Глава 7
Ираклий Давидович Цинцадзе всегда лично беседовал с теми, кто начинал службу в центральном офисе Службы безопасности Российской империи. И всем этим, уже изрядно трепанным жизнью офицерам он говорил одно и то же:
– Все подданные Империи служат ей, и все служат по-разному. Есть бобры – это те, кто создает богатство государства. И неважно, что выходит из-под их рук – новый корабль, мешок зерна или толковый математик. Есть хомяки, чиновный люд. Их задача набить защечные мешки, складировать добытое в общих закромах и снова набивать, кидаясь на каждый кусок. Бывает, конечно, что хомяк путает общие закрома со своими собственными. Такому не грех и оторвать мешки. Вместе с головой. Есть сороки. Это политики, которые только и делают, что трещат да увешиваются блестящими цацками. Толку от них немного, так, декорация. Спросите такого: «Что ты сделал?» – и он наговорит вам сорок бочек арестантов, а на поверку – ничего. Пшик. Хотя и декорация иногда бывает полезна. И есть псы. Псы государевы. Это армия. Это флот. Это полиция. Это вы. Ваше дело – защищать. Всех. Бобров, хомяков. Даже сорок.
* * *
Свистопляска, начавшаяся на Бельтайне после ареста Джастина Монро, Петра Савельева никоим образом не касалась. А вот вердикта доктора Тищенко он ожидал с нетерпением, от которого неприятно сосало под ложечкой. Последний сеанс связи с князем Цинцадзе завершился категорическим требованием его светлости немедленно сообщать обо всем, связанном с мисс Гамильтон. Поэтому Петр подпирал стену возле операционной, переминаясь с ноги на ногу и в сотый, наверное, раз пересчитывая находящиеся в поле его зрения плитки, которыми был выложен пол коридора. Результат каждый раз оказывался другим и от этого старпом нервничал еще больше. Наконец дверь распахнулась, и Тищенко, потирающий покрытые тонким слоем талька от перчаток руки, ободряюще кивнул Савельеву:
– Жива. Легкое, конечно, в клочья, но жива. Позвоночник не задет, пуля скользнула по лопатке уже на излете. Удачливая девушка, ничего не скажешь. Я сначала, признаюсь, испугался, когда увидел, уж очень скверно выглядело выходное отверстие, но обошлось.
– А… а какой прогноз, доктор?
– С ее скоростью регенерации? Понятия не имею. Организм совершенно уникальный, или, если угодно, уникально совершенный, – Тищенко всей горстью взялся за подбородок. – Ничего не могу вам сказать, Петр Иванович. Она восстановится. И, наверное, быстрее, чем многие. Но конкретные сроки… увольте, голубчик, я врач, а не гадалка.
Савельев благодарно кивнул и отправился искать выход. Пришло время связаться с князем Цинцадзе, благо теперь он мог сказать Ираклию Давидовичу что-то обнадеживающее. Но разговаривать с его светлостью старпом будет исключительно с борта русского катера.
Сообщение от Савельева Ираклий Давидович Цинцадзе получил в тот момент, когда совсем уже собрался выходить. Он назначил встречу своему давнему другу, графу Николаю Сазонову, а отставной адмирал славился своей пунктуальностью еще в те поры, когда они – еще совсем молодые, и сорока не было! – напропалую ухаживали за Оленькой Дроздовой. Ольга в итоге предпочла Николая, даже еще не графа тогда, и княжеский титул Ираклию не помог, и они чуть было не поссорились. Но князь сгреб уязвленное самолюбие в кулак, и был шафером на свадьбе, и увидел там Нину Чечела-швили, подружку невесты. И пропал, пропал, умер и воскрес. Полгода спустя уже Николай стоял за спиной Ираклия в церкви Святого Георгия, а еще через несколько месяцев гордый оказанным доверием князь принимал от купели маленького Сашу Сазонова. Именно Цинцадзе пришел в дом Сазоновых с известием о гибели крестника, именно он нашел тогда слова, заставившие заледеневшую в своем горе Ольгу заплакать. Как давно это было…
Князь все-таки опоздал. Уже когда он садился в лимузин, пришла пара давно ожидаемых известий из разных уголков Империи, и ему пришлось, ругаясь на чем свет стоит, спешно отдавать распоряжения помощникам. В результате, когда запыхавшийся Ираклий Давидович почти вбежал в отдельный кабинет ресторана «Арагви», славившегося умением шеф-повара готовить правильный шашлык, адмирал уже скучал за столом, на котором было тесно закускам.
– Опаздывать изволишь, князюшка! – поддел он старого друга, но Цинцадзе только вздохнул.
– Сам знаешь, Николай, дел невпроворот, только собрался выезжать… а, да что говорить!
Сазонов понимающе кивнул. Выйдя в отставку, он намеревался отдохнуть, да уговорили возглавить кафедру тактики космического боя в Военной академии. И казалось бы – уж на что тихое местечко, синекура синекурой, да и там не понос, так золотуха. Ох, годы наши, раньше и трава зеленее была, и водка крепче…
Цинцадзе присел к столу, водрузил на относительно свободный уголок принесенный с собой компьютерный блок, азартно потер руки, скрывая нервозность, и вопросительно уставился на сотрапезника:
– Что пить будешь, Николай?
– Да Бог с тобой, Ираклий, среди бела дня?! До заката еще о-го-го сколько! Да и ты, похоже, работать собрался даже за обедом! – шутливо всплеснул руками граф, кивая на блок.
– Будешь, пить, дорогой. Будешь, это я тебе говорю. Только реши, что, – настроение князя передалось Сазонову, и он серьезно кивнул:
– Тогда коньяк.
Ираклий Давидович сделал заказ, дождался, когда расторопный официант поставит на стол пузатую бутылку и прикроет за собой дверь, разлил благородный напиток по бокалам и внимательно посмотрел на графа.
– Николай, тебе что-нибудь говорит имя Алтеи Гамильтон?
– Алтея Гамильтон? Ну… разумеется… защита каравана переселенцев с Картана, бой в системе Кукушкина Гнезда… виртуозный бой, кстати, судя по отчетам. Расстреляв весь боезапас, протаранила флагман нападавших. Благодарные картанцы установили памятник в кампусе Военного факультета Академии Свободных планет. А почему ты спросил?
