Чем дольше мы находились в столице Либертада, тем больше увеличивалось количества бардака вокруг. Пирамида командиров старательно демонстрировала новому правительству высшую степень собственной некомпетенции, загрузив нас бесконечной чередой дебильных задач. И если сегодня мы охраняли дотла сгоревшие после бомбардировки склады, то завтра могли конвоировать очередную группу «неблагонадежных» в фильтрационные лагеря.

Ротный как мог использовал любую задачу для тренировки пополнения, устраивая из любого действия полномасштабную военную операцию, за что ежеминутно получал нагоняи сверху. Но в ответ лишь скалился и орал на парней:

— Куда ты рожу повернул, идиот?! Кто за тебя сектор контролировать будет? Так, свернулись, отходим! И снова в зону — повторно, как положено!.. Еще увижу, что кто-то ворон считает, будете разворачиваться до полуночи, а с полуночи — еще раз до утра! Пошли, любители хреновы!..

Но надо признать, что после первого крупного прокола выпускники учебки стали более адекватны и быстро набирали опыт. Правда, опыт по большей части страшный и кровавый, но под бесконечной муштрой тройки уже более-менее слаженно прикрывали друг друга, и не позволяли чужакам неожиданно стрелять в спину. Чужаков просто уничтожали на подходе, записав на счет «враждебных потерь» почти сотню мирных жителей, оказавшихся не в то время не в том месте. Безумный принцип «убей всех, или кто-то подстрелит тебя» работал без каких-либо исключений. Зато потерь в роте не было, в отличие от обычных дивизионных патрулей «регуляров». Те постоянно сталкивались с проблемами, и меня даже пару раз привлекали срочно «штопать» очередного бедолагу.

Поздним вечером ротный ввалился в офицерскую палатку с кипой бумаг. Собиравшиеся на ночлег «старички» окружили командира и стали с интересом разглядывать исчекарканные пометками карты-миллиметровки. Самсон даже отложил многократно отполированный пулемет и подсел поближе, громыхнув левым металлическим предплечьем о пластиковую столешницу.

— Сгребаемся, мужики, — проворчал капитан Кокрелл. — Конечно, в полном объеме мы не готовы, но наконец-то появилась работа по профилю… Вот буферный район. Между ним и нами в зоне отчуждения уже две недели высотная авиация разбрасывает противопехотные мины. Кто-то озолотился на этом контракте, не иначе. На глубину в пятнадцать километров человеку просто не пройти — все заминировано в несколько слоев.

— Это что же, какой-нибудь придурочный повстанец пророет туда ход, и нам по лианам за ним прыгать, подрываясь на каждом шагу?

— Вряд ли. Считается, что в этих квадратах ничего разумного не осталось. А любой зверь крупнее кошки давно погиб, вызвав детонацию одним своим видом… Ладно, наша проблема в другом. Наемников в прибрежной зоне сожгли, их базы накрыли по наводке со спутников. Но какие-то мелкие отряды бродят в глубине островов. И очень метко пускают оттуда ракеты, сбивая один-два самолета в неделю. Что и произошло в прошлый вторник. Пилот так «удачно» грохнулся, что никакие маяки не сработали. Получил орден посмертно.

— Орден? — удивился Тибур, отлично разбиравшийся в хитросплетениях наградных приказов. — Когда это за сбитую задницу ордена давали?

— Замполка летал, — пояснил ротный, ткнув карандашом в крохотную речушку на карте. — Для повышения нужны были боевые часы, вот и сел за штурвал. Шел на две тысячи ниже, чем положено, поймал «подарок». За героизм господина полковника представили к награде. Остальным устроили выволочку, и теперь наши соседи бомбят из стратосферы, разбрасывая свои игрушки где попало. Один раз даже умудрились накрыть кого-то из корректировщиков с побережья. Тех тоже пришлось награждать вне очереди…

— И чем провинился доблестный господин полковник, что о нем вспомнили через девять дней? — поинтересовался один из сержантов.

— А тут начинается самое интересное. Это — точка падения самолета. Подтверждено спутниковой разведкой. Сегодня утром вот здесь, в пятнадцати километрах к югу, заработал передатчик эвакуатора. И судя по съемке, в этом районе деревня, где могут обитать кто угодно: крестьянствующие фермеры или увешанные оружием «революционеры». А может, все сразу в одном лице. Нам нужно провести высадку, найти передатчик и выяснить, что случилось с пилотом, тело которого на парашюте могло отнести в эту строну.

