Глава 3
Теоретически Мэригей все время находилась при исполнении служебных обязанностей, но фактически она лишь ежедневно несла восьмичасовую вахту в ходовой рубке. Две другие вахты принадлежали Джерроду и Мухаммеду.
Их присутствие в рубке имело скорее психологическое или, может быть, политическое значение, чем вызывалось реальной необходимостью. Корабль всегда знал, где все трое находились, ну а если бы потребовалось принять какое-нибудь безотлагательное решение, то он сделал бы это без консультации с людьми. Тем более что человеческая мысль была слишком медлительной для критических ситуаций. Большинство из нас, пассажиров, об этом отлично знало, и все равно, сознание того, что полет контролируют люди, действовало успокаивающе.
Мэригей нравилось рассматривать пульт управления, сложный лабиринт табло, циферблатов, кнопок, верньеров и тому подобного, которыми была тесно утыкана четырехметровая панель с двухметровыми крыльями по сторонам. Она знала, для чего предназначался каждый прибор, досконально научилась пользоваться средствами управления за время обучения на КМЖС, так же, как я выучился водить челнок, но, несомненно, было полезно все время закреплять эти знания в реальных условиях.
(Однажды вечером я спросил ее, сколько звонков и свистков, по ее мнению, находятся на всей восьмиметровой приборной панели. Она закрыла глаза и после почти пяти минут сосредоточенного размышления ответила: «Одна тысяча двести тридцать восемь».)
Она выбрала себе вахту от 04.00 до 12.00, так что мы всегда встречались во время ленча. Обычно мы что-то готовили на скорую руку у себя, предпочитая не спускаться в «зверинец» — так по старой памяти наших солдатских столовых очень скоро стали называть кафетерий. Иногда у нас бывала компания. Прежде, на СП, по вторникам к нам почти всегда на ленч приходили Чарли и Диана, и мы не видели никаких причин отказываться от этого ритуала.
К исходу второй недели я сварил луковый суп с картофелем; в первый, но не в последний раз — в течение нескольких месяцев предстояло потреблять только те овощи, которые Тереза со своей командой смогли вырастить в невесомости. Так что около полугода не следовало надеяться ни на помидоры, ни на салат.
Первым заявился Чарли, и мы сразу же сели за нашу отложенную шахматную партию, но успели сделать по одному ходу, как вместе вошли Мэригей и Диана.
Мэригей взглянула на доску.
— Вам не кажется, что с шахмат нужно время от времени стирать пыль?
— Как ваша практика, доктор? — осведомился я, целуя Диану в щеку.
— Боже мой, лучше бы тебе не знать. Я провела все утро за обследованием прямой кишки одного из твоих любимцев.
— Элой? — Я знал, что у него возникла проблема. Она погрозила мне пальцем.
— Это тайна. И вообще, в медицинской литературе пациентов именуют по инициалам: «Больной Э».
Элой Макэби был странный человек с неприятным характером, который почти каждый день приставал ко мне с какой-нибудь жалобой или предложением. И, поскольку он был кормильцем кур, ему всегда приходилось уделять время. (Рыба и куры были единственными животными, которых мы смогли взять на корабль, с учетом невесомости. Рыбе все равно, есть у нее верх и низ или же нет, а куры слишком тупы для того, чтобы обращать на это внимание).
— Но на самом деле вы должны об этом знать. Вы оба, — сказала она Мэригей после того, как они уселись за стол. — У нас объявилась небольшая эпидемия.
Я прибавил нагрев под кастрюлькой с супом.
— Вирус?
— Если бы так… С вирусом было бы нетрудно справиться. — Мэригей налила ей кофе. — Благодарю. Это депрессия. За последние три дня ко мне обратилось двадцать с лишним человек.
— Это и впрямь похоже на эпидемию, — заметил Чарли.
— Да, люди перенимают это настроение друг от друга И это может быть опасно: возможны и самоубийства.
— Но мы ожидали этого. И были готовы, — сказала Мэригей.
— Но не так скоро и не в таком массовом масштабе. — Она пожала плечами. — И все же я не взволнована этим. Только озадачена.
Я разлил суп по тарелкам.
— А у заболевших есть что-нибудь общее?