– Видишь ли, Николай… – Цинцадзе немного помялся. – У меня есть все основания полагать, что именно Алтея Гамильтон была той самой Алей, о которой говорил Саша в своем последнем сообщении.
Граф ссутулился и разом постарел. Исчезла молодцеватость, резко проступили морщины, глаза потускнели и полузакрылись, скрывая давнюю боль.
– Что ж… У мальчика был хороший вкус… Эх, Сашка, Сашка… Постой, Ираклий. Ты сказал – «основания»? Какие?
Князь, не отвечая, развернул виртуальный дисплей, пробежался пальцами по клавиатуре, удовлетворенно кивнул чему-то, невидимому для друга и, наконец, поднял глаза на Николая.
– Основания… Самые серьезные основания, дорогой. Примерно через восемь стандартных месяцев после смерти Саши и за полгода до собственной гибели Алтея Элизабет Гамильтон родила дочь, Мэри Александру.
С этими словами Цинцадзе повернул изображение к собеседнику. Сазонов задушенно охнул: с дисплея улыбалась кому-то молодая женщина в форме. Погоны, ордена, два пальца, вскинутые к кромке берета и упирающиеся в крест на виске… все это граф разглядел потом. А сейчас он не сводил глаз с лица, такого знакомого… Николай Петрович слепо зашарил рукой по столу, князь быстро вложил в пальцы бокал с коньяком и, сочувственно улыбаясь, смотрел, как пьет, явно не чувствуя вкуса, старый адмирал.
– Как ты, Коля? – осторожно спросил Ираклий Давидович. – Может, врача? Мои орлы тут, за углом…
– Не… не надо врача… – просипел прикипевший взглядом к дисплею Сазонов.
– Ошибки никакой быть не может, сравнительный анализ биокарт и ДНК-грамм делал сам профессор Гаврилов. Это Сашина дочка, Николай. Ваша с Ольгой внучка.
– Да ну тебя, Ираклий! Какие, к черту, биокарты, и так все ясно! – взорвался граф, приподнимаясь с места и сверля Цинцадзе взглядом. – Как ты ее нашел?! Где?!
– Это не я ее нашел, это Никита Корсаков ее нашел. Помнишь мальчика? Да ты сядь, сядь.
– Помню, – пробормотал Сазонов, опускаясь в кресло. – Хороший мальчик, смышленый, с воображением. Ну так он и контр-адмирал в свои годы, совсем неплохо… Да, и что?
– А то, что девочка – майор ВКС Бельтайна.
– Постой-постой… так это же там давеча…
– Вот именно, – кивнул князь. – Пиратский налет на планету. Ордером корветов, сопровождавших к зоне перехода эвакуационный транспорт с детьми на борту, командовала тогда еще капитан Гамильтон. Майора как раз за этот рейд получила. Подбили ее тогда, а Корсаков корвет на крейсер затащил. У него ж там старик Михеев служит, странно было бы, если б подобрать не смогли. Кстати, эскадра Корсакова там очутилась в ответ на просьбу о помощи. А просьбу эту Бельтайн отправил по настоянию твоей внучки, остальные в тамошнем Совете думали, что это бессмысленно. Вот такие пироги, Николай. – князь замолчал, сделал глоток коньяку, удовлетворенно пошевелил носом и задумчиво продолжил: – У меня-то к ней свой интерес был, и довольно давно. Помнишь, я тебе про деятеля одного шустрого рассказывал, Эрика ван Хоффа? Его ведь на Бельтайне арестовали, не где-нибудь. А сообразил, где его брать надо, не поверишь, полицейский пилот с позывным ноль двадцать два. Так он у меня и проходил по всем отчетам, имени я не знал, их шеф полиции своего человека как зеницу ока берег. А после того, как наши корвет подобрали, и капитан Гамильтон из лазарета вышла… Спокойно, Николай, сам Станислав Тищенко работал, не кто-нибудь! Да выпей ты уже, что ты не знаешь, куда коньяк пристроить! И закуси, а то будет нам с тобой от Ольги на орехи… ну так вот… о чем это я? Ах да. Мисс Гамильтон разговорилась со старшим помощником с «Александра», Савельевым, и, как почти коллеге, рассказала ему в качестве анекдота всю эту историю. Она ван Хоффа вычислила, она его и арестовала. И как тебе?
– Погоди, Ираклий. Погоди, не части. Ты мне об этом умнике когда рассказывал? Это сколько ж ей было лет?!
– Шестнадцать. Да это еще что – она на «Сапсане» с четырнадцати летала! Вот как бельтайн-ский Звездный Корпус закончила на три года раньше срока, так и пошла в полицию служить, дожидаясь возраста, когда в Академию на Картане можно будет поступать. Военный факультет с отличием, половина курса экстерном…
– По какой кафедре? – оживился Сазонов.
– По командной, друг мой, по командной, – усмехнулся Цинцадзе. – Тактическую у них обычные девочки заканчивают. Ну как – обычные? Выше среднего, но не уникумы. А уникумов на командную посылают. Ладно, что-то у меня в горле пересохло… Я выпью, пожалуй, а ты пока картинки посмотри.
