прибежала обратно с визгом, что Мейзри ее ущипнула.
— И поделом, — ответила Киврин и отправила обеих на чердак.
Потом она зашла осмотреть мальчика, который поправился настолько, что уже мог сидеть, а когда вернулась, Мейзри дрыхла как сурок в тронном кресле.
— Где Агнес? — спросила Киврин.
Эливис обвела зал отрешенным взглядом.
— Не знаю. Они были на чердаке.
— Мейзри, проснись! — позвала Киврин. — Где Агнес?
Служанка осовело заморгала.
Киврин слазила на чердак, но там Агнес не было. Она посмотрела в светлице. Там тоже.
Мейзри, выбравшись из тронного кресла, сжалась в страхе у стены.
— Где она? — рявкнула Киврин.
Мейзри зажала рукой ухо и выпучила глаза.
— Вот-вот, — подтвердила Киврин. — Я надеру тебе уши, если не скажешь, где она.
Мейзри уткнулась лицом в передник.
— Где она? — Киврин дернула служанку за руку. — Ты должна была за ней следить! Ты к ней приставлена!
Мейзри начала подвывать, визгливо, как лесная зверушка.
— Прекрати! Покажи, куда она пошла. — Киврин потащила служанку в сени.
— Что такое? — спросил вошедший Рош.
— Агнес. Надо ее найти. Она могла ушмыгнуть в деревню.
Рош покачал головой.
— Я ее не видел. Быть может, она в какой из пристроек.
— На конюшне! — догадалась Киврин. — Она рвалась навестить своего пони.
В конюшне девочки не было.
— Агнес! — крикнула Киврин в пропахшую навозом темноту. — Агнес!
Пони заржал и попытался вынести дверцу стойла. Когда его последний раз кормили? И где собаки? Киврин заглянула во все стойла по очереди, посмотрела за яслями — много ли маленькой девочке нужно места, чтобы спрятаться. Или заснуть.
«Она может быть в амбаре», — подумала Киврин и вышла наружу, заслоняя глаза рукой от неожиданно резкого света. Из кухни показался Рош.
— Нашли ее? — спросила Киврин, но он не ответил. Он смотрел на ворота, склонив голову набок, будто прислушиваясь.
Киврин последовала его примеру, однако ничего не услышала.
— Что там? Она где-то плачет?
— Это наш Господь, — кидаясь к воротам, возгласил Рош.
«Нет, только не его!» Киврин бросилась следом.
— Отец Рош, — начала Киврин и тут услышала конский топот.
Конь несся прямо на них, громко стуча копытами по промерзшей земле.
Не Господь, а господин — поняла Киврин. Хозяин поместья. Рош думает, что наконец приехал супруг Эливис. И тут ее озарила внезапная надежда — это мистер Дануорти.
Рош поднял и сдвинул в сторону тяжелый засов.
«Нам нужен стрептомицин и дезинфицирующие средства, а Розамунду срочно забрать в больницу. Ей необходимо переливание крови».
Рош толкнул створки.
«И вакцина, — лихорадочно перебирала в уме Киврин. — Лучше всего пероральная. Куда же подевалась Агнес? Агнес тоже нужно увезти отсюда в безопасное место».
Конь был почти у двора, когда Киврин наконец опомнилась.
— Нет!
Поздно. Рош уже распахнул ворота.
— Ему сюда нельзя! — Киврин отчаянно оглядывалась в поисках какого-нибудь предупреждающего знака. — Он заразится чумой.
У пустого свинарника валялась лопата, которой Киврин хотела копать могилу для Черныша. Она сжала в руках черенок.
— Не пускайте его! — крикнула она, и Рош замахал руками, однако всадник уже проскакал во двор.
Рош перестал махать.
— Гэвин!
