Глава 7
Пусть меня это не слишком волновало, но на Земле мы стали своего рода знаменитостями. На посадочном поле нас лично встречал сам Генеральный секретарь – невысокий чернокожий человек по имени Якубу Ойукву, – и еще сотни тысяч, если не миллионы зрителей собрались в округе посмотреть на прибытие.
Генеральный секретарь выступил перед собравшимися с речью, потом офицеры «Надежды II» тоже что-то там такое с бумажки пробормотали, пока все мы остальные потели в тропическом зное.
Большущий чоппер доставил нас в Джексонвиль, где находился ближайший международный аэропорт. Сам город был перестроен и выглядел примерно так, как и описывал сержант Шири. Впечатляющее зрелище, должен я вам сказать.
Сначала мы увидели монолитную серую гору, этакий слегка неправильный конус серого цвета, поднимающийся навстречу из-за горизонта. Гора сидела посреди бесконечного пространства, занятого разноцветными заплатками обрабатываемых полей, к основанию ее сходились десятки шоссейных и железных дорог. Видимость была прекрасная, четко выделялись белые ниточки дорог с махонькими жучками машин, ползущих по ним, но мозг отказывался воспринять зрелище в правильном соотношении размеров. Очень уж громадный он был, этот комплекс.
Мы подлетали все ближе и ближе – слегка потряхивало в зонах восходящих потоков, – пока здание-город не превратилось в светло-серую стену, закрывавшую все поле виденья с одной стороны. Приблизившись еще больше, мы начали различать черные точечки людей. Одна точечка была на самом краю балкона, возможно, махала нам рукой.
– Ближе нам не подойти, – сказал пилот по интеркому, – иначе управление перехватит городская система и посадит нас на крышу. Аэропорт находится севернее.
И мы свернули в сторону, пронесясь сквозь тень города.
Аэропорт ничего особенного собой не представлял – таких больших, конечно, мне еще видеть не приходилось, но конструкция была обычной: центральное здание вокзала походило на ступицу гигантского колеса, от него множество монорельсовых дорог вели к расположенным в километре или около того вспомогательным терминалам, где совершалась посадка и высадка пассажиров. Но наш чоппер приземлился прямо на поле рядом с стратолайнером, идущим в Швейцарию. Мы двигались по коридору, который охрана расчистила среди восторженной толпы встречающих. Думаю, имея в запасе шесть миллиардов ничего не делающих, собрать такую толпу труда не составило.
Я боялся, что опять придется терпеливо выслушивать чьи-нибудь речи, но мы поднялись сразу на борт лайнера. Стюардессы и стюарды угощали нас сандвичами и напитками, пока поле очищали от посторонних. Просто слов нет, какой вкус у сандвича с цыпленком после двух-то лет на дерьмовой сое, а про холодное пиво и говорить нечего.
Мистер Ойукву объяснил, что мы направляемся в Женеву, в резиденцию ООН, где нас сегодня вечером будет приветствовать Генеральная Ассамблея. Будет глазеть на нас скорее, подумал я. Он сказал, что родственники большинства из нас уже находятся в Женеве.
Пока мы набирали высоту, я обратил внимание, что вода в Атлантике кажется неестественно зеленой, и решил позже спросить стюардессу. Но тут все стало ясно – мы пролетали над океанской фермой – четыре больших плота, – я не знал, на какой высоте мы находимся, и не мог оценить их размеры, – двигались цепью, оставляя за собой полосы чистой голубой воды, которые постепенно исчезали, затягивались зеленью. Еще до посадки мне удалось узнать, что плоты собирают какой-то вид тропической хлореллы, ею откармливают скот.
Женева тоже представляла собой здание-город, похожее на Джексонвиль, но поменьше размерами. Возможно, окружавшие ее настоящие горы создавали такую иллюзию. Внешние стены и крыша были покрыты снегом. Было очень красиво.
Сквозь вихри снежинок – как здорово, оказывается, под открытым небом! – мы перешли из лайнера в чоппер, он доставил нас на крышу города, потом мы опустились лифтом, проехали на движущейся дорожке, снова спустились на лифте, снова дорожка, потом уже нормальный коридор, и вот мы на Трансштрассе, 2818, комната 45 – так сказано было на адресной карточке у меня в руке. Мой палец задержался на кнопке звонка, я вдруг оробел.