Цинцадзе переключил что-то на блоке, и граф снова впился взглядом в дисплей, на котором в сопровождении неуловимо тревожной музыки разворачивалось действо. Хищный красавец-корвет проносится над бортом транспортника, усеянным абордажными капсулами, и струя выхлопа буквально сбривает их, оставляя обшивку невредимой. Из аварийного люка, изуродованного попаданием корабля, на броневые плиты причальной палубы выпрыгивает бледная до синевы бритоголовая девушка, надевает берет, подходит все ближе, видны запавшие глаза и высокомерная улыбка. Та же девушка сидит в гравикресле, вокруг нее рубка крейсера, она что-то объясняет столпившимся рядом с креслом русским офицерам. Ага, вот откуда был взят кадр, который Ираклий выбрал для представления внучки деду: она, уже в парадной форме с майорскими погонами, подходит к капитану первого ранга, вскидывает руку, он козыряет в ответ. Поле космодрома, жилистый мужик в незнакомой форме, с рукой на перевязи и обожженным лицом, что-то прикрепляет к кителю майора, она поворачивается лицом к камере, по бледной щеке ползет одинокая слеза, за спиной что-то скандирует восторженная толпа. Платформа, скользящая над поверхностью воды; девушка, облаченная в русский костюм для подводных погружений, сидит, устало привалившись к борту, и крепко сжимает непонятного назначения контейнер. А вот она уже в штатском, наматывает круги по комнате, время от времени ударяя ладонью в стену, лицо злое. А вот она просто спит, должно быть, в лазарете…
Ираклий Давидович, исподтишка наблюдавший за другом, удовлетворенно улыбнулся: Савельев выполнил поручение на «отлично». Сказано ему было представить в блеске и славе, как будущую невестку придирчивой свекрови, он и сделал. Молодец.
– Ираклий, – тихо и хрипло позвал Николай Петрович. Глаза его были мокрыми, но он, должно быть, этого не замечал, и Цинцадзе придержал руку, уже полезшую за обшлаг рукава за платком. – Ираклий, ты с ней говорил?
– Говорил, – кивнул князь. – Веришь ли – чуть под стол не свалился. Подвела меня привычка на изображения не смотреть, представлять себе людей по досье. Корсаков мне: «Позвольте представить вам майора ВКС Бельтайна», а передо мной Саша сидит. Какой там Бельтайн-Шмельтайн! Насилу собрался.
– А… какая она?
Давненько Ираклий Давидович не слышал такой робости в голосе друга. Да если разобраться – и вовсе никогда.
– Она? Умная. Гордая. Сильная. Цену себе знает. Соображает быстро. Перед авторитетами не лебезит. Ну Сашкина же дочка, что ты хочешь? А в остальном… Офицер как офицер. Заслуженный. Грудь в крестах, погоны в звездах. Голова, говорят, седая, но сам не видел, она в бандане была. Приняла приглашение посетить Кремль, когда вся эта история на Бельтайне закончится. Там сейчас такая заварушка… ничего, подлечится, с делами разберется…
– Подлечится? – вскинулся Сазонов.
– Тихо, Коля, тихо. Уже все в порядке, – успокаивающе положил ему ладонь на рукав Цинца-дзе. – Уймись. У них там сволочь завелась, да такая, что говорить – и то противно. Взялись арестовывать, а этот мерзавец при оружии оказался. Девочка твоя верховного судью с линии огня оттолкнула, а сама убраться не успела. Но полковник Тищенко головой ручается, что проблем не будет, только покой да уход нужны. Ничего, будут ей и уход, и покой. Госпиталь под охраной нашего десанта, мышь не проскочит, за медициной сам Тищенко следит, лично. Ничего.
Граф задумался, барабаня пальцами по столу.
– А может быть, мне туда? На Бельтайн? Как думаешь, Ираклий?
– Вот только тебя там сейчас и не хватало! – взорвался князь. – У нее там работа, понимаешь ты это или нет? Работа! Тяжелая, опасная, да, но она делает то, ради чего все эти годы жила, училась, воевала. Они там, между прочим, в пять лет присягу принимают, так эта присяга заканчивается словами: «Клянусь жизнью и смертью своей защитить Бельтайн». Вот она и выполняет присягу, не менее, но и не более того. Не мешай ты ей! Слово тебе даю, как только она освободится – тут же на Кремль заберу. А сейчас… Ну прилетишь ты на Бельтайн, и что?! Расстроишь, отвлечешь, она расслабится, ошибется не дай бог… Хватит и того, что Корсаков там сейчас по стенам бегает от беспокойства, хочешь ему пару составить? Только сегодня и только у нас – два нервных адмирала в гонках по вертикали, спешите видеть! – Цинцадзе замолчал, переводя дух, и Сазонов немедленно этим воспользовался:
– А с чего это Корсаков по стенам бегает?
– А он к твоей внучке, судя по всему, неровно дышит. И я его понимаю: не будь у меня Нины, сам бы влюбился. Только ты, уж будь добр, в это дело не лезь. Ей не тринадцать и даже не двадцать три, с двухмесячного возраста по казармам, сама сообразит, как быть.
– С двухмесячного?! – опешил Николай, и князь мысленно похвалил себя за то, как ловко переключил внимание друга.
– С двухмесячного. Как раз в этом возрасте бельтайнских детишек в учебные центры забирают и до полутора лет даже на пару часов домой взять не дают. В пять лет – в Корпус. Потом в монастырь, баржи с тарисситом через астероидный пояс таскать. Видел крест на виске? Маша твоя католичка, послушницей была. Ну, этот вопрос мы порешаем: была б на то ее воля, а с патриархом я договорюсь… Потом, если способности есть – на Картан, потом воевать по контрактам. Или не воевать. Ты на ее китель внимательно посмотрел? «Великую Стену» видел?
Окончательно ошарашенный потоком информации Сазонов даже рот приоткрыл:
– Так это она тогда?!.
– А сколько, по-твоему, в Галактике бельтайнских пилотов по имени Мэри Гамильтон? – ехидно фыркнул Цинцадзе.
Они еще долго проговорили в тот день. Так долго, что Николай Петрович опоздал к ужину.
