Глава 22
Анундивьен йаджна
На следующее утро они окончательно покинули Тротгард и стали ехать верхом по неприветливой горной местности. Через половину лиги такого пути Амок привел их к мосту из грубых неотесанных камней, перекинутому через ставшую уже узкой реку Рилл. Чтобы побороть свою боязнь высоты и более уверенно управлять своей лошадью, он не стал перед ним спешиваться. Мост был широким, и Стражи Крови сопровождали Кавинанта по бокам на своих ранихинах. Трудностей не возникло. После моста Амок повел компанию Высокого Лорда все выше и выше в горы.
Здесь, вдали от подножий, его тропа заметно усложнилась — стала неровной и медленной, с крутыми подъемами и спусками. Он был вынужден идти более осторожным шагом, так как вел всадников вдоль столь загроможденных и искромсанных долин, словно в них регулярно происходили катастрофы — все вверх и вверх по ненадежным и скользким тропам и каменистым осыпям, лежащим среди утесов и ущелий так, будто горы исторгли их из своего нутра, — вниз по уступам, которые шрамами рассекали истерзанные непогодой скалы. Но не оставалось никакого сомнения, что дорогу он знал. Иногда он вел их прямиком к единственному возможному выходу из тесной долины, или указывал единственный проход для лошадей через камнепад, или без колебаний направлялся торопливо в расщелину, которая вела в обход неприступного пика. Сквозь грубо вырубленные каменные массивы и беспорядочные глыбы гор, он вел компанию Высокого Лорда окольными тропами, производя впечатление человека, пробирающегося через привычный лабиринт.
В первый день путешествия по горам казалось, что цель его — просто подняться повыше. Он вел всадников все вверх и вверх, пока на них не повеяло холодом с ледяных вершин самых высоких пиков. В разреженном воздухе Кавинанту виделся в мыслях подъем на недоступную и безжалостную горную вершину, и он принял у Баннора толстую накидку с некоторой дрожью, вызванной не только прохладой.
Но затем Амок все же изменил характер продвижения. Словно будучи наконец удовлетворенным ледяным воздухом и высотой горных склонов, он больше не пытался забраться все выше. Вместо этого он повел их в южном направлении. Теперь он не углублялся более в Западные горы, а двигался параллельно их восточной границе. Днем он вел своих спутников по своему ничем не отмеченному пути, а ночью оставлял их в укромных лощинах и ущельях, где были неожиданные полянки с травой для лошадей, непонятно как произрастающей на таком бодрящем или жестоком холоде.
Сам он, казалось, холода не чувствовал. В легкой робе, болтающейся на его теле, он широко шагал вперед с неутомимой бодростью, как будто был невосприимчив к усталости и морозу. Иногда ему приходилось сдерживать себя, чтобы ранихины и мустанг Кавинанта могли за ним поспевать.
Оба Стража Крови походили на него — не подверженные воздействию холода и высоты. Но они были харучаями, уроженцами этих гор. Ноздри их раздувались при вдыхании тумана на заре и при наступлении сумерек. Их глаза осматривали устремляющиеся к солнцу утесы, долины, украшенные горными озерами, седые ледники, припавшие к высоким седловинам, истоки рек, стекающие с заснеженных вершин. Одетые только в короткие туники, они никогда не дрожали и не задыхались от холода. Их широкие лбы и плоские щеки, уверенная осанка выказывали отсутствие внутреннего волнения и дополнительной нагрузки для сердца. Хотя все же было что-то пылкое в их горячем рвении, с которым они наблюдали за Еленой, Кавинантом и Амоком.
Елена и Кавинант не были так безразличны к холоду. Их восприимчивость коварно терзала их, заставляла каждый новый день жаждать продвижения к более теплому южному воздуху. Но одеяла и добавочные накидки были теплыми. Казалось, что Высокий Лорд от этого не страдает. И пока она не страдала, Кавинант не чувствовал боли. Он мог не обращать внимания на неудобства, и чувствовал себя таким умиротворенным, каким не был уже давно.
С тех пор, как они покинули Тротгард — с тех пор, как он сделал открытие, позволявшее ему любить ее без отвращения к себе, — он выбросил все остальное из головы и сосредоточился на своей дочери. Лорд Фаул, Боевая Стража, даже сам этот поиск были для него несущественны. Он следил за Еленой, слушал ее, ощущал все время ее присутствие. Когда у нее было настроение поговорить, он с готовностью обменивался с ней вопросами, а когда не было, он молчал. И за каждое настроение он был ей благодарен, мучительно тронутый предложением, которое она сделала предложением, которое он отверг. Он не мог удержаться от осознания того факта, что она не так довольна, как он. Ей нелегко было сделать это предложение, и она, казалось, не хотела принимать его отказ. Но печаль от того, что он причинил ей страдание, только обостряла его внимательность к ней. Он сосредоточился на ней как может только мужчина, глубоко знакомый с любовью.
