ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Цепи для базилевса
20 декабря.
Окрестности замка Липена.
Утро рокового и судьбоносного дня выдалось холодным, с хрусткой изморосью на холщовых стенках палаток. В низинах скопился плотный серый туман, в котором бесследно растворялись очертания всадника, едущего в двух шагах от тебя. Фыркающие кони смахивали на маленьких драконов, пускающих пар из ноздрей. Не слышно было ни разговоров, ни смешков. Негромко позвякивали железные части на лошадиных сбруях. Несколько десятков подкованных копыт слитно топотали по разбитой поселочной дороге, напоминавшей след, оставленный пьяной сороконожкой. Дорога забиралась куда-то вверх, время от времени два-три человека отделялись от общей массы отряда, пропадая в распадках и узких долинках.
Мессир фон Райхерт, которому минувшей ночью так и не довелось толком вздремнуть, судорожно зевал, мечтая о большой кружке горячего кофе. С кофе мысли сами собой свернули на скользкую тропку размышлений: «Вот окончится Поход, наладим дружеские отношения с арабами, и начнем ввозить кофе в Европу мешками…»
Усилием воли германец заставил себя встряхнуться и кинуть взгляд по сторонам. Бурые холмы в увядшей траве, террасы убранных полей, неизменные корявые оливы, ободранные и дремлющие в ожидании следующей весны виноградники. Зимний Кипр в преддверии Рожества.
Дорога сделала очередной поворот, и головные всадники придержали коней, сворачивая к левой обочине. Кто-то, откашлявшись, сипло известил сотоварищей: «Вон она, Липена».
Очередное укрытие беглого кипрского деспота выглядело достаточно внушительно. Шестиугольная в плане крепостца оседлала вершину небольшого холма с обрывистыми откосами. В восточной части укрепления топорщилась приземистая и толстая башенка-донжон, к ней уступами лепились здания хозяйственных служб. Прищурившись, Гунтер разглядел перемещающиеся по стенам фигурки дозорных и суету во внутренних дворах.
С северной стороны, где к крепости подходила дорога и темнел провал запертых ворот, раскинулся небольшой лагерь франков. Некогда белые, а теперь изрядно перемазанные грязью шатры рыцарей с пестрыми вымпелами, неровные ряды палаток служилого люда и крестоносцев рангом пожиже, коновязи и прочие неотъемлемые атрибуты военного похода. Лагерь, несмотря на ранний час, был весьма оживлен: Его величество Ричард явно задался целью доказать соратникам и противникам, что сегодня – его день. Или до сих пор бесился после вчерашнего, срывая дурное настроение на всех, кто под руку попадется. Мессир фон Райхерт мысленно посочувствовал Мишелю, как рыцарю свиты, вынужденному неотлучно находиться при короле, и нервно зевнул, припомнив вчерашний визит к Плантагенету.
Два месяца беготни за неуловимым Комниным скверно отразились на характере короля-крестоносца, и без того не отличавшегося кротостью нрава. Ричарду хотелось кого-нибудь убить – желательно долго и мучительно. Явление же шотландского союзника с откровенно авантюрным и противоречащим всем законам рыцарской чести планом привело к тому, что из королевского шатра донесся воистину львиный рык:
– Да как вы осмелились предлагать мне – мне! – такую мерзость?..
Мессир фон Райхерт счел свою жизнь, миссию и карьеру законченной. Принц Эдвард преспокойно пропустил недовольство союзника и сюзерена мимо ушей. За сильными мира сего в шатер на редкость вовремя проскользнул мессир де Борн, сумевший убедить своего бешеного покровителя и сердечного друга сперва выслушать посетителей, а уж потом негодовать.
Часа через два Ричард сдался. То ли ему надоело спорить, то ли ужаснула перспектива торчать еще два года на Кипре ввиду недосягаемой Святой земли. Король Англии обреченно махнул рукой, тем самым претворив грандиозный план в действие.
И теперь, во исполнение этого замысла, около трех или четырех сотен подданных Эдварда Шотландского рассыпались по холмам, окружающим замок Липену. В точности, как предписывалось достопамятной брошюрой: «Вспомогательные мобильные отряды малыми группами как можно тщательнее прочесывают окружающую местность, уделяя особое внимание заброшенным строениям, оврагам, дренажным канавам, зеленым насаждениям и скрытым коммуникациям…»
Совесть германца по-прежнему упрямо напоминала о том, что не стоило тащить в патриархальный XII век методики века XX, однако усилием воли фон Райхерт заставил ее заткнуться. Комнина все равно поймают, и нет ничего плохого в том, что это случится на год раньше. Тем самым остров Кипр избавится от разорительной необходимости содержать крестоносное воинство, а осада Акки не превратится в позорное безобразие, тянувшееся аж целых три года. Его, мессира фон Райхерта, поступки продиктованы только и исключительно стремлением восстановить историческую справедливость…
В стылом утреннем воздухе плыли надрывные рулады жестяных труб, извещавшие о начале очередного штурма. Штурма под командованием Ричарда Львиное Сердце, несравненного полководца и рыцаря без страха и упрека, разумеется.
Еще один взгляд вниз удостоверил мессира Райхерта, что покамест события развиваются, как по писаному. Малая, но красочная горстка рыцарей крутилась под воротами крепости, явно призывая Комнина не быть трусом и выйти сражаться в чисто поле. Комнин ответит им очередным отказом, сославшись на нездоровье, преклонный возраст или обет, запрещающий ему по пятницам брать в руки оружие. Крестоносцы попытаются выбить ворота замка тараном…
Минуло часа два или три. Нехотя выползшее на небосвод тусклое зимнее солнышко разогнало туман, стало немногим теплее. К барону Мелвиху, высочайше назначенному руководить осуществлением замысла, время от времени наведывались гонцы. Смысл принесенных ими сообщений сводился к полному отсутствию новостей. Неподалеку от замка кельты наткнулись на медленно ползущую крестьянскую телегу. Переворошив груз, ничего подозрительного не обнаружили, однако на всякий случай задержали виллана с его имуществом – во избежание, так сказать.
Ощущая себя истинным полководцем, бывший обер-лейтенант сидел на каменистом склоне, подложив под себя сложенную попону, и задумчиво созерцал хлопотливое действо внизу. Для полного счастья ему не хватало только хорошей сигареты. Вот на боле боя появился сооруженный из подручных материалов и установленный на колесах тяжеловесный таран. Под дружные вопли его подкатили к воротам и с размаху грянули по створкам. Отзвук глухого удара долетел даже до холма. С надвратного укрепления принялись швыряться камнями и пускать стрелы, отгоняя развоевавшихся франков. Мессир фон Райхерт углядел всадника на белом коне, деятельно размахивавшего поблескивающим мечом, и счел, что это – Ричард собственной персоной.
«А если ничего не получится? – прошмыгнула по задворкам сознания подленькая трусливая мыслишка. – Представляешь, как ты тогда будешь выглядеть?»
«Все получится, – прикрикнул на собственные дурные предчувствия Гунтер. – Комнин ускользал от крестоносцев подобным образом уже четыре или пять раз. Если ему не придет сегодня в голову блажь принять вызов и выползти из-за стен, он снова сбежит. Подождем. День только начинается».