Ольга Дмитриевна Сазонова в который раз выглянула в окно. Конечно, можно было связаться с задержавшимся супругом через коммуникатор, но офицерские жены быстро усваивают, что беспокоить благоверного можно только в самом крайнем случае, к примеру, если случится пожар. Да и его проще потушить самой: когда еще муженек сможет освободиться, сто раз все сгореть успеет. На коммуникатор мужа-офицера можно отправлять только сообщения с пометкой «низкая срочность» и смиренно ждать, дойдут ли у него руки просмотреть и ответить… Эти простые истины Оленька Дроздова уяснила для себя, еще будучи маленькой девочкой и наблюдая за матерью, поэтому ничего нового брак с каперангом Сазоновым ей не принес. Ничего нового – если не считать четырех сыновей, трех дочерей и без малого восьмидесяти лет счастья. Всякое бывало, конечно. Под каждой крышей – свои мыши. Случалось, и плакала она, и тарелки швыряла об пол… И ждала, ждала, ждала. Сначала – мужа, потом сыновей, потом младшая из трех дочек погоны надела… Да что дети! Старшие внуки, близнецы Сергей и Савелий, уже восемь лет, как служили во флоте. Ни один из ее мальчиков не пошел в штатскую службу, хотя никто и никогда не ограничивал детей в выборе жизненного пути. Только один раз попробовала возразить Ольга Дмитриевна – когда Катенька заявила, что тоже во флот пойдет, как братья. Это случилось вскоре после того страшного дня, когда бледный, не похожий на себя Ираклий сказал ей, запинаясь, что Саши больше нет. Теперь, задним числом, она была даже благодарна дочери за то решение. Кто знает, как долго окутывал бы ее туман безразличия ко всему, если бы не Катенькин ультиматум. Страх и, что греха таить, гнев сумели пробиться через окружившую ее мутную стену. Дня три Ольга Дмитриевна кидалась на всех, кто попадался на пути, но домашние мужественно вытерпели это, и она взяла себя в руки и опять начала ждать. Да где же, в конце концов, Николай?! Ольга Сазонова никогда не призналась бы в этом даже самой себе, но последние тридцать с гаком лет она боялась встреч мужа с князем Цинцадзе. Мерещилось всякий раз что-то жуткое, непоправимое… Как ни клялся Ираклий, что первым делом к ней придет, если что-нибудь случится с детьми, но она-то знала мужа и его друга не один десяток лет, точно попытаются скрыть, подготовить ее… Ну наконец-то!
Николай Петрович выбрался из лимузина князя Цинцадзе и пошел по дорожке к дому. Дом был не слишком велик, но теперь, когда дети разлетелись кто куда, он казался ему несуразно огромным. Ничего, даст Бог – Сашина комната теперь снова будет занята. Хотя и вряд ли надолго: Марии четвертый десяток пошел, пора уже свое гнездо вить. Надо бы о Никите Корсакове справки навести поподробнее. Какой он офицер – известно, а вот что за человек? Да и родственниками его поинтересоваться не помешает… Сазонов мысленно себя одернул. Внучка еще даже не на Кремле, и неизвестно, захочет ли она войти в семью отца, а дед, прожектер, уже прикидывает, каких сватов принимать, а каким давать от ворот поворот! Раскатал губу, нечего сказать… С чего бы начать разговор с Олей? Вон она, у окна стоит, так что отвертеться точно не удастся…
Разумеется, взвинченное состояние супруга Ольга Дмитриевна заметила сразу, но никакой бедой в воздухе, кажется, не пахло, и она немного успокоилась. Осведомившись, будет ли Николай ужинать, она ничуть не удивилась, когда муж отказался. Что-то вертелось у него на языке, и графиня решила просто подождать. Рано или поздно ее адмирал разговорится. И действительно, полчаса спустя он пришел в гостиную и обратился к жене, бесцельно перебиравшей безделушки на массивной дубовой этажерке:
– Олюшка, ты присядь. Нам с тобой поговорить нужно.
Снова испугавшаяся, Ольга Дмитриевна опустилась на диван. Николай Петрович присел рядом, взял ее руку, еще немного помялся и, наконец, негромко сказал:
– Не знаю я, милая моя графинюшка, с чего начать, потому начну с главного. Когда наш Саша погиб, та женщина, о которой он говорил тогда, помнишь?.. Аля… она ребеночка ждала.
Ольга Дмитриевна вскрикнула, прижимая дро-жащие пальцы к губам и глядя на мужа широко открытыми глазами. От дверей донеслось немелодичное звяканье: дворецкий Степан, когда-то ординарец Николая Петровича, а потом дядька всех его сыновей, застыл в проеме соляным столпом, только ходуном ходил в морщинистых, все еще сильных руках поднос с чаем.
– Садись, Степан, – страдающим голосом выговорила графиня. – Садись. А ты, сударь мой, продолжай, не терзай душу!
– Дочку она родила. У нас с тобой, Олюшка, еще одна внучка есть, Марией зовут. То есть Мэри, Мэри Александра. Она на Бельтайне родилась, мать ее, Алтея Гамильтон, с Бельтайна была. Для того меня Ираклий и позвал сегодня, чтобы о нашей Машеньке рассказать.
Ольга Дмитриевна тихонько заплакала.
Сначала вернулись запахи. Тонкий, едва заметный аромат роз наслаивался на неистребимую госпитальную дезинфекцию, озон и какие-то лекарства. Вслед за запахами пришли звуки: что-то мерно гудело, щелкало и тихонько, на грани слуха, попискивало. Осязание говорило, что она лежит на довольно жесткой, но при этом вполне уютной кровати. Больно, как ни странно, не было, совсем. Только неудобно. В рот и дальше в горло была вставлена какая-то трубка, так что о вкусе говорить не приходилось. Ладно, с четырьмя чувствами разобрались, осталось только зрение. Надо открывать глаза. Мэри шевельнула веками и тут же опустила их снова, ослепнув от яркого света. Рядом с ней кто-то чем-то зашелестел, щелкнул переключатель, и молодой мужской голос произнес, почему-то на унике:
– Доктор, требуется ваше присутствие. Майор приходит в себя.
Она снова попробовала приподнять ресницы. На этот раз дело пошло лучше: то ли свет приглушили, то ли глаза за время первой попытки успели немного привыкнуть. Откуда-то слева раздался характерный шорох открывающейся двери. Зрение постепенно прояснялось, и скосившая глаза Мэри узнала в вошедшем старого дока Тернера. Из-за его плеча выглядывал Тищенко, сосредоточенный, но спокойный.
– С возвращением, мисс Мэри, – улыбнулся Тернер, подходя к кровати и внимательно разглядывая показания приборов. – Ого, да вы у нас молодец, не так ли, коллега?
Бельтайнский врач говорил на унике с заметным акцентом, но проблем с пониманием у Тищенко не возникало.
– Полностью согласен с вами, доктор Тернер. Мисс Гамильтон, вы подключены к системе искусственной вентиляции легких. Сейчас мы вынем трубку и вы попробуете дышать самостоятельно. Вы меня понимаете?
