Книга: Время вестников
Назад: ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ Легионы на марше
Дальше: ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ Малая речка Салеф

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Игры со смертельным исходом

Начало мая.
Где-то между Коньей и Тарсом.
Киликийская Армения.

 

Жеребец пал ночью. Без каких-либо предварительных признаков сразившей его болезни. Вечером был живой и здоровый гнедой фессалийской породы, бодро хрупавший отрубями из торбы. Наутро в загончике из тонких жердей лежала, отбросив нелепо длинные ноги, неприглядная раздутая тушка.
Мессир Ангерран де Фуа, собственник погибшей животины, после краткого дознания мимоходом двинул проштрафившемуся конюху в ухо – рука у старого рыцаря была тяжелая, и слуга еще два дня жаловался на звон в голове – и в полном недоумении признал:
– Ничего не понимаю. Отравился, что ли? Здоровый же был конь, всю Малую Азию прошел, а тут – на тебе…
Стоявшие рядом Мишель де Фармер и его бывший оруженосец сочувственно, как того требовала ситуация, закивали. Нормандец озадаченно пощелкал языком – мол, тайна сия велика есть. То Божий промысел, а Господь, как известно, призревает не только человеков, но и всякую тварь, бегающую, плавающую или летающую. Видимо, Он решил, что срок лошадиной жизни исчерпался и единым росчерком подвел под ней итог. А некий де Фуа остался без верхового скакуна и теперь будет вынужден срочно потратиться на нового.
Слишком увлеченный собственной бедой и грядущими расходами, мессир Ангерран упустил из виду перешептывания своих молодых друзей – весьма подозрительные перешептывания, надо заметить.
– Да быть такого не может!..
– Но лошадь-то сдохла. Не веришь – подойди ближе.
– Совпадение… – пробормотал де Фармер.
– Не верю я в такие совпадения, – отрезал Гунтер.
– Лошадь сдохла. Дугал клялся, якобы собственными глазами видел – старик отдал концы. Что же он, восстал из мертвых? Может, наведаться к капеллану, попросить святой воды да поднести ему за ужином?
– Интересный теологический вопрос: какое средство более надежно? Патентованный византийский яд или освященная водица? И влияют ли степень веры и сила убежденности совершающего обряд священника на качество святой воды? – съязвил фон Райхерт.
– Не богохульствуй, – серьезно заметил Мишель.
– Я не богохульствую, я рассуждаю!
– Вот и рассуждай так, чтобы Господь остался доволен твоими рассуждениями.
Вместо ответа Гунтер сплюнул на вытоптанную землю, вежливо раскланялся с удрученным де Фуа и зашагал в сторону их палатки. Через несколько шагов его нагнал замешкавшийся Мишель и теперь уже в полный голос, не боясь быть услышанным, спросил:
– Ну, и как же нам теперь быть? Что делать?
– Для начала пойдем и порадуем опочившего на лаврах Дугала, – злобно фыркнул германец. – А потом… Потом – не знаю. Я вообще сейчас ничего не знаю и не понимаю. Чем дальше – тем больше. Ты будешь смеяться, но мне ужасно хочется обратно в Нормандию, в ваш захолустный Фармер. Пока мы сидели там в лесочке и взахлеб чесали языками о судьбах мира, все казалось таким простым и понятным. Сделаем то, свершим вот это, прославимся в веках!..
– Прославиться в веках – это хорошо, – заметил Мишель. Ирония собеседника была ему непонятна и недоступна, а какие-нибудь подходящие к случаю ободряющие мысли в голову не лезли.
…Грандиозная идея с покушением на жизнь де Фуа принадлежала Мак-Лауду. Родилась она в приснопамятный вечер, когда разъяренные компаньоны явились к шотландцу, обвиняя его во всех смертных грехах. Но в первую очередь – в том, что, зная об угрожающей сотоварищам опасности, он даже не подумал предостеречь их. Скотт, что показалось Гунтеру превесьма странным, спокойно выслушал их возмущенные речи, не перебивая и не пытаясь оправдываться, и заявил:
– Собственно, что вы хотели от меня услышать? Кучу ни на чем не обоснованных подозрений? Вы бы первые меня высмеяли, попросив не рассказывать баек. Мне нужно было убедиться в том, что в моих словах скрывается хотя бы доля истины.
– Убедился – за наш счет! – вспылил Мишель. Кельт смерил его дружелюбно-снисходительным взглядом и язвительно изрек:
– Согласись, было бы исключительно глупо, если б столь доблестный воитель дал себя придушить или прирезать в собственном шатре. Я верил в вашу способность постоять за себя – и не ошибся.
Де Фармер открыл рот, не нашелся с ответом и сконфуженно примолк. Ему вроде как сделали комплимент, обижаться на который было глупо.
– Ну хорошо, – германец попытался в очередной раз призвать на помощь логику. – Ты убедился в своей правоте. Что из этого следует? Мессир де Фуа ни того, ни с сего проникся к там настолько сильной неприязнью, не поскупился нанять убийц и отправить их к нам с дружеским ночным визитом. Но почему? Мне казалось, Ангерран с первого дня нашего знакомства на Сицилии был к нам весьма и весьма дружелюбно расположен. Помогал в затруднениях, давал советы… И вдруг решил от нас отделаться. Разве мы ему чем-то помешали?
