- Однажды шли по горной дороге слепцы, в левой руке у каждого из них был дорожный посох, правой они держались за плечо впереди идущего, первый слепец вел остальных, так как сказал всем, будто бы отлично знает дорогу. Все время слепцы плакали и тряслись от страха, так как боялись упасть на дно пропасти и больше уже не выбраться оттуда. - Кияма сделал паузу, давая своему секретарю время записать услышанное, и когда Такеси поднял на него воспаленные от бессонных ночей наедине с рукописями глаза, тут же продолжил диктовать. - При этом никто из слепцов понятия не имел, с какой стороны опасная пропасть, а где ровная земля. И вот они шли и шли, молясь, трясясь и писая себе на ноги, когда подошвам их сандалий приходилось соскальзывать, и слепцы на какое-то время теряли равновесие, громко крича, цепляясь за ветхие одежды друг друга, от чего и у тех, кто чуть было не упал, и у тех, кто просто был рядом, пот лил градом и по спинам бегали мурашки. - Кияма улыбнулся, предвкушая финал. - Так вот, они шли себе, шли, пока вдруг не случилось то, чего они все, собственно, и ожидали. Один из слепцов упал в пропасть. Поняв, что они потеряли товарища, слепцы опустились на четвереньки и подползли к краю пропасти, рассуждая, как низко упал их собрат и можно ли будет вытащить его при помощи своих посохов или связав вместе одежду. И тут они услышали голос упавшего: 'Не переживайте за меня, когда я был среди вас, я тоже всего боялся и не знал, куда можно ступить, чтобы не упасть. Теперь я упал, и мне уже больше нечего бояться. Я свободен. Быстро прыгайте ко мне, и вы тоже освободитесь от страхов и забот. Вы тоже будете свободны!' - Кияма огладил бороду, проникновенно глядя в глаза секретаря. - Я часто думал над этой притчей и вот что решил: всю нашу жизнь мы чего-то боимся, о чем-то заботимся, и только в решительный момент принятия своей смерти мы обретаем подлинную свободу. Потому что мертвому уже не нужно трястись за свою жизнь, не нужно думать, как сделать следующий шаг. Мертвому или посчитавшему себя мертвым не нужно заботиться о пропитании, ему не нужна любовь, не нужна семья. Когда последователи черного Будды Амида, или синоби , свершают над собой ритуальный похоронный обряд, после него они считают себя бесплотными духами, оставленными на этой земле для того, чтобы... - Кияма задумался. - Знаете, что, Такеси-сан, мне еще нужно подумать над этой темой, ведь последователи Будды Амида - это наемные убийцы и шпионы очень высокой квалификации, и, наверное, здесь следует сказать о том, что они избирают жребий служению своему хозяину... А кто у них хозяин? Или заданию, данному хозяином... М-да. - Кияма почесал затылок. - Предположим, что хозяин в этом монастыре - их настоятель. Но сам факт, что своих самураев он отдает на время и за деньги... Ладно, попробуем по-другому, - он посмотрел в потолок, - самурай умирает для собственной жизни, чтобы ничего не отвлекало его от служения своему господину. Поэтому, когда самурай умирает во второй раз, он освобождается от бренной оболочки и всего с нею связанного. Упавший слепец освободился от страхов за свою жизнь, потому что самое страшное с ним уже произошло.

- А что было с остальными слепцами? - не отрываясь от работы, спросил Такеси.

- С другими? - Кияма задумался. - А напиши, что, услышав истину, они все попадали в пропасть, чтобы освободиться.

- А от кого тогда вы узнали эту историю? - не отставал докучный секретарь.

- Тогда напиши, что кто-то последовал за первым слепцом и обрел свободу в смерти, а кто-то испугался и теперь ходит по свету, боясь всего на свете и завидуя упавшим в пропасть. Все! Хватит на сегодня.

- Будем ли мы еще работать над вашей второй книгой? - Такеси старался не поднимать глаз на Кияма, все существо его мгновенно напряглось, как тело готовой к броску кобры.

- Душно. Устал. В другой раз. - Кияма взял в руки веер и, демонстративно обмахиваясь, подошел к окну.

- Как скажете, господин. В другой так в другой. - Такеси собрал письменные принадлежности, наблюдая за тем, как поблескивают непросохшие еще листы. С того дня, как старый Такеси впервые услышал о тайной рукописи, прошло более двух недель, но Кияма отчего-то медлил.