Мэри качнула веками.
– Прекрасно. Будет немного неприятно, придется чуть-чуть потерпеть.
Если бы Мэри могла, она бы усмехнулась. Но проклятая трубка уж никак не способствовала богатству мимики, а сама процедура ее извлечения совершенно не располагала к усмешкам. Наконец экзекуция завершилась и, не успела девушка сформулировать просьбу, Тищенко поднес к ее губам трубочку, другой конец которой уходил в пластиковую флягу. Несколько глотков кисловатой жидкости спустя жизнь стала вполне приемлемой. Дышать получалось, хоть и с некоторым трудом. Справа в груди не то чтобы болело, просто создавалось впечатление, что вместо легкого туда вложили кусок вейвита, причем не особенно подходящий по форме и размеру.
– Вам не следует много говорить, мисс Мэри, – участливо сказал Тищенко. – Да вы и не сможете пока говорить много. Давайте я буду задавать вопросы, а вы будете моргать один раз, если «да», и два раза – если «нет». Договорились?
Мэри моргнула.
– Очень хорошо. У вас что-нибудь болит? Нет. Это радует. Вы помните, что произошло? Отлично. Разрешаю вам сказать одно слово.
– Судья?.. – просипела Мэри, с трудом удерживаясь от кашля.
– Судья Маккормик жив и здоров. Немного ушибся, когда вы сбили его с ног, и проклинает за это господина Монро. Обещал молиться о вашем здравии – как ни крути, вы спасли ему жизнь, такая рана, как у вас, в его возрасте однозначно была бы смертельной.
Мэри попыталась улыбнуться, и молодой медтехник в русской форме тут же смазал ей губы чем-то жирным.
– Почему?.. – показала она глазами на парня.
– Почему рядом с вами мой человек? Так безопаснее. После истории с попыткой убийства Саммерса и особенно после вашего ранения полковник Морган не очень уверен в местном персонале, а для детальной проверки не было времени. Здесь, в госпитале, вас охраняют наши десантники. Кстати, не позволяйте Одинцову поить вас самогоном, потерпите хотя бы с недельку.
Теперь улыбка на лице бельтайнки стала шире, глаза заискрились сдерживаемым смехом.
– Анасте… зия… – выдавила она.
Тищенко удрученно покачал головой, но Мэри видела, что он готов расхохотаться и не делает этого только потому, что боится – его смех окажется заразительным, а смеяться ей пока не рекомендуется.
– Да, Федор передал мне ваше мнение по поводу необходимости комплектации корабельных аптечек его пойлом. Что-нибудь еще?
– Розы?..
– Весь этаж завален цветами, вам еще представится возможность в этом убедиться. Именно эти, – Тищенко шагнул куда-то в сторону и вернулся, держа в руках тяжелую вазу с огромным букетом, – принесла некая миссис Финн. Она сказала, что ее сын был на «Сент-Патрике».
– Да… Я… ей… чуть… руку… не… слома… ла… в… порту… У… нее… была… исте… рика…
– Так, все, – забеспокоился русский врач. – Вам нельзя больше говорить, мисс Мэри. Хотите еще попить?
Мэри отпила несколько глотков и благодарно улыбнулась.
– А теперь вам следует поспать. Разрешаю вам, прежде чем заснете, посмотреть влево, – Тищенко шагнул к приборам.
Девушка слегка повернула голову. За прозрачной дверью стоял Корсаков, осунувшийся, бледный, и к тому же – вот это да! – небритый. Он поднял руку в приветствии, Мэри попыталась улыбнуться, но тут ее веки налились свинцом и она заснула.
Два дня спустя ей разрешили сидеть на кровати. Разумеется, под строгим присмотром и недолго, но и это уже был прогресс. Забежал на минутку Морган, замотанный так, что смотреть было больно. Заглянул Шон О’Брайен, пожаловался на Джину, которой не сидится с детьми на Плезире – собирается вернуться, а тут творится черт знает что! Не могла бы Мэри, как бывший командир, как-то повлиять? Услышавший эту просьбу Тернер привстал на цыпочки, ухватил Шона за воротник и выдворил из палаты, сопровождая свои действия наставительной лекцией о вреде излишней наглости. Пару раз заходил Никита, но бдительный Тищенко заметил, что в его присутствии Мэри охватывает беспокойство, так что свидания были весьма ограниченны по времени. Заняться было нечем. Привыкшая к тому, что каждая ее минута чем-то занята – и неважно чем, службой или партией в покер – Мэри с каждым часом нервничала все сильнее. Наконец она не выдержала. Ей нельзя волноваться? Так дайте же, чем себя занять. Перебрав вместе с Тищенко несколько возможностей делать хоть что-то, она остановилась на гипнопедическом курсе русского языка и теперь спала охотно, не ворча и не возмущаясь.
Между тем вопрос, как быть с ней дальше, встал ребром. Все время держать ее в госпитале было немыслимо: Мэри быстро шла на поправку, и недалек был момент, когда «сонных уроков» не хватит ей для сброса кипучей энергии. К тому же вставала проблема безопасности. Информаторы доносили Моргану, что на Бельтайне хватает тех, кто недоволен арестом Монро и последовавшими за ним задержаниями десятков людей по подозрению в соучастии. При всем объеме имеющихся доказательств судебный процесс еще не был готов, и выпустить Мэри из госпиталя фактически означало выставить ее, как мишень в тире. Можно было окружить ее телохранителями из числа русских десантников, но их использование для охраны госпиталя уже вызывало на Бельтайне весьма неодно-значную реакцию. Не говоря уж о том, что на всякого телохранителя найдется снайпер с точным прицелом. Крейсер на орбите, конечно, давал больший простор для деятельности при стопроцентной безопасности пребывания. Но Тищенко не без оснований полагал, что там она изыщет возможность именно работать, не обращая внимания на рекомендации, а запереть в каюте или палате лазарета можно и здесь, зачем тащить наверх, подвергая опасности неокрепший еще после ранения организм. Когда обратились за советом к Моргану, он уточнил параметры распорядка, требуемого капризной пациентке, и попросил продержать ее в госпитале еще сутки. По истечении этого времени он так ее спрячет на планете, что пока не отпрячет – не найдут, даже если с собаками искать будут. Курортные условия будут созданы по высшему разряду, а заниматься головоломной аналитикой она не сможет по причине полного отсутствия технических средств.