И она не была слепа к этому. После первых нескольких дней их путешествия по горам она снова стала чувствовать себя свободно в его обществе, а улыбки ее выражали откровенность приязни, которую она раньше себе не позволяла. Он чувствовал, что теперь он в согласии с ней, и с радостью составлял ей компанию в путешествии. Временами он нашептывал что-то на ухо своей лошади, как будто наслаждался ездой на ней.
Но в последующие дни в ней медленно произошла перемена — перемена, которая была с ним никак не связана. По мере того как шло время, по мере того как они становились все ближе к секретному месту хранения Седьмого Завета — она все более становилась поглощенной целью их поездки. Она все чаще задавала Амоку вопросы, все более напряженно расспрашивала его. Временами Кавинант мог видеть в отсутствующем взгляде ее глаз, что она думает о войне — о долге, от которого ей пришлось отвернуться, — и в ее голосе были отдельные всплески безотлагательной настойчивости, когда она прилагала усилия и задавала Амоку вопросы, которые могли бы открыть его загадочное знание.
Это было бремя, которое Кавинант облегчить ей не мог. У него не было для этого достаточно знаний. Дни проходили, луна уже дошла до полнолуния, затем стала уменьшаться к последней четверти, а успеха у нее все не было. Наконец желание помочь ей хоть каким-то образом привело его к разговору с Баннором.
Странно, но он не чувствовал себя в безопасности со Стражами Крови — не физически, а эмоционально. Между ним и Баннором было напряженное неравенство. Холодный каменный взгляд харучая придавал тому повелительный вид человека, который не снисходит до выражения своих суждений о спутниках. А у Кавинанта были свои причины чувствовать себя неуютно с Баннором. Не раз он заставлял Банн .ра выносить атаки своей бессильной ярости. Но ему было больше не к кому обратиться. Он был совершенно бесполезен для Елены.
После замеченной им в Ревлстоне необычности он был настороже к тонкой тени противоречивости в отношении Стражей Крови к Амоку — противоречивости, которая и в Ревлвуде была проявлена, но не объяснена.
Однако он не знал, как подойти к этому предмету. Извлечь из Баннора информацию было трудно: обычная сдержанность Стража Крови делала расспросы бесполезными. К тому же, Кавинант решил не говорить больше ничего, что могло бы восприниматься как оскорбление преданности Баннора.
Баннор уже доказал свою верность в пещернятнике под горой Грома.
Первым делом Кавинант попытался выяснить, почему Стражи Крови сочли достаточным послать для защиты Высокого Лорда в этом поиске только Баннора и Морина. Он остро осознавал свою неловкость, когда заметил: Я полагаю, вы не думаете, что мы в этой поездке подвергаемся сколько-нибудь значительной опасности.
— Опасности, Юр-Лорд? — сдержанная веселость произнесенного Баннором, казалось, подразумевала, что любому, находящемуся под защитой Стража Крови, не нужно думать об опасности.
— Да, опасности, — повторил Кавинант с оттенком своей прежней резкости, — в эти дни это самое обычное слово.
Баннор размышлял какой-то момент, затем сказал:
— Это горы. Здесь всегда опасно.
— Например?
— Могут падать камни. Могут прийти бури. На этих малых высотах бродят тигры. Здесь охотятся огромные орлы. Горы, — Кавинант, казалось, слышал в тоне Баннора намек на удовлетворенность, — полны опасности.
— Тогда почему — Баннор, я действительно хотел бы это знать, — почему здесь только двое Стражей Крови? — А есть необходимость в большем числе?
— Если на нас нападут — тигры или еще что-то? Или если пойдет лавина? Вас двоих достаточно?
— Мы знаем горы, — бесстрастно ответил Баннор. — Нас достаточно.
Это было не то утверждение, которое Кавинант мог опротестовать.
Он попытался приблизиться к тому, что хотел узнать, по-другому, хотя этот путь приводил его на почву чувствительности — территорию, которой он хотел бы избежать.
— Баннор, я чувствую, что постепенно начинаю понимать вас, Стражей Крови. Я не могу утверждать, что уже понимаю — но я, по меньшей мере, могу признать вашу преданность. Я знаю, на что она похожа. Однако сейчас у меня такое ощущение, что здесь происходит что-то… что-то несообразное. Но что — я понять не могу.