– Все может быть, – признал Мак-Лауд. Было видно, что шотландец напряженно о чем-то размышляет и колеблется – поделиться итогом своих раздумий с товарищами либо промолчать?
Наконец он нехотя проговорил:
– Де Фуа – слишком старый и слишком хитрый лис. Я никогда не был с ним близком знаком, но мы… мы уже несколько лет служим одному господину. Который не сомневался в преданности старика. Только чем дальше, тем больше мне кажется, что де Фуа переметнулся на чью-то иную сторону… нашел себе другого покровителя и следует новым замыслам… по случайному или намеренному совпадению вы оказались у него на дороге. Ваши поступки препятствуют замыслам его хозяина, и старик Ангерран, ничего не имея против вас, просто-напросто выполняет отданный ему приказ. Но тогда спрашивается – не последует ли за покушением за вас и покушение на меня, грешного… Или на Агнессу?
– Леди Агнесса-то здесь при чем? – удивился фон Райхерт, заплутав в прихотливых лабиринтах средневековых интриг.
– При том, – невнятно откликнулся Дугал. Подобрал прутик и начал вычерчивать на пыльной земле смыкающиеся окружности, одну за другой выстраивающиеся в длинную цепь.
– Хватит морочить нам головы, – решительно потребовал обеспокоенный затянувшимся молчанием Мишель. – Объяснись толком!
– Не могу, – отрезал кельт. С таким видом, что становилось понятно: это его последнее слово, и никакого иного из него не вырвать. Даже поджаривая на костре и угрожая немедленной смертью через повешение. Мишель, однако, не унимался, с простодушием сына своего века заявив:
– Почему бы нам не пойти и не рассказать все императору?
– Так нам и поверили, – на редкость единодушным хором заявили германец и Дугал. Искоса глянули друга на друга и понимающе хрюкнули. Кельт растолковал: – Я ведь уже говорил, нам не в чем напрямую обвинить де Фуа. У нас ничего нет, кроме подозрений и собственных домыслов. Нас просто не станут слушать.
«Мы могли бы поведать Барбароссе о роковой случайности на речке Салеф, – чуть было не сболтнул Гунтер, но вовремя прикусил язык. Однако в его голове закружилось странное, невероятное предположение. Нелепая гибель германского императора на переправе – и де Фуа, человек с фальшивым именем, которого королева-мать Элеонора, оговорившись, поименовала Райнольдом. Хитроумный старикан, запросто вхожий к королям и императорам, знающий всех сильных мира сего… Как говорил Казаков, водящий близкое знакомство с примечательной личностью, представляющейся милордом де Гонтаром… Что же это выходит, если вдуматься?»
Мысль была жутковатой и донельзя пугающей… но завораживающей открывающимися перспективами.
– Дугал, – тщательно подбирая слова, начал германец, – предположим… только предположим, что мессир де Фуа во время перехода через Малую Азию скончался. Самым естественным образом, от трудностей пути и старости, ведь ему уже немало лет. Вечером заснул, утром не проснулся. Могло ведь быть такое? Как его безвременная кончина скажется на планах твоего… гм… работодателя?
– Он будет весьма огорчен, – быстро откликнулся Мак-Лауд, словно только и ждал такого вопроса. – Но коли так случилось, и в том никто не повинен… На «нет», как говорится, и суда нет. К тому же мой сюзерен в последнее время частенько высказывал свое неудовольствие поведением де Фуа. Милейший Ангерран из тех друзей, что порой становятся хуже самых злейших врагов. Старик всегда все делает по-своему.
– Ты тоже, – съязвил Мишель.
– Но я-то так поступаю заради общей пользы, – убежденно возразил кельт. Подумал еще немного и размашисто кивнул: – Да, эта мысль мне по душе. Не исключено, что завтра… или послезавтра ночью Господь приберет к себе эту смятенную душу.
Мессир фон Райхерт был бы не прочь узнать, каким именно образом шотландец намерен привести свой план в исполнение. Однако понял, что расспросы бесполезны и ни к чему не приведут. Дугал не станет делиться тайнами с дорожным попутчиком, пусть даже и приятелем. Он предоставит им маяться неопределенностью в ожидании результата.
– Тебе не кажется, что мы… малость погорячились? – несколько смятенно поинтересовался де Фармер, когда они шагали через шум и плавающий в воздухе едкий дым костров вечернего лагеря. – Может, тот тип с удавкой был самым обычным грабителем, залезшим к нам на предмет стянуть пару золотых да новые сапоги? Ведь кельт так и не ответил, почему он вдруг заподозрил де Фуа в измене… Измене кому? Кто этот человек, которому служит Дугал? Мадам Элеоноре? Королева-мать его знает, и даже расспрашивала нас о скотте… Монферрату?
– В последнее верится больше всего, – подумав, согласился фон Райхерт. – Знаешь, я что-то перестал доверять случайностям. Всякий раз, когда мы думали – «это чистой воды случайность», потом выяснялось, что никакой случайности вовсе не было, а был чей-то тонкий и дальний расчет. Чья-то воля. Чьи-то планы, в которых нам отводилось заранее определенное место. Вдруг и сейчас нас всего лишь передвигают по шахматной доске в нужном направлении?
Мишель задумчиво погрыз отросший ноготь, ругнулся, споткнувшись об растяжку чужого шатра, и глубокомысленно заявил:
– На земле нет воли, превыше Господней…
– Так-то оно так, – согласился германец. – Но люди-то тоже не плошают.
