«Красная стрела» подошла к Ленинградскому вокзалу, единственному в Москве, входившему в состав не Московской, а Октябрьской железной дороги. На Комсомольской площади, знаменитой площади трех вокзалов как обычно царили суета и оживление. К станции метро и к остановкам автобуса спешили гости столицы и прибывшие на пригородных поездах жители Подмосковья. Город рос, появлялись новые заводы, учреждения. Каждый день тысячи командированных, покидая вокзалы, тонкими ручейками устремлялись в конструкторские бюро, отделы снабжения, ждавшие вестей и документов наркоматы.

Шурша колесами, на площадь выкатилась покрашенная в серый цвет эмка. Из нее выбрался молодой старший лейтенант в форме военно-воздушных сил. Оглядевшись, он молодцевато взбежал по ступенькам и внимательно стал осматривать спешащих к выходу людей, иногда задерживая взгляд на хорошеньких представительницах слабого пола. Убедившись, что нужного человека среди них нет, он сверился с расписанием. Похоже, поезд действительно задерживался. Уточнив в справочной, старлей поспешил в направлении перрона, к которому через несколько минут должен был подойти состав из города ставшего колыбелью революции.

В этот раз Кудрявцеву повезло. Будучи человеком общительным, незнакомых попутчиков он тем не менее не любил. Особенно тех, кто рассматривал поездку в поезде как повод погулять в хорошей кампании. Несколько раз на его памяти буянов высаживали на станциях, до наступления протрезвления. Сейчас в другом конце вагона тоже было весело. Собравшиеся офицеры-артиллеристы отмечали возвращение домой. Впрочем, без особых эксцессов.

Разложив бумаги, генерал заказал себе чаю с сахаром и до полуночи разбирался с накопившимися делами. Проблем было столько, что в пору заводить дополнительную пару рук и еще одну голову. Взять хотя бы немца…

Рунге, несмотря на тяжелый характер, сугубо сухопутную специализацию и последствия ранения, отлично сошелся с палубными пилотами. После первых стычек на тему что лучше, бомбометание с пикирования или бомбежка с горизонтали на уровне мачт плюс атака с эресами он энергично предложил испытать теорию сугубой практикой. Палубники, не знавшие, что немцу заказано управлять чем-то быстрее велосипеда, бодро согласились. Поскольку у летчиков слова с делом не расходятся, компания немедленно отправилась на полигон. Там Рунге на новеньком Су-4 оснащенном тормозными решетками и автоматом пикирования сумел положить пару бомб подряд в намалеванный на земле пятиметровый круг. Притихшие пилоты, глядя на порхающий в небе «сухарь», после приземления облепили машину как муравьи, бросившись качать героя. Пришлось приложить недюжинные усилия, чтобы не дать разорвать Рунге на сувениры. Теперь между отработкой взлетов-посадок на Сетке, первыми полетами с авианосцев, пилоты-бомбардировщики приступили к освоению нового для себя тактического приема — атаки с пикирования. То, что медицинский приговор строго настрого запретил Гансу Ульрику и близко подходить к самолету, было быстро и дружно предано забвению — фокус возможный только в то время и только в буйной и анархической компании пилотов-палубников.

Другой проблемой стал Гейдельберг. Старый служака, словно вышедший прямиком из времен Бисмарка, носивший форму как прусский мундир и, конечно же, с неизменным моноклем, он живо навел страх на береговые службы. Отвечающий за снабжение Балтийского флота контр-адмирал Хюппе, обычно важный от осознания собственных веса (о да, по весу он мог дать фору многим) и значимости, трясся от страха и на все лады умолял смежные службы скорее предоставить немцу два экземпляра новой станции орудийной наводки, по слухам только недавно скопированной у американцев.