Многочисленное семейство Рафферти собралось за ужином в огромной столовой. В старом, изрядно повидавшем на своем веку доме постоянно проживало от тридцати до сорока человек и еще с полсотни рассыпалось по коттеджам на просторных выгонах. По заведенному издавна порядку за стол садились все вместе. Здесь не делали разницы между хозяевами и наемными работниками, охотно принимая этих последних в семью, если уж все сладилось у дочки, внучки или племянницы. Переборчивые коневоды брали на службу далеко не всех, спрашивали строго, но и платили не скупясь. Гунтеры Рафферти славились на всю Галактику, пожалуй, не меньше, чем бельтайнские экспедиционные экипажи. И не было за всю историю семьи случая, чтобы постаревший или покалечившийся работник оказался вышвырнутым, как старый, изношенный башмак.
Разумеется, приземлившуюся на лужайке перед домом машину заметили еще тогда, когда она показалась на сканерах. При всей кажущейся патриархальности уклада Рафферти пользовались самым современным оборудованием обнаружения и охраны. Пожалуй, в обозримом прошлом был только один случай, когда такую вот посадку откровенно проморгали. И хотя повод тогда был хоть куда, учиненный впоследствии старым Мозесом разнос провинившиеся часовые запомнили надолго. Так что за машиной – неприметной развалюхой с нейтральным позывным и неожиданно мощным двигателем – следили весьма пристально. И главе семейства доложили сразу же по обнаружении, но Мозес даже бровью не повел. Он вообще редко водил бровями, потому что даже на привычных домочадцев зрелище это производило неизгладимое впечатление. Когда же из машины выпрыгнул и неторопливо зашагал к дому полковник Морган, причин для беспокойства и вовсе не осталось. Моргана здесь знали в лицо, весьма уважали и всегда были рады видеть, по поводу и без. Впрочем, навряд ли у шефа планетарной полиции могло найтись сейчас время для увеселительной прогулки. Ох, и каша же заварилась на Бельтайне, всем кашам каша. Мозес качнул головой, за столом рядом с ним как по волшебству освободилось место и возник еще один прибор. Понятливый правнук кинулся к дверям и минуту спустя Морган уже раскланивался со всеми Рафферти, целуя ручки дамам, обмениваясь рукопожатиями с мужчинами и отвешивая шутливые подзатыльники мальчишкам.
– Милости просим к столу, – прогудел Мозес, вставая и указывая полковнику место справа от себя. – Рад вас видеть, Генри. Поужинаете с нами?
– Можно и поужинать. Хотя, сказать по правде, я не голоден, а времени у меня мало. И прилетел я к вам по делу, – Морган удобно устроился на массивном стуле с высокой спинкой и повертел в пальцах вилку, ловко перехватывая ее то как для удара, то как для броска.
– Ох, вечно у вас дела, полковник, – укоризненно вздохнул Мозес Рафферти. – Нет, чтобы посидеть, поговорить… ну хоть виски-то выпьете?
– Виски? – Генри усмехнулся уголком рта. – Виски выпью. Автопилот загружен, так что…
– Вот и прекрасно, – расцвел хозяин дома и потянулся за квадратной бутылью. – А что касается вашего дела – не пройти ли нам в контору?
– Нет, сэр, – твердо ответил Морган, – мое дело касается всех присутствующих здесь. Потому что если мы с вами договоримся, мне понадобится не только ваше молчание, но и их.
– Вот как? – лицо Мозеса, секунду назад вполне добродушное, разом стало жестким и как будто отяжелело. Челюсть выдвинулась вперед, глаза прищурились. Он окинул взглядом собравшихся за столом, и в комнате сразу же стало так тихо, что слышен стал ветер, обиженно посвистывающий на ранящие его кусты остролиста за окном.
– Мозес, я знаю, вы любите прикидываться эдаким деревенским увальнем, но за новостями следите весьма пристально. Я прав? – начал полковник.
– Разумеется, вы правы, Генри. Хотя, должен вам честно признаться, в последнее время в новостях доводится слышать мало хорошего. Все больше какие-то ужасы.
– Ну, тогда вы знаете, что произошло на последнем заседании Совета, – вздохнул Морган.
– Еще бы! Майора Гамильтон жалко. Как она?
– Уже потихоньку идет на поправку и… – но договорить Генри не успел. Молодой мужчина лет тридцати пяти, с ухоженной бородкой и копной светлых волос презрительно фыркнул:
– Жалко?! Жалко было бы судью Маккормика, если бы в него попали, а этой… так ей и надо! Как линейных спасать, так она первая, а остальные пусть хоть сгорят?! Стерва!
– Джереми! – рявкнул старший Рафферти, обрушивая кулак на стол, но продолжить воспитательный процесс не успел: Морган изменился в лице так, что смотреть стало страшно. Он побагровел, на скулах вспухли желваки, рот скривился в жутковатой усмешке, а вилка, которую полковник так и не выпустил из рук, нацелилась прямо в лицо вскочившему на ноги парню.
– Как вам, должно быть, известно, юноша, – сухим и царапучим, как наждак, голосом проскрипел коп, – я не первый год командую планетарной полицией. И повидал на своем веку не одного неблагодарного засранца и даже не десяток. Но такой великолепный экземпляр, как ты, Джереми Томас Рафферти, я встречаю впервые, – от ярости он путался в местоимениях, но никто не обратил на это внимания. – Кажется, когда девятнадцать лет назад Мэри Гамильтон, будучи еще совсем соплячкой, сажала работорговца, который тебя увозил, ты не слишком возражал? А теперь она, выходит, стерва?! Почему же это? Потому что постаралась вытащить всех, кого смогла – на одном-единственном транспортнике? Потому что русские пришли к нам на помощь в ответ на посланный по ее настоянию сигнал бедствия? Потому что если бы не она, никто бы и никогда не докопался до всех делишек Монро? – Морган уже орал, брызжа слюной и задыхаясь. – Да ты хоть понимаешь, щенок…
На Джереми было жалко смотреть. На остальных, растерянно переглядывающихся, тоже. Только Мозес сохранял спокойствие, хотя и ему оно давалось с большим трудом. Полковник неожиданно сник, опустился на стул и хрипло и совсем тихо закончил:
– Это я ей вдолбил, что она никогда не сможет спасти всех и должна делать то, что в ее силах. Можешь меня стервецом обозвать, если хватит храбрости. Меня – можешь, а ее не смей. Убью.