…Теперь Дугал мог только похвалить себя за предусмотрительность. За сохраненный маленький хрустальный флакон с притертой пробкой и бесцветным водянистым содержимым. Тщательно припрятанный флакон пропутешествовал через всю Азию, и Мак-Лауд опасался, как бы зловещее содержимое не растеряло своей силы. Напрасно – гнедой жеребец, перед чьей мордой возникла рука с поблескивающей стекляшкой, сперва удивленно расширил ноздри, потом чихнул, потряс головой и закружил по загончику. После второго или третьего круга конь неуклюже завалился на бок, негромко заржал, пытаясь поднять голову, и больше не шевелился.
Бедное животное не заслуживало такой участи. Но, как убедил себя скотт, надо же было проверить на ком-то действенность византийского снадобья. Отчего бы не выбрать для этой цели лошадь де Фуа? Она разделит судьбу хозяина.
Ржание умирающего коня не привлекло ничьего внимания. В темную палатку удалось проникнуть без особого труда, медленно двигаясь и не споткнувшись у спавших у порога слуг. Де Фуа негромко и безмятежно похрапывал, как свойственно человеку, чья совесть не обременена никакими угрызениями. Внезапно храп перешел в короткий задушенный хрип, и в шатре стало на удивление тихо. Дугал выжал еще с четверть часа – ничего не изменилось. Плохо различимый в темноте человек на походной лежанке не шевелился и не дышал, снаружи доносилась перекличка часовых и сонное конское ржание.
Дело исполнено. Чисто и безукоризненно, как всегда. Без свидетелей и малейших улик.
Наутро вполне живой и здоровый де Фуа, как ни в чем не бывало, вышел из своего шатра, обнаружил в загоне павшую лошадь и устроил славную выволочку конюху.
Троим заговорщикам волей-неволей пришлось признать, что подлунный мир еще не оскудел на чудеса. И что у них не имеется ни одного мало-мальски подходящего объяснения случившемуся.

 

20 мая.
Тарс, столица Киликии.

 

Мало что может сравниться с удовольствием от возвращения в цивилизованные края после долгого и изнуряющего похода. Пусть даже здешняя цивилизация устроена на средневековый лад, отсутствует паровое отопление и горячая вода из крана, а пищу подают на кусках хлеба вместо тарелок, но все же это – город. Настоящий, большой город, в архитектуре которого слилось воедино наследие римской империи, традиции византийские, сирийские и даже отчасти франкские – с времен первого из Крестовых Походов.
Армянская столица Тарс – или, как ее еще называли, Тарсус, – принимала у себя крестоносную армию. В городской цитадели управитель города и посланцы царя Тороса раскланивались с Барбароссой и его свитскими. Героические освободители Гроба Господня, любопытствуя, шатались по узким прокаленным улочкам, продавая военные трофеи, скупаясь припасами и местными диковинами на память. Выручка городских таверн увеличилась едва ли не вдесятеро – при том, что городской совет специальным указом обязал торговцев снижать цены для франкских покупателей. Город мог предложить все, что необходимо усталому путнику, в том числе и последние новости.
Слухи ползли и множились. Доставляемые корабельщиками и торговцами, странствующими монахами, заключенные в письмах к родне, проживающей в Святой Земле – сплетни и новости не знали преград и дальних расстояний. Гунтер фон Райхерт собирал обрывки сведений с каким-то болезненным любопытством, пытаясь выложить из них некую единую мозаику.
Король английский Ричард Плантагенет по-прежнему находился на Кипре, влипнув в очередной финансовый и юридический кризис. Чья-то сметливая голова надоумила его объявить Кипр отторгнутым от Византийской империи, взяв провинцию под свою руку – и тут же заложить роскошный островок со всеми его промыслами, доходами и виноградниками Ордену Тампля. Орден весьма охотно согласился принять щедрое подношение, отсчитав Ричарду не то сорок, не то сто сорок тысяч полновесных безантов серебром и золотом. В Константинополе возмутились, и в треугольнике, составляемом Ричардом Львиное Сердце, Тамплем и Палатием, вспыхнула ожесточенная бюрократическая грызня. Покамест в виде обмена возмущенными и полными яда посланиями.
В окружении Ричарда появились новые лица. Ги Лузиньян, номинальный правитель Святой Земли и король без королевства, бросил тянувшуюся уже второй год безнадежную осаду Акки и с несколькими кораблями примчался на Кипр. Одни говорили: для того, чтобы способствовать скорейшему продвижению крестоносного воинства к Палестине, другие – дабы удрать из лагеря, где свирепствовали чума, лихорадка и королева Сибилла, дама с весьма тяжелым и крутым характером, искренне недолюбливавшая своего трусоватого благоверного.
А вокруг Филиппа-Августа Капетинга, второго короля этого имени, творилось нечто странное. Безвылазно засев в кипрской крепости Колосси, всю осень и начало зимы он хворал различными недугами, не позволявшими ему принять участие в военных забавах и турнирах Ричарда. Несколько раз вспыхивал слух о том, якобы Филипп при смерти. Англичанин и его присные лицемерно выражали сочувствие и готовились к объявлению траура, однако Филипп вновь поднимался на ноги.