— И кто-то думает, что через восемь дней отдыхавший на природе полковник решил попроситься домой? И никто не устроит нам горячую встречу по прилету?

— Могут. Мало того, командование совершенно серьезно считает, что таким образом хотят выманить нашу группу на заранее оборудованные позиции. И готово уничтожить потенциальную ловушку вместе с шутниками. Но проблема в том, что район находится вне зоны прямых военных операций. Поэтому полноценный десант с тяжелой техникой туда забрасывать пока резона нет. А вот разобраться с потенциальной проблемой на месте, привязаться к координатам и навести в случае необходимости штурмовую авиацию — это доверили нам… Завтра в пять утра подъем, погрузка и выдвижение. Учитывая высокую вероятность встречи с противником, забрасывают всю роту, а не одну группу разведки… Вопросы по общей задаче?… Тогда — личному составу отбой, старшие остаются со мной. Побежим детально по всем пунктам…

Я предусмотрительно захватил с собой скатанный в тугой жгут спальный мешок, и потопал в соседнюю палатку, приспособленную под медицинский склад. Благо, у меня для подобного случая давно уже упакованы боксы с портативной операционной и медикаментами. Поэтому надо успеть урвать несколько спокойных часов, прежде чем утром нас поднимут злые голоса сержантов. Спать-спать, док, завтра кому-то из парней легко могут наковырять дыр в хрупких человеческих телах. Надо быть в форме…

Два взвода высадили ниже по течению крошечной речушки, бежавшей мимо деревни, два других забросили на широкую поляну рядом с длинным узким полем. Оставив тройку бойцов на замаскированной позиции чуть в стороне от выгруженных ящиков с запасами, капитан направил группы разведчиков в джунгли и двинул следом основные силы. Я раскатал кусок брезента, щедро политого репеллентами, устроился на нем и стал слушать редкие переговоры по шифрованному радиоканалу. Дозорные намного лучше меня контролировали окрестности, поэтому нужно было лишь не мешаться у них под ногами и ждать, когда бравым ребятам понадобится медицинская помощь.

— Вышли в третий квадрат. Чисто, — прорезался голос второго взводного.

— На краю поля две женщины, без оружия. Ковыряются в траве… Плюс маленький ребенок на пятьдесят севернее от них. Позиций противника не наблюдаю.

— «Сели» на тропу к западу от деревни. Видим старика с груженым буйволом. Две корзины, сканер на содержимое молчит.

— Пропускаем, — тут же отозвался ротный. Похоже, бойцы закончили окружение деревни, и теперь пытались определить уровень враждебных намерений потенциального противника. Еще через полчаса редких переговоров Кокрелл скомандовал: — Визуально противник не обнаружен, первая и вторая штурмовые группы — выдвинуться и закрепиться!

Я перевернулся на спину и стал бездумно разглядывать пробегающие над головой облака. Перед мысленным взором пробегали как живые картинки, которые многократно наблюдал во время тренировок и патрулирования: карикатурные фигуры в «лохматом» камуфляже гигантскими лягушками скачут с места на место. Одна тройка броском продвигается на двадцать метров вперед и падает, сливаясь с травой. Следом рывком мчится вторая. Потом третья. И все это с хриплым дыханием, сжимая тяжелое оружие и ежесекундно ожидая чужой выстрел. Снайперские пары тем временем внимательно отслеживают все опасные участки, держа палец рядом с курком: чердаки, окна, густые кусты рядом со сваями, на которых возвышаются хлипкие дома. Еще минута-другая, и штурмовые тройки должны или вызвать огонь на себя, или обнаружить расслабившихся повстанцев и дать координаты развернутой в трехстах метрах от деревни минометной батарее. Визг оперенной смерти и кинжальный пулеметный огонь в упор — это стиль ротного. Который любит, чтобы за Родину умирали враги, а его люди возвращались домой, и желательно без ранений.

Но минута шла за минутой, а со стороны деревни доносились лишь редкие звуки мирной жизни: мычание коров, заполошный крик петуха, плач ребенка. Я поскреб щетину на подбородке и решил окончательно проснуться. Потому как или мы вляпались в очень большие неприятности, и теперь наемники вперемешку с «революционерами» замкнули широкое кольцо окружения, зажав нас в громадный «мешок». Или в деревне нет никого опасного, и мои услуги вряд ли понадобятся.

