Глава 20
Поиск надежды

Он вздрагивал, блуждая во сне, в ожидании ночных кошмаров, но их не было. Сквозь туманные подъемы и падения ночных скитаний, словно даже вне его чувств, он оставался настороже по отношению к Стране — ощущал, что за ним наблюдают издали. Взгляд этот был обеспокоенным и доброжелательным и напоминал ему того старого нищего, который заставил его прочитать эссе о фундаментальном вопросе этики.

Проснувшись, он обнаружил, что Обитель уже ярко освещена лучами солнца.

Темный потолок пещеры был почти не виден, но свет, отражавшийся от пола, казалось, рассеивал гнетущий вес камня. Лучи солнца проникали в Обитель достаточно глубоко, чтобы Кавинант мог определить, что проснулся почти в полдень теплого, уже почти летнего дня. Он лежал возле дальней стены пещеры в полной тишине. Рядом с ним сидел великан.

Кавинант на мгновение снова закрыл глаза. Он вспомнил, что пережил вызов ранихинов. И у него было смутное чувство, что его сделка действительно вступила в силу. Подняв веки, он спросил так, словно только что восстал из мертвых:

— Сколько времени я спал?

— Здравствуй и добро пожаловать, мой друг, — ответил великан. — Судя по тебе, мой «глоток алмазов» стал слабее. Ты проспал всего лишь ночь и утро. С удовольствием потянувшись, Кавинант сказал:

— Наверное, дело в привычке. Я так часто делаю это, что… стал уже почти нечувствителен к нему.

— Нечувствительность — редкое умение, — усмехнулся Морестранственник.

— Я бы так не сказал. Среди нас прокаженных гораздо больше, чем тебе кажется.

Он внезапно нахмурился, словно поймал себя на непроизвольном нарушении своей заранее предрешенной выдержанности. И, чтобы его не восприняли всерьез, добавил мрачным тоном:

— При этом я более широко толкую это слово…

Но его попытка пошутить только озадачила великана. Спустя несколько мгновений тот медленно спросил:

— А другие… Прокаженный — слово неподходящее. Оно слишком короткое для обозначения таких, как ты. Мне не знакомо это слово, но мои уши не слышат в нем ничего, кроме жестокости. Кавинант сел на своем ложе и отбросил одеяло. — На самом деле это не так уж и жестоко. — Предмет разговора, казалось, внушал ему стыд. Пока он говорил об этом, он не мог смотреть в лицо великану. — Это либо бессмысленная случайность, либо полнейшая закономерность. И если бы это было жестоко, то оно случалось бы чаще.

— Чаще?

— Конечно же. Если бы проказа была актом жестокости — Создателя или кого-то еще, — она не была бы столь редка. Зачем довольствоваться несколькими тысячами несчастных жертв, если можно иметь несколько миллионов?

— Случайность? — пробормотал великан. — Друг мой, ты смущаешь меня, говоря об этом с такой поспешностью. Возможно, в твоем мире Создатель может противопоставить Презирающему лишь ограниченную силу.

— Возможно. Но я думаю, мой мир живет совсем не по тем же законам, как у этого.

— Но, тем не менее: ты сказал — разве не так? — что прокаженные есть везде.

— Это было шуткой. Или метафорой. — Кавинант сделал еще одну попытку превратить свой сарказм в юмор. — Я никогда не видел разницы между этими понятиями.

Великан долго смотрел на него, потом спросил осторожно:

— Мой друг, ты шутишь?

Кавинант встретил взгляд великана зловещей усмешкой.

— Кажется, нет. Но не беспокойся об этом. — Кавинант решил, что пора бы прекратить этот разговор. — Неплохо было бы поесть чего-нибудь. Я голоден.

К его облегчению, великан тихонько засмеялся.

— Ах, Томас Кавинант, ты помнишь, наверное, наше путешествие по реке в Твердыню Лордов? Наверное, в моей серьезности есть что-то такое, что возбуждает аппетит.

