Мы сумели прожить следующий месяц благодаря дождю. Казалось бы, я должен любить его холодные струи после этого, но я стал ненавидеть шелест падающий с неба воды. Потому что именно с его приходом на обжитом «кладбище» поселилась подлинная хозяйка — смерть…

Богатые люди в дорогих костюмах посчитали недополученную прибыль и очень расстроились. Настолько сильно расстроились, что кого-то лишили премии, кого-то подвинули по карьерной лестнице ниже, чем было запланировано, и волна недовольства с корпоративного Олимпа докатилась до островов, чтобы выплеснуть несколько цистерн бензина в зачахший костер «революции». И на позиции разномастных сводных бригад, зачистивших львиную часть территории, двинули орду наемников, максимально укомплектованных оружием и боеприпасами.

Тропический дождь, набравший силу под конец «мокрого» сезона, поливал осклизлые джунгли, превратив в болото весь лес рядом с невысокими горными склонами. Зачатки дорог исчезли среди бурых от глины ручьев. Трудно проходимый подлесок превратился в спутанный бурелом, протянувшийся из одного конца архипелага до другого. Но людей в дорогих костюмах мало волновала погода, их больше беспокоили упавшие котировки акций. Поэтому наемников послали вперед, не обращая внимания на разверзшиеся хляби небесные. И вместе с холодными каплями дождя в нас полетели капли свинцовые. Тогда я разлюбил дождь…

Я высунул голову в предбанник и подставил лицо холодным струям дождя. Не успел шум в голове стихнуть, как по узкому проходу ко мне проскользнул капитан Кокрелл, больше похожий на сгнившего заживо мертвеца, раскопавшего ночью глиняную могилу.

— Жив, док?

— Не знаю… Мне показалось, или по башке действительно чем-то стучали?

— Было такое, — согласился ротный, устало пытаясь смыть наслоения грязи с лица. — Третий минометный обстрел за сутки. Пара гостинцев досталась и тебе. Скажи спасибо «летунам», что поделились тогда пенобетоном. Твой бункер сейчас можно проломить лишь солидным калибром, а не переносными пукалками.

Ноги не держали, и я присел на дно окопа, о чем сразу же пожалел: мокрые от пота штаны тут же начали впитывать холодную грязную жижу. Но подниматься уже не было ни сил, ни желания. Я еще раз вздохнул пахнущий дымом воздух и закашлялся:

— Командир, еще сутки-двое, и я начну штамповать «обрубки». Надо что-то придумать, пока еще не поздно.

— Разжуй, — с трудом разлепил веки смертельно уставший мужчина, плюхнувшийся в грязь рядом со мной. — Что за «обрубки»?

— У меня по двадцать человек за сутки с ранениями. Спасают лишь запасы имплантов и пластик, что в городе добыли. Но этих запасов еще на день. И парни, которых я штопал, попадают ко мне по второму-третьему разу. И у большинства раны: осколочные или огнестрельные, грязные, с размозжением тканей и оборудования. Еще чуть-чуть и я смогу лишь делать ампутации. Тяп-ляп, получите обрубок вместо человека: тело, способное лишь гадить, и голова, который надо объяснить смысл будущей жизни…

Ротный помолчал, потом лишь кисло усмехнулся и просипел:

— Значит, будешь клепать то, что получится, док… Мы еще хорошо сидим, на оборудованных позициях, а парней по округе уже смяли… Поэтому готовься, скоро вся рота к тебе в гости начнет ходить, каждые полчаса… Правда, что там от этой роты осталось, шестьдесят человек от силы. И то половина из пробившихся к нам остатков с остальных рот.

— А обещанные подкрепления?