Да, вороной жеребец был похож на Гринголета, но в седле сидел мальчик. Не старше Розамунды годами, в перепачканной, заляпанной одежде, с грязными потеками на лице. Жеребец выглядел не лучше — весь в мыле, он тяжело дышал и отфыркивался комьями пены. Мальчик казался таким же загнанным, как и конь, нос и уши его покраснели от холода. Не сводя глаз с Киврин и Роша, он собрался спешиться, но Киврин его остановила.
— Сюда нельзя, — медленно, чтобы не сорваться на современный, проговорила она. — В деревне чума. — Она наставила на него лопату, будто ружье.
Мальчик, уже перекинувший ногу через спину коня, вскарабкался обратно.
— Синяя хворь, — добавила Киврин, на случай если он не понял.
— Она повсюду, — кивнул мальчик, доставая что-то из притороченной к седлу торбы. — У меня послание. — Он протянул Рошу кожаный кошель, и священник шагнул навстречу.
— Нет! — Киврин преградила ему путь лопатой. — Брось на землю! — велела она мальчику. — Тебе нельзя к нам прикасаться.
Гонец вытащил из кошеля туго скрученный пергаментный свиток и бросил к ногам Роша.
Священник развернул послание.
— Что там говорится?
Ну да, он же неграмотный, вспомнила Киврин.
— Не знаю. Это от епископа Батского. Я должен развезти их по всем приходам.
— Дозволите мне прочитать? — попросила Киврин.
— Быть может, это от господина, — понадеялся Рош. — Шлет весточку, что задерживается.
— Да, — согласилась Киврин, понимая, что на самом деле вряд ли.
Текст был написан на латыни, замысловатой, плохо разбираемой вязью. Но это не имело значения. Киврин его уже читала. В Бодлеинке.
Закинув лопату на плечо, она огласила послание вслух, переводя с латыни:
— «Моровая язва, что катится ныне по всем городам и весям, оставила паству многих приходов и селений нашего диоцеза без священника и пастыря…»
Киврин оглянулась на Роша. «Ну уж нет. Здесь я этого не допущу».
— «Яко не найдется священников, желающих…»
Священники либо лежат мертвые, либо унесли ноги, и никого не уговоришь взять на себя их труд, поэтому люди умирают «без причащения Святых Тайн».
Киврин читала, видя перед собой вместо свежих черных строк выцветшие коричневые, которые разбирала в Бодлеинке. Тогда это послание показалось ей напыщенным и глупым. «Люди мрут как мухи, — возмущенно делилась она с мистером Дануорти, — а епископа волнует только соблюдение канона!» Однако теперь, зачитывая свиток измученному гонцу и отцу Рошу, она понимала, что каждая строчка продиктована такой же бесконечной усталостью. И отчаянием.
— «Буде кто при смерти и не окажись поблизости священника, да исповедуются друг другу. Сим письмом и именем Христовым заклинаем вас — поступайте так».
Ни мальчик, ни Рош ничего не сказали, когда она добралась до конца. Возможно, гонец все-таки знал, о чем говорится в послании. Скатав свиток, Киврин отдала его обратно.
— Я три дня в пути, — проговорил мальчик, устало ссутулившись в седле. — Неужто не пустите передохнуть?
— Здесь опасно, — ответила Киврин, борясь с жалостью. — Мы дадим еды в дорогу для тебя и коня.
Рош направился в кухню, а Киврин вдруг вспомнила про Агнес.
— Ты не видел поблизости маленькую девочку? Пятилетнюю, в красной накидке с капюшоном?
— Нет, — покачал головой гонец. — А на дорогах людно нынче. Все бегут от мора.
Рош вынес дерюжный мешок. Киврин хотела сходить за овсом для коня, и тут к ним, путаясь в длинной юбке, подбежала растрепанная Эливис.
— Не надо!.. — крикнула Киврин, но хозяйка уже повисла на поводьях коня и схватила гонца за рукав.
— Откуда ты? Не встречался ли тебе где Гэвин Фицрой?
Мальчик испуганно отшатнулся.