Уже знакомый с Су-4 Гейдельберг в ультимативном тоне заявил, что его авиагруппа немедленно начнет летать на этих самолетах, высокомерно проигнорировав попытки Шумилина объяснить, что сейчас советский авиапром не гарантирует «сухари» даже для собственных авианосцев. Но наибольшее впечатление на него произвели Яки. Всматриваясь через монокль в черную точку, выписывавшую в небе сложные кривые, он долго и напряженно думал, а после, ничуть не играя, прямо «на коленке» написал письма лично Шетцингу и командующему Революционным Флотом с требованием скопировать, купить или украсть русское чудо. Письма были немедленно отосланы с адъютантом в Марксштадт и Данциг.

Да, безусловно, Гейдельберг действительно был самой выдающейся достопримечательностью немецкой морской авиации. В остальном корабли и их команды особого впечатления не произвели. Немецкий надводный ВМФ страдал теми же болезнями, что и советский — финансирование по остаточному принципу и общее пренебрежение к «второстепенному» роду вооруженных сил, только был в еще более запущенном состоянии. Сказывались страшное поражение от объединенного англо-американского флота у Гельголанда в конце Мировой и общая ошибка выбора доктрины десятилетиям позже. Когда в тридцатых стало очевидно, что война на море по-прежнему вполне актуальна, немцы поставили на подплав. В итоге у них был лучший и самый многочисленный в мире подводный флот. А вот в морской авиации — устаревшие самолеты, явная нехватка зенитных орудий, пилоты, отобранные из тех, от кого отказались в Люфтваффе. Теперь упущения прошлых лет приходилось исправлять аврально и общими усилиями.

В этих условиях поведение руководителей наркомата авиационной промышленности казалось откровенным свинством. Может быть даже вредительством. Кудрявцев с отвращением посмотрел на портфель с документами, где лежал акт о приемке, вызвавший столько шума и сулящий еще немало проблем.

На перроне его уже ждали. Он понял это сразу, когда увидел старшего лейтенанта на платформе, согбенную позу и бегающий взгляд, которым старлей шарил по окнам вагона… Похоже, планы на день придется менять. Жаль. Очень жаль. Тяжело вздохнув, Кудрявцев взял портфель, чемодан с вещами и пошел на выход.

— Здравия желаю, товарищ генерал! — голос лейтенанта звенел, срываясь от волнения. — Прошу проехать со мной. Вас вызывает нарком.

Кудрявцев остановился, как бы раздумывая.

— Нарком, говоришь? Меня, вообще-то говоря, в наркомате ВМФ ждут.

— Товарищ Самойлов сказал, чтобы вы, как появитесь, сразу направлялись к нему.

— Ну, раз Самойлов так сказал…

Генерал хмыкнул.

— Держи чемодан, веди, куда тебе сказано.

Вручив вещи младшему по званию, он отправился по направлению к выходу. Напрягать младших было не в его привычках, но сказались недосып, тяжелый день и скверное настроение.

В наркомате среднего судостроения как обычно царило оживление и непонятная непосвященному чересполосица военно-морских, сухопутных и военно-воздушных мундиров, пиджаков представителей промышленности. Иногда попадались и строгие малиновые околыши представителей госбезопасности. Хотя, если присмотреться, народу в последнее время было больше чем обычно.

Несмотря на протесты сопровождающего, Кудрявцев послал его доложить о своем прибытии, а сам направился в свой кабинет. Интересно, неожиданно подумалось ему, а скучают ли кабинеты без хозяев? Если да, то мой должен чувствовать себя брошенным на произвол судьбы сиротинушкой.

Да, в своем кабинете Кудрявцев мог не появляться целыми месяцами. Ладно, хоть паутины нет, подумал он, глядя на пылинки на книжных полках.