У капитана даже не нашлось сил поддеть как следует собеседника-идиота:

— Подкрепления? Драпают, док, как есть — драпают! В порту на корабли не пробиться. Тяжелую авиацию неплохо пожгли при первом же серьезном налете, так на остатки забились штабные и сдернули быстрее визга. Они же спрогнозировали, что наемники войдут в столицу за три дня. А мы уже две недели держим высоты и часть проходов к ним. Можно сказать, что нас уже нет, а в городе никак не могут установить новый демократический порядок…

— И что потом? Когда в дополнение к нашей голой жопе закончатся боеприпасы и медикаменты?

— Тогда ты возьмешь скальпель, а мы будем грызть врагов зубами. И не ухмыляйся, док, так и будет. Потому что уйдем мы отсюда лишь после падения первого гаубичного снаряда. Пока лупят из минометов, мы будем огрызаться, пустив корни в «склепы». А потом, после подхода основных сил противника, нас сковырнут и погонят через горы к океану. Где и добьют… Вот и весь прогноз…

Ротный был прав. Погнав разрозненных ополченцев перед собой, крупные силы наемников ударили широким фронтом. Соотношение сторон на особо важных участках доходило до один к десяти не в нашу пользу. Крошечный пятачок, на котором мы обустроили «кладбище», спасало наличие нескольких дополнительных оборудованных площадок для авиаторов, и хорошо укрепленные позиции трех гаубичных батарей на высотах за спиной. Благодаря остаткам нашей сети датчиков, артиллеристы неделю пластали наступающего противника при каждой атаке. Усиленные взводы спецназа тем временем прикрывали их от вражеских диверсионных групп и давили мелкие отряды, гребущие по непролазной грязи к океану. Целую неделю я с трудом успевал латать раненных и надеялся, что через пару-другую дней мы победим.

Потом «бог войны» выскреб остатки складов, до которых смог дотянуться, и мы остались без серьезного прикрытия. К которому добавились потери от зенитных комплексов у «летунов». И озверевшие от безжалостного кровопускания штурмовые отряды наемников принялись за нас всерьез. А мы откатились от дальних подступов к ближним, потом зарылись в давно обжитые окопы, а потом и вовсе убрались под землю, лишь огрызаясь в произвольном порядке из заботливо укрепленных бункеров. Стреляли, подрывали, ночью сходились в рукопашную на чужой территории и держали проклятую всеми богами высоту, держали, держали…

Пока парни умирали в непролазной грязи, я оперировал в «склепе-2», под надсадный свист полусдохшей вентиляции. Кроил и штопал, собирал из кусков разбитого металла подобие конечностей, замещал сожженные суставы грубыми подобиями, кидал шунты над оплавившимися микросхемами, вливал литры кровезаменителей и адаптантов. В конце первой недели я боялся промахнуться от недосыпания: иногда в глазах двоилось, а рядом с операционным столом уже лежала очередь «срочных». После двух недель я уже ничего не боялся, а работал подобно закостеневшему автомату: скупые движения, механические операции, упрощение элементной базы и возврат в строй бойца любой ценой. Когда к нам подтянули тяжелую артиллерию, я фактически «спекся» и после разговора с командиром мир воспринимал рваными кусками: мерцающий свет ламп, бурая тягучая пленка свернувшейся крови на бетонном полу, лязг инструментов в кювете, недовольный писк диагноста и пустые коробки от препаратов…

На лицо падали крупные холодные капли, заставив медленно перевернуться на бок. Проклятый дождь. Уставшее тело тряхнуло, и до меня донесся грохот очередного разрыва. С трудом выдирая ноги из липкой грязи, по кишке окопа пробрался Самсон и похлопал еле живого мужчину по щекам:

— Док, ты как? Извини, не сразу достали. «Вилку» вкатали, сволочи, счастье еще, что по бокам от бункера снаряды легли. Тебя откопали, и Чета, остальные так там и остались.

— Инструменты… Инструменты нашли?

