Кто сказал, что время лечит? С каким бы наслаждением я поменялась с ним местами! Не знаю, как автору этого изречения с его проблемами, а мне с каждым прожитым без сына днем становилось все хуже и хуже. Все, что я видела во дворце и чем занималась, рано или поздно напоминали мне о нем. Мои покои, тренировочные площадки, столовая… — с каждым помещением дворца были связаны хоть какие–то воспоминания о моем пропавшем ребенке. Вот здесь он однажды спрятался за углом, чтобы «неожиданно» для отца выскочить из–за поворота лестницы, сделать страшное лицо и зарычать. А потом запрыгнуть на грудь упавшему навзничь «от испуга» Олежке и приставить к его горлу свой первый детский меч. А парой месяцев спустя и этажом выше он как–то не вписался в поворот в погоне за разошедшимся Угрюмым. И свалил на пол тяжеленную каменную вазу. Пыли в ней оказалось столько, что Самир чихал минут десять. А я, решив, что он простудился, сорвала с его спины «сломавшийся» автомед, нацепила свой и зачем–то напичкала ребенка привезенными с Земли таблетками…

Даже глядя на Олега, я вспоминала сына — теперь мне казалось, что не Самир был копией своего отца, а отец — его. Во всем — в манере говорить, в мимике, в пластике движений. В том, как он выхватывал мечи, подносил ко рту ложку, щурился, глядя на солнце. Как застывал в неподвижности, закончив какой–нибудь сложный комплекс, или разминал шею перед началом тренировки…

А самого Коренева я тихо ненавидела — мне казалось, что если бы он больше сидел дома и занимался ребенком, то похищения можно было бы избежать. Или, по крайней мере, вовремя среагировать на исчезновение Самира и найти его похитителей по горячим следам. Кроме того, мне казалось, что если бы когда–то мы все–таки остались на Земле, то сейчас мой сын рос бы обычным пацаном, ходил бы в школу, играл бы во дворе, и единственными проблемами, которые бы меня там беспокоили — это его ободранные при падении коленки…

Точно такие же, если не сильнее, чувства я испытывала к Эолу — если бы не их паршивые порталы с вшивыми андроидами, то мы бы не покинули Аниор! И, вместо того, чтобы мотаться неизвестно где, я смогла бы быть рядом с сыном!

Логики в подобных мыслях было немного, но мне на нее было наплевать. Единственное, чего мне хотелось — это найти Самира. Любой ценой и в любом состоянии. Поэтому, выбираясь поутру из своих покоев и видя, что Олег находится там же, где и вчера, то есть на крыше, и занят собой, а не поисками, я еще больше выходила из себя и… шла на тренировку. К Деду. Чтобы хоть на некоторое время отключить плавящиеся от ненависти к мужу мозги.

Увы, отключались они только от запредельных нагрузок — Мерион понял это довольно быстро, — поэтому первую половину тренировки Наставник заставлял меня отрабатывать комплексы в комбезе, с активированной функцией противодействия движению, и только после пары часов такого издевательства, удостоверившись, что я напрочь перестала соображать, устраивал трехчасовой спарринг. Так как работать в паре до того, как я перестану думать о Самире, было довольно опасно: я периодически умудрялась забывать про происходящее и задумываться о сыне. Что частенько приводило к весьма неприятным для меня последствиям.

Еще одной проблемой, мешающей Деду правильно подбирать нагрузку, стала моя все увеличивающаяся выносливость — с каждым днем работы в запредельном режиме добиться отключения сознания становилось все сложнее и сложнее. Казалось, что мой организм этому всячески противится. Поэтому после занятий я на некоторое время теряла способность и шевелиться, и думать. В эти моменты я, наверное, и отдыхала. От выжирающего меня изнутри горя, ненависти к мужу и безысходности…

Желание сходить в «Метлу» появилось именно в один из таких моментов. С трудом добравшись до своей спальни после тренировки и принятого по привычке душа, я упала поперек кровати и тупо смотрела в пол, не в состоянии даже заставить себя перевернуться на спину: складка покрывала больно упиралась в правую грудь и доставляла мне нешуточное беспокойство. Только… где–то далеко, на краю сознания. Приблизительно там же, где бродили мысли о куске черной нитки, увиденной между волокон постеленного рядом с кроватью ковра, желанием сходить в туалет и птичьем щебете за окном.

Каждый раз, как тебе бывало очень плохо, в песнях Лонора–барда ты находила отдохновение. Почему бы не попробовать и в этот раз? — неожиданно дал о себе знать мой давно задвинутый к чертовой матери внутренний голос. — Что ты теряешь?

«Ничего»… — мысленно ответила я и с огромным трудом села. — Ребята решат, что я охренела… Да и плевать… который там час, кстати?

Идти в город было рановато — петь в «Метле» начинали после захода солнца, то есть часа через четыре как минимум. Однако сидеть дома я была уже не в состоянии, поэтому быстренько оделась, автоматически проверила, как вынимаются из ножен мечи и выбралась в коридор…

…Оказалось, что почти каждый встречный горожанин знает о моем горе. Заметив меня, прохожие менялись в лице, начинали уступать дорогу и, проводив взглядами, начинали шушукаться. Еще бы — сама королева Маша Коррин! Потерявшая сына и не появлявшаяся в городе уже хрен знает сколько времени! Пешком! Без охраны! Знали бы они, чего мне стоило уйти из дворца без сопровождения десятка выдрессированных Семой гвардейцев… Впрочем, уверенности в том, что где–нибудь в отдалении за мной не следует несколько особо внимательных или шустрых ребятишек у меня не было: охрана дворца, по мнению Вовки, была подготовлена весьма неплохо, и мои маневры вряд ли остались незамеченными. Впрочем, в моем теперешнем состоянии мне было наплевать и на присутствие или отсутствие телохранителей, и на шепот горожан за спиной и на ветер, периодически растрепывающий мою и без того никакую прическу…

