4.
Небо все-таки пролилось дождем — как прорвалось, полило вниз. Правда, этот водопад почти сразу прекратился, и его сменил ровный теплый дождик, шептавший в листве задумчивую песенку.
Здесь, за Дальней, формально территория все еще была русской, освоенной "явочным порядком". Вполне могли встретиться патрули Алых Драгун, а такой встречи никто не желал. У Драгун мог возникнуть законный вопрос о необходимости краеведческого похода именно в эту сторону.
— Вот это и есть партизанская жизнь, — сказал Женька Он, как и "землепроходцы", — в отличие от Игоря и Борьки, надевших головные повязки, был в пионерском берете. — Это ее основное содержание.
Он обращался к идущим рядом младшим мальчишкам, внимательно и почтительно его слушавшим. Сейчас это, пожалуй, на самом деле казалось им увлекательным краеведческим походом. Борька подтолкнул Игоря локтем и глазами указал на Женьку. Игорь улыбнулся и завел глаза.
— Сейчас мы его осадим на задние копыта, — шепнул Борька и быстрым шагом нагнал друга. Значительно кашлянул и вклинился в разговор: — Да, о содержании партизанской жизни он много знает, вы его, молодежь, слушайте внимательно… Кстати, он вам не рассказывал, как варил кашу?
— О-о-о!.. — застонал Женька, и Борька с наслаждением начал "осадку":
— Нам тогда было лет по двенадцать, не больше, мы вообще только-только сюда переселились. Тяжеловато было. Вот мы — Женька, еще двое ребят, ну и я — ловили рыбу. И были у нас с собой сырая картошка, лук, морковь и пшенная… пшенная, Жень?
— Пшенная, — буркнул, тот.
— Да, и пшенная крупа, — Борька явно испытывал удовольствие от рассказа.
— А рыба ни фига не ловилась, к тому же дождь полил. Мы два дня сидели в палатке. Съели морковку. Потом лук с хлебом и солью. На третий день сварили — картошку на сухом горючем и тоже съели, после чего собрались домой. Но тут что выясняется: тропку к озеру смыло начисто, а берег крутой. Надо делать плот, чтобы плыть на другой берег, а оттуда пешком вокруг озера. Ну — надо, значит надо… Решили мы перед этим сварить кашу из пшенки и заодно набить желудки. Я уж не говорю, что крупу эту взялся варить Женька. Я молчу, что он ее сварил, как англосаксы свою овсянку — на воде и без соли…
— Соли не было, — заметил Женька обиженно. — Уже.
— Ладно, это в какой-то степени тебя извиняет, — согласился Борька. — Но она же еще и горячая, эта каша! Вообще-то для каши это естественно. Но нам жрать-то хотелось до кругов в глазах! Что делать?.. И тут опять-таки Женя наш предлагает следующее: затащить котелок с кашей в озеро, поставить, где помельче, и есть по мере остывания… — Борька невозмутимо переждал смех и продолжал: — Нет, вы погодите, это еще ерунда. Самое интересное началось через десять минут, когда появился патруль, который разыскивал нас, И с него увидели, как на мелководье на четвереньках стоят головами друг к другу четверо мальчишек в трусах и ложками что-то черпают прямо из озера — котелка-то не видно!
На этот раз махнул рукой и засмеялся сам Женька — уж очень яркая представилась картинка. А Игорь обратил внимание, что идущий чуть в стороне мальчишка не смеется, а задумчиво улыбается. Этого паренька Игорь заметил уже давно — он был тихий, задумчивый, как его улыбка и вроде бы даже робкий. Как его зовут-то?.. Ян. Ян Реутов, четырнадцать лет…
Ян заметил взгляд Игоря и смутился, опустил глаза. Но тут же снова посмотрел — украдкой как-то — из-под русой челки и снова улыбнулся, но теперь уже не в пространство. "Ну, подойди," — подумал Игорь, и Ян подошел, придерживая на бедре "коновалов".
— Не смешно? — спросил Игорь.
— Почему, смешно, — Ян пожал плечами и чуть сощурился. — Я просто не умею громко смеяться.
"Не умеешь что?" — хотел переспросить Игорь, но решил не допускать бестактностей. Тем временем Ян застенчиво поинтересовался:
— А скажите, это вы?..