Я уже свыкся с мыслью, что отца больше нет на свете – подобного рода информация была заботливо приготовлена для нас на Старгейте, – и меня куда больше волновала сейчас перспектива увидеть маму, которая стала вдруг восьмидесятичетырехлетней. Я едва не рванул в сторону, чтобы отыскать местный бар и немного приглушить чувства, но решил идти напролом и нажал кнопку.
Дверь тут же открылась. Мама постарела, конечно, но внешне почти не изменилась, только больше стало морщин и волосы были совсем седые. Мы посмотрели друг на друга и обнялись, и мне стало удивительно хорошо, что я так рад снова ее видеть.
Она взяла у меня шапку и проводила в гостиную номера, и тут я встал на пороге как вкопанный: там стоял мой отец, улыбался, но лицо серьезное, в руке – неизменная трубка. На мгновенье я послал проклятье армейским растяпам, неправильно меня информировавшим, но тут же понял, что это не мог быть мой отец, что таким я видел его еще в детстве.
– Майк? Это ты, Майк? – Он засмеялся.
– А кто же еще, Уилли?
Это был мой младший брат, теперь уже солидный мужчина среднего возраста. Последний раз я видел его в 1993-м, когда закончил колледж. Ему было тогда шестнадцать, через два года он был уже на Луне в составе программы ИСООН.
– Ну как, Луна надоела? – спросил я, пожимая руку брата.
– Нет, нет, Уилли, я теперь каждый год на месяц-два возвращаюсь на «большую землю». Теперь не то, что раньше. – Когда его завербовали, человек получал право только одного проезда назад – в случае, если рассчитывался: топливо стоило слишком дорого для ежегодных отпусков.
Мы все трое уселись вокруг мраморного кофейного столика, и мама предложила мне сигарету.
– Все так переменилось, – сказал я прежде, чем они могли спросить что-нибудь про войну. – Расскажите мне, как живете, расскажите обо всем. Брат замахал руками и рассмеялся:
– Однако длинная будет история. У тебя как, пара недель в запасе имеется? – Он явно еще не решил, какого тона придерживаться со мной. Кто я ему, племянник или как? Во всяком случае, я уже не старший брат.
– Майкла можешь не спрашивать, во всяком случае, – сказала мама. – Все селениты разбираются в жизни на Земле не больше, чем девственницы в поцелуях и прочем.
– Ну, мама…
– Огромный энтузиазм и никакого опыта. Я закурил сигарету, у нее был странный сладкий привкус, и глубоко затянулся.
– Луняне каждый год по пять недель проводят на Земле. Половину времени они тратят на советы, как земляне должны вести дела.
– Возможно. Но остальную половину времени мы просто наблюдаем. Объективно.
– Ага, вот и любимое словечко нашего Майкла – «объективно». – Мама откинулась на спинку кресла и улыбнулась.
– Мам, ты же сама понимаешь… Черт, оставим. Уильям сам разберется, у него еще жизнь впереди. – Он выпустил облачко дыма, я заметил, что он курит не затягиваясь. – Расскажи нам лучше о войне. Я слышал, ты был в настоящем бою с тельцианами. Лицом к лицу.
– Да, было. Ничего особенного.
– Ага, я слышал, они трусы, – сказал Майкл.
– Да я бы не сказал… так. – Я потряс головой, собирая мысли. Марихуана нагоняла на меня сон. – Похоже, они просто не понимали, в чем дело. Это было как в тире – они выстраивались в линию, мы их подстреливали.
– Как же это? – сказала ма. – А передавали, что у нас убито девятнадцать человек…
– Девятнадцать человек убито? Это неправда.
– Я точно не помню сейчас.
– Мы действительно потеряли девятнадцать человек, но только четверо были убиты. Это еще в самом начале боя, пока мы не разобрались в их противовоздушной системе. – Я решил не останавливаться на подробностях, обойтись без лишних сложностей. – Из оставшихся пятнадцати одного ранило нашим же выстрелом. Он потерял руку, но остался в живых. Остальные… сошли с ума.