Мы здесь карабкаемся по горам, в которых все может случиться. Мы следуем за Амоком неизвестно куда, несмотря даже на то, что почти не имеем представления ни о том, что он делает, ни о том, почему он это делает. И при этом вы удовлетворены тем, что Высокий Лорд в безопасности, хотя у нее только два Стража Крови для защиты. Разве вы ничему не научились от Кевина?
— Мы — Стража Крови, — бесстрастно ответил Баннор. — Она в безопасности, насколько это возможно.
— В безопасности? — запротестовал Кавинант.
— Десяток или сотня Стражей Крови не даст ей большей безопасности.
— Я восхищаюсь вашей уверенностью.
Кавинант поморщился от собственного сарказма, сделал паузу, чтобы обдумать свои дальнейшие вопросы. Затем опустил голову так, будто собирался сломить сопротивление Баннора своим лбом, и спросил прямо:
— Значит, вы доверяете Амоку?
— Доверяем ему, Юр-Лорд? — тон Баннора намекал, что вопрос был в чем-то бессмысленным. — Он не ведет нас опасной дорогой. Он выбирает хороший путь через горы. Высокий Лорд решила следовать за ним. А остальное для нас не важно.
Кавинант ощущал все еще затаившееся присутствие чего-то необъясненного:
— Но послушай, этого же недостаточно, — раздраженно проскрежетал он. — Послушай. Хотя сейчас и немного поздно для этих несообразностей. Я в общем-то и не настаиваю на этом — это все равно не сулит мне никакой пользы. Но все же от тебя я предпочел выслушать что-то, что имело бы больше смысла.
Баннор, ты… Ты не честен со мной. Не нужно быть очень внимательным, чтобы заметить это. Сначала было что-то, чего я не мог понять, что-то… неуловимое… Относительно того, как вы, Стражи Крови , отнеслись к Амоку, когда он впервые прибыл в Ревлстон. И вы… Я не знаю, что это было. Однако в Ревлвуде вы не стали помогать Трою, когда он поймал Амока. А затем — только два Стража Крови! Баннор, это все выглядит бессмысленным.
Баннор был невозмутим.
— Она — Высокий Лорд. У нее Посох Закона. Ей легко защититься.
Этот ответ озадачил Кавинанта. Он его не удовлетворил, но он не мог найти способ обойти его. Он и сам не знал, чего же хотел нащупать. Интуиция говорила ему, что вертящиеся в уме вопросы имели значительный смысл, но он не мог четко их сформулировать или придать им удобный вид. И он отнесся к резкому безразличию Баннора так, будто это был своего рода пробный камень, парадоксально чистый и неизбежимый критерий честности. Баннор дал ему понять, что в его сопровождении Высокого Лорда есть что-то не вполне честное.
Поэтому он оставил Баннора в покое, снова перенес внимание на Елену. Ей по-прежнему не везло с Амоком, и когда она повернулась к Кавинанту, ее отрешенный вид был под стать его виду. Они продолжали ехать дальше, скрыв свои многочисленные тревоги за легкой беседой, полной взаимного сочувствия.
Потом, на одиннадцатый вечер их пребывания в горах, она выразила ему свое предчувствие. Она сказала, будто это была опасная догадка:
«Амок ведет нас к Меленкурион Скайвейр. Там спрятан Седьмой Завет». А на следующий день — восемнадцатый после их отправления из Ревлвуда и двадцать пятый после Военного Совета Лордов — спокойность течения их поездки была нарушена.
День занялся холодный и тусклый, будто солнце было окутано пеленой. Воздух был пропитан беспокоящим запахом. Отдельные порывы ветра завывали со всех сторон, пока Елена и Кавинант завтракали, а вдали они могли слышать ровный, детонирующий звук, подобный хлопкам упругой парусины на натянутых снастях. Кавинант предсказал, что будет буря. Но Первый Знак покачал головой в безразличном отрицании, и Елена сказала:
— Это не та погода, которая бывает перед бурей. — Она устало взглянула на вершины и проговорила:
— Это боль, разлитая в воздухе. Земля страдает.
— Что происходит? — Порыв ветра развеял слова Кавинанта и ему пришлось прокричать свой вопрос повторно, чтобы быть услышанным:
— Фаул собирается нанести нам здесь удар?