– Верно ли я вас понял, полковник, – осторожно заговорил глава семьи, – майор Гамильтон когда-то откликалась на позывной ноль двадцать два?
– Вы все правильно поняли, Мозес, – кивнул Морган, поискал глазами среди присутствующих и неожиданно улыбнулся:
– Я не назвал вам тогда имени пилота не только из соображений секретности. Вы, Джудит, ждали сына, и было бы странно, если бы мальчика назвали Мэри…
Женщина, чей живот опять оттопыривал перед просторного комбинезона, улыбнулась в ответ:
– А вот теперь у меня будет дочка. И уж ее-то я назову Мэри.
– Правильно, Джудит, – кивнул ей свекор. – Семья Рафферти кое-что задолжала майору Гамильтон. Вы представляете, Генри, она же связывалась со мной перед самым налетом. Пыталась уговорить оставить дом ради безопасности. И когда только время нашла…
– Да уж, Мэри – она такая, – на лице успокоившегося Моргана появилось было мечтательное выражение, тут же сменившееся деловитой собранностью. – Мозес, давайте уже о деле поговорим. Мэри нельзя больше оставаться в госпитале, она свихнется, если и дальше будет сидеть в палате под охраной. Но как только она оттуда выйдет, найдется кто-нибудь вроде Джереми, только еще более недовольный ее действиями. Или один из не отловленных еще пособников Монро. Или просто желающий прославиться псих. Отправить ее на орбиту тоже не лучший вариант, после такого ранения некоторое время лучше не мотаться туда-сюда. Кроме того, на русском крейсере она уж точно найдет возможность «заняться делом», как она это называет, то есть работать без передышки. Тех доказательств, которые она собрала по делу бывшего принципала, уже более чем достаточно, но…
– Я вас понял, полковник, – решительно кивнул старший Рафферти. – Вы хотите, чтобы мы спрятали мисс Гамильтон здесь, в поместье. Проследили бы за режимом, не подпускали к компьютерам и так далее. Я прав?
– Вы правы. Если я прошу слишком многого… – однако Мозес перебил его, хлопнув ладонью по столу:
– Многого? Вы не просите вообще ничего, Морган. Привозите ее. Мы все подготовим. И о том, что у нас появилась гостья, не узнает ни одна живая душа. Это понятно? – окинул он взглядом собравшихся за столом людей.
– Понятно, – ответила за всех Сара Рафферти, такая же обманчиво хрупкая, как в ту ночь, когда она, рыдая, целовала руки пилота, вернувшего ей сына. – Всем все понятно, Мозес.
Когда полковник вернулся в госпиталь, оказалось, что Мэри очень занята. В палате развернули огромный дисплей коммуникатора и теперь майор Гамильтон разговаривала с кем-то, кого Морган не видел от дверей. Поскольку говорила она на унике, Генри сделал вывод, что ее собеседник – не бельтайнец. И действительно, когда услышавшая шипение пневматической створки Мэри скосила глаза и поманила остановившегося на пороге Дядюшку, он, подойдя поближе, увидел на экране незнакомого господина в штатском. Волосы этого человека, когда-то, должно быть, черные, как смоль, изрядно побила седина. Крупный нос и пышные усы придавали ему вид этакого гедониста, но все впечатление портили темно-карие глаза, внимательные и цепкие.
– Господин полковник, – официальным тоном начала Мэри, – познакомьтесь с князем Цинца– дзе. Его светлость возглавляет службу безопасности Российской империи, так что вы в некотором роде коллеги. Это полковник Морган, сэр, командующий планетарной полицией.
– Ваша светлость! – склонил голову Морган, но мужчина неожиданно улыбнулся:
– Оставьте, полковник. Мы не на император-ском приеме. Я искренне рад видеть человека, о котором слышал так много – и только хорошее!
– Вы слышали обо мне? – Генри был весьма удивлен, но князь немедленно внес ясность:
– Даже если не считать того, что рассказала о своем первом командире мисс Гамильтон, в моем распоряжении имеются многочисленные доклады генерал-лейтенанта Авдеева.
– Многочисленные, вот как… – неловко пожал плечами коп, однако Цинцадзе не собирался позволять собеседнику скромничать:
– А как вы хотели? Один Мануэль Мерканто чего стоит. А Эрик ван Хофф? Да и кроме докладов Авдеева в вас найдется немало примечательного. Я говорю о ваших, несомненно, выдающихся педагогических способностях, ведь мисс Гамильтон утверждает, что полицейского офицера из нее вырастили именно вы.
– Исходный материал был хороший, – проворчал Морган, и князь расхохотался, да так заразительно, что секунду спустя к нему присоединились бельтайнцы. Мэри, правда, смеялась недолго. Рана все еще давала о себе знать, хотя Тищенко, глядя на скорость заживления, только восхищенно качал головой и употреблял фразеологизмы, которые не вошли в предложенный ей курс русского языка. Одновременно заметившие ее гримасу мужчины разом посерьезнели.
– Извините нас, мисс Мэри, – подался вперед Цинцадзе, внимательно вглядывающийся в слегка побледневшее лицо девушки. – Может быть, послать за врачом?
– Со мной все в порядке, Ираклий Давидович. Не надо врача, я уже устала от постоянной опеки, – решительно возразила она.
– Как вам будет угодно. Но после того как наш разговор завершится… полковник, я на вас рассчитываю.
– Я прослежу, сэр. Что касается вашего разговора, возможно, мне лучше уйти?