– Как… особое оружие тельциан? – спросил Майк.
– Да ни при чем тут тельциане! Наши мозги подвергли обработке, запрограммировали стрелять во все, что движется, как только сержант произнесет ключевую фразу. Когда люди пришли в себя потом, они не смогли вынести воспоминаний. Как они крошили тельциан. – Я потряс головой. Наркотик что-то сильно стал на меня действовать.
– Слушайте, я ужасно извиняюсь, – с некоторым трудом я поднялся на ноги. – Я уже почти двадцать…
– Ну конечно же, Уильям. – Мама взяла меня под локоть и провела в спальню, пообещав разбудить вовремя, чтобы мы успели на вечернее празднество. Кровать была чересчур удобной, но я мог бы заснуть даже прислонившись к обхватистому дереву.
Усталость плюс «трава» и множество впечатлений, в результате маме пришлось брызгать мне в лицо холодной водой, иначе просыпаться я не хотел. Потом мы подошли к стенному шкафу, и она выбрала мне подходящее для официального приема обмундирование. Я предпочел кирпично-красное одеяние – серо-голубой показался мне несколько франтоватым, – принял душ и побрился. От косметики я отказался (Майк уже накрасился и предлагал мне свою помощь), вооружился листком с инструкциями, как найти Генеральную Ассамблею, и отправился в путь.
Я дважды терял направление, но, к счастью, у них на каждом перекрестке коридоров имелись миниатюрные компьютеры, дававшие указания для потерявшихся, на четырнадцати языках.
Мужская мода, как я заметил, явно начала обращаться к прошлому. От талии и выше все еще было не так плохо – облегающая блуза с высоким воротником и небольшая шапочка, но ниже шел широкий, сверкающий и совершенно бесполезный пояс, на котором болтался украшенный драгоценными камнями кинжал, пригодный разве что для распечатки конвертов, потом панталоны, ниспадавшие широкими складками и заправленные в сияющие сапоги из пластика, на высоких каблуках и доходящие до колен. Добавьте шляпу с пером – и Шекспир с дорогой душой взял бы вас статистом в свой «Глобус».
Женщинам было легче. Я встретил Мэригей у входа в холл Генеральной Ассамблеи.
– Уильям, мне кажется, что на мне совсем ничего нет.
– Смотрится неплохо, впрочем. Ничего не поделаешь, мода есть мода. – Большинство молодых женщин, встретившихся мне на пути к Ассамблее, были одеты аналогичным образом: нечто очень похожее на обыкновенную сорочку с обширными прямоугольными вырезами по бокам Вырезы начинались у подмышек, а заканчивались там, где у вас сам собой вырывался возглас «Гм!». Наряд требовал от хозяйки большой сдержанности в движениях и не меньшей веры в силу статического электричества.
– Ты уже видел зал? – спросила Мэригей и взяла меня под руку. – Пойдем, конкистадор.
Мы пошли сквозь автоматические двери, и я тут же остановился, пораженный. Холл был таким огромным, что можно было подумать, что находишься где-то снаружи.
Пол представлял собой круг около ста метров в диаметре, стены уходили на высоту шестнадцати или семнадцати метров, вместо потолка был прозрачный купол – я припомнил, что видел этот купол во время посадки, – сквозь который видны были языки и спирали серого снега, несущегося по ветру Стены покрывала мозаика – тысячи фигурок представляли в хронологическом порядке историю достижений человека. Не знаю, сколько времени я так простоял.
Пройдя через холл, мы присоединились к компании наших ребят – отважные ветераны угощались кофе. Кофе был синтетический, но все равно лучше, чем соя. К великому моему разочарованию оказалось, что табак на Земле теперь почти не выращивают, а в некоторых странах его даже запретили – дабы сохранить пригодную для обработки почву. Поэтому то, что можно было достать, стоило ужасно дорого, и качество оставляло желать лучшего – это в основном был самосад, его выводили любители где-нибудь в балконных ящиках или на крохотных двориках. Единственный хороший табак привозили с Луны, и цены были буквально астрономические.