В январе из пределов Франции начали приходить невнятные, противоречащие друг другу донесения. Якобы на Юге трудами ощутивших вкус независимости правителей Прованса и Лангедока вспыхнул мятеж, стремительно охватывающий провинцию за провинцией и лесным пожаром устремившийся на Север, к Парижу. Вести эти докатились до Кипра, и в один прекрасный день, вернее, в одну прекрасную ночь маявшийся от очередного жестокого приступа лихорадки Филипп-Август исчез из Колосси. Проскользнул в сопровождении малого отряда в гавань Лимассола и отплыл в западном направлении.
Львиное Сердце рвал и метал, упрекая союзника в коварстве, предательстве и вероломстве вместе взятых. Однако в глубине души английский венценосец, наверное, ликовал. Ибо никто более не претендовал на его военную славу, а заодно пропала тягостная необходимость соблюдать соглашение о разделе военных трофеев.
С Кипра француз исчез, однако в собственную страну не прибыл. Доходившие до пребывавших в Малой Азии крестоносцев слухи касательно его участи были странными, путаными и противоречивыми. Кто-то утверждал, будто бы он собирает армию для надлежащего вразумления южных мятежников, кто – что королевский неф попал в жесточайший шторм и потерпел крушение у берегов Ифрикии. Зная хитроумный нрав Филиппа, многие предполагали, что француз нарочно озаботился распространением слухов о своей кончине, а сам тем временем готовится нанести врагам удар в спину.
Исторические исследования XX века перечисляли такое множество мятежей на юге королевства Французского, что порой складывалось впечатление – для тамошних уроженцев подобный образ жизни стал обыденностью. Подобно вечно неспокойному северу Англии, юг Франции не ведал и не желал ведать покоя, отстаивая собственное право на выбор. Особенно сейчас, когда королевская власть казалась пошатнувшейся, а законный правитель пребывал в отъезде.
Однако Гунтер, как ни старался, не мог припомнить ни одного прецедента, при котором мятежи выплескивались за пределы южных провинций, да еще с таким успехом. Несмотря на противоречивость сведений, германец – да и не он один – без труда вычислил новость, которую никто не оспаривал и которая повторялась на разные лады. Мятежники собрали крупное войско и, успешно беря одну крепость за другой, продвигались к столице. Им, похоже, даже не оказывали особого сопротивления – что, с точки зрения обер-лейтенанта, свидетельствовало о неплохой предварительной работе, проведенной мятежниками, их обширных финансах и знании обстановки.
«Похоже, у них в заводилах в кои веки оказался не крикун-фанатик, но истинный стратег, – рассуждал сам с собой мессир фон Райхерт. – Интересно, кто? Сплетники перебирали разные имена – де Фуа, Плантары, де Кабар, Фенуйэды, графы Тулузские… Транкавели. Опять и снова – знатное, древнее, окруженное легендами и слухами семейство Транкавель из замка Ренн в провинции Разэс. Вырезанное под корень во время Четвертого Крестового похода, случившегося в той истории, которую изучал я. Поговаривают даже о возвращении Старой династии, Меровингов… Неужели такое возможно? А вдруг тамошние мятежники настолько предусмотрительны, что и Филиппа-Августа того… Как выражается Серж, устроили его величеству несчастный случай тяжелой и непродолжительной болезни со смертельным исходом? Сколь удивительно и необычно для Средневековья с их простодушным и наивным способом разрешения проблем… Положительно, история мира становится какой-то иной. Знать бы еще, зависело это от наших действий или произошло само собой? К добру или к худу приведет такое развитие событий?»
Барон Мелвих задавал себе десятки вопросов – но покамест не получил ответа ни на один. С каждым днем эта невозможность узнать и понять все больше выводила его из себя. Он чувствовал себя уже не фигурой на шахматной доске, передвигаемой игроком, но «болваном» в бридже, необходимым ради того, что кто-то должен занимать условленное место за столом и вести подсчет чужим взяткам. Это злило. Это раздражало. Это сводило с ума – особенно если принять во внимание невозможность посоветоваться с кем-либо, умеющим рассуждать также, как ты. Хотя бы с Сержем – невзирая на его злой язык и циничный образ мыслей.
Ответы на многие из вопросов германца наверняка знал Мак-Лауд. Однако Дугал теперь предпочитал держать язык за зубами, и фон Райхерт не знал способа заставить шотландца стать хоть малость разговорчивее.
Во времена Третьего Рейха не существовало понятия «информационный голод» – иначе Гунтер обозначил бы свое состояние именно такими словами.

 

* * *

 

– Мелвих, Мелвих… А где это, собственно?
– Люби и знай родной свой край, – строчку из патриотического стишка мессир фон Райхерт процитировал сперва на языке оригинала, то есть на немецком начала ХХ века, а затем – в собственном переложении на норманно-франкский конца века XII. – Как мне объяснили, это крайний север Шотландии. Побережье с роскошным видом на Оркнейские острова. Камни пополам с вереском, там и сям для живописности понатыканы овцы. Думаю, я туда никогда в жизни не доберусь.
– Угу, – согласился Дугал. – Далековато.
Тихо зверевший от непонятиц здешнего мира и скудоумия окружающих, обер-лейтенант решил в кои веки предпринять собственный маневр: явился на стоянку семейства Мак-Лауд и без особого труда уговорил шотландца составить ему компанию – прогуляться в город. Леди Агнесса от приглашения отказалась, сказав, что уже вчера побывала в Тарсе вместе с мальчиками, и, проявив неожиданное для благородной леди понимание, ехидно посоветовала не рушить городские стены головами местных блюстителей и не поджигать трактиры. Жизнь с кельтом явно шла византийке на пользу – она даже изъясняться стала, подражая своему благоверному.