– Останьтесь. Мы с мисс Гамильтон обсуждали сложившуюся ситуацию и необходимость сделать с корпорацией «Кристалл Лэйкс» что-то по-настоящему основательное, чтобы впредь неповадно было. Вы, разумеется, в курсе той роли, которую эта компания сыграла в последних событиях на вашей планете.
– Разумеется, – Морган огляделся, вытащил из-под высокой кровати табурет, поднял сиденье и с удобством расположился на нем.
– Признаться, после получения доклада от присланной с Кремля исследовательской группы я был так зол, что уже готов был отдать приказ эскадре «Гнев Господень» навестить орбитальные комплексы корпорации. И посмотреть, что можно предпринять, радикально и навсегда. Но у майора Гамильтон, кажется, имеется свое, отличное от моего мнение на этот счет и как раз перед вашим приходом она собиралась изложить его мне. Мы слушаем вас, Мэри Александра.
Мэри откашлялась, с благодарностью приняла из рук Моргана стакан воды, отпила несколько глотков и мило улыбнулась:
– Превращение орбитальных заводов и лабораторий корпорации «Кристалл Лэйкс» в атомарную пыль, как мне кажется, невыгодно не только с политической, но и с экономической точки зрения. С политической потому, что так называемая свободная пресса немедленно навесит на Империю всех собак, каких найдет, а найдет она много. Конечно, памятуя о сюжете старой русской басни, можно просто не обращать внимания на пустолаек, но зачем же подставляться?
– Басни? – прервал ее Цинцадзе, – Вы знаете русские басни?
– Я изучаю русский язык, сэр. Пока, правда, успехи мои не слишком велики и я предпочитаю говорить с вами на унике, но всему свое время.
– Несомненно, – пробормотал приятно удивленный князь. – Продолжайте, мисс Мэри.
– Что является наиболее уязвимым местом компании, подобной «Кристалл Лэйкс»? Ради чего они занимаются научными изысканиями и промышленным производством? Что защищают, не брезгуя даже финансированием кошмарных проектов и пиратских налетов?
Цинцадзе сложил руки на груди и язвительно усмехнулся:
– Деньги, Мэри Александра, деньги.
– Верно, сэр. И вот тут-то мы и можем их прижать, да так, что мало не покажется. Только, вероятно, без помощи Империи обойтись не удастся. Но вы ведь и сами заинтересованы в том, чтобы эта корпорация прекратила свое существование?
Ираклий Давидович покивал. Выражение его лица Морган определил, как удовольствие старого мастера, встретившего достойного молодого коллегу.
– Так в чем же состоит ваш план и какую роль вы отводите Империи?
– Во-первых, необходимо широкое освещение предстоящего судебного процесса в галактических СМИ. Боюсь, что у нас с полковником нет агентов, способных намекнуть, кому следует, что случившееся на Бельтайне выходит за рамки рядового налета рядовых пиратов на рядовую планету.
Цинцадзе что-то пометил световым пером в невидимом собеседнице планшете.
– Затем, когда вся эта шайка-лейка примчится на Бельтайн и начнет гнать часы слезливых интервью и сцен разрушения, судья Маккормик в самом начале разбирательства вытащит на свет Божий факты, свидетельствующие о том, что Саммерс действовал по заданию «Кристалл Лэйкс». У нас есть доказательства, достаточно хрупкие, но этого хватит для того, чтобы Империя объявила о полном эмбарго на продукцию наших… хм… контрагентов.
– И что это даст? – заинтересованно бросил князь. – Надо будет уточнить, но, по-моему, мы и так ничего у них не закупаем.
– Это даст нам то, что акции корпорации рухнут. Неважно, каков объем закупок, и есть ли они вообще. Важно, что Империя выскажет свое отношение к случившемуся. И вот тогда… Акции, как я уже сказала, опустятся ниже уровня городской канализации. Такие компании, как «Кристалл Лэйкс», всегда испытывают нужду в оборотном капитале, а кредита им никто не даст. Более того, потребуют срочного возврата уже взятых, потому что деловая репутация этих сволочей… простите, князь… не просто испортится, она перестанет существовать.
– Не извиняйтесь, Мэри Александра. Я мог бы выразиться и покрепче. А почему вы думаете, что кредита не даст никто? Ну, Империя и ее союзники – понятно. А Свободные планеты? А преступный мир, наконец?
Мэри с легкой усмешкой покачала головой. У нее создалось впечатление, что князь знает ответ и сейчас просто экзаменует ее. Ну что ж…
– Преступный мир – никогда, вспомните историю с Мерканто. Ссориться с Империей? В особенности если о введении эмбарго объявит лично его величество? Не смешно. А Свободным планетам можно тонко намекнуть – если уж сами не догадаются, – что Бельтайн тоже свободная планета, но это не спасло его от алчности этих проходимцев. Не думаю, что найдутся дураки, которые согласятся финансировать своих потенциальных убийц. А вот умники, которые захотят поживиться на этом деле, скупив по дешевке производственные мощности, появятся быстро. Поэтому надо очень внимательно следить за ситуацией на рынке, направленно играть на понижение и забрать все это хозяйство себе, чтоб добро не пропадало. Некоторое количество оборотных средств у Бельтайна имеется. Думаю, и Империя не откажется от своего куска пирога.
– Блестяще! – сдержанно поаплодировал Цинцадзе. – Великолепно! Полковник, вы не в курсе, кто занимался развитием аналитических способностей мисс Гамильтон?
– В частности, миссис Морган, – ухмыльнулся в ответ Генри и едва успел увернуться от запущенной в него подушки.
– Дядюшка, это свинство! – взвилась Мэри. – Ну ладно – Шон, меня тогда на Бельтайне не было, но вы-то, вы…
– Полегче, девочка. Время поджимало, знаешь ли. Честный я человек или нет?! И так малыш родится… эээ… недоношенным. Ложись-ка, тебе нельзя пока вот так вскакивать. Извините за эту семейную сцену, сэр, моя супруга несколько лет была наставницей Мэри в Корпусе и…
– Я понимаю, мистер Морган. Поздравляю. Что касается вас, мисс Гамильтон, то я понял и принял вашу точку зрения и сделаю все от меня зависящее. Поправляйтесь.