Оставив вещи, он открыл портфель, вынул нужные бумаги, переложив их в отдельную папку, после чего закрыл скрипнувшую дверь на два оборота и направился к архиву. По дороге снова встретился прежний старлей, он что-то пытался объяснить про срочность и необходимость. Кудрявцев просто отмахнулся, пообещав посадить на гаупвахту не в меру инициативного служаку. Развелось тут советчиков, с досадой подумал он, получая в архиве затребованные документы. Надо будет внушение сделать кадровикам. А заодно и непосредственному начальству. Будут артачится, вышлю их куда-нибудь в Норвегию. Пускай подумают, как Шпицберген у империалистов отвоевывать. Это им не в наркомате штаны просиживать.

Ни с того ни с сего вспомнился полковник, ведший морпехов в тот рейд у Нарвика. Вот у кого канцелярские грызуны не забаловали бы.

Не смотря на свой нынешний статус и положение в наркомате, Кудрявцев по-прежнему не любил чиновников. Понимал их необходимость, но все равно не любил. Следует признать, что эта точка зрения в известной степени была обоснованной.

Прошедшая неделя вызывала головную боль не только у командира авианосного флота, но и у его непосредственного начальника, на голову которого свалились все организационные мероприятия по подготовке флотов Нового Мира. Вообще-то, формально Сталин назначил ответственным за подготовку Николая Герасимовича Кузнецова, на которого были завязаны все вопросы организации и снабжения. Но обязанности наркома ВМФ, а вместе с ними дела дальневосточные, Исакова с его Черноморским флотом, Каспийскую флотилию с уделяемым ею невиданным доселе вниманием никто с него не снимал. Поэтому основная нагрузка по сколачиванию флота обеспечения вторжения, а вместе с нею и ответственность ложились на плечи Самойлова. Теперь он тянул на себе взаимодействие наркоматов ВМФ, общение с немцами и авиаторами. При таком грузе ссора его ученика с Поликарповым была совершенно не в масть и не в жилу, отбирая ценное время и суля немалые неприятности.

Сейчас у него в кабинете сидел и ждал ответа Сергей Владимирович Ильюшин. Формально пришедший по вопросу согласования поставок Су-4 флоту, а на деле полномочный и чрезвычайный посол Шахурина с предложением о перемирии.

Поначалу убежденный логикой и документами, предоставленными знаменитым авиаконструктором, Петр Алексеевич даже думал подписать бумаги и дать таки дорогу многострадальному По-1К на палубу. Но затем по старой своей привычке решил узнать мнение подчиненных. Кудрявцев при всей взбалмошности был достаточно здравомыслящ, умен и доселе в бодании с дубом не упражнялся. Наверняка столь резкое неприятие имело под собой основание. Тем более, что наиболее острые возражения относились к предыдущему варианту машины, чьи недостатки, по словам Ильюшина, были давно исправлены.

— Товарищ адмирал, генерал морской авиации Кудрявцев по вашему приказанию прибыл!

Самойлов только покачал головой. Сколько лет он знал этого человека, а Кудрявцев все такой же — при лелеемых усах щеточкой, неизменных круглых очках, быстрый и подвижный как стрелка компаса в магнитной аномалии. Петр Алексеевич вдруг поймал себя на мысли, что не помнит, сколько Кудрявцеву лет.

Подумать только, как бежит время… А ведь мы не просто делаем историю флота, подумал он, мы и есть история флота. Казалось, забытого, брошенного, распроданного и распиленного на металл. Но возрожденного, поднятого руками и нервами энтузиастов-фанатиков. Таких как он, как Кузнецов, Кудрявцев, как Клементьев… Это был длинный путь, но Самойлов помнил каждый его день, каждое падение и каждый шаг вперед.

Кажется, только вчера были рейды к берегам Испании, поездки на Дальний Восток и в Китай, статьи в газетах и специализированных журналах. Борьба за признание своего любимого детища, закончившаяся появлением нового рода войск. А кажется, что ничего не изменилось. И доведись все пройти с самого начала, они пройдут этот путь также плечом к плечу, ступенька за ступенькой.