Протянув руку куда-то в сторону, он достал поднос с хлебом, сыром и фруктами, а также с флягой вина. Пока Кавинант поглощал пищу, он продолжал тихо посмеиваться. Насытившись, Кавинант решил наконец-то оглядеться вокруг. И испытал настоящее потрясение, обнаружив, что пещера была обильно украшена цветами. Гирлянды и букеты лежали повсюду, словно за ночь каждый ранихиец вырастил сад, изобилующий белыми цветами и зеленью. Белое и зеленое смягчало суровую обстановку Обители, создавая впечатление, что камни покрыты прекрасным ковром.

— Ты удивлен? — спросил великан. — Эти цветы — в твою честь. Многие ранихийцы собирали их всю ночь. Ты тронул сердца ранихинов, а ранихийцы — не бездушны, хоть и не отличаются благодарностью. Их посетило чудо — пятьдесят ранихинов предложили себя одному человеку. Я думаю, что подобным ранихины не почтили бы даже сам Анделейн. Поэтому они выказали тебе ту честь, какая оказалась им по силам. А раньше, до Осквернения, они могли бы оказать тебе куда более запоминающуюся честь. — Честь? — эхом отозвался Кавинант. Великан уселся поудобнее и сказал, словно начиная длинное повествование:

— Я знаю об этом лишь по словам других, потому что сам не видел, какой была Страна до Осквернения. Тогда ранихийцы могли бы выказать такую честь, которая запомнилась бы тебе надолго. В те времена все было гораздо прекраснее, но даже у Лордов не нашлось бы такой красоты, которая сравнилась бы с великим искусством ранихийцев. Оно называлось костяной скульптурой — анундивьен йаджна на языке древних Лордов. Из скелетов, очищенных на Равнинах Ра стервятниками и временем, ранихийцы изготавливали фигурки редкого правдоподобия и красоты. В их руках — и под властью их песен — кости сгибались и становились мягкими, как глина, принимая самые причудливые очертания, так что из белой сердцевины ушедшей жизни ранихийцы делали эмблемы для живых. Сам я никогда не видел этих фигурок, но память о них жива еще среди великанов. В лишениях и бедствованиях, за долгие поколения голода, скитаний и бездомности, принесенных ранихинам и ранихийцами Осквернением, искусство костяной скульптуры было утрачено.

Голос его становился все тише, но спустя миг он громко запел:

Тишина уважительного внимания окружила его. Несколько домозаботящихся остановились рядом с ним, чтобы послушать. Немного спустя один из них махнул рукой в сторону площадки перед входом в Обитель, и Кавинант, переведя туда взгляд, увидел Гибкую, быстро пересекающую открытое место. Ее сопровождал Лорд Морэм верхом на красивом чалом ранихине. Это зрелище порадовало Кавинанта. Он допил вино и отсалютовал Морэму.

— Да, — сказал Морестранственник, заметив взгляд Кавинанта, — много событий произошло этим утром. Высокий Лорд Протхолл предпочел не предлагать себя, сказав, что его старые кости будут более к лицу лошадке поменьше, имея в виду, как мне кажется, что опасается, как бы его старые кости не оскорбили ранихинов. Но он напрасно недооценивает свои силы. Кавинант почувствовал в глазах великана какой-то намек.

— Однако он все же собирается после окончания похода сложить свои полномочия — если, конечно, этот поход закончится для него удачно, — сказал он Морестранственнику.

В глазах великана появилась улыбка, — Это пророчество?

Кавинант пожал плечами.

— Ты знаешь это не хуже меня. Он слишком много думает о том, что ему не удалось овладеть Учением Кевина. Он считает себя неудачником, и будет по-прежнему думать так, даже если ему удастся вернуть Посох Закона. — Это и в самом деле пророчество.

— Не смейся, — внутренне Кавинант понимал, что его знание исходит из того факта, что Протхолл отказался быть выбранным ранихином. — Лучше расскажи мне о Морэме.