…Первыми добычу обнаружили дозорные Мак-Иннесов. Лазутчики безмерно поразились, когда из выглядевшего совершенно невинным скалистого распадка один за другим выползли пять неповоротливых фургонов, запряженных четверками низкорослых местных лошадок и сопровождаемых по меньшей мере полусотней вооруженной стражи. Переваливаясь на камнях и колдобинах, фургоны доползли до проселочной дороги, где остановились, вытянувшись цепочкой. Охранники бдительно пялились по сторонам, упустив из виду залегших на вершине холма уроженцев далекой северной страны, о которой здесь и слыхом не слыхивали.
Через задний борт второй повозки спрыгнуло несколько человек. Им подвели коней, кто-то довольно громко скомандовал «вперед», и кавалькада неспешно стронулась с места, держа путь на восход.
Между соглядатаями развернулась краткая, но емкая дискуссия на тему: напасть на обоз имеющимися силами прямо сейчас или все-таки послать за подмогой? В кои веки здравый смысл одержал верх: с помощью затрещин и пинков по трепетному Ллердан Мак-Инес убедительно доказал соратникам, что три человека вряд ли сумеют достойно проучить беглого императора и его прихвостней. К тому же прочие собратья по клану и оружию будут крайне возмущены, узнав, что остались в стороне от веселья.
Загонная охота на ценную дичь шла по всем правилам. Тяжело груженые повозки продвигались по разбитой дороге, вокруг них стремительно стягивалось кольцо довольно похмыкивающих охотников. К тому времени, как к месту грядущей победы примчался мессир фон Райхерт, всем было понятно – беглецы обречены. К тому же они навредили сами себе, втянувшись в неширокую долинку между двумя холмами.
– Аминь, – только и сказал германец, мельком глянув на диспозицию. – Будем надеяться, что это и в самом деле Комнин, а не трусоватый комендант крепости, решивший смыться… En garde, Шотландия!
Второй раз повторять не понадобилось. С улюлюканьем, завыванием, малопонятными, но чрезвычайно громкими боевыми кличами на удирающих ромеев с двух сторон обрушилась их погибель. Внутренне мессир Райхерт содрогнулся, увидев стремительно катящуюся пешую лавину, в мановение ока преодолевшую сотню ярдов вниз по пологим склонам и налетевшую на фургоны. Коротая время ожидания, германец не раз задумался над тем, надлежит ли ему лично принимать участие в грядущей вылазке. По законам рыцарственности выходило, что вроде как всенепременно должен. Но ужасно не хотелось. Оставим такие глупости вечным мальчикам народе Ричарда Плантагенета.
Когда германец подъехал к фургонам, побоище – занявшее от силы четверть часа – в основном уже благополучно завершилось в пользу подданных маленькой горной страны на севере Британии. Подобно догорающим уголькам костра, кое-где еще шли отдельные стычки между уцелевшими стражниками самозваного базилевса и кельтами. Кое-кто из победителей уже шарил по повозкам, и барон Мелвих озадачился нешуточным вопросом: сумеет ли он, уповая только на авторитет отсутствующего принца Эдварда, удержать разгулявшуюся шотландскую вольницу от намерений ограбить побежденного врага? Если в обозе и в самом деле перевозилась императорская казна, она должна быть в целости и сохранности доставлена бедствующему предводителю крестоносцев, его величеству Ричарду. И, кстати, удалось ли ему выполнить собственный нелепый обет, пленить Исаака Комнина?
К удивлению мессира фон Райхерта, его приветствовали обрадованными воплями. Упреков в том, что он не принимал личного участия в стычке, слышно не было. Облаченное в клетчатые пледы диковатое воинство вполне искренне восхищалось человеком, чья голова породила столь замечательный и остроумный план.
– А вот и ваш трофей! – с этим возгласом к Гунтеру, подталкивая и подпихивая со всех сторон, вытащили весьма раздосадованного мужчину почтенных лет, облаченного в бронзовый доспех наподобие римского. – Он сам сказал – он Исаак Комнин!
– Это правда? – барон Мелвих чувствовал себя до крайности нелепо, восседая на коне и разговаривая с человеком, который ему в отцы годился. Они бы его еще на колени швырнули и связали, истинные дети Средневековья. Но ничего не попишешь, положение и этикет обязывают, он вроде как победитель, а Комнин – побежденный.
– Правда, правда, – огрызнулся пленник. – Верительные грамоты предъявить? Или поверите на слово? Да усмирите вы своих дикарей, я не настолько глуп, чтобы бросаться на мечи. Вы служите Ричарду? Как ваше имя? А-а, какая, в сущности, разница! Предаю свою жизнь в ваши руки, благородный рыцарь… – на последних словах кипрского базилевса перекосило, – и напоминаю, что Господь заповедовал относиться к пленным с уважением.
Вокруг жизнерадостно загоготали. Мессир фон Райхерт хотел распорядиться, чтобы изловленному деспоту дали коня и приглядывали за ним в оба, но тут сквозь общий гомон прорезался тонкий, высокий визг. Стоявший до того спокойно Комнин нервно дернулся, германец в недоумении оглянулся через плечо, выискивая взглядом источник столь диковинного звука. Кельты что, уже успели где-то свинью поймать и теперь режут в преддверии славной вечеринки?
Визжал, как немедля выяснилось, вовсе не влекомый на заклание поросенок. Кучка зверообразных типов в сине-зеленых цвета Мак-Эванов, рыскавших по фургонам в поисках, чего бы стянуть под шумок, извлекла из повозки и, регоча, представила всем свою добычу. Двух нарядных и растрепанных девиц, рыженькую блондинку и брюнетку. Блондинка истошно голосила, на одной пронзительной, сверлящей ноте. Чернявая молчала, только в ужасе озиралась вокруг. Должно быть, с перепугу лишилась дара речи, – подумал барон Мелвих – и ошибся. Как только кто-то протянул к брюнетке руку, в ее ладони немедля выросло короткое кривое лезвие, наискось полоснувшее нахала по лицу.
В наступившей тишине обреченно зарыдала рыженькая. Кирие Исаак криво ухмыльнулся. Черноволосая прижалась спиной к огромному колесу фургона, шипя разъяренной змеей, выставив нож перед собой и замахиваясь на всякого, кто пытался к ней приблизиться. Раненый скотт громко и непристойно возмущался, перечисляя, что нужно сделать с дерзкой девицей, не понимающей своего счастья и не желающей ответить взаимностью доблестным победителям. Судя по негодующему ворчанию шотландского воинства, жить киприоткам оставалось от силы четверть часа.
– Прекратить, – мессир фон Райхерт не ожидал, что сумеет с такой точностью имитировать интонацию незабвенного капитана Браухича – тихую, наполненную скрытой яростью. И еще он не ждал, что кельтская орава стихнет и прислушается. – Комнина – на седло. Ты и ты, – он ткнул в первых попавшихся на глаза скоттов. – Глядеть за ним в оба, обид не чинить, рук не распускать.
Он пнул фыркнувшего коня, подъехав ближе к месту драмы. Чернявая девица – наложница не то придворная дама поверженного деспота – вскинула глаза на подъезжающего всадника.