Почему медлил? Такеси буквально ощущал, как проходит жизнь, а он ничего не может узнать. После того единственного раза, когда Кияма признался в своем самозванстве, он не сказал более ни одного слова об ордене 'Змеи'. Как будто ничего и не было.

Долгими одинокими ночами Такеси перебирал в памяти всех друзей своего даймё и не мог остановиться ни на ком конкретно, распознав шпиона. Сам Кияма сказал, что для того, чтобы воин ордена 'Змеи' мог беспрепятственно занять чужое место, это место для него следовало сначала освободить. Буквально - убить наследника и вместо него предъявить другого. Глупость, как будто бы семья, жена и слуги не в состоянии уличить негодяя в подлоге!

В случае с Кияма все было более чем грамотно: вылечившийся чудесным образом прокаженный, лица которого давно уже никто не видел. Кроме того, сразу же разведшийся с женой и поменявший все свое окружение. Следовало искать похожие истории, но ничего похожего как раз и не было.

Так что оставалось предположить, что пришлый 'змий' внедрился в какой-нибудь захудалый род, но тогда каким образом он собирается влиять на историю Японии?

Или... У Такеси закружилась голова. Или речь шла о Тайку? Безродном крестьянине, о котором никто ничего толком не знал и который сумел собрать вокруг себя армию и впоследствии сделаться главой государства?

Но если так, заговор приобретал поистине невероятные масштабы, с которыми Такеси было не справиться, даже если бы рядом с ним теперь стояли его не рожденные дети, даже если бы весь клан Фудзимото поднялся против лже-Кияма и ордена 'Змеи'.

Голова Такеси шла кругом, руки предательски тряслись. Он встряхнул еще раз последний, уже просохший листок и попробовал прикоснуться к нему ладонью.

- Сегодня ко мне подошел начальник стражи, - неожиданно голос даймё прервал поток мыслей Такеси, - я спросил его, как дела в наших владениях, и он рассказал, что совсем недавно у вдовы нашего казначея госпожи Ёсидо пропал девятилетний сын. Ты что-нибудь слышал об этом?

- Сын? - Такеси заморгал, не в силах сразу же переключиться на новую тему.

- Значит, тоже не слышал. Начальник стражи сказал, что вдова обратилась лично к нему. И я сначала было подумал, что парнишка мог связаться с дурной компанией, отправиться играть на деньги в один из чайных домиков или связаться с уличными девками, сам знаешь, как сейчас выглядят подростки, в двенадцать лет они все уже испытывают на крепость свой нефритовый жезл и вообще. Девятилетний же мог увязаться за ребятами постарше. М-да... Помню, Умино выглядел и в четырнадцать сущим сопляком. А эти нынешние... А потом передо мной вдруг как-то сразу нарисовалась картина праздника 'Цветения сакуры', на котором присутствовали еще живой тогда казначей, его жена и дети. Я вспомнил мальчика, и с размаха саданул сам себя по лбу. Ну надо же - ищу дурные наклонности там, где не ребенок, а Будда на лотосе. Или, что я говорю, юный Иисус! Понимаешь, я несколько раз беседовал с этим мальчиком, и уверяю тебя, что более благонамеренного отрока свет не видел! Мальчик словно специально создан для монашества. Я так и сказал его духовному отцу, да и матери тоже. А что, послали бы его учиться в Рим, сколько я уже отправлял юношей, все теперь служат в наших храмах. Куда уж лучше, чем терпеть этих немытых варваров. Возьми хотя бы Омари, как его теперь? Отец Марк. Да. Поставил несколько храмов на Симобаре. Даймё Кониси Юкинага на него не нарадуется, хотя как самурай он бы точно долго не протянул. Не та порода, а вот по христианской части...

- Вы не думали, что ребенок постоянно растет и изменяется, быть может, на празднике 'Цветения сакуры' он действительно был само совершенство, красота и кротость, но уже через несколько месяцев его плоть возмужала и желания изменились? Это ведь тоже нельзя упускать из вида. - Такеси уже просушил листки и теперь неловко укладывал их в широкую папку единственной рукой.

- Возможно, но тут я вспомнил еще вот о чем, буквально месяц назад мне докладывали о странных убийствах, произошедших одно на кладбище и второе на складе местного торговца пряностями. В обоих случаях фигурировали мальчики приблизительно одного возраста - десяти и, кажется, двенадцать лет. Оба были из весьма уважаемых самурайских семей, оба очень хороши и оба похищены из своих домов. Когда стража, совершая обход, случайно наткнулась на первого мальчика, они не придали этому особого значения, так как посчитали убитого ребенком эта . Но потом один из стражников обратил внимание, что мальчик очень чистенький и ухоженный, так что он никак не мог быть ребенком этих отродий. - Кияма нервно повел плечами. - Конечно, наша религия внушает нам относиться ко всем сословиям с одинаковым почтением, но эта...