«Мы западноевропейские туристы на экскурсии по восточному городу, – хмыкал про себя Гунтер. – Недостает только фотоаппаратов и путеводителей».
Определенной цели у франков не было. Они просто шатались по столице, издалека разглядывая царскую резиденцию на холме, здешние непривычные дома темно-красного камня с узкими окнами, плавно закругляющимися поверху, многоголосые рынки, приземистые церкви и остатки римских акведуков. Несостоявшийся историк, обер-лейтенант помнил, что Армянское царство переживало свой недолгий расцвет – спустя десяток лет местных жителей ожидало очередное турецкое нашествие, разгром, утрата родного края и массовая эмиграция к северу, к горам Кавказа, под защиту воинственного царства Грузинского. Где сейчас, если мессиру фон Райхерту не изменяла память, правила женщина. Молодая царица Тамар, дочь и наследница умершего в 1184 году короля Георгия с непроизносимой фамилией Багратид. Любопытный складывается конклав вокруг Черного моря: с одной стороны – Склирена, самоуверенная императрица на троне дряхлеющей Византии, с другой – не менее упорная и мудрая девица в пограничной стране на восточном побережье. А что, если две незаурядные юные дамы, у подданных которых имеется общий враг – сельджуки, однажды сумеют договориться между собой?..
Германец настойчиво пытался вывести собеседника на разговор о загадках, сопутствовавших им в пути, но добился иного – Дугал вдруг заинтересовался новым титулованием германца, на каковое раньше не обращал внимания.
Майское солнышко карабкалось все выше по небосклону, начинало припекать, тени сделались резкими и синими, а густой воздух дрожал и переливался мельчайшими частицами пыли. Праздношатающиеся гуляки, не сговариваясь, свернули в прохладный дворик – где под аркой болтался глиняный кувшин, означавший таверну, а под ажурным переплетением молодой виноградной листвы выстроился с десяток столов. Здешняя кухня немногим отличалась от той, какой потчевали своих гостей содержатели трактиров в европейских городах. Разве что блюда были куда поострее, с обильным добавлением пряностей – все таки через здешние края пролегала часть великого Шелкового Пути, соединяющего франкскую Европу, Византию и далекие, как мечта, страны Востока.
Зато местное вино было легким, сухим и кисловатым, лившимся в пересохшие после пыльных дорог Малой Азии глотки, как родниковая вода.
– М-да, ну и захолустье тебе досталось, – сочувственно поддакивал Мак-Лауд. – Правильно говорили – не будет с него никакого дохода, а хлопот – целая куча. Ну, правда, еще баронское достоинство с гербом впридачу. Каков герб-то, говоришь? Белый ворон в лазурном поле?.. Слушай, твоя баронская милость, как ты смотришь на то… – пауза, сочное чоканье толстостенных глиняных кружек, – твое здоровье… На то, чтобы продать свой грешный Мелвих?
– И кто его купит? – саркастически осведомился германец. Мысль избавиться от «подарочка» вспыхивала уже не раз, но беспомощно гасла под холодной водой аргумента: кто, будучи в здравом уме, захочет обзавестись такой собственностью?
– К примеру, я…
Мессир фон Райхерт поперхнулся очередным глотком и изумленно скосился на сидевшего напротив человека. Похоже, шотландец в кои веки не шутил, но говорил вполне серьезно.
– Ты?! Решил заделаться лендлордом на старости лет?
«Хотя Дугала можно понять: семейный человек, запасливо подыскивает уютное местечко, где провести остаток жизни… Продать ему это баронство, что ли? На кой оно мне сдалось?», – подумав так, Гунтер хмыкнул и перешел к практической стороне дела:
– Но ведь мы в военном походе. Как можно подтвердить и засвидетельствовать, что пожалованная мне собственность отошла другому человеку? Да и сколько может стоить поместье наподобие Мелвиха, хотя бы приблизительно?
– Н-ну, в год хозяева едва-едва наскребают с таких владений тридцать-сорок золотых шиллингов, – прищурившись, подсчитал Мак-Лауд. – Слышал поговорку: десятина церкви, треть в королевскую казну, остальное – на прожитье лорду с домочадцами, чтоб не прозябали в бедности?.. Устроит тебя шестьдесят золотых? Сделку нам охотно заверят в ставке Барбароссы, уж там наверняка отыщется стряпчий, который за малую мзду напишет грамоту на владение и привесит к ней печать. Ты же вроде как подданный Римской Империи?
– Вообще-то я присягал вашему принцу Эдварду… – припомнил германец, окончательно запутавшись в здешней ступенчатой системе вассалитета и собственном статусе. – Да, но за кем в этом случае остается титул «барона Мелвиха» – за мной или за тобой?
– Титул есть дарованная и не отторгаемая часть землевладения… – заунывно начал Дугал, глянул через плечо собеседника и чуть нахмурился. Раздраженно понизил голос: – Десяток таверн в городе, так нет, он непременно выберет именно ту, где ему совсем не рады.