Ветер унесся и ослаб, она смогла ответить ему спокойно. — Зло частично уже совершилось. Земля подверглась насилию. Мы ощущаем изменение ее состояния. Но расстояние очень велико, да и прошло заметное время.
Не чувствую, чтобы опасность была направлена на нас. Возможно, Презирающий не знает, куда именно мы направляемся. — При следующем вдохе ее голос стал жестче. — Но он воспользовался Камнем Иллеарт. Принюхайся, как пахнет воздух! Где-то в Стране поработала Злоба.
Кавинант тоже почувствовал, что она имела в виду. Что бы ни сгрудило эти облака и породило этот ветер, это не было беззлобным естественным натиском бури. Казалось, воздух нес беззвучные крик и намеки на гниение, будто он дул с места, где произошло зверское побоище. И почти неразличимо, на уровне подсознания, казалось, что обрывистые скалы вздрагивают.
Эта атмосфера вызывала у него чувство необходимости поторопиться.
Но хотя лицо ее было прочерчено мрачными складками, Высокий Лорд не торопилась. Она закончила есть, затем аккуратно упаковала еду и светящийся гравий, прежде чем позвать Мирху. Уже будучи верхом на ранихине, она позвала Амока.
Он почти сразу же появился перед ней, отвесил ей бодрый поклон.
Кивком признав его, она спросила, может ли он объяснить боль в воздухе.
Он покачал головой и сказал:
— Высокий Лорд, я не всезнающий. — Но глаза демонстрировали его восприимчивость к тому, что творилось в атмосфере; они были ясные, и острые проблески, затаившиеся в них, в первый раз показывали, что он способен на гнев. Мгновение спустя, однако, он отвернулся, словно не желая выставлять напоказ ничего личного. Широким жестом он пригласил Высокого Лорда следовать за ним.
Кавинант забрался в седло из клинго своей упряжи, стараясь не обращать внимание на тягостное окружение. Но он не мог сопротивляться впечатлению, что земля под ним вздрагивает. Несмотря на весь уже обретенный опыт, он был еще не очень уверенным наездником — он не мог избавиться от ворчливого недоверия к лошадям и беспокоился, что может осуществиться предсказание его боязни высоты и он все же упадет с лошади.
К счастью, он поблизости обрывов не было и путь был относительно безопасен. Какое-то время тропа Амока шла вдоль хребта, в изломанной расщелине между неясно вырисовывающимися стенами из гор. В долине, стиснутой горами, невысокое искусство Кавинанта в верховой езде не подвергалось испытанию. Но сдавленный гул в воздухе продолжал усиливаться. Когда утро миновало, звук стал отчетливее, эхом отражаясь, словно хрупкие вздохи, от отвесных скал.
Вскоре после полудня Амок привел всадников к очередному повороту, и за ним они обнаружили громадный оползень. Огромные зубчатые расколы зияли друг напротив друга с обеих сторон расщелины высоко на отвесных горных стенах, а беспорядочная масса камней и щебня громоздилась на дне долины на высоту в несколько сот футов. Обвал полностью заблокировал расщелину.
Он и был источником детонирующих звуков. Огромный оползень лежал неподвижно и выглядел уже давнишним, как будто и горы уже давно забыли, когда он образовался. Но из его глубины доносились какие-то измученные трески и скрипы, словно обвалу ломали кости. Амок прошел дальше вперед, а всадники остановились. Морин какое-то время изучал преграду, затем сказал:
— Это непроходимо. Он все еще опадает. Возможно, пешком мы и могли бы попытаться пробраться вдоль края. Но вес ранихинов вызовет новые сдвиги.
Амок подошел к краю осыпи и поманил их рукой, но Морин безапелляционно сказал:
— Нам надо искать другой проход.
Кавинант оглядел ущелье:
— Сколько это займет у нас времени?
— Два дня. Может, три.
— Так плохо? Хотя вам, очевидно, не кажется, что эта поездка и так уже слишком затянулась. Вы уверены, что проходить здесь не безопасно? Амок пока еще не совершал оплошностей.
— Мы — Стража Крови, — просто сказал Морин.
А Баннор пояснил:
— Этот завал гораздо моложе, чем сам Амок.
— Это значит, что его здесь не было, когда Амок изучал дорогу?
Проклятье! — Кавинант заворчал. Оползень сделал его желание торопиться еще острее.
Амок вернулся к ним с тенью серьезности на лице.
— Мы должны здесь пройти, — сказал он терпеливо, словно объясняя что-то упрямому ребенку.
Морин сказал:
— Этот путь небезопасен.