— Я из Бата, с посланием от епископа, — натягивая поводья, ответил он. Конь заржал и мотнул головой.
— Что за послание? — истерически вскрикнула Эливис. — От Гэвина?
— Мне такой человек неведом.
— Леди Эливис… — Киврин шагнула к ней.
— Гэвин — рыцарь, ездит на черном скакуне, сбруя с серебряной чеканкой, — не выпуская поводья, тараторила Эливис. — Он отправился в Бат за моим супругом, который свидетельствует на слушании в Ассизах.
— Кто же нынче едет в Бат? — опешил мальчик. — Все, кто может, бегут оттуда.
Эливис, пошатнувшись, припала к шее коня.
— Там нет ни суда, ни закона, — продолжал гонец. — Мертвые лежат по улицам, и каждый, кто хотя бы взглянет на них, умирает тоже. Говорят, близится конец света.
Эливис выпустила поводья и, отступив на шаг, с надеждой обернулась к Рошу и Киврин.
— Значит, они вскоре будут дома? Ты точно не встречал их по дороге? Он ездит на черном скакуне.
— Там много скакунов было. — Гонец понукнул коня к Рошу, но Эливис преграждала ему путь.
Рош с мешком провизии шагнул вперед сам. Мальчик взял мешок, перегнувшись с седла, и развернул коня, чуть не затоптав Эливис. Она даже не попыталась уклониться.
Киврин ухватила поводья.
— Не езди к епископу.
Мальчик дернул повод, испугавшись, кажется, еще больше, чем прежде испугался Эливис. Но Киврин держала крепко.
— Скачи на север. Там пока нет чумы.
Гонец пришпорил коня и галопом умчался со двора.
— Держись подальше от больших дорог! — крикнула Киврин ему вслед. — Ни с кем не разговаривай.
Эливис не трогалась с места.
— Пойдемте, — позвала ее Киврин. — Нужно отыскать Агнес.
— Мой супруг с Гэвином наверняка сперва завернули в Курси, упредить сэра Блуэта, — сказала Эливис и покорно пошла вместе с Киврин обратно в дом.
Киврин посмотрела в амбаре. Агнес там не было, зато она обнаружила свой плащ, забытый в канун Рождества. Завернувшись в него, она поднялась на чердак. Потом заглянула на пивоварню, а Рош поискал в других постройках, но девочка будто в воду канула. Пока они разговаривали с гонцом, поднялся холодный ветер, в воздухе запахло снегом.
— Быть может, она в доме, — предположил Рош. — Ты смотрела за господским креслом?
Киврин снова поискала в доме, заглянула за тронное кресло и под кровать в светлице. Мейзри лежала, хныча, на прежнем месте, и Киврин с трудом поборола желание ее пнуть. Вместо этого она спросила про Агнес отвернувшуюся к стене коленопреклоненную Имейн.
Старуха не ответила, беззвучно шевеля губами и перебирая звенья цепочки.
Киврин потормошила ее за плечо.
— Вы не видели, она не выходила из дома?
Имейн яростно сверкнула глазами.
— Она во всем виновата!
— Агнес? — возмутилась Киврин. — В чем она может быть виновата?!
Имейн мотнула головой и устремила взгляд на Мейзри.
— Господь карает нас за растяпу служанку.
— Агнес пропала, а на дворе темнеет. Мы должны найти ее. Вы не видели, куда она пошла?
— Ее вина, — прошептала старуха, отворачиваясь к стене.
Смеркалось. В сенях завывал ветер. Киврин выбежала по тропинке между постройками на луг.
Все как в тот день, когда она впервые вышла из дома на поиски переброски. На заснеженном выпасе ни единой души, ветер рвет полы одежды. Где-то далеко-далеко на северо-востоке вызванивал колокол — тягучим погребальным звоном.
Агнес всегда манила колокольня. Киврин заглянула туда, покричала, хотя лестница просматривалась до самого колокола. Потом вышла и остановилась, окидывая взглядом лачуги и размышляя, куда могла податься девочка.