Великан с готовностью отозвался:

— Лорд Морэм, сын Вариоля, был выбран сегодня ранихином Хайнерил, который раньше был скакуном Тамаранты, жены Вариоля. Великие лошади вспоминают о ней с уважением. Ранихийцы говорят, что никогда прежде ни один ранихин не выбирал себе второго седока после смерти первого. Воистину, на Равнины Ра пришло время чудес.

— Чудеса, — пробормотал Кавинант. Ему не хотелось вспоминать о страхе, с которым смотрели на него все ранихины. Он заглянул во флягу, словно ее пустота могла оказаться обманчивой.

Одна из домозаботящихся, заметив его жест, заспешила к нему с кувшином. Кавинант узнал Веселую. Она приближалась к нему среди цветов, затем остановилась. Когда она заметила, что он видит ее, то опустила глаза. — Я хотела бы наполнить вашу флягу, — сказала она, — но не знаю, как это сделать так, чтобы не обидеть вас. А вы принимаете меня почти за ребенка. Кавинант состроил гримасу, глядя на нее, — она была для него словно живым упреком, и он весь внутренне сжался. С усилием, сделавшим его голос холодным и официальным, он сказал:

— Забудь о том, что было прошлой ночью. Это была не твоя вина.

Неуклюжим движением он протянул ей флягу. Она подошла ближе и стала трясущимися руками наполнять ее. После этого он отчетливо произнес: — Спасибо.

Она несколько мгновений дико смотрела на него, затем ее лицо смягчилось, и она улыбнулась. Ее улыбка напомнила ему о Лене.

Через силу, как если бы она была лишней ношей, от которой он добровольно отказался освободиться, Кавинант указал ей на место рядом с собой. Скрестив ноги, Веселая села возле его ложа, сияя от счастья и чести, оказанной ей Кольценосцем.

Кавинант попытался придумать для нее какие-нибудь слова, но прежде чем ему удалось сделать это он увидел вохафта Кеана, входящего под свод Обители. Кеан шел прямо к нему тяжелой походкой, словно преодолевая силу взгляда Кавинанта, но когда приблизился к Неверящему, то колебался лишь мгновение, прежде чем задать вопрос:

— Мы беспокоились за тебя. Жизнь нуждается в питании. С тобой все в порядке?

— В порядке? — Кавинант почувствовал, что вторая фляга вина начала оказывать на него воздействие. — Ты разве сам не видишь? Я вот по тебе вижу, что ты здоров, как дуб.

— Для нас ты закрыт, — сказал Кеан бесстрастно, но в то же время и неодобрительно. — То, что мы видим, — это не ты.

Двусмысленность этого высказывания, казалось, должна была вызвать у Кавинанта сарказм, но он сдержался. Пожав плечами, он сказал:

— Как видишь, я ем, — словно не хотел претендовать на такой избыток здоровья.

Кеана, казалось, такой ответ вполне устроил. Он кивнул, слегка поклонился и вышел.

Глядя ему вслед, домозаботящаяся Веселая прошептала:

— Он не любит тебя?

В ее голосе слышался страх перед дерзостью и глупостью вохафта. Казалось, она спрашивала, как он осмелился с ним так обращаться, словно происшедшее прошлой ночью с Кавинантом возвело его в ее глазах в ранг ранихина.

— Для этого у него есть достаточно серьезные основания, — уныло ответил Кавинант.

Домозаботящаяся Веселая выглядела растерянной. Она спросила быстро, словно пыталась узнать что-то запретное:

— Потому что ты «прокаженный»?

Он видел, насколько это серьезно для нее, но чувствовал, что уже слишком много говорил о прокаженных. Подобный разговор компрометировал его сделку.

— Нет, — сказал он. — Просто он считает меня неприятным.

Услышав это, она нахмурилась, словно подозревая его в нечестности, и долго глядела в пол, словно пытаясь использовать силу камня, чтобы измерить его двуличность. Потом встала и снова наполнила до краев флягу Кавинанта. Отвернувшись, она тихо сказала:

— Ты все же считаешь меня ребенком.