— Это правда, — ответил Амок, — но другого нет. — Повернувшись к Высокому Лорду, он повторил:
— Мы должны здесь пройти.
Пока ее спутники разговаривали, Елена задумчиво осматривала оползень сверху донизу.
Когда Амок обратился прямо к ней, она кивнула головой и ответила:
— Так мы и сделаем.
Морин спокойно запротестовал:
— Высокий Лорд…
— Я приняла решение, — ответила она, а потом добавила:
— Возможно, Посох Закона сможет удержать завал, пока мы будем проходить.
Морин принял это бесстрастным кивком. Он отвел своего коня от завала, так, чтобы у Высокого Лорда было место для действий. Так же поступили и Баннор с Кавинантом. Спустя миг к ним присоединился Амок.
Четверо мужчин наблюдали с близи за ее действиями.
Она не стала делать какой-либо сложной или замысловатой подготовки. Подняв Посох, она выпрямилась на спине Мирхи, застыв на какое-то мгновение лицом к оползню. С того места, где был Кавинант, ее голубое платье и блестящая шкура ранихина красочно вырисовывались на пестро-сером фоне щебня и камней. Она и Мирха по сравнению с глубоким отвесным ущельем выглядели маленькими, но гармония их цветов и форм придавала им вид монументальной композиции. Затем они шевельнулись.
Запев тихо песню, она подъехала к подножию оползня. Здесь, держа Посох за один конец, второй она опустила к земле. Казалось, он весь пульсировал, пока она двигалась вдоль переднего края оползня, рисуя параллельно обвалу линию в грязи. Она направила Мирху сначала к одной стене, затем обратно, к другой. Все так же продолжая касаться Посохом земли, она вернулась в центр.
Затем она снова повернулась лицом к оползню, подняла Посох и слегка постучала по линии, которую нарисовала.
Волнистая бахрома ярь-медянковых искр расцвела перед обвалом от ее линии. Огни мерцали подобно вырывающейся из щели силы и отблескивали на каждом изломе или грани камней, проступавших на склоне. Через мгновение все они исчезли, оставив в воздухе слабый аромат орхидей. Приглушенный стон обвала как-то стих.
— Идем, — сказала Высокий Лорд. — Надо проходить сейчас. Это Слово продержится недолго.
Морин и Баннор живо устремились вперед. Амок последовал рядом с ними. Он с легкостью ничуть не отставал от ранихинов. Посмотрев вверх, Кавинант испытал приступ тошноты, сдавивший его кишки. Челюсти от страха стиснулись. Но он хлопнул ногами по бокам своей лошади и поскакал по стонущему обвалу.
Он догнал Стражей Крови. Они заняли позиции по обеим сторонам от него, следуя по склону за Еленой и Амоком.
Компания Высокого Лорда продвигалась зигзагами вверх по оползню.
Их карабкание балансировало между опасностью задержки и угрозой обвала склона из-за чрезмерной нагрузки в случае спешки. Мустанг Кавинанта напряженно трудился над подъемом, и его усилия резко контрастировали со свободным шагом ранихинов. Их животы стремительно проносились над сланцем и щебнем оползня, но их ноги ступали спокойно, осторожно. Им не грозила неудача. Когда они вскоре достигли скругленной Л на верху оползня, Кавинант остановился.
Он не был готов к тому, что лежало по другую сторону. Он автоматически ожидал увидеть южный конец этой же долины, похожий на северный. Но за спуском оползня он увидел, что долина переходила в огромный разлом в горах, слишком большой, чтобы быть заполненным обвалом, произошедшим к северу от него.
Основание долины прямо перед ним драматично уходило куда-то вглубь. И обвал делал то же самое. Южная сторона оползня была в три или четыре раза длиннее северной. Далеко внизу долина расширялась, там было видно травянистое дно, очерченное с одной стороны густой посадкой сосен, а с другой — речушкой, падавшей в долину с одной из стен. Но чтобы достичь этого соблазнительного вида, надо было спуститься более чем на тысячу футов по дрожащей волнистости оползня.
Он хрипло сглотнул.
— Проклятие! Сможешь ты удержать все это?
— Нет, — тупо сказала Елена. — Но то, что я сделала, будет успокаивать это. И я могу при необходимости попытаться дополнительно успокоить. Резко кивнув, она начала вслед за Амоком спускаться по склону.
Баннор сказал Кавинанту держаться поближе к нему, затем направил своего ранихина через гребень, вслед за Амоком. Какое-то мгновение Кавинант чувствовал себя слишком парализованным охватившим его страхом, чтобы двигаться. Сухое, сжатое спазмом горло и неуклюжий язык не могли формировать слова. Адский огонь, молчаливо шептал он. Адский огонь.