Бывший обер-лейтенант и пилот доблестных ВВС Третьего Рейха, посвященный рыцарь и почти что натуральный барон, участник свержения канцлера Лоншана, человек, которому было сужено появиться на свет через семьсот с лишним лет от нынешнего дня, поперхнулся воздухом.
Это было как молния с безоблачного неба. Как падение в пропасть внезапно распахнувшейся под ногами ловчей ямы. Как водоворот, как смерть от прямого попадания в сердце. Как в слащавом голливудском фильме, как в идиотском сентиментальном романе для гимназисток. Сразу и наповал. Бездонные, мерцающие очи, блеск золотых цепочек в смоляных кудрях, стиснутые узкой щелью губы.
– Вам нечего бояться, – хрипло каркнул мессир фон Райхерт, запоздало сообразив, что перешел на родное наречие и Она при всем желании его не поймет. Откашлявшись, повторил: – Вам больше нечего бояться… миледи. Вас никто не тронет. Уберите нож, и я отвезу вас в лагерь.
Мгновение киприотка колебалась, изучающе смотря снизу вверх на германца. Коротко тряхнула ладонью – клинок пропал в складках пестрого одеяния – подошла ближе, ухватилась за ремень упряжки и сноровисто взлетела на круп лошади. Под дополнительным грузом животное переступило с ноги на ногу, недовольно помотав головой. Тонкие руки, перехваченные в запястьях множеством позвякивающих золотых браслетов, обхватили мессира фон Райхерта за пояс.
– Поворачивайте фургоны, – бросил германец. – Возвращаемся.
Уже удалившись на десяток шагов, он краем уха расслышал приглушенный женский вопль и вспомнил про вторую девицу, блондинку. Передернулся, представив, каково ей придется в обществе скоттов.
– Такова извечная судьба женщины, – негромко произнесла спасенная. Голос у нее оказался низкий, грудной, с еле заметным придыханием, а норманно-франкские слова она произносила с легким пришептывающим акцентом, не всегда правильно выстраивая фразы. – Хотя порой Приснодева шлет нам спасение. Ничего, Лидия сильная, она выдержит. С ней уже было такое.
– Кто вы? – наконец-то собрался с духом мессир фон Райхерт. – Как вас зовут?
– Хониата, – с достоинством представилась сидящая на крупе его лошади благородная девица. – Елена-Даниэлида из фамилии Хониатов. Рожденная в Константинополе, если кирие рыцаря это интересует. Последние два года я… я была… как это на франкском языке… амика здешнего господина. Невенчанная жена, подруга, – четко и недвусмысленно обозначив свое социальное положение в мире, византийка добавила: – Моя семья щедро заплатит, если кирие пожелает выкуп.
– Я ничего с вас не возьму, – пожалуй, слишком поспешно откликнулся германец. – Как только появится возможность, я немедленно отправлю вас к вашим родным…
Ему послышался еле различимый гортанный смешок. Весь путь до лагеря крестоносцев Елена-Даниэлида хранила молчание, и мессир Райхерт сожалел только об одном: что обратная дорога оказалась такой короткой.
* * *
Уже подъехав к пределам лагеря, мессир фон Райхерт выругал себя за непредусмотрительность и скупость. Он не содержал слуг и у него не имелось оруженосца, чьим заботам он мог поручить леди Хониату. Барон Мелвих располагал местом в общем шатре, где, помимо него, обитало еще пять человек. Было бы до чрезвычайности неловко разместить в сугубо мужском обиталище утонченную кипрскую даму. А уж ехать через крестоносный лагерь с женщиной за спиной… От этой мысли Гунтеру сделалось не по себе.
– Вам некуда меня поселить? – проницательная византийка на редкость верно истолковала ерзанье и озадаченное покашливание своего спасителя. – Не беда. В великом походе вас наверняка сопровождают братья или сестры какого-нибудь монашеского ордена? Они милосердны и наверняка не откажут в приюте, пусть я не совсем одной с ними веры.
– И то верно, – со вздохом облегчения признал фон Райхерт. Где-то ему попадалась на глаза несколько шатров бенедектинцев, помогавших пользовать раненых, и между ними вроде как сновали монахини…
На навязанную им гостью в откровенном восточном наряде хлопотливые и скромные черницы воззрились с явственным неодобрением. Елена-Даниэлида скромно потупила очи, обведенные густо-синей краской, и укрылась за широкой спиной защитника и покровителя. Старшая над монахинями, сестра Фелицата, недовольно поджала губы, но все же согласилась принять под благословляющее крыло невинную жертву военных действий.
– Не забывайте меня, – то ли в шутку, то ли всерьез прошелестела Хониата, исчезая за пологом шатра.
Благополучно устроив подопечную и мысленно пометив себе «В ближайшее же время озаботиться шатром, прислугой и иным полезным добром», шевалье фон Райхерт смог наконец позаботиться о собственных делах, помчавшись выяснять – добрались ли до места назначения высокородный пленник и драгоценные фургоны.
Со стороны осаждаемой Липены долетел всплеск криков – не поймешь, торжествующих или разочарованных. Штурм все еще продолжался, ворота замка оказались на удивление прочными.
Несмотря на буйный нрав и полнейшее отсутствие дисциплины, шотландцы исполнили порученное в точности. Четыре массивных фургона выстроились поназади алого королевского шатра с золотыми леопардами. Слуги в одеждах с гербами Плантагенета уже сновали вокруг, составляя опись содержимого. Сам Комнин куда-то сгинул – но встревожившегося барона Мелвиха немедля окликнули кельты в уже знакомых цветах Мак-Иннесов, сообщив, что неуловимый император не смылся по дороге, жив и относительно здоров. Ради вящей безопасности лично принцем Эдвардом приказано взять его в железа, что сейчас и исполняется в походной кузне. Где его высочество Эдвард? Да вроде только что прискакал от крепости и проезжал тут… Хей, каро, принца никто не видал?
– А вот и наш герой, – правитель маленькой страны объявился сам, в полном военном снаряжении, верхом и с десятком спутников за спиной. В сером облачном небе плыло ярко-синее с косым белым крестом знамя Шотландии. Гунтер решил, что принц не слишком усердствовал при штурме – просто присутствовал, ибо положение обязывало. – Мои поздравления, шевалье Мелвих. Я восхищен, – в голосе Эдварда не слышалось ни малейшей издевки. Он и в самом деле говорил то, что думал. – Вам удалось всего за день проделать то, на что Ричард и его доблестное воинство потратили два месяца. Кстати, замок сдался. Готовьтесь – в ближайшие дни вам придется влачить на себе тяжкое бремя славы.
…Праздновать победу, естественно, было решено в захваченной Липене. Сначала предполагалось, что пиршество с соответствующими развлечениями и раздачей наград будет проходить в главной зале крепости, потом выяснилось, что зал слишком мал и торжества лучше перенести во двор. Мессир фон Райхерт с удивлением отметил, как буквально на пустом месте и из ничего возникают столы – к озлы с уложенными на них досками, скамьи, помост для персон королевской крови и их приближенных, а в лагере – наскоро сколоченные трибуны около будущего ристалищного поля. Турнир среди победителей – это неизменно и настолько традиционно, что его проведение даже не обсуждается.