Когда она шла прочь от него, бедра ее раскачивались вызывающе и пугающе, словно она полагала, что рискует своей жизнью, обращаясь столь вызывающе с Кольценосцем. Он смотрел ей вслед и удивлялся гордости людей, которые посвятили свои жизни служению другим, и их внутреннему миру, который сделал правду столь труднопереносимой.

Потом он перевел свой взгляд с Веселой на внешний край Обители, где под ярким солнечным светом стояли Морэм и Гибкая. Они стояли лицом друг к другу — каштаново-коричневая женщина и мужчина в голубой накидке — и спорили так, словно это был спор между землей и небом. Ветер доносил до него обрывки разговора:

— Я сделаю это, — настаивала она.

— Нет, послушай меня, — отвечал Морэм. — Он не хочет этого. Ты только причинишь ему страдание, и себе тоже.

Кавинант с беспокойством смотрел на них из прохладной темноты пещеры.

Большой, словно руль, нос Морэма придавал ему вид человека, который смотрит на вещи прямо, и Кавинант чувствовал уверенность, что он действительно не хочет того, против чего возражал Морэм.

Спор вскоре закончился. Гривомудрая оставила Морэма и пошла в нишу Обители. Она приблизилась к Кавинанту и чрезвычайно удивила его, упав перед ним на колени и прикоснувшись лбом к камню. Не поднимая головы и упираясь в пол ладонями, она сказала:

— Я — твой слуга. Ты — Кольценосец, повелитель ранихинов. Кавинант смотрел на нее, разинув рот. Он не понимал ее — в своем удивлении он не мог представить себе чувство настолько сильное, чтобы заставить ее так низко склониться. На лице его внезапно появилось выражение стыда.

— Мне не надо слуг, — проскрежетал он. Но потом увидел Морэма, беспомощно хмурящегося позади Гибкой. Он сдержался и продолжил уже мягче: — Я не достоин чести такого служения.

— Нет, — сказала она волевым тоном. — Я сама видела, как ранихины почтили тебя ржанием.

Кавинант ощущал себя пойманным в ловушку. Казалось, не было способа заставить ее прекратить унижаться. Он долго жил без такта и уважения, но обещал себе сдерживаться, потому что уже во время путешествия из подкаменья Мифиль ощутил последствия его согласия на то, чтобы люди Страны обращались с ним как с каким-то мифическим героем. С усилием он хрипло ответил:

— Но, тем не менее, я не привык к такому. В моем мире… я всего лишь маленький человек. Ваше уважение доставляет мне неудобство.

Морэм тихо с облегчением вздохнул, а Гибкая подняла голову и с удивлением спросила:

— Разве это возможно? Разве может существовать такой мир, где вы не относились бы к числу великих?

— Честное слово, — Кавинант сделал большой глоток из фляги.

Осторожно, словно опасаясь, что в его словах заключается все же какой-то иной смысл, она поднялась с пола. Откинув голову и тряхнув связанными в пучок волосами, она сказала:

— Кавинант Кольценосец, пусть будет так, как ты хочешь. Но мы не забудем о том, что ранихины почтили тебя ржанием. Если мы сможем чем-то помочь тебе, дай нам только знать. Ты можешь приказывать нам все что угодно — если это не идет во вред ранихинам.

— Одну услугу, пожалуй, вы могли бы мне оказать, — сказал он, глядя на каменный потолок. — Приютите у себя Ллауру и Пьеттена.

Когда он посмотрел на Гибкую, то увидел, что она улыбается. Он свирепо рявкнул:

— Она — одна из хииров настволья Парящее. А он — просто ребенок.

Они достаточно испытали, чтобы заслужить немного доброты.

Морэм мягко перебил его:

— Великан уже говорил об этом с гривомудрыми. Они согласились позаботиться о Ллауре и Пьеттене.

Гибкая кивнула.

— Выполнять подобные приказы не трудно. Если бы ранихины не были предметом наших забот, большую часть своих дней мы провели бы как во сне. По-прежнему улыбаясь, она оставила Кавинанта и ушла к яркому солнечному свету.