Он пересилил себя, двинул своего мустанга вслед за Баннором.
Какая-то часть его сознания улавливала, что Морин и Елена следуют за ним, но он не обращал на них внимания. Он зафиксировал свой взгляд на спине Баннора, как бы мысленно цепляясь за него при спуске.
Но не прошел он и ста футов, как пугливость его лошади вывеяла все другое из его сознания. Уши мустанга вздрагивали, словно бы он пугался каждого очередного стона обвала. Кавинант напрягался и дергал поводья, стараясь сохранить контроль над лошадью, но только удручал этим ее беспокойство. И при этом слабо шептал самому себе: "Помогите.
Ну помогите же".
Затем гром, подобный грохоту раскалывания скал, всколыхнул воздух. С тяжелым глухим ударом оползень подпрыгнул и сдвинулся. Каменное месиво под Кавинантом начало скользить.
Его лошадь попыталась спрыгнуть с движущейся поверхности. Она бросилась в сторону, затем устремилась вниз прямиком, отказавшись от зигзагообразного спуска.
Ее прыжок только ускорил скольжение. Почти сразу мустанг погрузился в щебень, так что тот засыпал его по колени. Он рвался изо всех сил, пытаясь избежать ухудшения, но каждый рывок только увеличивал вес булыжника, нагроможденного над ним выше по склону.
Кавинант неистово цеплялся за седло из клинго. Он пытался направить лошадь в сторону, увести ее с направления прямиком вниз — направления скольжения. Но мустанг уже закусил удила. Он не мог повернуть его.
Следующая волна камней завалила его до его бедер в ускоряющемся скольжении массы валунов. Кавинант услышал резкий вскрик Елены. В тот же момент к нему прыгнул ранихин Баннора. Скачками передвигаясь по осыпающимся камням, он бросился своим весом на мустанга. Удар почти сбросил Кавинанта с седла, но зато выправил движение его лошади. Направляемый Баннором, ранихин столкнул лошадь с направления скольжения, заставил ее направиться к скале.
Но лавина уже была потревожена, потек щебень, запрыгали валуны.
Крупный булыжник ударил по крестцу мустанга, и тот упал. Кавинант растянулся ниже по склону, вне пределов досягаемости Баннора. Щебень засыпал его все выше и выше, но он выбрался из него, встал и, вынимая по очереди засыпаемые ноги, оставался над оползнем. Сквозь рокот движения массы булыжника он услышал вскрик Морина:
— Высокий Лорд!
В следующий момент она пронеслась на Мирхе мимо него, скача вдоль боковой кромки оползня. В пятидесяти футах ниже него она повернула на лавину. С диким криком она взмахнула Посохом Закона и ударила по оползню. Огонь вспыхнул над поверхностью оползня. Словно внезапно прижатый невидимой мощной рукой, булыжник вокруг Кавинанта перестал двигаться. Усилия удерживаться на поверхности подбросили его вверх, и почти сразу же затем он еще раз подпрыгнул, чтобы его мог подхватить Баннор, остановивший своего ранихина на застывшем участке оползня. Страж Крови поймал Кавинанта одной рукой, закинул его на спину ранихина сзади себя и бросился прочь от ползущего участка.
Когда они достигли относительно спокойной поверхности боковой кромки оползня, возле стены ущелья, Кавинант увидел, что Елена спасла его с риском для себя. Сдерживающая сила, которой она остановила тонны скользящих камней, оказалась недостаточной, чтобы защитить ее собственную позицию. И мгновением позже эта сила была сломлена. Поток раздробленного булыжника устремился на нее. У нее не было второй возможности воспользоваться Посохом. Почти в тот же момент волна щебня с треском и грохотом обрушилась на нее и Мирху.
Мгновение спустя она показалась ниже по склону от Мирхи. Огромная сила ранихина защитила ее. Но волна щебня завалила Мирху по грудную клетку. И мустанг Кавинанта, все еще бешено боровшийся со скользящей поверхностью, бросился по направлению к ранихину. Кавинант неосознанно попытался бежать обратно в лавину, чтобы помочь Елене. Но Баннор придержал его одной рукой.
Он начал вырываться, потом остановился, так как над оползнем пролетела длинная веревка из клинго и поймала за запястье Высокого Лорда.
Эту веревку кинул закрепившийся со своим ранихином у стены ниже Кавинанта и Баннора Первый Знак Морин, и липкая кожа поймала Елену. Она отреагировала в тот же момент.