Напророченное Эдвардом тяжкое ярмо славы обрушилось в первые же часы после известия о пленении Исаака Комнина. Германца немедля вытребовали под ясны очи его величества Плантагенета – еще не успевшего отойти после горячки боя у врат крепости и изъяснявшегося короткими, рублеными фразами. Из сказанного королем фон Райхерт уловил только то, что им весьма довольны (подумав про себя, что Ричард здорово покривил душой – он наверняка мечтал изловить вражину самостоятельно, желательно в какой-нибудь драматической обстановке) и что ему надлежит быть на празднестве, которое состоится завтрашним же днем. Засим Гунтера вежливо оттерли в сторону, ибо явились представители Ордена Храма – горевшие желанием обсудить с Ричардом нечто высокополитическое, секретное и чрезвычайно важное.
Остаток дня барон Мелвих провел в хозяйственных хлопотах. Выяснилось, что через лагерных маркитантов можно достать практически все: от самую малость бывшего в употреблении трофейного сарацинского шатра с необходимой обстановкой до церемониального блио (тоже почти новехонького, с тщательно заштопанной прорехой на левом боку), приличествующего благородному шевалье на завтрашней церемонии. Не возникло проблем и с прислугой. В лагере околачивалась уйма личностей обоего пола, прямо-таки изнывавших от стремления за малую мзду принять на себя заботы о рыцарском имуществе.
Удивленный конкуренцией и опасаясь в одно прекрасное утро проснуться обворованным, германец нахально потребовал рекомендаций от прежних хозяев. Желательно – письменных. Или устных, если бывший работодатель находился в лагере военных действий.
Половина претендентов на рабочее место немедля растворилась в воздухе. Оставшиеся, поскребя в затылках и поохав, раздобыли-таки требуемое. Проведя небольшое собеседование, Гунтер решил, что четырех человек ему вполне хватит – сделав выбор в пользу людей среднего возраста, уже достаточно поживших на свете и осознавших преимущества честной службы перед быстрым обогащением за счет опустошения хозяйского кошелька. Заодно мессир барон нанял двух девиц, местных уроженок – прислуживать леди Хониате. Которую он собирался завтра же забрать из-под опеки монахинь… если ромейка пожелает, конечно. Ибо вопрос о статусе спасенной дамы и надлежащем поведении благородного рыцаря по отношению к ней до сих пор оставался для германца загадкой.
В разгар установки новоприобретенного шатра заявился взъерошенный и ужасно деловитый Мишель де Фармер. С поздравлениями по случаю грандиозного успеха и банальным вопросом «Пожрать сыщется?»
Наскоро проведя ревизию запасов, господа рыцари обнаружили здоровенный кусок холодной солонины, которую сжевали, сидя на свернутых попонах и наблюдая за вечерним мельтешением лагеря. Поколебавшись, мессир фон Райхерт решился задать давнему приятелю деликатный вопрос касательно пленной византийки. Мишель восхищенно и завистливо присвистнул, увесисто хлопнул бывшего «оруженосца Джонни» по спине и заявил, что тут и раздумывать нечего. Даму надо немедля перевезти сюда, устроить со всеми возможными удобствами, не забыть дать ей обещание верно хранить ее честь от нападок и клеветников… ну, дальше и сам сообразишь. Не маленький, чай.
На физиономии Мишеля читалось явственное желание подробно обсудить таинственную ромейку со всех возможных сторон, но долг оказался превыше любопытства. Разочарованно крякнув, нормандец взгромоздился на лошадь и умчался дальше, исполнять обязанности «рыцаря королевской свиты».
На смену ему явился Серж де Казакофф. Русский рассыпаться в красочных и многословных поздравлениях не стал, лишь поинтересовался деталями, как он выразился, стратегической операции «Поймай Комнина за хвост». Выслушав краткий и довольно сдержанный отчет, похмыкал, побродил вокруг шатра, зачем-то пиная ногой шнуры-растяжки, и ушел, оставив по себе привкус сдержанной неприязни. Мессир фон Райхерт честно попытался понять, с чего бы это ему питать к собрату по несчастью такое странное чувство. Не разобрался, плюнул и завалился спать – с удобствами, без назойливого храпа соседа над ухом и в относительном комфорте. Выругав себя за то, что не догадался раньше обзавестись личным имуществом.
21 декабря.
Замок Липена.
В какой-то из объемистых монографий, посвященных истории Средневековья, обер-лейтенант фон Райхерт наткнулся на запомнившуюся фразу: «Мир Средних веков – это мир театральных представлений, стремление придать всякому и каждому действу характер эффектной церемонии, желательно сопряженной с религиозным оттенком». Сегодняшнее действо лишний раз подтвердило тезис историка XX века, заставив германца недоуменно хмыкнуть. А еще он вновь поразился гибкости психики уроженцев Средневековья, с легкостью воспринимающих глобальные перемены своего социального статуса. Только что ты был всевластным повелителем маленького островка, теперь ты пленник завоевателей, и твой двор тут же изъявляет готовность повиноваться новому владыке. Без всякого принуждения, словно у них в головах размещен некий переключатель, позволяющий не испытывать мук совести или колебаний. Правитель сменился? Значит, настало время служить новому. Ему угодно нас казнить? Что ж, Господь приветит нас и всем воздаст по заслугам – обидчику и невинным жертвам.
Торжества начались со скандала между представителями западной и восточной ветвей христианства о праве на проведение благодарственного молебна. Мессир фон Райхерт умудрился проспать сие представление, но, как ему азартно поведали очевидцы, дело шло к тяганию за сановные бороды и угрожающему помаванию кадилами.
Мир, как ни странно, восстановила мадам Беренгария (за спиной которой маячили хмурый дядюшка Педро Барселонский и десяток его вассалов), предложив отслужить молебен сперва по греческому обряду, а затем по римскому. Священнослужители обоих конфессий покосились на молодую королеву с некоторым неодобрением, но предпочли смириться с таким оригинальным решением.
За хоровым примиряющим молением последовал турнир, к самому финалу которого успел барон Мелвих. На трибунах вовсю шел обмен последними сплетнями, история пленения Исаака Кипрского уже успела обрасти массой подробностей и исказиться до полнейшей неузнаваемости – благодаря обожавшим прихвастнуть скоттам, участвовавшим в вылазке. Вовсю обсуждалась величина казны, угодившей в руки Ричарда. Остроумцы уверяли соседей в несомненной выгоде отсутствия в Липене его величества Филиппа-Августа. Ведь, ссылаясь на памятное соглашение, неосмотрительно подписанное Львиным Сердцем, французский король вполне мог претендовать на половину захваченной добычи.
«Ничего-ничего, он еще свое вытребует, дайте только гонцам с известиями добраться до Колосси», – злорадно предсказал германец, ища свободное место на скамьях. В кои веки репутация героя дня оказалась полезна: мгновенно нашлось и удобное место, и одолженная кем-то подушка на жесткую скамью, и благородные девицы, крайне заинтересованные в том, чтобы лично расспросить героя о его подвигах. Общество щебечущих девиц напомнило барону Мелвиху о даме из фамилии Хониатов, подсказав замечательную идею – взять ромейку с собой на праздник! Она наверняка будет благодарна, а ему не придется больше маяться в одиночестве.