Морэм тоже улыбался.

— Ты выглядишь теперь гораздо лучше, Юр-Лорд. Как ты себя чувствуешь?

Кавинант снова занялся вином.

— Кеан уже спрашивал меня об этом. Откуда я знаю? В эти дни я часто не мог даже вспомнить своего имени. Я готов продолжать поход, если тебя интересует именно это.

— Хорошо. Мы отправимся в путь как можно скорее. Приятно, конечно, отдыхать здесь, в безопасности, но если мы хотим быть в безопасности и в дальнейшем, мы должны идти. Я скажу Тьювору и Кеану, чтобы они были готовы.

Но прежде, чем Лорд ушел, Кавинант сказал:

— Постой. Скажи мне одну вещь. Почему мы все же пришли сюда? Ты заполучил ранихина, но мы потеряли четыре или пять дней. Мы могли бы быть сейчас уже за Мшистым Лесом.

— У тебя есть желание обсуждать тактику? Мы считаем, что получим преимущество, если пройдем там, где Друл нас не будет ожидать, а также дадим ему время принять меры по поводу поражения у настволья Парящее.

Мы надеемся, что он вышлет туда армию. Если мы придем слишком быстро, то армия Друла будет находиться еще возле горы Грома.

Кавинанту все это показалось маловажным.

— Ты решил заехать сюда задолго до того, как мы были атакованы у настволья Парящее. Ты запланировал это заранее. И я хочу знать — почему? Морэм встретил требовательный взгляд Кавинанта, не дрогнув, но лицо его напряглось, словно он предчувствовал, что его ответ не понравится Кавинанту.

— Когда мы составляли план акции в Ревлстоне, я уже предвидел, что визит сюда принесет нам пользу.

— Предвидел?

— Я обладаю даром предсказания и могу иногда предвидеть.

— И что?

— Я не ошибся.

Кавинант не был готов продолжать расспросы.

— Забавно это слышать. — Но в голосе его было не так уж много сарказма, и Морэм рассмеялся. Мгновение спустя он смог сказать уже без горечи:

— Я был бы не прочь делать больше добрых прорицаний, но в наше время они слишком редки.

Когда Лорд ушел, чтобы заняться подготовкой отряда, великан сказал:

— Мой друг, в этом деле для тебя есть надежда.

— Предсказание очевидного, — фыркнул Кавинант. — Великан, если бы я был столь же большим и сильным, как ты, для меня всегда была бы надежда.

— Почему? Ты полагаешь, что надежда — дитя силы?

— А разве нет? Откуда еще может взяться надежда, если не из силы?

Будь я проклят, если не прав! Прокаженные несчастны по всему миру.

— А какой силы достаточно для надежды? Что же является мерой? спросил великан совершенно серьезно, чего Кавинант никак не ожидал.

— Что?

— Мне не нравится то, как ты говоришь о прокаженных. Ценна ли твоя сила, если враг сильнее?

— Ты допускаешь существование такого понятия, как «враг». Я полагаю, что это — несколько упрощенный взгляд на вещи. Нет ничего проще, чем обвинить в своих страданиях кого-то другого, врага, но это — еще одна разновидность самоубийства. Нельзя отказаться от ответственности и продолжать при этом жить.

— Ага, продолжать жить, — подхватил Морестранственник. — Нет, давай рассуждать дальше, Кавинант. Какой вообще прок от силы, если она — не власть над смертью? Если ты полагаешься на нечто меньшее, то твоя надежда может обмануть тебя.

— И что из этого?

— Но власть над смертью — это не решение проблемы. Жизнь без смерти быть не может.

Кавинанту пришлось признать этот факт. Но он не ожидал от великана подобного умения спорить. Это открытие вызвало у него желание выбраться из пещеры на солнечный свет.

— Великан, — пробормотал он, вставая с ложа, — я вот что думаю… — Он почувствовал силу взгляда Морестранственника. — Хорошо. Ты прав. Но скажи мне, откуда, черт побери, берется надежда?