— Убегай! — крикнула она Мирхе, потом, опираясь на Посох, вылезла из завалившего ее по пояс щебня, после чего Морин оттащил ее в безопасность.
Хотя могучая кобыла была изранена и истекала кровью, у нее были другие намерения. С диким напряжением она устремилась к мустангу. Когда безумно кричащая лошадь проскакивала мимо, она вцепилась зубами в ее поводья.
Один напряженный момент она удерживала мустанга, пытавшегося переставлять ноги, поворачивая его по направлению к стене ущелья. Потом лавиной их снесло к основанию крутой выпуклости, а затем потревоженный их копытами холм щебня хлынул на них. С протяжным стоном груда камней завалила их обоих.
Мустанг как-то удержался на поверхности, боролся с потоком камней ниже по склону. Но Мирха не показалась. Кавинант крепко держался за свой живот, будто сдерживая тошноту. Ниже по склону Елена кричала:
— Мирха! Ранихин!
Волнение в ее голосе испугало его. Лишь через несколько мгновений он понял, что его вышедшая из-под контроля лошадь привела спутников уже более чем на две трети пути вниз по оползню.
— Надо идти дальше, — сказал Баннор решительно. — Здесь мы уже ничего не сделаем. Спокойствие нарушено. Будет больше обвалов. Мы подвергаемся опасности. — Недавние усилия даже не ускорили его дыхания.
Кавинант оцепенело сидел сзади Баннора, в то время как ранихин спускался вдоль стены к Высокому Лорду и Морину. Елена выглядела изумленной, пораженной своей печалью. Кавинант хотел приласкать ее, но Страж Крови не давал ему такой возможности. Баннор последовал мимо них дальше вниз по склону, и Морин с Высоким Лордом опустошенно следовали за его спиной.
Они нашли Амока ожидавшим их на траве в долине. Его глаза источали что-то похожее на беспокойство, когда он подошел к Высокому Лорду и помог ей слезть с лошади.
— Прости меня, — сказал он тихо. — Я принес тебе боль. Что я мог сделать? Я был бесполезен для таких нужд.
— Тогда убирайся, — воскликнула Елена грубо. — На сегодня ты мне больше не нужен.
Пристальный взгляд Амока сузился, как если бы Высокий Лорд ранила его. Но он сразу же подчинился ей. Поклонившись и взмахнув руками, он исчез.
Проводив его гримасой, Елена повернулась к оползню. Нагромождение булыжника скрипело и трещало от внутренних перемещений теперь гораздо сильнее, обещая в любой момент другие обвалы, но она проигнорировала опасность и встала на коленях у подножия оползня. Она наклонилась вперед, будто подставляя свою спину кнуту, и всхлипы прерывали ее голос, когда она стонала:
— Увы, ранихин! Увы, Мирха! Моя оплошность убила тебя.
Кавинант заспешил к ней. Он жаждал обнять ее, но ее печаль остановила его. С трудом он заставил себя сказать:
— Это моя вина. Не упрекай себя. Мне следовало лучше ездить верхом.
Он нерешительно протянул руку и погладил ее шею.
Его прикосновение, казалось, обратило ее боль в гнев. Она не пошевелилась, однако заорала на него изо всех сил:
— Оставь меня в покое! Это ты во всем виноват. Ты не должен был посылать ранихинов к Лене, моей матери!
Он отшатнулся, словно она ударила его. Сразу вспыхнула собственная инстинктивная ярость. Его моментально охватил ужас своего падения в ее глазах, как внезапный пожар охватывает сухое дерево. Ее скоропалительное обвинение изменило его в одно мгновение, словно все спокойствие недавних дней было неожиданно превращено в обиду и злость прокаженного. Он онемел от грубого оскорбления. Шатаясь, он повернулся и гордо пошел прочь.
Ни Баннор, ни Морин не последовали за ним. Они были заняты ранами и ссадинами своих ранихинов и его мустанга. Он прошагал позади них, затем продолжил спуск в долину, как клочок бессильной ярости, безнадежно трепещущий на ветру.
Через некоторое время глухие стоны оползня за спиной стали затихать. Он продолжал идти. Запах трав пытался отвлечь его, манил утихающий шум и темный, мягкий, тихий, сладостный покой соснового леса. Он отверг их, прошел мимо отрывистым, механическим шагом. Тупая ярость раздражала мозг, гнала все дальше. Снова! — кричал он сам себе. Каждая женщина, которую я любил!… Как могло случиться такое дважды в жизни?