На вытоптанной арене под выкрик распорядителя тем временем грянул заключительный этап турнира: бугурт, общее сражение, весьма точно имитирующее рыцарское побоище на поле боя. Гунтеру показалось, среди прочих гербов и радужных цветов мелькнул сине-желтый щит де Фармера, и он поежился. Бугурт, если верить летописям, весьма часто заканчивался для участников также, как и подлинное сражение – смертью либо увечьями.
Обширное поле постепенно заволокло густое облако пыли, из которого доносилось конское ржание, молодецкое хеканье, кастрюльно-лязгающий звон сшибающихся мечей и неразборчивые вопли. Девицы оглушительно завизжали. На нижнем ярусе, где толпились простые воины, улюлюкали и вопили, подбадривая своих сюзеренов и покровителей. На верхних ярусах, отведенных для аристократии, присутствующие тщетно пытались сохранять предписанные хладнокровие и выдержку.
По хронометру фон Райхерта ожесточенная мясорубка всех со всеми длилась немногим более четверти часа. Участвовало в ней около тридцати человек, и треть из них по завершении боя покидала ристалище с посторонней помощью. Руководствуясь известными только им критериями, судьи провозгласили трех победителей – короля Ричарда, кого-то из шотландских дворян и старшего отпрыска аквитанского рода Бетюнов. Церемонию награждения Гунтер досматривать не стал, отправившись к шатрам бенедектинских монахинь на поиски черноокой Елены-Даниэлиды.
Праздник начался около пяти часов вечера, но мессир фон Райхерт опоздал. По вине киприотки, безупречно вежливо, но непреклонно отказавшейся куда-либо идти в том наряде, что был на ней в момент пленения и который она не имела возможности сменить. Пришлось сломя голову нестись к торговцам, где – надо отдать ей должное – миледи Хониата на удивление быстро сделала выбор, обзаведясь ало-черным бархатным сюрко, смотревшимся на ее роскошных формах откровенно вызывающе. Добавить к этому многочисленные золотые украшения в волосах и на запястьях, и итог получался весьма странным: византийка в одеждах европейской благородной дамы. У врат замка германец на миг даже струхнул – ну как с такой яркой и диковинной спутницей его не пропустят? – но распорядитель, отвесив гостям положенный вежливый поклон, без единого слова провел их на места за столом, стоявшим у подножья помоста для высоких особ.
Усевшись и расправив складки платья, Елена-Даниэлида с живым любопытством огляделась по сторонам, шепотом расспрашивая мессира фон Райхерта о том, кто есть кто среди франков. Направленные на нее со всех сторон заинтересованные мужские взгляды бессильно соскальзывали по ледяной броне полнейшего безразличия. То ли шкурой, то ли каким-то шестым чувством германец почуял, что становится объектом сдержанной зависти окружающих мужчин и неприязни женщин.
Действо катилось заведенным чередом. Краткая, на удивление лаконичная и емкая речь Ричарда Львиное Сердце, обращенная к верным соратникам и посвященная доблестной победе над врагом. Опрокинутые кубки и дружное бульканье вина, устремившегося в луженые рыцарские глотки. Завывание труб, первая перемена блюд, музыка, ответная речь Эдварда Шотландского. Вновь слаженное бульканье, «мессиры, поприветствуем нашего героя!.. и его… э-э… прекрасную даму!..»
Сдвоенный толчок под ребра: слева деликатный, от восторженно ахнувшей Хониаты, справа сокрушительный, от здоровенного и шумного мордоворота в цветах герцогства Нормандского – «мессир, вас приглашают к королевскому столу!»
Прогулка под нестройный грохот кубков о столы и каблуков по камням двора к помосту. Вежливо-протокольный взгляд Беренгарии («Веселой и категорически не средневековой, как однажды выразился Серж, девочки больше не существует, есть только Ее величество королева Английская…»). Тяжелая золотая чаша с темно-багровым вином в руках Ричарда, оглушительный ор в честь героя – а вино густое и кислое, с характерным смолистым привкусом.
Раскатистый бас Львиного Сердца, оповещающий всех и каждого: «И поелику кесарь Андроник есть наш вернейший союзник в деле спасения Гроба Господня из рук неверных, решено нами отправить нашего общего врага к его престолу, дабы он сам вынес ему надлежащий приговор… Поручение сие с радостью и доверием возлагаем мы на мессира фон Райхерта, дав ему в спутники и сопровождающие тех шевалье, на кого он укажет, и отряд числом не менее двадцати мечей, дабы оберегать его в многотрудном пути…»
Обратно Гунтер вернулся в несколько обалдевшем состоянии, пытаясь разобраться в услышанном. Его громогласный сосед был справа потеснен, рядом с ним нарисовался молодой де Фармер, упорно пытающийся завязать разговор с миледи Хониатой. Ромейка отвечала односложными «да» и «нет», однако своего спасителя-покровителя встретила более чем приветливо.
– Э-э… – многозначительно изрек германец, падая на скамью и вцепляясь в заботливо подсунутый Хониатой полный кубок. – Миледи Хониата, это шевалье де Фармер, в недавнем прошлом – мой сюзерен, а ныне верный соратник и лучший друг… Мишель, это благороднейшая леди Елена-Даниэлида… Слушайте, у меня все в порядке со слухом? Поправьте, если я ошибаюсь: Ричард только что высочайше распорядился отправить меня в Константинополь? Во главе посольства и с пленным Исааком Комниным в качестве живого подарка Андронику?
Две головы – светловолосая и темная – согласно закивали.
– Я с тобой? – немедля осведомился нормандец. – Смотри, как все замечательно складывается! Если выйдем в море через два-три дня, то, коли Господь будет милостив, спустя две седмицы будем в Константинополе! Мы, конечно, изрядно опоздаем, но, может, мессир Гай и Мак-Лауд все-таки нас еще дожидаются?
Договор, заключенный около хижины святого отшельника в баронстве Фармеров более трех месяцев назад, за странствиями, скитаниями и приключениями совершенно вылетел из памяти Гунтера. Теперь же, припомнив данное обещание, он с досадой треснул себя ладонью по лбу.
– Свиньи мы, шевалье, а не добрые католики, – с горечью изрек он. – Нет нам прощения и оправдания. У меня так просто напрочь из головы выветрилось, что к Рождеству мы намеревались встретиться в Византии. Думаю, наши друзья подождали-подождали, плюнули и подались по своим делам. В лучшем случае мы обнаружим оставленную ими записочку, извещающую нас о том, что они здесь были.
– Может, они еще и не добрались до… – начал де Фармер, заглушенный всплеском множества людских голосов. Оглянувшаяся через плечо Хониата быстро перекрестилась – справа налево, следя чуть расширившимися глазами за новым персонажем общего действа, появившимся во дворе замка Липена.
Новоприбывший без труда привлек к себе всеобщее внимание. Фантазия неведомого распорядителя – или пожелание нового владыки, Ричарда – решила, что самое время явить крестоносцам их неуловимого врага во плоти.
Бывшего кипрского базилевса вывели из какой-то неприметной дверцы, проведя по открытой галерее. Сопровождала его пятерка рыцарей в полной боевой выкладке, что, учитывая количество навешенных на Комнина цепей, было совершенно излишне. Он и передвигался-то с трудом, медленно переставляя ноги и мелодраматично лязгая кандалами.