Великан медленно встал. Он возвышался над Кавинантом, и голова его почти касалась потолка.

— Из веры.

— Ты слишком долго общался только с людьми и начинаешь спешить.

Вера — слишком короткое слово. Что ты имеешь в виду?

Великан двинулся вслед за ним между цветами.

— Я имею в виду не себя, а Лордов. Послушай, Кавинант, вера — это способ жизни. Они полностью посвятили себя служению Стране. И они принесли клятву Мира — приговорили себя к служению великой цели своей жизни только определенными методами, даже к смерти, если она понадобится, но они никогда не подчиняются великой разрушительной страсти, ослепившей Высокого Лорда Кевина и вызвавшей Осквернение. Разве ты поверишь, что Лорд Морэм может когда-нибудь отчаяться? Это — суть Клятвы Мира. Он никогда не сделает чего-либо из того, что бывает от отчаяния, — убийства, осквернения, разрушения. И никогда не поколеблется, ибо его служение Стране, его звание Лорда поддержат его. Служение вызывает служение.

— Но то, что ты сказал, — это не надежда, — заметил Кавинант, выходя на залитую солнцем площадку. Яркий свет заставил его опустить голову, и при этом он снова заметил пятна, оставленные мхом на его одежде. Он быстро огляделся. Зелень была расположена среди белых цветов так, что напоминала узор зеленых линий и пятен на его белом парчовом халате. Он подавил стон. Словно изрекая непреложную истину, он сказал: — Все, чего действительно необходимо избегать, — это неизлечимой глупости или неограниченного упрямства.

— Нет, — настаивал Морестранственник. — Лорды — не глупцы. Посмотри на Страну.

Широким жестом он обвел простиравшуюся перед ними землю, словно ожидая, что Кавинант увидит сразу всю Страну, от края и до края. Взгляд Кавинанта не мог охватить сразу все. Но он смотрел на зеленые просторы равнин, слышал отдаленный свист позывных Стражей Крови ранихинам и ответное ржание тех. Он заметил доброжелательное любопытство домозаботящихся, вышедших из пещеры, поскольку им было невтерпеж сидеть в Обители, где не было ранихинов. Наконец он сказал: — Иначе говоря, надежда происходит из силы того, чему ты служишь, а не из тебя самого. Черт побери, великан, ты, наверное, забыл, кто я такой. — Разве?

— Во всяком случае, откуда у тебя такие познания о надежде? Я не вижу у тебя никаких поводов для отчаяния.

— Не видишь? — Губы великана улыбались, но глаза оставались серьезными под нависающими бровями, а шрам на лбу напрягся. — Разве ты забыл, что от людей я научился ненавидеть? Разве… но оставим это. Что, если я признаюсь, что служу тебе? Я, Сердцепенисто-солежаждущий Морестранственник, великан Прибрежья, посланник своего народа?

Кавинант услышал в этом вопросе эхо, словно донесшееся с дальней вырубки и едва слышимое на ветру, и отпрянул.

— Не говори загадками, черт возьми. Говори так, чтобы я мог тебя понять.

Великан прикоснулся огромным пальцем к груди Кавинанта, словно указывая на одно из пятен на его одежде.

— Неверящий, в своих руках ты держишь судьбу всей Страны.

Губитель Душ объявил поход против Лордов именно тогда, когда мы обрели надежду отыскать свой Дом. Неужели я должен объяснять, что в твоей власти — спасти нас или бросить на произвол судьбы?

— Проклятье! — прошипел Кавинант. — Сколько раз я уже говорил, что я — всего лишь прокаженный? Все это — большая ошибка. Фаул просто разыгрывает всех нас.

Великан ответил просто и спокойно:

— Тогда неужели для тебя так удивительно узнать, что я думаю о надежде?