— Док, — проснулась рация. — Походный комплект с собой, и двигай вдоль левой кромки поля к сараям. Там тебя встретят.

— Принял, — механически отозвался я, перекатываясь на живот. Похоже, в этот раз мы действительно легко отделались…

Рядом с увитыми плющом сваями меня встретил Тибур. Он бесшумной тенью поднялся из кустов и пошел рядом со мной, делясь последними новостями. Но, хотя и балагурил через слово, автомат держал на изготовку и постоянно поглядывал по сторонам.

— Не поверишь, док, этот анекдот кому расскажи — засмеют. Чтобы обвешанный наградами полковник не сумел с парашютом справиться и воткнулся в единственную пальму, торчащую посреди болота. При этом расколотил аварийный маяк, и стропорезом потом смахнул все оружие и рацию. На его счастье, аборигены через сутки добрались до остатков самолета и сняли бедолагу с дерева.

— Сам не смог? — удивился я, аккуратно обходя свежую кучу коровьего дерьма.

— Не-а. Он, сердечный, спиной так шваркнулся, что до сих пор на карачках лишь передвигается. Но при этом козыряет погонами напропалую и требует немедленной эвакуации. Видимо, боится, что староста деревни с него оплату стребует.

— Значит, запасной передатчик все же нашелся, — сообразил я. — Или сидел бы наш инвалид здесь до первого визита партизан.

— Я так думаю, что партизаны никуда и не девались. Тут все поголовно — или сочувствующие, или воюют на богатую сторону. Кто больше платит, того и поддерживают… Наемники и корпорации платили — они фугасы нам подбрасывали. Сейчас наемников прижали, вот ребята и переметнулись. Разобрали остатки самолета по хозяйству, а потом и на полковника насели. Торговались до последнего. Потом карты полетные посмотришь. На задней стороне почти тысяча пунктов накарябана. И жратва, и горючка, и даже стройматериалы. Наш орденоносец жалуется, что трое суток они условия обсуждали. Покажут запасной маяк и ставки повышают.

— Ладно, то хорошо, что все хорошо кончается, — миролюбиво вздохнул я, вытирая пот. Полюбовавшись на заросшие лианами дома на кривых сваях, зацепился взглядом за самый большой сарай, аляписто накрытый кусками обшивки самолета. Судя по всему — место обитания старосты деревни. — Как полковника домой вернем, пусть крутится, организует оплату.

— Какая оплата, док, ты о чем? — восхитился Тибур. — Им радоваться надо, что мы деревню на ноль не помножили, а ты говоришь — оплата! Как только этот замполка умотает, так радость общения с белыми людьми для аборигенов и закончится. Пусть молятся, чтобы про них лишний раз не вспомнили.

— Но кто будет верить тогда нашему слову, если мы его нарушаем? — я поставил ногу на первую ступеньку, замер на мгновение и нахмурился. — Я бы список урезал, но хоть что-то заплатил. С дерева-то они его сняли и кормили-поили все это время.

— Вот пусть летун и платит, — усмехнулся Тибур, снова превратившись в мохнатую кочку среди кустов. — А мы лишь можем пообещать, что не шлепнем их во имя великой победы. По мне, остаться в живых — стоит дороже ящика с сухпаем…

Как ни странно, сбитый пилот действительно легко отделался. Ушиб спины, небольшое сотрясение мозга и оскорбленное самолюбие, требовавшее немедленного реванша. Но грубым спецназовцам на тонкую душевную организацию клиента было плевать, поэтому полковнику пришлось заткнуться, а мы организовали его вывоз. Многократно перепроверив подходы к окраине деревни, радисты навели на освобожденный от скота утоптанный пятачок авиетку, и загрузили туда крепко привязанного к носилкам «героя». Через полчаса нас подобрала группа поддержки, и я только успел помахать сбежавшейся малышне на прощанье. Странные ощущения переполняли грудь после вылета: никто не пытался меня убить, парни живые и здоровые возвращались домой. И лишь слова капитана, брошенные на прощание старосте, царапали мне душу:

— Слушай сюда, пень коротконогий. Я с твоими в джунглях не раз бодался. Но воевали мы по честному. Если сразу друг другу глотку не порвали, потом домой не приходили и детей не резали. А этот умник, что здесь жрал и спал, он тебе не простит. Потому что для него даже мы — мусор, про вас и речи нет. Поэтому собирай свою деревню и проваливайте куда-нибудь на день-два пути южнее. К родне, или вообще — в лес дремучий. Понял, старик?