Да, уверился он, это было правильное решение — вызвать Кудрявцева. Послушаем.

— Заходи. Присаживайся. Рассказывай, какие у тебя проблемы.

— Немцы прибыли. Проблем с размещением и снабжением пока нет. Приступили к совместному обучению на Сетке. В восторге от тренажера. По мелочам Гейдельберг придирается, но в целом все нормально. Рунге начал обучать пикировщиков. Если дело пойдет успешно, устроим кошмар англичанам. Они думают, что мы с горизонта, подставляют корму, а мы их с пикирования, по продольной оси и наоборот.

— Допустили немца к полетам?

Кудрявцев бросил косой взгляд на Ильюшина.

— Можно, — развеял его сомнения Самойлов.

— Он сам допустился, — позволил себе маленькую шутку Кудрявцев. — Медицинские документы куда-то затерялись в дороге, такая неприятность… Да никто ничего и не видел.

— Кому надо — видели. А если он хлопнется в обморок прямо за штурвалом в пикировании?

— Не хлопнется, крепкий мужик, как говорил классик, «гвозди бы делать из этих людей». А если все-таки хлопнется, то у него давно написано завещание. Погибаю без неба и еропланов, невыносимо страдаю от невозможности бить проклятых империалистов до полной и окончательной победы. Прощай, жестокий мир и все такое, намерен покончить с собой на украденном советском чуде техники.

— Лихо, — не смог сдержать удивление Самойлов. Ильюшин только крякнул.

— А как с новым оборудованием?

— Составили заявку, — Кудрявцев достал из папки нужную бумагу. — Вот здесь отдельно по нашим и по учебной флотилии. По немцам дам позже. Гейдельберг думает. Естественно будем уточнять. Пускай снабженцы головы ломают.

— Снабженцы пусть ломают. Ты скажи, зачем свою ломать удумал? Сергею Владимировичу это тоже интересно будет. Хотя его Илы к нам на палубу и не прошли, но тема его интересует по-прежнему.

Кудрявцев обменялся с конструктором рукопожатиями.

— Сергей Владимирович, еще раз, спасибо вам за Илы. Потрясающая машина. Мы с ними взаимодействовали совсем немного. Но впечатления незабываемые. Великолепный штурмовик!

Ильюшин, улыбнувшись, поблагодарил. В наркомате среднего судостроения лесть, мягко говоря, не приветствовалась. Когда речь заходила о самолетах, моряки не стеснялись в выражениях. Потому мнение опытного командира было ему приятно. Тем более оценку другой своей машины, Ил-4, он также очень хорошо знал. Она была, ну скажем так, не идеальной.

— Товарищ генерал-майор, — сказал он официальным тоном, как бы показывая, что пришло время делового разговора. — Хотелось бы прояснить один вопрос… Скажите, а чем вам не нравятся машины товарища Поликарпова? Мы знаем ваше мнение о недоработках, но любые недостатки можно исправить. Тем более немного времени у нас есть.

Лицо Кудрявцева помрачнело прямо на глазах.

— Петр Алексеевич, помните, нам авиаторы документ присылали? С перечнем перспективных машин на этот год.

— Прекрасно помню. Отличная работа. Во многом сыграла роль в выборе Су-4.

— А теперь посмотрите. — Кудрявцев извлек из папки вышеуказанный документ. — Вот он. С листом согласования. И вашей подписью. А вот другой документ. Который мне доставили на «Скорый». С тем самым листом согласования. Вот только допечатали на машинке пару строк. Для Шумилина как ответственного за боевую подготовку пилотов и меня. Теперь встает вопрос. Почему подписанный лист согласования для одного документа, со всеми данными включая дату, оказывается, приложен к другому документу, а именно акту о приемке По-1К, который мы с вами в глаза не видели.

В кабинете повисла звенящая тишина.