Можно было не оглядываться, проверяя, и не переспрашивать – тяжелые приближающиеся шаги, шелест и потрескивание ломающейся под ногами соломы, которой в обилии засыпан двор, падающая наискосок черная тень. В последние дни Гунтер и его знакомцы почти не сталкивались с мессиром Ангерраном. С одной стороны, утратив доверие к попутчику, они невольно старались его избегать, с другой – старый рыцарь сам постоянно пропадал по своим загадочным делам. Мишель говорил, якобы несколько раз видел его в ставке Барбароссы, где мессира де Фуа принимали со всем уважением.
– Жаль, что наши райские деньки опять подходят к концу – через пару дней снова в седло, и марш-марш по побережью, навстречу Иерусалиму, – де Фуа грузно опустился на скрипнувшую скамью, махнул служанке – та без лишних расспросов грохнула на столешницу перед новым посетителем неизменный кувшин местного вина, тарелку с начиненными рубленым и обильно приправленным специями мясом лепешек и мисочку с крупными белыми семечками, сладкими на вкус – их тут щелкали все, от нищебродов до вельмож. – Прогуливаетесь? А где прекрасная леди Агнесса, что-то я давно не имел чести засвидетельствовать ей свое почтение? Должно быть, ей нелегко дались тяготы долгого пути… После той роскоши, к которой она привыкла с рождения – и вдруг такая фатальная перемена обстоятельств! Ну да ничего, полагаю, в Тире мессир Конрад будет рад предоставить нашей госпоже такое жилище и такую жизнь, каких она заслуживает. Уверен, она сумеет по достоинству оценить тех, кто позаботится о ней. А самое главное – в замке маркграфа Монферратского леди Агнесса окажется в полной безопасности. Чем скорее мы туда доберемся, тем будет лучше для всех нас. А для нее – в особенности.
– Со мной она и сейчас в полной безопасности, – коротко и зло буркнул шотландец. Его собеседник неторопливо пригубил вина из кружки, довольно крякнул и только после этого согласно кивнул:
– Конечно-конечно, кто бы сомневался. Однако дворцовые покои кажутся мне более подобающим местом для такой дамы, нежели кочующий военный лагерь… и общество человека, чья судьба целиком и полностью зависит от прихотей удачи и благосклонности его покровителей.
Гунтер уже достаточно поднаторел в здешних нравах, чтобы сообразить: за прозвучавшими сейчас словами де Фуа, такими невинными и обыденными, кроется нечто иное. Нечто, касающееся прошлого Агнессы Мак-Лауд.
– Это ты к чему клонишь? – мрачность скотта внезапно сменилась нездоровым, наигранным весельем. Недоумевающий мессир фон Райхерт переводил взгляд с одного из сотрапезников на другого, всей шкурой чуя неладное, но не зная, как поступить. Вмешаться или промолчать, уповая на то, что Мак-Лауду известны правила здешних подковерных игр? – То мои дела с Конрадом тебе покоя не давали, теперь вдруг начал беспокоиться о моем будущем да заботиться о моей жене… Что, приглянулась Агнесса? Подружку себе сыщи да утешься. Или давно покладистой девицы не встречалось?
Последняя фраза сопровождалась откровенно глумливой ухмылкой. Германец в растерянности заерзал по скамье, мельком заметив, что на них начинают оглядываться прочие посетители таверны – как местные уроженцы, так и заглянувшие в трактир крестоносцы армии Барбароссы.
– Отчего ж не встречалось? Кто ищет, как говорится, всегда обретет, – взгляд ярко-голубых зрачков де Фуа остался совершенно безмятежным. – Я вот просто никак в толк не возьму, к чему тебе жена, когда в окрестных холмах полно овец? Поддержал бы традиции своего народа…
– А к чему тебе подружка, когда в Конье было навалом смазливых пленников? – не замедлил с ответом Дугал. – Я слышал, ты прикупил нескольких – за лошадью ходить, жаровню разжигать да держать свечку по ночам?
– Когда мне понадобиться подержать свечку, я непременно обращусь за твоей помощью.
– А что, без посторонней помощи твоя свечка уже не стоит?..
За соседним столом откровенно заржали. Слушателям, не разумеющим франкского наречия, вполголоса пересказывали суть речений, коими обменивались иноземцы.
– Господа… – нерешительно заикнулся мессир фон Райхерт. Дело попахивало ссорой, а старый рыцарь и шотландец прилагали все усилия для того, чтобы обратить пустячный обмен колкостями в настоящий публичный скандал. – Мессир Ангерран, Дугал, право слово, такое поведение совсем не приличествует благородным шевалье…
Миротворца из обер-лейтенанта не вышло – его речи проигнорировали, да вдобавок оба спорщика раздраженно зыркнули в его сторону, явно желая сказать: «Не лезь под руку!»
«Ну делайте, что хотите! – оскорбился Гунтер. – Господь свидетель, я честно пытался их остановить, но они уперлись, как упрямые бараны. В таком случае я умываю руки!..»
Додумать мысль германец не успел – все произошло как-то очень стремительно. Вроде бы они только что спокойно сидели за столом, выпившая и закусывая, и вот уже Мак-Лауд выбросил вперед длинную руку и мимолетно, не прикладывая особых усилий, смазал де Фуа по губам – словно большая кошка наискосок отмахнула когтистой лапой. Роковой фразы старого рыцаря фон Райхерт не расслышал, и в растерянности сморгнул. У него за спиной громко ойкнула служанка. Кто-то из рыцарей витиевато выругался, помянув святого царя Давида и всю кротость его, кто-то вскочил, собираясь вмешаться.