Зато вдоволь было дешевой марихуаны. В некоторых странах, например в США, ее вообще можно было получить бесплатно Производилась и распределялась правительством.
Я предложил Мэригей сигарету с «травой», но она отказалась:
– Придется привыкать постепенно, я уже попробовала одну, она меня чуть не «выключила».
– Со мной то же самое.
Пожилой мужчина в форме вошел в наш уголок, грудь мундира украшал настоящий винегрет из наградных планок, плечи его были отягощены пятью звездочками каждое. Он благожелательно нам улыбнулся, когда почти половина людей вскочила на ноги. Я же остался сидеть, чувствуя себя в решающей мере штатским.
– Добрый вечер, добрый вечер, – сказал он, жестом приглашая садиться. – Рад видеть вас. В столь многочисленном составе.
– Многочисленном? Едва половина от начального нашего отряда.
– Я – генерал Джери Манкер, начальник кадрового отдела ИСООН. Через несколько минут мы отправимся вот туда, – он кивнул в сторону Зала Ассамблеи, – для проведения небольшой церемонии. Потом вы будете свободны, вы заслужили отдых. Познакомьтесь с миром, побездельничайте пару месяцев. Все, что угодно. Только держитесь подальше от репортеров.
Но прежде позвольте сказать вам вот что: после этих месяцев отдыха вы захотите чем-нибудь заняться, кроме того, деньги тоже могут понадобиться…
Как я и думал, это оказалось то, чем встретил нас генерал Ботсфорд на Старгейте – вам понадобится работа, и армия – единственная работа, которую вы наверняка сможете получить.
Известив нас, что через несколько минут к нам присоединится сопровождающий, который отведет нас в Зал, генерал покинул наше общество. Оставшееся время мы развлекались перечислением достоинств сверхсрочной службы.
Сопровождающий оказался симпатичной молодой женщиной Она без труда выстроила нас в алфавитном порядке (она явно придерживалась сходного с нами мнения о военных) и повела через холл.
Первый ряд делегатов освободил для нас свои места. Мне достался стол с табличкой «Гамбия», за которым я с нелегким чувством прослушал речь о нашем героизме и самопожертвовании. Генерал Манкер излагал верные факты, только немного неправильными словами.
Потом нас вызывали одного за другим, и мистер Ойукну вручил каждому золотую медаль весом, наверное, в целый килограмм. Потом он произнес речь о человечестве, сплоченном общей целью, пока скрытые телекамеры нас снимали. Вдохновляющее зрелище для граждан Земли… Потом мы потянулись к выходу под бурю аплодисментов. Мне почему-то не было радостно.
У Мэригей не осталось живых родственников, и я пригласил ее к себе. У центрального входа в Ассамблею слонялась толпа зевак, поэтому мы воспользовались другим выходом, поднялись случайным лифтом на несколько этажей и тут совершенно потерялись в лабиринте движущихся дорожек и эскалаторов. Тогда мы обратились за помощью к электронному ящичку на перекрестке и добрались домой.
Я рассказал ма про Мэригей и что мы будем жить вместе. Они тепло поздоровались, и мама усадила нас в гостиной, позаботилась о напитках и отправилась готовить обед. К нам присоединился Майк.
– На Земле вам будет ужасно скучно, – сказал он после обычного обмена любезностями.
– Не знаю, – сказал я. – Армейская жизнь тоже не большое развлечение. Всякая перемена…
– Ты не найдешь работы.
– Да, физик из меня уже не выйдет. Двадцать шесть лет – все равно, что геологическая эпоха.
– Ты вообще не найдешь никакой работы.
– Почему? Я думаю снова пойти учиться и получить еще раз степень магистра, возможно, буду продолжать… Майк покачал головой.
– Уильям, пусть скажет, – беспокойно задвигалась Мэригей. – Кажется, он что-то знает.
Майк опустошил свой стакан и покрутил его, наблюдая за кусочками льда на дне.
– Верно. Ты знаешь, ведь Луна – это территория ИСООН, все мы там работаем на Силы, военные или штатские – все равно. И ты знаешь, как разносятся слухи.