- Я понимаю вас. - При воспоминании о грязных людишках Такеси и самого передернуло. - Конечно, ребенок из самурайской семьи ничем не напоминает ребенка из семьи эта.

- Вот именно! Наш священник отец Иоанн предположил, что оба мальчика были убиты согласно какому-то сатанинскому обряду, и я был вынужден приказать искать злодеев. Но...

- Я помню это дело. - Такеси помрачнел, понимая, что господин погрузился в свои воспоминания и уже не расскажет сегодня ничего о таинственном воине ордена 'Змеи'.

- Я связал эти два преступления в одно, наши люди ?осмотрели оба трупа и обнаружили и другие сходства. Оба мальчика подвергались перед смертью пыткам, обоих связывали, об этом говорят следы от веревок на запястьях и ногах, оба были заколоты кинжалами. - Лицо Кияма светилось азартом. - Быть может, сын покойного казначея - третья жертва неведомых разбойников? - предпо?ложил он.

'И все-таки таинственный воин ордена 'Змеи' - легендарный Тайку', - с тоской подумал Такеси. Он чувствовал себя старым и невероятно уставшим. Теперь ему меньше всего хотелось говорить о мертвых мальчишках.

- Быть может, мы все-таки начали бы вашу вторую книгу? Я стар и могу умереть, так и не выполнив вашей воли? - жалобно осведомился он.

- Отдыхай, Такеси-сан. Не знаю, хватит ли у меня сил рассказать тебе обо всем... Возможно, я только зря растормошил тебя. Для этой книги мне нужен особенный настрой. А тут такое! - Он картинно взмахнул рукой, отвернувшись от секретаря.

'Он передумал! Кияма никогда не расскажет мне об ордене 'Змеи'. Он боится своих хозяев, а значит, скоро отдаст приказ обез?главить меня, избавиться от единственного свидетеля. Одержимый демоном страха человек не способен рассуждать трезво. Кияма сначала убьет меня, боясь моего предательства, а потом сообразит, что у него не было более верного человека, человека, которого он знал и проверял целых сорок лет. Что делать? Ждать, когда князь пришлет за твоей головой? Или попытаться самому убить князя. - Такеси лихорадочно размышлял, елозя здоровой рукой по поясу, под которым хранилась коробочка с ядом. - Если великий воин 'Змеи' - сам Тайку, я никогда не сумею раскрыть этот заговор. Кто я и кто Тайку? Муравей против военного диктатора, которого боялся весь мир. Могу ли я что-нибудь сделать в этой ситуации? Нет. Если я буду ожидать, что ситуация каким-то образом разрешится сама, я ничего не достигну, и Кияма заберет мою жизнь раньше. Остается одно - убить Кияма'.

Даймё стоял к секретарю спиной, не ожидая удара. Впрочем, еще несколько дней назад старый Такеси был вынужден признать, что никакого удара самозванцу он нанести и не сможет.

Это саке заставило его хвастаться, будто бы его левая рука не менее сильна, нежели правая. На самом деле Такеси хоть и приучил левую руку держать меч, но тренировался редко, и решись он сейчас наброситься на князя, тот успел бы спастись, а то и прибить напавшего на него слугу.

За спиной секретаря послышался шорох раздвигающихся сёдзи, и служанка Хана внесла поднос бон с уже поставленными на него бутылочками саке и чашечками. Поклонившись спине князя, девушка поставила бон перед подушкой Кияма и вышла за угощениями.

Не веря своей удаче, Такеси извлек из-за широкого пояса крошечную коробочку с ядом и подсыпал его в чашку Кияма. Конечно, господина следовало предать суду или хотя бы зарубить мечом, но... что поделаешь, когда в доме заводится крыса, тут уж не до церемоний. Проклятую тварь придется отравить.

Вечером того же дня неожиданно слегла личная служанка Кияма Хана. Девушка жаловалась на резь в желудке и внезапную сухость во рту. Предполагая, что служанка могла перегреться на солнце, управляющий кухонными делами отправил ее в комнату, занимаемую несколькими девушками, и чуть позже послал к ней врача. Который и обнаружил ее мертвой.