– Вот даже как? – протянул Ангерран. Он не выглядел разгневанным или обозленным, скорее, безмерно пораженным чужой глупостью. По давней привычке де Фуа поднял руку и поскреб отросшими ногтями тянувшийся справа на шее длинный шрам – давнюю, синеватую полосу зарубцевавшейся кожи. – Что ж, это в корне меняет дело. Ты сам выбрал и сам решил. Право на удовлетворение за мной. Здесь, сейчас и немедленно. Равные условия, без доспехов, без кинжалов, до смерти. Мессир фон Райхерт выступит свидетелем, да и иных очевидцев предостаточно.
К стыду своему, первое, о чем подумал германец: не требуется ли по условиям здешних поединков чести от свидетеля-секунданта принимать активное участие в грядущей мясорубке? Вроде бы не требовалось, и на том спасибо…
Потом до него дошел истинный смысл случившегося. Мессир фон Райхерт взвился со скамьи, как укушенный осой в седалище, и вцепился в рукав Мак-Лауда, зашипев:
– Ты что натворил, образина горская?
– Ничего особенного, – невозмутимо, но тоже приглушив голос, ответствовал шотландец. – Просто я не вижу иного способа избавиться от старикана. Либо я его прикончу сейчас, либо в долгой дороге к Палестине он прикончит всех нас. Это меня совершенно не устраивает. Если что – позаботьтесь о Агнессе и мальчиках. Помогите им добраться до ближайшей гавани и уплыть отсюда.
– В Тир, к Монферрату? – туповато уточнил германец.
– В Лондон, к мадам Элинор, – вполне серьезно ответил Дугал. – Кстати, сделай доброе дело, одолжи меч. Коли мессир де Фуа желает равных условий поединка, то будут ему равные условия.
Длинная и тяжелая клеймора шотландца и в самом деле на добрых две ладони превышала обычные мечи-бастарды крестоносцев. Гунтер машинально вытащил из ножен свой клинок – который он почти всякий вечер добросовестно полировал и затачивал, но редко пускал в дело – положив поперек стола, рядом с кружками недопитого вина, обгрызенными костями и шелухой от семечек. Мак-Лауд избавлялся от своей скрипучей ременной амуниции, де Фуа со скучающим видом потягивал вино, зрители гомонили и, как понял германец, заключали пари на исход поединка. Во двор, оповещенный встревоженными слугами, шустрым колобком выкатился хозяин таверны и заголосил на скверном норманно-франкском, требуя от спасителей Гроба Господня идти драться на улицу и не портить репутацию его заведению. На голосистого тавернщика прикрикнули, однако упрямец ни в какую не желал успокаиваться.
– Да пес с ним, на улицу, так на улицу, – пожал плечами кельт, примериваясь к одолженному клинку и с легкостью выписывая им в воздухе восьмерку. На шум забрел перехожий монах в черной рясе, служитель местной, православной церкви, спросил что-то. Судя по интонации, предложил исповедь и отпущение грехов. Зеваки гомонили, солнце светило, дряхлые Норны вращали свои веретена и плели бесконечную пряжу, творя историю. С тоской осознающий свое полное бессилие Гунтер вместе с толпой набежавших желающих поглазеть на бесплатное развлечение вышел со двор на неширокую улицу.
За время пребывания армии Барбароссы в Тарсе дуэли между воинственными франками стали для горожан стали привычным явлением – поэтому никто не удивлялся, не пугался и не бежал сломя голову за стражей. Известное дело, северные варвары повздорили. Сейчас один прикончит другого и пойдет отмечать победу.
«Де Фуа по крайней мере в два раза старше Мак-Лауда, – рассуждал обер-лейтенант. – Уровень… кхм… скажем так, физической подготовки у них примерно одинаковый. Как владеет клинком Дугал, я видел. Мессир Ангерран, надо полагать, не меньше него искушен в искусстве мечного боя – если верить его рассказам о войнах с арабами и многочисленных сражениях в Палестине. А преклонный возраст опыту не помеха. Ой, что же мы натворили и во что влипли… А если, не приведи Господь, де Фуа одолеет скотта? Тогда мы останемся без помощи единственного человека, который хоть что-то знал о потайных входах и выходах этого Средневековья, будь оно трижды неладно!»
Попытки примирения в славном XII веке от Рожества Христова, похоже, были не в чести. Во всяком случае, никто из присутствующих – а Гунтер заметил среди посетителей безымянной таверны некоторое количество господ вполне знатного вида и почтенных лет, наверняка обладавших немалым авторитетом – не сделал попытки остановить поединщиков, ссылаясь, к примеру, на указ императора с запрещением поединков в военное время и в действующей армии. Иное дело, что сами де Фуа и Дугал, за несколько мгновений до того, как скрестить мечи, обменялись несколькими фразами. В общем гаме обер-лейтенант не сумел расслышать, что эти двое сказали друг другу – увидел только хищную ухмылку шотландца и надменно заломленную бровь старого рыцаря.