В чей-нибудь дом вряд ли, разве что очень замерзла. Щенок. Она хотела проведать могилу щенка. Киврин не успела сказать, что закопала его в лесу. Агнес просила похоронить его на погосте. Киврин и так видела, что там никого нет, но все-таки вошла в калитку.
Агнес сюда заходила. Следы маленьких ножек вели от могилы к могиле, а потом сворачивали к северной стене церкви. Киврин посмотрела вдаль, на кромку леса за холмом. «Неужели она пошла в лес? Там ее вовек не отыскать».
Она кинулась за угол церкви. Следы заворачивали обратно ко входу. Киврин открыла церковную дверь. Внутри царила почти кромешная тьма и ледяная стужа — холоднее, чем на погосте.
— Агнес! — крикнула она.
Никто не ответил, но у алтаря послышался какой-то шорох, будто мышь заскреблась в углу.
— Агнес? — вглядываясь в темноту за могилой рыцаря и в боковые проходы, повторила Киврин. — Ты здесь?
— Киврин? — пискнул дрожащий голосок.
— Агнес! — Киврин бросилась на звук. — Ты где?
Она сидела у статуи святой Катерины, сжавшись в комок между свечами в своей красной накидке с капюшоном. Широко распахнув испуганные глаза, она прижималась к грубой каменной юбке статуи. Щеки у девочки были красные и зареванные.
— Киврин! — воскликнула она, кидаясь ей на руки.
— Ты что здесь делаешь, Агнес? — вздохнув от облегчения, напустилась на нее Киврин, крепко прижимая к себе. — Мы тебя повсюду ищем.
Девочка спрятала мокрое лицо у Киврин на груди.
— Прячусь. Я водила Повозку посмотреть на моего песика и упала. — Она вытерла нос ладонью. — Я тебя звала-звала, а ты не приходила.
— Я не знала, где ты, солнышко, — объяснила Киврин, гладя ее по голове. — Почему ты забралась в церковь?
— Пряталась от разбойника.
— Какого разбойника? — нахмурилась Киврин.
Тяжелая входная дверь открылась, и Агнес обхватила Киврин за шею, чуть не задушив.
— Разбойник! — истерически зашептала она.
— Отец Рош! — позвала Киврин. — Я ее нашла, мы тут.
Дверь закрылась, в темноте раздались гулкие шаги.
— Это отец Рош, — успокоила она Агнес. — Он тебя тоже искал. Мы не знали, куда ты подевалась.
Девочка слегка ослабила хватку.
— Мейзри сказала, что придет злодей-лиходей и заберет меня.
К ним подбежал запыхавшийся Рош, и Агнес снова уткнулась лбом в шею Киврин.
— Она захворала? — в тревоге спросил Рош.
— Вроде нет. Но продрогла вся. Закутайте ее в мой плащ.
Священник неуклюже снял накидку с плеч Киврин и укрыл ею Агнес.
— Я пряталась от разбойника, — изворачиваясь у Киврин на руках, сообщила девочка.
— Какого разбойника?
— Который напугал тебя в церкви. Мейзри говорит, он приходит, хватает всех и насылает синюю хворь.
— Нет никакого разбойника, — успокоила ее Киврин, думая про себя: «Вот доберусь до этой Мейзри, я из нее душу вытрясу». Она встала, и Агнес ухватилась за ее шею покрепче.
Рош ощупью добрался до боковой двери. Голубоватый свет заструился внутрь.
— Мейзри сказала, что разбойник забрал моего песика, — дрожа, пролепетала Агнес. — Но меня он не нашел. Я спряталась.
Киврин вспомнила обмякшее в ее руках черное тельце щенка со струйкой крови из уголка пасти. «Нет». Обмирая, она заторопилась к дому по снежной пустоши. «Агнес дрожит, потому что промерзла в холодной церкви». Щека, уткнувшаяся в ее шею, была как лед. «Это от слез», — сказала себе Киврин и спросила Агнес, не болит ли у нее голова.