— Только остатки чемоданчика, что рядом с тобой были. И винтовку. Остальному каюк… Да и «кладбищу» тоже каюк. Отходим, док. Уроды как раз группируются для атаки, надо успеть оторваться, пока пауза в обстреле…

И потянув волоком контуженого доктора за собой, пулеметчик двинулся дальше, остервенело хлюпая разбитыми сапогами…

Я аккуратно навел прицел на скрюченную фигурку на гребне холма и нажал на курок. Винтовка больно ударила в одеревеневшее плечо, и наемник закувыркался по траве вниз. Выстрела я так и не услышал. Я вообще ничего не слышал, и двигался подобно рваной марионетке из заштатного бродячего театра. Если меня подтаскивали к умирающему спецназовцу, я брал в руки остатки инструментов и пытался спасти ему жизнь. Если надо было переходить на другую позицию, Самсон тащил меня дальше, а я лишь волочился за ним подобно мешку с дерьмом. Если нас зажимали на очередной кочке посреди болота, я брал в руки винтовку и стрелял в ответ. Мир сузился до размеров булавочной иголки на верхушке мушки. Мы и они. Убей, или убьют тебя. Остальное уже стало не важным… И я стрелял. Стрелял и стрелял. А так как у меня до сих пор были целы руки и ноги, не искрили поврежденные импланты, и кровь не заливала глаза, то на пятидесяти метрах контуженый «пиджак» умудрялся иногда попадать в цель.

— Ну, еще чуток, с…и, еще чуток! — прорычал ротный, вглядываясь в перебегающие в дыму фигуры. — Давайте поближе, мы вам подарок приготовили… Еще…

Капитан вдавил кнопку на крошечном пульте, и чадящие остатки холма вздыбились. Вторя взметнувшейся в небеса земле, по бокам от нас всколыхнуло джунгли, уничтожая все вокруг раскаленным облаком. Заранее уложенные тонны взрывчатки перемешали болото и холм в непролазную кашу, оставив остаткам спецназа крошечную тропу в сторону побережья. Одновременно с взрывом в воздух взметнулись десятки мелких мин-ловушек, засыпавших всю округу жалящей смертью. Пробиться теперь до нас можно было лишь на тяжелой технике, которую пока не подтянули наемники. Пехоте путь был закрыт.

— Отходим, — просипел сорванным голосом Кокрелл, и мы побрели к океану, поддерживая друг друга: тридцать калек, с остатками патронов и по гранате на брата. Все, что осталось от сводной бригады спецназа, державшей свой рубеж до последнего…

Мы успели перевалить через горную гряду до того момента, как погоня окончательно взяла наш след. Наверное, ошметки роты спасла вакханалия грабежей, захлестнувшая город. И те группы, что должны были отжимать нас от пригородов столицы, занимались куда более интересными делами, чем поиски еле живых солдат с риском поймать ответную пулю.

Мы даже сумели просочиться мимо забитого войсками аэродрома, уничтожив по дороге караульный пост. Подобрав оружие и сухпай, сделали крошечный крюк мимо ярко освещенных складов, и ушли в тонкую парковую полосу, примыкавшую к широким пляжам. Лихорадочно зарываясь в землю, ротный слушал грохот перестрелки, и лишь зло сплевывал:

— Бардак! И у них бардак! Одни идиоты бегут по следу и пытаются штурмовать чужие склады, другие гвоздят в ответ, не пытаясь разобраться в ситуации… Нам бы полнокровную бригаду, мы бы этих идиотов умыли бы кровью за сутки! Одно лишь название: «наемники»!

Затаившись в наспех оборудованных стрелковых ячейках, наша группа затихла, настороженно встречая рассвет. Сопровождавший нас всю дорогу дождь медленно набирал силу, выливая остатки накопленной воды на траву, заросшие кривые парковые дорожки и лохматую цепочку кустов. Когда хмурое солнце должно было подняться где-то за свинцовыми облаками, на нас выбежали первые загонщики… Пришло время последнего дня…

Остатки роты смогли продержаться целый час. Дважды мы отбивали стремительные атаки, оставив изломанные тела между посеченных осколками кустов. И оба раза возвращались на залитые кровью позиции. В третий раз вместе с косыми струями холодного дождя сверху упали мины, мешая с липкой землей живых и мертвых.