Гунтер не знал, существует ли в нынешние времена определенное слово или формулировка для начала дуэли. Несколько сорвавшимся голосом он выкрикнул запомнившееся с юношеского периода запойного чтения романов Александра Дюма «En garde!..» и быстренько отскочил в сторону. Его немедля толкнули локтем в спину, чтоб не мешал смотреть. Зрители обступили место будущего поединка широким кругом, готовые в любой миг разбежаться – если в пылу сражения они окажутся в опасной близости от полосующих воздух мечей.
– Зря ты со мной связался, щенок, – вот что процедил сквозь зубы человек, без малейших на то оснований именовавший себя Ангерраном де Фуа. – Может, ты и хорош в бою… только против меня тебе не выстоять. Меня благословила рука того, чья власть превыше вашего нелепого Иеговы и его распятого сынка. Я умер и воскрес, и буду жить, когда твои кости давно истлеют в могиле. Знаешь, почему я тебе это говорю? Через десяток ударов сердца ты умрешь и не сможешь ничего разболтать своим бестолковым дружкам. Не переживай, они ненадолго переживут тебя. А твоя Агнесса и ее племяннички в скором времени тихо и незаметно исчезнут. Но знаешь, еще не поздно все изменить. Остановим этот бессмысленный поединок, договоримся – и…
– А я везучий, авось как-нибудь выкручусь, – откликнулся на эту зловещую тираду Мак-Лауд.
Все-таки, по мнению обер-лейтенанта, в средневековом поединке на мечах не было ничего, схожего с эффектной шпажной дуэлью мушкетерских времен. Хотя, возможно, представление о дуэли XVI века у мессира фон Райхерта тоже было в корне неверным, основанным на фильмах французской кинокомпании «Гомон» и гравюрам в старинных трактатах, посвященных этому великому и опасному искусству. Здесь же была просто рубка, стремительная и смертельная – ибо противники не были обременены тяжелыми и сковывающими движения, но спасительными кольчугами, оставшись в обычной одежде. Для зрителей – и местных, и франков – похоже, не имело значения, на чьей стороне окажется победа, они с равным энтузиазмом поддерживали воплями и свистом обоих соперников. Клинки лязгали, сшибаясь, почтенный де Фуа выглядел помолодевшим лет на двадцать, ничуть не уступая более молодому противнику ни в скорости, ни в проворстве. Двое выплясывали на прокаленной солнцем немощеной улице под аккомпанемент улюлюканья, испуганных женских вскриков и громогласных рыцарских возгласов на древнем, но отнюдь не потерявшем своей исконной выразительности саксонском наречии.
«Не могу я на это смотреть, – честно признался себе германец. – Вроде бы столько здесь прожил, в войне участвовал, должен был ко всему привыкнуть – а не могу, хоть убей. Люди с азартом рубят друг друга на кровяную колбасу во имя невесть каких целей… Может, прав был Серж – гори оно все ясным пламенем, какое нам дело до здешних трудностей?»
Выпад – парирование – косой взмах снизу вверх – прыжок… Въедливая красноватая пыль, жара, вонь, жужжащие мухи над кучами отбросов. Киликийский город Тарс, развалины которого предприимчивые потомки нынешних праздных зевак будут в двадцатом веке показывать любопытствующим туристам из Европы, пра-пра-правнукам доблестных крестоносных воителей.
Отвлекшийся мессир фон Райхерт внезапно сообразил, что ситуация в круге претерпела изменения. Де Фуа сумел вплотную приблизиться к шотландцу, мечи сцепились крестовинами и теперь каждый поединщиков изо всех сил давил на рукоять, пытаясь заставить другого отступить, теряя равновесие. Перевес оказывался то на одной, то на другой стороне, щекоча нервы зевакам и повергая Гунтера в отчаяние. Он поймал себя на том, что неразборчиво выкрикивает что-то вместе со всеми… и тут Мак-Лауд резко отшатнулся назад, высвободив свой клинок из захвата. С разворота нанес мессиру Ангеррану хлесткий удар поперек корпуса и завершил движение стремительным прямым выпадом.
Фатальным. Финальным.
Обаятельный старикан с загадочным прошлым, встреченный Гунтером фон Райхертом в кабаке на далеком острове Сицилия, пошатнулся, сложился пополам и упал вперед. Германцу помстилось, будто он разглядел выражение на прокаленном солнцем Аравии и продубленном солеными ветрами Средиземноморья лице мессира Ангеррана – не боль, не испуг, но вновь безмерное, безграничное удивление. Словно господин де Фуа был неколебимо уверен в том, что смерть не имеет права коснуться его своим крылом, а вот сегодня на собственной шкуре убедился в обратном. В том, что Господь ведет счет всем душам – праведным и заблудшим, отмеривая им положенный срок и прибирая к себе в тот день, который он сочтет нужным.
Вытоптанная уличная земля быстро пропитывалась кровью.
– Еще немного – и зуб даю, уходил бы меня бойкий старец, – рядом возник Мак-Лауд, переводивший дыхание с таким трудом, будто ему только что довелось проскакать от Тарса до Коньи. – Меч у тебя скверный. Пошли, выпьем за помин души раба Божьего Ангеррана.
– Мне думается, на самом деле у него было совсем другое имя, – неожиданно для самого себя брякнул германец. – И он не имел никакого отношения к роду де Фуа из Лангедока.
– Очень даже может быть, – рассеянно согласился Дугал. – Но какая нам теперь разница? Его нет, а мы живы. Так продашь Мелвих или нет?..
Назад: ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ Легионы на марше
Дальше: ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ Малая речка Салеф