Девочка молча не то кивнула, не то мотнула волосами, уткнувшись лбом Киврин в плечо. «Нет», — похолодела Киврин и ускорила шаг. Мимо мажордомовой лачуги, во двор. Рош торопился следом.
— Я ведь не ходила в лес, — произнесла Агнес в сенях. — Это непослушная девочка ходила, не я.
— Да. Но все кончилось хорошо. Отец нашел ее и забрал домой. И они жили долго и счастливо, — усадив Агнес на скамью у очага, она расстегнула красную накидку.
— И больше она никогда не ходила в лес, — подсказала девочка.
— Больше никогда. — Киврин стянула с нее мокрые башмаки и чулки. — Ложись, — велела она, расстилая свой плащ рядом с очагом. — Я принесу тебе горячего супу. — Агнес послушно улеглась, и Киврин укутала ее полами плаща.
От супа Агнес отказалась и почти тотчас же заснула.
— Она простудилась, — не допускающим возражений тоном сообщила Киврин Рошу и Эливис. — Полдня на улице. Конечно, простыла.
Но когда Рош пошел служить вечерню, она раскутала Агнес и начала ощупывать под мышками и в паху. Даже перевернула и посмотрела на всякий случай, нет ли нарывов между лопаток, как у цинготного мальчонки.
Рош не звонил в колокол. Он вернулся с потрепанным одеялом, снятым, видимо, с собственной постели, и, сбив его в тюфяк, переложил Агнес.
Вечерню звонили остальные колокола. Оксфордский и в Годстоу, и тот, что на юго-западе. Колокольная пара из Курси молчала. Киврин тревожно оглянулась на Эливис, но та не слушала звон. Она смотрела поверх Розамунды в сторону сеней.
Колокола смолкли — и тут зазвонили в Курси. Звон был странный, приглушенный и протяжный. Киврин посмотрела на Роша.
— Это погребальный?
— Нет, — глядя на Агнес, ответил он. — Эго святой праздник.
Киврин потеряла счет дням. Епископский посланник уехал рождественским утром, затем нагрянула чума, а после этого все слилось в один бесконечный день. Четверо суток, посчитала Киврин. Четверо суток прошло.
Она хотела попасть в прошлое именно под Рождество, потому что в это время много церковных праздников, любой крестьянин подскажет, какой день на дворе, и она уж точно не пропустит стыковку. «Гэвин уехал за подмогой в Бат, мистер Дануорти, — объяснила она мысленно, — а епископский посланник забрал всех лошадей, и я не знаю, где переброска».
Эливис, встав, прислушивалась к звону.
— Это из Курси? — спросила она отца Роша.
— Да. Не бойтесь. Это день Невинных Младенцев Вифлеемских.
Избиение младенцев, подумала Киврин, глядя на Агнес. Девочка спала. Дрожать она перестала, но по-прежнему вся горела.
Стряпуха что-то выкрикнула, и Киврин зашла в выгородку, посмотреть, что с ней. Приподнявшись на своем тюфяке, она силилась встать на ноги.
— Мне надобно домой, — заявила она.
Киврин уговорила ее лечь обратно и принесла воды. В ведре почти ничего не осталось, поэтому Киврин подхватила его и направилась к двери.
— Скажи Киврин, пусть придет, — позвала вдруг Агнес, сев на одеяле.
Киврин поставила ведро на пол.
— Я здесь. — Она опустилась на колени рядом с девочкой. — Вот я, тут.
Агнес посмотрела на нее, раскрасневшаяся, сердитая.
— Если Киврин не придет, меня заберет разбойник. Позови ее!
Запись из «Книги Страшного суда»
(073453-074912)
Я пропустила стыковку. Потеряла счет дням, ухаживая за Розамундой, потом потеряла Агнес, и еще раньше потеряла переброску.