Кавинант встретил взгляд великана из-под нависающего лба, пересеченного шрамом. Тот смотрел на него так, словно надежда Бездомных была подобна тонущему кораблю, и у Кавинанта все заныло в груди от сознания своей беспомощности и неспособности спасти эту надежду. Но Морестранственник сказал, словно спеша на помощь:

— Не тревожься, друг мой. Этот рассказ пока еще слишком короток для того, чтобы кто-то из нас смог предугадать его окончание. Как ты сказал, я провел много времени с вечно спешащими людьми. Мой народ долго смеялся бы, увидев меня — великана, у которого не хватает терпения на длинный рассказ. И у Лордов еще много может быть неожиданного для Губителя Душ. Не тревожь свое сердце. Быть может, и ты, и я уже пережили свою долю из тех ужасов, которые нам положены.

Кавинант хрипло сказал:

— Великан, ты слишком поспешен в суждениях.

Способность Морестранственника к мягкости смущала его. Бормоча про себя проклятья, он отвернулся и занялся поисками посоха и ножа. С площадки доносился шум приготовления к походу. Внутри пещеры суетились домозаботящиеся, укладывая в мешки пищу. Отряд готовился к выходу, и он тоже не хотел оставаться в бездействии. Свой посох и нож вместе с ворохом белья он нашел на камне. Все это было разложено среди цветов, словно на витрине. Потом он попросил одного из домозаботящихся, тотчас пришедшего в неописуемое волнение и восторг, достать ему мыло, зеркало и принести воды. Он чувствовал, что должен побриться.

Но едва он установил зеркало в нужное положение и смочил лицо водой, как обнаружил Пьеттена, торжественно стоящего прямо перед ним, а в зеркале ему была видна Ллаура, стоящая позади. Пьеттен смотрел на него так, словно Кавинант был неуловим, подобно духу, а лицо Ллауры казалось напряженным, словно она заставляла себя делать что-то против своей воли. Беспомощным жестом проведя рукой по волосам, она сказала:

— Ты просил ранихийцев приютить нас здесь.

Кавинант пожал плечами.

— Так же, как и Морестранственник.

— Почему?

В ее вопросе Кавинант уловил целый набор значений. Она не отрывала взгляда от зеркала, а он видел в ее глазах воспоминание о горящем дереве. Он осторожно спросил:

— Ты думаешь, что у тебя может появиться шанс отомстить Фаулу? И что ты сможешь этот шанс использовать? — Он посмотрел на Пьеттена. — Оставь это Морэму и Протхоллу. Ты можешь в этом положиться на них.

— Конечно, — выражение ее лица не хуже слов говорило о том, что не доверять Лордам она не может.

— Тогда займись делом, которое у тебя есть. Здесь Пьеттен. Подумай о том, что с ним может случиться — нечто худшее, чем то, что вы уже пережили. Ему нужна забота.

Пьеттен зевнул, словно ему давно было пора спать, и сказал:

— Они ненавидят тебя.

Голос его был столь же бесстрастным, как голос палача.

— Как? — вызывающе отозвалась Ллаура. — Разве ты не видел, как он себя ведет? Не видел, как он не спит по ночам? Как его глаза пожирают луну? Не видел его пристрастия к вкусу крови? Он не ребенок. Он уже не ребенок. Она говорила так, будто она произносила слова, не имевшие никакого значения.

— Это предательство, облеченное в форму ребенка. Как я могу заботиться о нем?

Кавинант снова смочил лицо и стал намыливаться. Спиной он чувствовал присутствие Ллауры, особенно когда намыливал подбородок.

Наконец он пробормотал: — Попробуй сделать это с помощью ранихинов. Он их любит.

Когда Ллаура нагнулась, чтобы взять Пьеттена за руку и увести его, Кавинант вздохнул и поднес к подбородку нож. Рука его была нетвердой, перед глазами мелькали видения того, как он ранит себя. Но лезвие скользило по коже так гладко, словно помнило о том, что Этиаран отказалась нанести ему удар.

К тому времени, когда с бритьем было покончено, отряд уже собрался. Кавинант поспешил присоединиться к всадникам, словно опасаясь, что отряд уйдет без него.