— И это не все. Шумилина продавили подписать, угрожая ему последствиями от руководства авиапрома выходящего на самый верх. Причем сам документ и ему не дали толком прочитать. А документ очень интересный. Вот предыдущий отчет об испытаниях По-1. К нему прилагается длинный перечень наших замечаний и предложений. А в акте о приемке говорится про исправление всех замечаний. Но их список, мягко говоря, обрезанный. А если говорить прямо, то выбрано несколько малозначащих пунктов, а остальные пропущены как несущественные.

— Ты уверен, Володя? — Голос Самойлова был сух и строг.

— Все документы здесь. Судить вам, Петр Алексеевич.

— Может…

— Погодите Сергей Владимирович. Мы должны уточнить одну деталь.

Самойлов набрал номер архива.

— Снегов? Будь добр, принеси мне документы с такими-то номерами. Да в курсе, что два забрал Кудрявцев. Мне нужен третий. Да, подожду.

Он положил трубку и посмотрел на собравшихся.

— Может, по чаю?

И видя общее согласие, снова протянул руку к телефону. Звонок его опередил.

— Самойлов. Да слушаю вас. Снегов? Что скажешь хорошего? Как «нет»? Ты точно уверен? Так, понял ни в этот день, ни в другие такого документа к нам не поступало. Хорошо. Благодарю, давай.

Он осмотрел собравшихся.

— Нда, странные дела у вас, Сергей Владимирович творятся. Действительно, документ вроде бы с нашими подписями. А его у нас нет, и мы его не подписывали. А в указанную дату мною подписана совсем другая бумага.

На лице Ильюшина смешались удивление и замешательство.

— Возможно, здесь замешана какая-то ошибка, не думаю, чтобы Николай Николаевич пошел на такого рода махинации. Они ему совершенно не нужны.

Кудрявцев кивнул и заговорил в неожиданной для него манере:

— Я тоже не сомневаюсь в личной честности Николая Николаевича. Как и в том, что один из лучших наших авиаконструкторов. Но вся эта история, особенно в свете последних событий выглядит очень неприятно. Надеюсь, вы теперь с большим пониманием отнесетесь к моему поступку. Хотя не буду скрывать, в определенный момент эмоции взяли верх над разумом.

— Тебе лишь бы шашкой рубится, Саша, — употребил любимое сравнение Самойлов. — Не было бы флота, пошел бы ты в красные кавалеристы. Ох, дел бы наделал. Ты лучше про самолет скажи. Ладно, бумага. Чем самолет не нравится?

— А чему там нравится? Не люблю, когда нас в заблуждение вводят. Например, обещают самолет с двигателем М-89. А в Запорожье по плану ни одного восемьдесят девятого для нас нет. Все пойдут на истребители Таирова и бомбардировщики Сергея Владимировича. А, значит, нам остаются только восемьдесят восьмые. И ни о каких обещанных шестистах километрах в час речи быть не может. Кроме того, обзор из кабины просто убойный. Как такую машину сажать на палубу я не знаю. Да еще «козлит» вдобавок. На суше еще ничего, а уже на Сетке можно без головы остаться. Если такие машины давать мы половину авиагруппы до начала боев потеряем.

— То есть ишак лучше?

Теперь Ильюшин был строг, внимателен и вдумчив. Палубные самолеты были не его вотчиной, но талантливый конструктор понимал проблему с полуслова, оценивая ее как сугубый профессионал.

— Ишак тоже парень веселый, — с готовностью пояснил Кудрявцев. — Но его ручками, ручками до ума доводили. Ночей не спали. И время было. Обзор у него гораздо лучше. Вот нам говорят: скорость. С М-64 ишак пятьсот сорок дает, а По не на полигоне — пятьсот семьдесят с копейками. При этом По-1 тяжелее ишака и на вертикали ишак его сделает. И на горизонтали ишак лучше. В результате единственное достоинство По — скорость. Но по скорости они оба уступают современным машинам. Зато ишак хорош в маневре. У него хоть в чем-то преимущество есть, а у «потного» его нет вообще. Ответственно заявляю, в бою ишак значительно лучше того, что нам предлагают.