Он продолжал идти так, пока не прошагал почти целую лигу. Тогда он заметил, что находится возле журчащего потока. Долина по обеим сторонам ручья была изрезана оврагами. Он шел, внимательно осматриваясь по сторонам, вдоль нее, пока не нашел заросший травой глубокий овраг, из которого не была видна северная часть долины. Там он улегся на живот, чтобы поглодать старую кость своего оскорбления.
Прошло время. Тень наползала на долину по мере того как солнце двигалось к вечеру. Сгущались сумерки, словно вытекая из щели между скал. Кавинант перевернулся на спину. Сначала он с суровым удовлетворением наблюдал, как темнота ползет по стене гор к востоку от него. Он чувствовал, что испытывает желание остаться в обществе лишь ночи да собственных утрат.
Но вот опять, с удвоенной силой, вернулось воспоминание о Джоан.
Это заставило его принять сидячее положение. Еще раз он обнаружил, что удивляется жестокости своего заблуждения, той злобе, что разлучила его и Джоан — для чего? Адский огонь! — выдохнул он. Сумерки заставили его почувствовать, что он слепнет от переполнявшей его злости. Когда он увидел Елену, идущую к нему по оврагу, она, казалось, шла сквозь легкий туман проказы.
Он отвернулся от нее, попытался сосредоточить взгляд на слабеющем свете, отбрасываемым заходящим солнцем на скалу к востоку от них; и пока его лицо было обращено в другую сторону, она подошла, уселась на траву у его ног. Он мог живо ощущать ее присутствие. Сначала она молчала. Но когда он все еще отказывался встретиться с ее пристальным взглядом, мягко сказала:
— Любимый. Я сделала для тебя статуэтку.
С усилием он повернул голову. Она наклонилась в его сторону с многообещающей улыбкой на губах. Обе ее руки протягивали ему белый предмет, казавшийся сделанным из кости. Он совершенно не обратил на него внимания; его глаза впились ей в лицо, словно в своего врага. Умоляющим тоном она продолжила:
— Это сделано из костей Мирхи. Я сожгла ее — чтобы оказать последнюю честь, какая была в моих силах. Затем из ее костей я сделала это. Для тебя, любимый. Пожалуйста, прими ее.
Он взглянул на скульптуру. Против воли она вызывала интерес. Это был бюст. Сначала он показался слишком большим по размеру, чтобы быть сделанным из кости лошади. Но затем он увидел, что четыре кости каким-то образом были состыкованы вместе и сплавлены. Он взял фигурку из ее рук, чтобы рассмотреть поближе. Его заинтересовало лицо. Черты были не такими грубыми, как в другой костяной фигурке, виденной им. Оно было худым, вытянутым, непроницаемым — пророческое лицо с волевым выражением. Статуэтка изображала кого-то знакомого, но он не сразу узнал лицо.
Затем, осторожно, словно боясь ошибиться, он сказал:
— Это Баннор. Или кто-то из Стражей Крови.
— Ты смеешься надо мной, — ответила она. — Я не настолько бездарна. — В улыбке ее было какое-то особенное удовлетворение. — Любимый, я сделала тебя.
Его ярость медленно угасла. В конце концов, она была его дочерью, а не женой. Она имела право на любой упрек, казавшийся ей справедливым. Он не мог оставаться с ней злым. Он осторожно опустил бюст на траву, затем нагнулся к ней и, как только село солнце, обхватил ее обеими руками.
Она жадно приняла его объятие и на несколько секунд прильнула к нему, словно обрадовавшись, что гнев прошел. Но постепенно он почувствовал, как изменилась напряженность ее тела. Ее слишком страстная любовь, казалось, стала жестокой, почти назойливой. Какая-то натянутость сделала грубыми ее руки, заставила ее пальцы сжать его, словно клешнями. Дрожащим от страсти голосом она сказала:
— Ядовитый Клык уничтожил бы и это.
Он поднял щеку с ее волос, повернул ее так, чтобы было видно лицо.
Взгляд ее глаз остудил его. Несмотря на слабый свет, они потрясли его, словно погружение в ледяные воды северного моря. Странность ее взгляда, необычайная его сила усиливались, концентрировались до тех пор, пока ее глаза не стали выражением чего-то дикого и беспредельного. Вселяющая страх мощь вырывалась из них. Хотя ее взгляд не был устремлен на него, он как сверло проходил через него, оставляя кровавый рубец. Это было видение картины конца света. Он не мог придумать для всего этого другого названия, нежели ненависть.