Последняя проверка — и вскоре Кавинант стоял возле Дьюры.

Состояние лошадей удивило его. Все они блестели ухоженными боками и выглядели такими сытыми и отдохнувшими, словно ранихийцы ухаживали за ними еще с весны. Некоторые скакуны Дозора, наиболее изможденные, теперь рыли землю копытами и весело потряхивали гривами.

Весь отряд, казалось, забыл о том, куда он направляется. Все воины дружно смеялись. Старый Биринайр что-то кудахтал и бранился по поводу того, как ранихийцы обращались с его прутьями лиллианрилл. Он держал себя с ранихийцами как с испорченными детьми, и это, казалось, доставляло ему такое удовольствие, которого он не мог скрыть даже под своим величием. Морэм сидел на Хайнерил, широко улыбаясь. А Высокий Лорд Протхолл стоял, расслабившись, рядом со своей лошадью, словно провел в безопасности несколько лет. Только Стражи Крови, уже сидевшие верхом на своих ранихинах, оставались невозмутимыми.

Веселое настроение отряда встревожило Кавинанта как скрытая угроза. Он понимал, что она частично происходит от спокойствия и расслабленности. Но он также был уверен, что она вызвана и его встречей с ранихинами. Как и ранихийцы, воины находились под глубоким впечатлением, их желание видеть в нем нового Берека получило новый импульс. Повелитель Белого Золота проявил себя как могущественная и значительная фигура.

— Ранихины были в ужасе! — твердил он себе. — Они увидели на мне отпечатки рук Фаула и пришли в ужас.

Но в слух он не протестовал. Он обещал быть терпимым в обмен на свое выживание. Несмотря на молчаливую нечестность, он позволял своим товарищам верить в то, во что им хотелось верить, но внешне он оставался спокойным.

Пока всадники смеялись и шутили, перед ними возникла гривомудрая Гибкая в сопровождении нескольких других гривомудрых и большой группы шнуроносящих. Когда внимание отряда перешло к ней, она сказала:

— Лорды просили помощи ранихийцев в их битве против Ядовитого Клыка-Терзателя. Ранихийцы служат ранихинам. Мы не покидаем Равнины Ра. Такова жизнь. И это хорошо — нам ничего больше не нужно до самого конца, кроме того, чтобы вся земля была Анделейном и люди и ранихины жили вместе в мире, без волков или голода. Но мы должны помочь врагам Ядовитого Клыка тем, что в наших силах. И мы это сделаем. Я пойду с вами. Мои шнуроносящие пойдут с вами, если захотят. По пути мы будем заботиться о ваших лошадях. И когда вы оставите их, чтобы начать поиск укрытия Ядовитого Клыка в земле, мы их сохраним. Лорды, примите это предложение как честь друзей и верность союзников. Тотчас же шнуроносящие Хон, Хью, Грейс и Руста сделали шаг вперед и объявили о своей готовности последовать за гривомудрой Гибкой.

Протхолл поклонился Гибкой в манере ранихийцев. — Услуга, которую вы предлагаете, велика. Мы знаем, что ваши сердца принадлежат ранихинам. Как друзья, мы отказались бы от этой чести, если бы, как союзники, не находились в столь затруднительном положении. Злой рок этого времени обязывает нас принимать любую помощь. Добро пожаловать в наши ряды. Ваше мастерство охотников сделает более безопасным наш путь. Мы надеемся, что сможем вернуть вам эту честь, если останемся в живых после похода.

— Убейте Ядовитого Клыка, — сказала Гибкая. — Этим вы окажете нам честь, которую мы не забудем до конца дней.

Она поклонилась Протхоллу, и все собравшиеся ранихийцы последовали ее примеру.

Затем Высокий Лорд обратился к своим товарищам. Минуту спустя отряд, снаряженный на поиски Посоха Закона, был готов отправиться в путь. Отряд бодрым галопом отъехал от Обители, словно в селении ранихийцев они нашли неисчерпаемый источник мужества.