Вы, наверное, с ума сходите от беспокойства, мистер Дануорти. Думаете, что я попала в лапы разбойников и лиходеев. Так и есть. А теперь они добрались до Агнес.
У нее жар, но бубонов нет, рвоты и кашля тоже. Только жар. Очень сильный — она меня не узнает и все время зовет, чтобы я пришла. Мы с Рошем пытались сбить жар холодным обтиранием, но температура постоянно подскакивает снова.
(Пауза.)
Леди Имейн заболела. Отец Рош нашел ее сегодня утром распростертой в углу. Наверное, она пролежала там всю ночь. Последние две ночи она отказывалась отправляться в кровать и все время стояла на коленях, моля Господа защитить ее и остальных верных от чумы.
Он не защитил. У нее легочная форма. Кашель и рвота с кровью.
Ни меня, ни Роша она к себе не подпускает.
— Она во всем виновата, — заявила Имейн Рошу, указывая на меня. — Посмотри на ее волосы. Это не девица. Посмотри, как она одета.
Одета я в мальчишескую куртку и кожаные штаны, которые отыскались в одном из чердачных сундуков. Платье погибло под рвотой леди Имейн, а рубаху я разорвала на повязки и компрессы.
Рош пытался напоить Имейн отваром из ивовой коры, но она все выплюнула.
— Она лгала, что на нее напали в лесу, — шипела старуха. — Ее к нам подослали.
Рош вытер стекающую по ее подбородку струйку кровавой слюны.
— В вас говорит хворь, — возразил он мягко. — Хворь внушает вам всякую напраслину.
— Ее подослали отравить нас. Она отравила детей моего сына, видишь? А теперь подбирается ко мне, но я не возьму из ее рук ни еды, ни питья.
— Тише, — посуровел Рош. — Не след хулить того, кто хочет вам помочь.
Имейн затрясла головой.
— Она хочет прикончить нас всех. Ее надо сжечь. Она служит дьяволу.
Никогда я не видела его таким рассвирепевшим. Он будто снова превратился в разбойника.
— Вы не ведаете, что говорите. Господь послал ее к нам на подмогу.
Если бы только это было правдой — если бы я могла им чем-то помочь… Но я бессильна. Агнес плачет и зовет меня, Розамунда лежит как околдованная, клирик чернеет, и я ничего не могу поделать. Ничего.
(Пауза.)
Вся семья мажордома больна. Бубон обнаружился только у младшего, Лефрика — я перенесла его в дом и вскрыла бубон. Остальным помочь нечем. У всех легочная.
(Пауза.)
Умер младенец мажордома.
(Пауза.)
Из Курси доносится похоронный звон. Девять ударов. Кто? Посланник? Толстый монах, помогавший уводить наших лошадей? Сэр Блуэт? Надеюсь, что он.
(Пауза.)
Ужасный день. Умерла жена мажордома и цинготный мальчуган. Мажордом копает могилы для обоих, хотя земля так промерзла, что ее, по-моему, даже не ковырнешь. Розамунде и Лефрику хуже. Розамунда едва может глотать, пульс нитевидный и рваный. Агнес получше, но температуру никак не получается сбить. Рош сегодня служил вечерню здесь, в зале.
Отчитав положенные молитвы, он добавил: «Иисусе, я знаю, что ты помогаешь нам чем можешь, однако, боюсь, против черной чумы этого недостает. Твоя святая слуга Катерина говорит, что этот мор всего лишь хворь, но разве возможно такое? Ведь она не перекидывается от человека к человеку, а нападает на всех разом».
Так и есть.
(Пауза.)
Ульф-староста.
Сибб, мажордомова дочка.
Джоан, мажордомова дочка.
Стряпуха (не знаю ее имени).
Вальтеф, старший мажордомов сын.
(Пауза.)
Больше половины деревни больны. Пожалуйста, только не Эливис. И не Рош.