– Бр-р, – передернулся германец. – Они переусердствовали. Пары наручников было бы вполне достаточно.
Мельком глянув по сторонам, германец с неудовольствием сообразил: здесь никто не разделяет его мнения. Слово «милосердие» по отношению к побежденному противнику не в почете.
Мучительно медленно, спотыкаясь и задерживаясь на каждой ступеньке, Исаак Кипрский спустился вниз, встав перед королевским столом. Гунтер решил, что, будь у него под рукой фотоаппарат, получился бы весьма неплохой исторический этюд: «Ричард Львиное Сердце и его поверженный враг». Воздвигшийся из-за стола во весь свой немалый рост торжествующий англичанин и приземистый коротышка киприот, за пару дней плена изрядно осунувшийся и словно бы утративший волю к жизни. Впрочем, желчности Комнина достало на то, чтобы в ответ на высокомерный вопрос Ричарда «Всем ли вы довольны, мессир? Не чинят ли вам каких неудобств?..» во всеуслышанье огрызнуться: «Разумеется, я всем доволен, кирие… вот только цепи малость тяжеловаты!»
Ирония в XII веке от Рождества Христова воспринималась славными освободителями Гроба Господня с изрядным трудом, однако в дальнем конце стола кто-то довольно громко расхохотался. Ричард на мгновение утратил самообладание, под маской торжественной надменности сверкнул раздраженный оскал… и тут короля Англии в кои веки осенил достойный ответ. Никем не подсказанный, придуманный совершенно самостоятельно.
– Цепи тяжеловаты? – грохнул повелитель Англии. – Мне говорили, остров Кипр славится своими серебряными рудниками? Так пусть, чтобы впредь ни один злой язык не заикнулся о том, что мы не уважили достоинство бывшего кипрского короля, ему скуют серебряные цепи!..
– Браво, – саркастично констатировал мессир фон Райхерт, не расслышанный в общем оглушительном гаме. – С этой фразой Ричард победным маршем войдет в историю. Серебряные цепи, надо ж до такого додуматься!
– По-моему, весьма достойный жест, – заявил Мишель. Как заметил германец, за несколько минувших недель отношение его молодого приятеля к сюзерену претерпело значительные изменения. Де Фармер по-прежнему скептически воспринимал фигуру Ричарда в целом, однако умудрялся выискивать в характере Плантагенета черты, заслуживавшие уважения либо подражания. Если дело так пойдет и дальше, – мрачно предрекал барон Мелвих, – к концу Крестового похода из Мишеля получится образцово-показательный рыцарь: воинственный, простоватый и туповатый.
Комнина увели, с галереи донеслась весьма нестройная и заунывная музыка, и развеселое празднество покатилось дальше. Подумав о том, что вскоре грядет Рожество, мессир фон Райхерт невольно содрогнулся – подобные торжества растянутся самое меньшее на две-три недели. Пусть Кипр настолько близок к Святой Земле, что даже шторма и ураганы из Африки не смогут помешать кораблям добраться до побережья Палестины, но неповоротливое Воинство Христово еще не скоро двинется в дальнейший путь. Плантагенет – невеликий стратег, но даже ему ясна простая мысль: без координации сил европейцев Поход обречен на провал. Где-то неспешно движется по болгарским землям огромное войско Фридриха Барбароссы, может быть, уже приближающееся к Константинополю. По всему выходит, что посланцам Ричарда придется не только вручать живой дар, но и быть посредниками между двумя армиями. Интересно, Львиное Сердце снарядит в далекий поход кого-нибудь из свитских, имеющих опыт в подобных делах, или по своей всегдашней непосредственности взвалит все обязанности на некоего бывшего обер-лейтенанта?
Чутье подсказывало Гунтеру, что последний вариант ближе всего к истине.
25 декабря.
Сегодняшний день был последним, который мессиры фон Райхерт и де Фармер проводили в Липене. Завтра королевским посланникам, их эскорту и пленнику предстояло совершить переход в гавань Фамагусты, дабы сесть там на корабль и отправиться в далекое путешествие.
В крестносном лагере шла непрекращающаяся попойка, несколько облагороженная мыслями о пришедшем Рождестве. За отсутствием традиционной омелы на шатрах красовались связанные венками оливковые и кипарисовые ветви. Барон Мелвих наведался в ставшую почти родной шотландскую стоянку – там, оглушая присутствующих, гремел и ревел айстедфорд, песенное состязание бардов. Принц Эдвард, по долгу и высокому происхождению призванный в судьи, восседал на перевернутом бочонке посреди своих клетчатых подданных. Вид у него был меланхолический и смиренный.
В шатре Ричарда Львиное Сердце тоже распевали, но более проникновенно и возвышенно. Безошибочно опознав сладостные рулады де Борна и, что удивительно, выступавшую вторым голосом мадам Беренгарию, фон Райхерт плюнул и сбежал, покуда не зазвали на огонек. Его вынесло к палаткам бенедектинцев, где шла непрерывная рождественская служба, потом к самым стенам крепости, еле освещенным редкими факелами… и тут его окликнули.
Обернувшись на голос, вполне могущий принадлежать человеку почтенных лет, барон Мелвих изумленно заморгал и на всякий случай протер глаза рукавом. Не помогло.
«Вроде ж нарочно не пил сегодня, – тоскливо подумал германец. – Даже у скоттов, хоть и зазывали, всего кружку оля опрокинул. Не могло ж с одной кружки так развезти, чтобы призраки начали мерещиться!..»
– Грех неумеренного винопития, сын мой, тут вовсе не при чем, – язвительно обнадежило чудное видение, имевшее образ высокого старикана, седого, с двумя залысинами и лопатообразной, довольно неухоженной бородой. Облачен сей достойный муж был в выцветшую серую рясу, подпоясанную размочаленной веревкой. Если Гунтера не подводили память и воображение, старец должен был откликаться на имя «отца Колумбана». «Мученика, долготерпеливца и страстотерпца», как непременно добавлял сам святой отшельник, проживавший на землях барона де Фармера и в данный миг обязанный находиться вовсе не здесь, а на сотни лиг севернее. – Однако ж в рассуждениях своих ты не ошибаешься. Меня здесь нет и быть не может.
– С кем же я тогда разговариваю? – туповато уточнил мессир фон Райхерт, автоматически добавив: – С Рождеством вас, святой отец.
– И тебя тоже, дитя мое, – хмыкнул нормандский отшельник. – Можешь считать, что разговор ты ведешь со своей совестью. Кстати, как там поживает мой крестник?
– Карьеру делает, – склонив голову набок, германец попытался выяснить, не просвечивают ли через фигуру святого отца огни близлежащего лагеря. Вроде не просвечивали. Отец Колумбан вполне устойчиво стоял ногами в плетеных сандалиях на местной каменистой почве, не собираясь развеиваться обрывками тумана. – При короле нашем Ричарде подвизается.
– Это хорошо, – одобрительно покивал святой брат. – Я всегда говорил: обождите, из мальчика таки выйдет толк. Ну, а ты сам, Гуннар, уроженец будущих времен? Ты прожил здесь уже полгода. Каково себя ощущаешь?