— Док, Саму зацепило! — заорал Тибур, оттаскивая в сторону рухнувшего гиганта. Я успел на четвереньках добраться до воронки, куда они спрятались, когда за спиной легла целая серия разрывов, накрыв нас мутной жижей. Отплевываясь от грязи, я посмотрел на серое лицо Самсона и попытался ободряюще улыбнуться:

— Держись, парень! Нам бы до дому дотянуть, там все исправим! — а сам тем временем уже накладывал жгут на остатки левой руки. Можно сказать, что повезло: большую часть осколков на себя принял каркас сервомотора конечности, спасая хозяина от смерти. Но на пианино нашему пулеметчику уже никогда не сыграть. Да и нам всем скоро останется лишь исполнить похоронный марш.

Я чуть высунулся, успев выстрелить в мельтешащие вдалеке фигуры. Потом подхватил раненного за «упряжь» и скомандовал Тибуру:

— Взяли! Вытягиваем и ходу, ходу!

Вырвавшись из-под обстрела, я бросил пустую сумку и попытался посмотреть, чем могу помочь остаткам подразделения. Кроме горсти хирургических инструментов и залитой кровью рубахи вместо бинтов у меня больше ничего не было.

Рядом с поваленным деревом скрючился наш латино-физкультурник. Его трясло в ознобе, а непослушные пальцы все пытались уложить поудобнее раздробленные ноги. Повернув ко мне обожженное лицо, он лишь всхлипнул:

— Пулемет дай, док! Сама уже не боец, уносите его, а я останусь!

— Не дури, — я попытался было возразить, но умирающий лишь зло отпихнул меня:

— М…к! Если бы не аптечка, я бы уже сдох! Ты же видишь, меня разворотило всего! Пулемет давай, быстро! Я хоть минуту-другую для вас выиграю!

И подхватив тяжелую железку с остатками ленты, он остался один. А я волок с Тибуром потерявшего сознания Самсона и никак не мог вспомнить, как звали нашего весельчака, готового на спор крутить «солнышко» на турнике. И с ужасом понимал, что имена сослуживцев провалились в какой-то черный туман, заменивший их лица и смех лишь окровавленным операционным полем и слепящими вспышками микролазера автоматического хирурга. Похоже, я сошел с ума, превратившись в восставшего из склепа мертвеца, по недоразумению все еще переставлявшего ноги…

Когда редко рокотавший пулемет стих, мы пробились через полосу прибоя и рассыпались по умытым океаном невысоким скалам. Здесь, на границе суши и соленой воды нам предстояло умереть. Забившись в щели, четырнадцать человек готовились сказать последнее «прости» этому миру. Четырнадцать из восьми сотен сводной бригады, переброшенной для «наведения конституционного порядка». Последние из «макак», краса и гордость латинских и ганга кварталов. Последние…

— Ненавижу дождь, — проворчал Тибур, озабоченно проверяя полупустой магазин. Потом посмотрел на уложенного в крошечной ложбинке Самсона и повернулся ко мне: — Ну что, док, спляшем? Напоследок… Чтобы запомнили… Только бы брата не оставить одного, когда сдохнем. На куски ведь порежут, не дадут ему спокойно умереть…

Я полюбовался двумя патронами, что составляли все мое богатство, и устало усмехнулся в ответ:

— Мне ротный гранату подарил, вот она. Последний воспользуется. Чтобы нас действительно запомнили.

Мастер ножевого боя смахнул с бровей воду и расхохотался:

— А ничего, док, ты действительно наш! И как я сразу это не распознал…

Но я уже не ответил, вглядываясь в чужие тени, шагнувшие на пляж из перепаханного разрывами парка. Чужие призраки под неумолкающим дождем, посланные из ада по наши души.

Призраки под холодным дождем…