…Пройдя пару кварталов в направлении «Метлы» и вспомнив, что идти туда еще рано, я свернула на улицу Каменной Башни, и лениво поплелась в сторону Восточных ворот, решив лично посмотреть на возводимую вокруг квартала новостроек крепостную стену. Откровенно говоря, на совещании, на котором было принято решение вынести все посольские особняки за пределы Аниора, я не присутствовала, но последовавшую за обнародованием этого закона реакцию большинства послов помнила прекрасно. За какие–то пять дней мне пришлось провести несколько десятков аудиенций, объясняя возмущенным посланникам наших близких и дальних соседей новую политику партии и правительства. Кстати, как мне показалось, основной причиной их возмущения являлось не само выселение, а то, что в законе были исключения: не реквизировался особняк, купленный Шеиной и здание посольства королевства Миер. Впрочем, после ознакомления с макетом будущего Посольского района большинство представителей иноземных королей вынужденно заткнулись: особняки, строящиеся для них, оказались как минимум раза в два больше тех, которые принадлежали им в данный момент. А гнуть пальцы против ненормального по их понятиям короля Коррина они слегка побаивались…

По–моему, этот закон ребята придумали не зря, хотя и слегка поздновато: принцип экстерриториальности посольства изначально подразумевал наличие на его территории солдат чужого государства, неприкосновенность самого особняка и прилегающей к нему земли, и тому подобную хрень. И пусть при необходимости мы могли без зазрения совести нарушить все то, что местная дипломатия придумывала не один десяток лет, иметь внутри городских стен такую кучу вооруженных засланцев было как–то нелогично. Поэтому идея построить «гетто» за пределами города оказалась очень неплохим решением беспокоящего нас вопроса. Хотя и весьма недешевым. Впрочем, в результате выселения в центре города освобождалось довольно много зданий, продажа которых должна была принести казне солидный доход.

Район строился быстро. Даже очень. Смотреть на вереницы телег со строительными материалами, расползающиеся по уже вымощенным камнем улочкам, слышать нескончаемый стук молотков и визжание пил было немного страшно — в самом Аниоре такого шума я не слышала очень давно. С момента, когда город отстраивался после войны с Орденом и Тварями. И создавалось ощущение, что там, за строящимися стенами Посольского района, снова идет война. Или что–то на нее похожее. Видимо, поэтому, немного послонявшись по улицам и понаблюдав за процессом переселения в один уже сданный хозяевам особняк, я вернулась в город — не смогла справиться с неприятными ассоциациями…

…К началу выступления Лонора я опоздала — ввалилась в «Метлу» тогда, когда бард заканчивал первую песню, и минуты две стояла у дверей, чтобы не заставлять певца при виде меня делать паузу. Только тогда, когда раздались первые аплодисменты, я тихонечко вышла из–за портьеры и вдоль стеночки прошла к своему любимому столику. Увы, пройти незамеченной мне не удалось: стоило мне усесться, как все присутствующие в зале оказались на ногах и приветствовали меня глубоким поклоном.

— Здравствуйте… — пробежав взглядом по лицам завсегдатаев и новых клиентов заведения, поздоровалась я и кивнула Лонору, разрешая продолжить выступление.

Бард еще раз поклонился, потом задумчиво посмотрел куда–то сквозь меня и повернулся к музыкантам. Пара коротких фраз, и музыка заиграла снова. Лонор, усевшись на табурет и уставившись в огонь разожженного, несмотря на начало осени, камина, запел:

Они растут… Потом уходят… Все… а ты стоишь одна на перепутье,

Закрыть готова ИХ от Жизни грудью,

но… не судьба… И в темной полосе одна, как перст… А сердце рвется в кровь: там, за порогом — Ненависть и Ужас,

…Им там совет твой материнский нужен,

и Нежность… и, конечно же, Любовь…

…Да, горько… Слез дорожки на лице;

ЕГО вещей тепло морозит душу,

…И на двоих ты накрываешь ужин и ждешь с утра до ночи на крыльце…

… И пусть его ломает Жизнь сейчас —

— Он ВОИН, значит, выстоит, и скоро

Его лицо возникнет над забором,

и ты утонешь в черной бездне глаз…

Голос, музыка и слова завораживали. Закрыв глаза и откинувшись на спинку кресла, я постепенно растворялась в возникающих перед мысленным взором картинах и вместе с певцом умирала от горя. Картины из недавнего прошлого сменялись воспоминаниями о комнате Самира, после его пропажи пугающей меня своей пустотой. Мысли о том, что он еще маленький, и называть его Воином слишком рано, — уверенностью в том, что он настоящий мужчина. Правда, вспышка надежды, подаренная мне последними строчками песни, чуть не заставила меня сорваться с места и помчаться домой, чтобы ждать появления сына, но, открыв заплаканные глаза, я заставила себя остаться — как ни странно, здесь, среди толпы восторженно внимающим барду зрителей мне было… уютно, что ли? Если слово «уютно» можно было применить к моему душевному состоянию… В общем, как ни странно, к моменту, когда в зале отзвучали последние аккорды, я настолько ушла в себя, что не сразу заметила, что в зале стоит мертвая тишина…

Нет, зрители старались на меня не смотреть, но ощущение того, что все ждут мою реакцию, было таким острым, что я даже слегка испугалась. Себя. Своих чувств. Потом, собравшись с духом, я встала, обошла стол, приблизилась к глядящему в пол певцу, и, остановившись прямо перед ним, вполголоса произнесла:

— Ты прав. Он вернется. Спасибо…

И медленно побрела обратно. К своему столику…