– Странновато, – честно признался обер-лейтенант. – Привыкаю потихоньку. Баронство вот заслужил… на севере Шотландии. С гербом в виде белой вороны на лазурном поле. Если ж вы касательно нашего обещания, святой отец, то каюсь. Позабыли за всякими хлопотами и войнами. Но мы завтра отправляемся в Константинополь, вы не думайте!
– Отправляетесь – и правильно, – рассеянно согласился отец Колумбан. – Там вас ждут – не дождутся. Только, сын мой, видишь ли, в чем дело… Я, собственно, затем и пришел в сей дальний край, чтобы тебе сказать… Именно тебе, не Мишелю – он по молодости лет да неопытности моих слов покуда в толк не возьмет, – старец покряхтел, явно не зная, как перейти к главному. – Не скажу, чтобы я и сам их до конца уразумел… Только привиделся мне на днях во сне перекресток, вроде того, где я вас в дальний путь провожал. И вы все. Каждый из вас уехал по собственной дороге, а некий глас с Небес молвил вслед: «Се вышло время ученичества и пришло время выбора». Как думаешь, что бы это значило?
– Н-ну, мнэ-э… – несколько невразумительно откликнулся фон Райхерт, сомневавшийся в своем умении верно истолковывать вещие сны святых подвижников.
– Вот и я так думаю, – поддакнул старец. – Видно, явилось мне знамение того, что кончилось то время, когда вы нуждались в советах и наставлениях.
В шотландском лагере нестройным хором грянули нечто воинственное. Отец Колумбан прислушался и, взъерошив пятерней бороду, довольно крякнул:
– Душевно поют, аж слеза прошибает… Куда хоть вас занесло в ваших странствиях, сын мой?
– Это остров Кипр, – удивился вопросу германец. – Замок Липена неподалеку от города Никосии. Мы почти достигли Святой Земли.
– Кипр, Кипр, – пробормотал себе под нос святой отшельник, явно освежая в памяти начатки космогонии и географии мира. – Да уж, далековато. Что ж, благослови вас Господь в ваших начинаниях и делах, вас и тех, кто с вами заодно… – старик развернулся, явно собираясь уходить.
– Погодите, святой отец! – Гунтер наконец сообразил, что именно услышал, и здорово растерялся. Он как-то свыкся с мыслью, что их авантюрные замыслы были сперва выслушаны и одобрены отцом Колумбаном, в мудрости своей зревшим гораздо дальше и глубже кучки предприимчивых молодых людей. – Как же мы теперь справимся?.. Как узнаем, что надлежит совершить и что повлечет за собой ошибку? Скажем, захват Кипра. В моей истории… во временах, когда жил я, крестоносцы убили на покорение острова почти два года. Теперь же им понадобилось всего два месяца… потому что я им малость помог. Это хорошо или плохо? Скажется ли это на истории будущего, и если скажется, то каким образом?
– Того, Гуннар, я не ведаю, – с искренней печалью отозвался святой отшельник. – Всевышний рассудил, вам надлежит учиться самим отличать плевелы от добрых злаков, свершая в мире то, что вы сочтете разумным и правильным. Мне остается лишь уповать на вашу добродетель… а если таковой не сыщется, – он хмыкнул в бороду, – то хотя бы на ваш разум. Да, и еще. Ты приглядываешь за вашим третьим товарищем, тем, что угодил из еще более удивительных времен, нежели ты?
– Нет, – довольно резко заявил мессир фон Райхерт. – Я не сторож брату моему. К тому же у него и без нашей помощи все прекрасно получается. Он освоился здесь куда быстрее, чем я.
Наставительная проповедь, которую рассчитывал услышать германец, так и не прозвучала. Старый священник удрученно покивал лысеющей головой, сгинув также незаметно и беззвучно, как и появился. Мгновение назад он вроде стоял напротив, но стоило германцу на миг отвести глаза – и перед ним осталась только потрескавшаяся кладка старой крепостной стены.
«Рассказать Мишелю? Нет, наверное, не стоит, – ошарашенный и озадаченный Гунтер брел через лагерь, ища взглядом свой шатер с прикрепленным над входом гербом белой вороны. – Не то, чтобы он не поверит… Просто ему и в самом деле ни к чему думать над такими проблемами. Высшие силы отложили партию, даровав шахматным фигуркам право самостоятельно перебираться с клетки на клетку. Даже соизволили послать вестника, дабы сообщил нам об этом. Почему именно сейчас, в этот день? Он какой-то особенный? Следует ли из этого, что нас бросили на произвол судьбы – или, напротив, предоставили полную свободу выбора?»
* * *
Благородный шевалье Ангерран де Фуа (в недавнем прошлом известный как Рено де Шатильон) тоже этим вечером принимал гостя. Незваного. Обнаруженного лично мессиром де Фуа в собственном бдительно охраняемом шатре. Гость восседал на раскладной постели и бодро хлебал редчайший дамасский бальзам на жасминовых лепестках прямо из горлышка глиняной бутыли. Сосуд был нахально позаимствован прямиком из личных запасов шевалье Ангеррана.
– Грабить верных соратников – грех, – меланхолично заметил мессир де Фуа, устраиваясь напротив гостя в сделанном на заказ кресле и вытягивая длинные ноги в новехоньких сапогах. – Чем обязан, мэтр?..
– Сие не грабеж, но взимание контрибуции, – булькнул собеседник. Невысокий, упитанный, с толстыми щеками, окаймленными рыжеватой сарацинской бородкой, и хитро прищуренными маленькими глазками. Непрошеный гость носил бархатный камзол темно-коричневого цвета, украшенный золотой вышивкой и обильно заляпанный жирными пятнами. Весь его вид наводил на размышления о пронырливом торговом сословии и невольно внушал желание проверить сохранность своего кошелька. – Славно вы тут устроились, милейший Ангерран, как я посмотрю. Тяжеловато вам будет расставаться с этой роскошью. Ну да ничего, вы у нас человек военный, к трудностям привычный. Вскочили в седло и понеслись. А добро что, добро – дело наживное…
– С какой это стати я должен куда-то мчаться? – нахмурился мессир де Фуа.
– С такой, что я так сказал, – холодно отрезал визитер. – Завтра же чтоб духу вашего здесь не было. Вы отплываете в Константинополь. Вместе с этими молодыми идиотами, посланцами Ричарда. Не возражать! – визгливо прикрикнул он, в корне пресекая попытку Райнольда заговорить. – Совсем распустились, последний страх потеряли! Расселись, весь такой из себя самодовольный бездельник, вино хлещете, девиц да мальчиков портите, и понятия не имеете, что мы в заднице!
– С мальчиками – это к Ричарду. «Мы в заднице» следует понимать в буквальном смысле или в переносном? – с убийственной вежливостью уточнил де Фуа, на удивление быстро взяв себя в руки и проглотив оскорбления рыжебородого толстяка.
– Буквальнее не бывает! – гость заметался по тесному пространству шатра, два шага туда, два обратно. Мессир Ангерран следил за ним настороженным взглядом ярко-голубых глаз, чуть подавшись вперед и украдкой проверив, как поживает спрятанный в рукаве метательный нож. – Все наши безупречные лангедокские замыслы – ослу под хвост! Бешеного Семейства, которое мы пестовали столько столетий, больше нет! Рамон мертв, Хайме погиб, Железный Бертран фактически отстранен от дел, младшая девчонка сбежала с полюбовником, да так ловко, что не сыскать!