— Естественно, в основном это люди, не имеющие постоянных рабочих мест, не занятые повседневными необходимыми делами. — Она вынула из кармана крохотный компьютер-ноутбук и нажала несколько клавиш. — Мне только что пришло в голову… Среди них нет ни одного ветерана.
— И это тоже не слишком удивительно, — сказал Чарли. — По крайней мере мы знаем, что значит быть запертыми вместе на несколько лет кряду.
— Да, — ответил я, — но не на десять лет. Скоро ты увидишь и некоторых из нас.
— Хороший суп, — сказала Мэригей. — Не знаю… Мне становится здесь с каждым днем все уютнее, когда я стала привыкать…
— Билл, — добавил я.
— Да. Полеты на кораблях были не самой плохой частью войны. Это все равно, что «неделя в добром старом доме», как мы часто говорили. К тому же теперь можно не волноваться по поводу тельциан.
— Один у нас есть, — уточнила Диана. — Но он пока что и впрямь не причиняет никаких хлопот.
— Закрылся у себя. — Я видел его, пожалуй, не больше пяти раз.
— Ему должно быть одиноко, — заметила Мэригей. — Отделенный от своего коллективного сознания…
— Кто знает, что происходит в их головах?
— Шеях, — поправила Диана. Как и полагалось медику, она ознакомилась с анатомией нашего спутника, относившегося к иной расе.
Я тоже имел о ней представление.
— Это просто такое выражение. — Чмокнув губами, я обратился к кораблю. — Поставь еще Моцарта. — Почти сразу же послышались мягкие звуки струн лютни, к которым постепенно присоединились деревянные духовые.
— Он был немец? — осведомилась Диана. Я кивнул.
— Возможно, из Пруссии.
— В наше время его все еще играли. Хотя это звучит странновато для моего уха.
Я снова обратился к кораблю.
— Какая часть твоей музыки относится к периоду до конца двадцатого столетия?
— По времени звучания приблизительно семь процентов. По наименованиям приблизительно пять процентов.
— Вот так-то! Я могу слушать только одну из каждых двадцати записей.
— Тебе следует все же ознакомиться и с музыкой других эпох, — посоветовал Чарли. — Классицизм и романтизм время от времени возрождаются.
Я кивнул, но, хотя и не стал возражать, остался при своем мнении. У меня уже было немало возможностей послушать музыку, созданную с перерывами в несколько столетий.
— Возможно, нам следует перераспределить обязанности. Дать впавшим в депрессию какие-то существенные занятия.
— Это может помочь. Но не хотелось бы, чтобы это оказалось слишком уж очевидным.
— Наверняка это будет наилучшим выходом, — заметила Мэригей. — Поместить людей с неустойчивой психикой на все ключевые позиции.
— Или погрузить их в анабиоз, — бросил Чарли. — Это закроет вопрос на ближайшие сорок тысяч лет.
— Не думай, что я еще не слышала подобных предложений.
— А не могли бы мы просто сообщить всем о возникновении такой проблемы? — вслух подумал я. — Они взрослые разумные люди…
— Вообще-то двое из пациентов дети. Но я думаю, что так поступать не стоит: это вызвало бы еще большее беспокойство и новые случаи депрессии.
— Вообще-то основная проблема заключается в том, что депрессия и связанное с нею беспокойство являются не только поведенческим, но и биохимическим расстройством. Но пытаться покончить с этой временной, надеюсь, проблемой при помощи изменения мозговой химии людей было бы последним делом. Через некоторое время в пространстве окажется корабль с полным трюмом наркоманов. И мы четверо будем в их числе.
— Безумец ведет безумцев, — протянул Чарли.
— Корабль дураков, — проворчала Мэригей.
Я поцеловал воздух, призывая корабль к вниманию.
— Ты мог бы довести задание до конца в том случае, если все пассажиры сойдут с ума?
— Некоторые из вас уже сошли с ума, хотя, возможно, мои стандарты слишком высоки. Да, если капитан отдаст приказание, я могу заблокировать средства управления и вести полет по заданному плану без вмешательства человека.
— А если капитан тоже сойдет с ума? — поинтересовалась Мэригей. — И оба помощника капитана?
— Вы знаете ответ на это, капитан.
— Я знаю, — ровным голосом подтвердила Мэригей и отхлебнула глоток вина. — И знаете что? От этого ответа я чувствую себя подавленной.