— Он обещать! Еда обещать, одежда обещать! Он сказать…

— Ты не с тем договаривался. Я бы пообещал и сделал. Он — делать не будет… Послушай меня, кочерыжка желторожая… Детей пожалей. Уходите, пока не поздно. Если к сезону дождей деревню не тронут, тогда вернетесь… Этот совет — единственный подарок, который я тебе сделать могу…

Уже в казарме, вытираясь насухо серым от бесконечных стирок полотенцем, я тихо спросил ротного:

— Что, все так плохо? Они же дружественное поселение, пилота спасли? Ну, не будет он им обещанные продукты сбрасывать, тоже мне, проблема…

— Нет, док, все не так. У этого толстозадого урода орден на груди сейчас. И ему оправдаться надо. За то, что сбили. За то, что жив остался, и его задницу пришлось целой ротой из джунглей добывать… Обычный бы пилот в рапорте пару строк черкнул и лишь порадовался, что живой вернулся. А этот должен теперь перед своими отмыться, кресло свое зашатавшееся укрепить. Поэтому мой рапорт даже не смотрели, спихнули куда-то в архив. А полковник вызвал к себе в госпиталь всю свору заместителей и теперь им про вражеский укрепленный лагерь рассказывает. И про то, что благодаря его таланту удалось раскрыть группу поддержки наемников.

— Но ведь он врет, — я скомкал полотенце и зло швырнул его в корзину для грязного белья. — Рапорт на вышестоящего начальника и пусть по рогам ему даст!

— За что? Деревня есть? Есть. Мы спутниковую привязку подтвердили… Мужского населения в деревне нет? Нет. Где шляются — это тот еще вопрос. Оружие староста выпрашивал в обмен на маяк? Выпрашивал. Вместе с продуктами и прочими благами цивилизации… Вот тебе и факты. А трактовать их можно — кому как удобно. Поэтому док, не кипятись и не поднимай волну. Мы свою работу сделали. Если старый пень не дурак, он людей выведет. А если останется, то пусть помогут ему местные боги…

На следующий вечер я вернулся в казарму и нашел взглядом командира. Тот посмотрел в мои помертвевшие глаза и медленно поднялся из-за стола, заваленного бумагами.

— Весь полк подняли на заре. Все шестнадцать машин. Там теперь вместо деревни выжженная воронка на полкилометра, не меньше. И напалмовый пожар на сотни метров вокруг… Называется, дядя подарков не пожалел.

— Это война, док, — вздохнул Кокрелл. — Это — война.

— Не-е-ет, — помотал я головой, ощущая во рту паршивый кислый вкус. — Война, это когда мы с тобой зубами таким же придуркам глотки рвем. А когда за спасенную ж…пу сверху пару вагонов бомб вываливают, это уже не война. Это — геноцид. И поверь, в следующий раз нам в спину будут стрелять не только взрослые, но даже младенцы. Потому что даже у военного маразма существуют границы.

Стоя в душевой, я безуспешно пытался избавиться от ощущения дерьма во рту. Но полоскание ничуть не помогало. Появившийся рядом Самсон пихнул в бок свою тень-Тибура, и прогудел:

— Плохо близко к сердцу принимать, док. Можно с катушек съехать. Надо хотя бы на грудь принять, чтобы отпустило. Или еще как развеяться… Нельзя такое в себе носить.

Я посмотрел на свое отражение и плюнул. В раковину. Хотя очень хотелось — в мерзкую рожу напротив…

— Нельзя мне пить, Сам, никак нельзя. Рука дрогнет, и кто-нибудь и ребят под скальпелем умрет…

— Ну… Тогда поехали с нами по девочкам. А то посмотри на себя. Ты за время высадки в город поседел совсем. Того и гляди, по фазе съедешь.

Я закрыл глаза и уткнулся лбом в холодное зеркало. Ощущая, как медленно покачивается мир вокруг, попросил парней:

— «Станок» мне найдите, побреюсь. Хватит на роту и одного седого…

Гремя сапогами, неразлучная парочка на несколько минут вернулась в казарму. А я стоял, закрыв глаза, и пытался прогнать из памяти, как заливисто смеялась маленькая девчушка, которую мать щекотала сорванным цветком. И яркое солнце над полем, с которого мы уходили в зенит. Яркое солнце, рукотворным огнем опалившее землю сегодня утром…