К вечеру по расчетам Игоря они все-таки выбрались на уже не контролируемую даже номинально территорию. Во всяком случае — тишком миновали отлично укрепленный поселок, окаймленный минными полами, от которого дальше на северо-запад даже еще толковых тропинок не протоптали. Прошагали километров тридцать пять, не меньше, дождь кончился под вечер, сменившись уже совершенно летней погодой — теплой, сухой и тихой. На Сумерле говорили: "Весна себя выплакала." Тут в самом деле не календарная, а фактическая весна чаще всего заканчивалась именно таким ливнем, коротким, переходившим в долгий теплый дождик, сразу за которым наступало типичное лето. Небо окрасилось алым, солнце-Полызмей садилось не в тучи, чистое, обещая и дальше хорошую погоду.

Легкие гамаки раскидывали прямо в чаще — звездами, голова к голове. Их делали уже тут, на Сумерле, из нити той самой многоножки, что когда-то напала на Игоря и Борьку на юге — легкие, не вероятно прочные и компактные… Несколько человек тесаками копали яму под очаг; Борька с двумя ребятами канул в чащу на охоту, Женька взял еще двоих и двинулся на близлежащий шум ручья, прихватив с собой фляжки. Игорь между делом размышлял, как различать в разговоре Борек и Женек. Ему вообще-то успели рассказать, что у ребят бытуют прозвища (среди казачат такого не было, а вот ему по лицейским временам это казалось привычным) и Рубана называют Рубакой, а Колобова… ну, тут ясней ясного, хоть и ничего общего. Так что, они, наверное, не будут против…

Игорь растянул свой гамак привычным движением, проверил его и, набросив маскировочную сеть, удовлетворенно кивнул. Потом проверил незаметно, как ставят сканеры и, прислонившись к дереву на краю лагеря, замер — скрестив руки на груди. Нашел взглядом крупную алую звезду на все еще светлом небосклоне.

"— Смотри на нее каждый вечер.

— Так ведь время не совпадает, Свет.

— Ну и что? Я тоже посмотрю, а ты будешь знать, что этой звезды уже касался мой взгляд, Игорек…

— Хорошо, Свет…"

Как-то глупо и поспешно они тогда поговорили. Впрочем, это всегда так получается, наверное. Уходишь — и какие-то бессмысленные, избитые, затертые слова сами собой соскакивают с ящика.

Но все-таки Игорь не сводил глаз со звезды. С Земли она не видна, а тут ее называют просто — Рубин…

За беспомощными словами ведь тоже могут скрываться искренние чувства. И, если любишь на самом деле — услышишь не сказанное, а то, что тебе хотели сказать.

Игорь встряхнулся, зевнул и прислушался. Лагеря слышно не было — кажется, они и впрямь кое-что умеют. Придерживая кобуру РАПа, он вернулся к остальным — одновременно с Женькой и теми, кто ходил за водой. Они принесли не только фляжки, но и целую связку еще живых форелей — самая маленькая оказалась длиной в полруки.

— В ручье, в заводи, они кишмя кишат! — чуть ли не прыгал от восхищения Мариан Торковски, один из тех темноглазых братьев. — Вот, смотрите — пять минут, а тут на всех! Мы… — в этот момент Женька с серьезным видом не глядя закрыл ему рот.

Через несколько минут появился и Борька со своей партией. Они притащили оленя, убитого стрелой — складных луков взяли несколько именно для этой цели, а пользоваться ими умели многие, если не все. Тут же закипела умелая и бесшумная работа, и на угли прогоревшего к тому времени костра начали укладывать форель в глине и мясо, обернутое в широкие листья. Сверху все это завалили землей.

— Чая нету, — вздохнул кто-то, — и даже сухарей нет.

— Чая нет, но есть брусничные листья, — сообщил Борька, щедрой рукой высыпая названное в котелок. — Мы это пили…

— …и вот результат, — буркнул Пейви. Борька ловко выбросил руку и щелкнул его по носу раньше, чем финн успел отдернуть голову.

— Теперь все будет готовиться автоматически, как в микроволновке, — сообщил Женька, вытягивая ноги. Практически совсем стемнело, но где-то за лесами горела заря — на этой широте уже с мая никогда не бывает совсем темно.

— Слышите, что это? — Игорь Колобов, насторожившись, приподнялся. Плачущий то ли вой, то ли плач, то ли всхлип раздался в отдалении. Потом — ближе повторился…

— Гиена, — ответил Борька. — Далеко, и напасть не посмеет.

— Здешняя гиена? — уточнил Игорь. — Это такое?.. — и он обрисовал в воздухе контуры чего-то квадратно-громадного. Борька кивнул: — Вот бы поохотиться?

— Я убил одну, — небрежно сказал Борька. И уточнил: — Рогатиной.

Разговоры на этом почти иссякли. Борька вдруг негромко хмыкнул и засмеялся — услышал только Игорь.

— Рассказывай, — предложил он лениво.

— Мы тогда на севере жили, — услышал он обычную затравку. — Мне было одиннадцать, а сестричке… которая… в общем, ей было четыре. Вот однажды вечером отец ушел на дежурство — он тогда в тюрьме дежурил…

— В тюрьме?! — удивился Игорь.

— А там как раз была — ну и есть — единственная на Сумерле настоящая тюрьма… А мама, как выразилась, "пошла вешаться" с отчетом. Ну, тут нам отцов знакомый звонит. А сестричка моя подлетела к аппарату и вопит: "А мы остались одни! Папа в тюрьме, а мама пошла вешаться!!!"

Игорь не засмеялся, хотя это было смешно. Вместо этого он сказал:

— Мы за нее отомстим, Борь. Обязательно отомстим. А сейчас давай есть и спать.