— Это я, — прервал его Игорь. — Портрет, статья, монумент в полный рост — что ты там видел? — это я и есть. И хватит об этом.
— Хорошо, — кивнул Ян. — Я просто часто думаю, каково это — быть известным.
— Да никаково, — признался Игорь. — Если ты добиваешься известности ради известности, то это во-первых глупо, а во-вторых — ничего не получится. А если известность просто побочный эффект какого-то дела, то тебе на нее наплевать. Уяснил мою философию?
— Уяснил, — улыбнулся Ян.
— Вот и хорошо… Ну а что тебе нравится, если ты не любишь смеяться?
— Я не не люблю, я не умею, — уточнил Ян и, на миг задумавшись, сделал вывод: — Что мне нравится? Вот.
Господин офицер, это ясно и просто:
Революция, царь — кто там прав, кто не прав.
Первый крест — крест Георгия Победоносца
Не отнять, даже с мясом с мундира сорвав…
— он взглянул лукаво и добавил: — Вот что.
— Угу, — Игорь кивнул и прочел:
— Ты не просить пощады? Гордый…
Ночь всю степь синевой укрыла.
Зарастают травою сорной
Даже самых отважных могилы.
Ты над смертью в глаза смеялся,
Но сегодня над ней не волен.
Почему ты не защищался?
Даже руки связать позволил?
Что молчишь? Иль на сердце пусто?
Иль не сбылись гаданья снов всех?
Но, хоть ты не похож на труса,
Нас щадить не учили вовсе…
— А еще, — подхватил Ян:
А ей так хотелось ласки,
Огня, поцелуев, слов.
Но он, как в старинной сказке,
Любил лишь свою любовь…
— Белянин, — сказал Игорь с удовольствием. — Его сейчас и не помнят почти… а тебе нравится?
— Очень, — признался Ян. — Я диск с его книгами достал и все у него прочитал. И прозу.
— Он писал прозу? — удивился Игорь. — Я не знал… Интересно?
— Смешно, — улыбнулся Ян, — правда, много непонятного… А вам нравятся стихи?
— Называй меня на "ты", — вздохнул Игорь. — Да, нравятся, как раз старые и малоизвестные… А ты сам не пишешь стихов? — Ян смутился, и Игорь определил: — Пишешь.
— Он не просто пишет, — вмешался нагнавший их Артем. Ян поморщился:
— Не надо, а?
— Почему "не надо"? — удивился Артем. — Так он не просто пишет, он лауреат прошлогодней Ломоносовской премии по литературе. Серебро, поэма "Все наше здесь!". И место в Петроградском.
— Ну хватит же, — попросил Ян.
— Это правда? — искренне удивился Игорь. — Почитай что-нибудь, а?
— Да нет, нет, — Ян не ломался, а искренне был смущен. — Я и сам ничего не ожидал. Насчет премии, я…
— Пылает дом,
— вдруг заговорил Артем.
— Огонь в подворье рыщет.
И труп, копьем пробитый, у межи.
Степняк в доспехе гибкой плетью свищет
И ловит тех, кто прячется во ржи.
Я вновь в «тогда». И снова вертолеты,
Свистя и воя, нанесли удар.
И слышен гул шагов чужой пехоты,
И вновь над Русью до небес пожар.
Я снова здесь. Огнем объятый колос,
От боли корчась, стонет: "Помоги!"
Мне разрывает душу этот голос,
А через поле движутся враги…
Защита где?! В бою порублен княже,
Спецназ повыбит, армия бежит.
И рабства тень вот-вот на солнце ляжет…
А воздух жаркий над межой дрожит…
Я автомат… рогатину… сжимаю.
Перевожу дыхание с трудом.
Где я, когда — не очень понимаю,
Но знаю точно: защищаю ДОМ…
Вот так он написал! Это предисловие…
— Красиво, — честно сказал Игорь. — И сильно… Я бы не серебро дал. Впереди кто-то запел наперекор дождю старую добрую:
— Взвейтесь, костры, под небесною синью!
Мы пионеры, дети России!
Близится эра светлых годов—
Клич пионера: "Всегда будь готов!"
— Ладно, хватит! — повысил голос Женька Рубан, покосившись на Игоря. — Молчание!