– А Тьерри? – напомнил мессир Ангерран.
– Незаметный молчун Тьерри в данный миг во главе победоносного окситанского воинства входит в Блуа, – раздраженно хрюкнул поздний гость, известный в провинциях Лангедок и Прованс под странноватым прозвищем «мэтр Бегемот». – Южане разгулялись вовсю. Сплошное «I amirem!» под рев восхищенной оравы!
– Разве не этого вы добивались? – хмыкнул де Фуа. Толстяк замер, не довершив шага. Лихо развернулся на месте, злобно прошипев прямо в лицо благородному рыцарю:
– Нет! Нет, нет и нет! Нам были необходимы Рамон на троне Франции и его отпрыск, о чем вы осведомлены не хуже меня. Проклятье, даже сам мессир де Гонтар не мог предположить, что несколько болванов, оказавшихся в ненужное время в плохом месте, смогут настолько все испортить!
– Милорд не сумел предвидеть последствий деяний смертных? – выражение лица Ангеррана стало крайне задумчивым. – Сколь поразительная новость…
– Вы бы поменьше размышляли о том, что может и чего не может Милорд, – угрожающе буркнул коротышка. – Ваше дело маленькое, слушаться да исполнять приказы…
– Да-а? – заломил бровь де Фуа. – У меня почему-то сложилось совсем иное впечатление. Я союзник, а не слуга, дорогой мэтр, зарубите на своем коротеньком носу. В данный миг я нужен вам больше, чем вы мне.
– Вот даже как? – мэтр Бегемот нехорошо оскалился. Свечи на столе испуганно замерцали, по колыхающимся стенам шатра пробежали тени – уродливые, скалящиеся тени созданий, никогда не ступавших по земле. Прижмуренные, заплывшие жиром глазки распахнулись, являя плещущуюся в них Тьму. Даже вкрадчивый голос пришлеца изменился, громыхнув отдаленным рыком. – Помни свое место!
– Простецов пугайте такими маскарадами, – отчетливо выговорил мессир Ангерран, намертво сцепив слегка подрагивающие пальцы на колене. – Да не забудьте отрастить копыта, рога и хвост… мэтр.
– Трудно с вами, умниками, – сварливо пожаловался гость, возвращаясь в прежний облик говорливого купчишки. – Всякая жаба на кочке ныне мнит себя гиппотавром. Так вот, о Константинополе, куда вы отправляетесь…
– Неужто в сем прекрасном граде не сыскалось ни одного вашего ставленника? – наигранно удивился де Фуа. – Мэтр Бегемот, имеется ли насущная необходимость гнать пожилого человека через бурные моря, кишащие пиратами?
– Не прибедняйтесь, – огрызнулся мэтр. – Разумеется, у меня там есть доверенные лица. Но Константинополь отнюдь не тот, каким был всего седмицу назад.
– Только не говорите мне, что ромеи затеяли мятеж против базилевса, – Ангерран с мученическим видом закатил глаза. – Право слово, это уже не смешно.
– Угадали, у них опять бунт, – хихикнув, со вкусом сообщил толстяк. – Андроника, на помощь которого уповали Ричард и Барбаросса, больше нет на свете. В Палатии новые лица, и мессир де Гонтар желает, чтобы они там не задержались. Вообще странно это, – мэтр Бегемот тяжеловесно плюхнулся на жалобно скрипнувшую кровать. – В последнее время все чаще и чаще мы натыкаемся… даже не на обдуманное противодействие, а на досадные случайности. Совпадения. На лиц из одной и той же компании, на первый взгляд ничем не связанных между собой. Они вроде бы не вынашивают хитроумных замыслов, их поступки продиктованы то ли наитием, то ли глупостью. Их не поддерживают… там, – рыжебородый многозначительно указал большим пальцем на провисший холщовый потолок шатра. Ангерран, на сей раз слушавший крайне внимательно, понимающе кивнул. – Кажется, какие мелочи. Позаимствованная на время старая чаша. Визит в библиотеку. Несвоевременный разговор у костра. Трое убитых стражников. Песня, подумать только, банальнейшая песенка бродячего трувора! Песок в жерновах, горсточка праха. Но мельница перестает вращаться, и наши планы раз за разом терпят неудачу. Наш господин пожелал, чтобы вы – именно вы! – разобрались с этим. И пресекли.
– С этого и надо было начинать, – сухо процедил мессир де Фуа. – Теперь будьте любезны изложить в подробностях – где, кто, когда, зачем, с кем и что из этого вышло. И кстати о нарушенных планах, мэтр. Один человек… я просил за него перед Повелителем… Я хочу, чтобы этот человек умер. Я хочу…
– Отставить, – негромко, но железным голосом перебил мэтр.
– Вы не понимаете. Из-за этого человека – способного исполнителя, не скрою, я имел на него серьезные виды – этого, да еще одного, ныне покойного, полностью провалились наши замыслы на Кипре. Этот… этот… – обычно непоколебимо спокойный, де Фуа при одном воспоминании о Серже де Казакоффе начинал давиться злобой и брызгать желчью. – Он был обязан мне всем! Его вмешательство, буквально за час до того, как…
– Успокойтесь, Рено, – хохотнул Бегемот. – Подобные истерики вам, ей-тьма, не к лицу. В свете последних константинопольских событий безвременная кончина Беренгарии Наваррской все равно ничего бы существенно не изменила. А Казакова – не трогать.
– Нет, я хочу…
– Не трогать! – зрачки толстяка полыхнули жутким багровым пламенем. – Чтоб было понятно: это не моя воля, это Его воля. Теперь уже Он имеет серьезные виды на вашего человека. Так что повторяю: не только не трогать, не только не чинить ни малейших препятствий, но и всячески способствовать здоровью, славе, богатству и процветанию Сержа де Казакоффа, барона де Шательро. Это приказ. Впрочем, в утешение вам напомню: одной из высших форм неудовольствия Князя является клятва никогда не вставать у человека на пути, чего бы он ни добивался. И тогда человек сам, без всякой мистики, отыщет на свою голову таких неприятностей, которые все демоны Нижнего Мира не могли бы измыслить нарочно. Эх… люди, люди…
Мэтр удалился глубоко заполночь – выйдя из шатра, как подобает приличному человеку. На пороге недовольно поежился, раздраженно бормотнув «ну да, ну да, Рождество все-таки…» и заторопился к коновязи, где одиноко скучал белый иберийский мул под высоким седлом, в сбруе, украшенной множеством колокольчиков. Взгромоздившись на верную животину, мэтр Бегемот растворился в темноте.
Что сочетал на небе Бог,
То на земле не разорвать.
Я думал двинуть время вспять —
Ну что ж, спасибо за урок.
Пусть плачет сердце, трепеща
И так же платит по счетам.
В плаще ли я иль без плаща —
Оно и орден мой, и Храм.
И от триумфа до скорбей
Качался маятник надежд.
Но мы, лишенные одежд,
Отнюдь не сделались слабей.
Смеется сердце, и поет,
И вечно платит по счетам.
Кто все изведал, тот поймет,
Что только в нем возможен храм,
Господень Храм.