– Старое армейское развлечение.
– Вот-вот. Ну, так я слышал кое-что. – Он махнул рукой. – Кое-что о вас, о ветеранах, и постарался этот слух проверить. Он оказался правдой.
– Рад слышать.
– Погоди радоваться. – Он поставил стакан на место, вытащил сигарету, повертел и спрятал назад. – ИСООН намерены любым способом склонить вас к возвращению в армию. Они контролируют Бюро Трудоустройства, и, будь спокоен, ты окажешься или плохо обученным, или слишком хорошо обученным для любой работы, какую бы ты ни пробовал найти, – кроме как армейской службы.
– Ты уверен? – спросила Мэригей. Мы оба знали достаточно много и понимали, что ИСООН вполне может такое устроить.
– Клянусь господом богом. У меня есть знакомый в лунном отделении Бюро. Он показал мне приказ – все очень вежливо сформулировано. И в скобках – «без исключения».
– Может, когда я закончу колледж…
– Ты не попадешь в колледж. Не пробьешься сквозь этот лабиринт стандартов и ограничений. Попробуешь нажать – скажут, что ты уже стар… проклятье, я уже не смог пробиться на доктора, это в моем возрасте, и…
– Да, я понял, я на два года старше, чем нужно.
– Вот именно. Или всю оставшуюся жизнь проживешь за счет государства, или вернешься в армию.
– Тут и думать нечего, – сказала Мэригей. – В солдаты мы не пойдем.
– Я согласен. Если пять или шесть миллиардов человек могут прилично существовать и без профессии, то и я смогу.
– Они к этому привыкли с детства – к такому положению вещей, – сказал Майк. – И это, скорее всего, не совсем то, что ты назвал бы приличной жизнью. Большинство просто сидит по домам, смотрит стерео и курит «траву». Еды они получают едва достаточно, чтобы сбалансировать затраты энергии. Мясо раз в неделю. Даже по первому классу обеспечения.
– Ничего особенно нового, – сказал я, – особенно по части еды: в армии нас так и кормили. Что до остального, то, как ты сказал, мы с детства к этому не привыкли. Мы не станем целый день сидеть и смотреть головидение.
– Я хочу рисовать, – сказала Мэригей. – Я всегда хотела серьезно заняться живописью.
– А я буду продолжать изучать физику, просто так, для себя. И займусь музыкой, и буду писать… – Я обернулся к Мэригей. – Или еще чем-нибудь займусь, как нам рассказывал сержант на Старгейте.
– Присоединишься к Новому Возрождению, – сказал Майк безжизненным тоном и раскурил трубку. Это был настоящий табак, и по комнате распространился восхитительный запах.
Он, видимо, заметил, как я на него смотрю голодными глазами.
– Ну что из меня за хозяин! – Он извлек несколько листиков бумаги из кисета и ловко свернул сигаретку: – Держи. Мэригей, ты будешь?
– Нет, спасибо, Майк. Если с табаком действительно так туго, то я лучше не буду снова привыкать.
Майк кивнул, попыхивая погаснувшей было трубкой.
– Да, ничего хорошего. Лучше тренировать психику научиться расслабляться и без табака.
Я закурил свою тоненькую сигарету. Хороша.
– На Земле ты ничего лучше не достанешь. И марихуана у нас тоже лучше, от нее голова так не мутнеет. Вошла мама и присела с нами.
– Обед будет через несколько минут готов. Майк опять критикует наши порядки, я слышала.
– Разве я не прав? Пара сигарет с земной «травой» – и ты зомби.
– Кто это «ты»? Ведь ты сам не куришь ее?
– Ладно, ладно. Послушный мальчик не перечит мамочке.
– Когда она права, – сказала мама совершенно, однако, без улыбки. – Так! А вы, детки, любите рыбу?
И заговорили на совершенно безопасную тему – о том, какие мы голодные, и потом сели вокруг блюда, на котором лежал громадный лютеанус, к нему был подан рис. Первая настоящая еда, которую нам с Мэригей довелось отведать за последние двадцать шесть земных лет.