Ильюшин выглядел удивленным. Он слышал про то, что модернизм в этом наркомате порою сочетается с дремучим архаизмом, и то, что помимо передовых людей, думающих на перспективу, здесь немало самых настоящих ретроградов. Но такое мнение об ишачке его удивило. Они что, и правда думают на нем в бой идти?

— То есть вы, Александр Владимирович, По-1 брать не хотите и отказываетесь?

— Не только я. Все пилоты не хотят. И немцы тоже. Ладно бы мне одному не нравился. Перетерпел бы. Неудачная машина. Даже первый вариант был лучше. Такое ощущение, что все улучшения сводились к идее испортить машину. Дали бы доводку тем, кто ишак до ума доводил, возможно, взяли бы. А так категорическое нет.

Ильюшин энергично потер лоб. Как конструктор он прекрасно понимал Кудрявцева. Но в данном случае он выступал как представитель авиапромышленности, а это заставляло смотреть на проблему с совершенно иной стороны.

Авиапром был огромной и прожорливой махиной, неустанно пожирающей деньги, ресурсы и человеко-часы. Притом все — самое лучшее, сливки того, что могла предложить объединенными усилиями страна. Только лучшие заводы, самые профессиональные рабочие, станки, купленные за огромные деньги за рубежом, металлы и материалы, за качество которых изготовители отвечали в прямом смысле головой. Наконец, самые умные мозги, с той же мерой ответственности за конечный результат работы. Каждый поставленный на поток самолет был плодом долгой, тяжелой и очень дорогостоящей работы тысяч людей, результатом компромисса и многочисленных согласований. И главное — он был вписан в план, на него были уже запланированы и утверждены будущие траты, производственные мощности, заводы и работы КБ. И зачастую оказывалось, что гораздо проще принять на вооружение неудачную машину, доведя ее до ума в процессе серийного производства, нежели срывать и перекраивать весь план общего авиастроения.

Как конструктор, Ильюшин понимал претензии моряков. Как администратор государственного масштаба, видел, что они могут вызвать сбой в отлаженной работе авиапромышленности. Которая и так работала в авральном режиме, на пределе прочности, а в самом ближайшем будущем должна была превзойти и его, резко сменив номенклатуру продукции и кратно увеличив объемы выпуска.

Он думал, все так же потирая виски широкими ладонями, знакомыми и с золочеными перьями представительских авторучек, и с отполированными бесчисленными прикосновениями рукоятями инструментов. Думал, хотя думать здесь в-общем было уже не о чем. Авианосные силы были слишком малочисленны и потребляли слишком мало самолетов, чтобы промышленность могла позволить себе пойти на риск срыва плана. Следовало лишь наиболее доходчиво и дипломатично донести до них эту простую истину. Так, чтобы Кудрявцев хорошо понял и остановился на краю, к которому подошел опасно близко.

— Товарищи моряки…, - начал он.

— Вопрос не праздный, — Самойлов вставил слово в паузу так ловко, что это выглядело как естественное продолжение разговора. — Сергей Владимирович, давайте я объясню, в чем завязка проблемы. Тут вопрос не столько в самом самолете…

Кудрявцев одним взглядом поблагодарил наставника. Самойлов был совершенно не обязан вмешиваться в разногласия палубников и самолетостроителей. Более того, это вмешательство для него было просто опасно, силы и вес зубров авиастроения, вхожих лично к Сталину в любое время и представителей новорожденных авианосных сил были заведомо неравны. И все же Самойлов тратил время, силы и авторитет, по мере сил выводя ученика, подчиненного и друга из-под удара.

— Видите ли, в чем дело, — продолжал тем временем Самойлов, — в обычных условиях проблему порешали бы в обычном порядке. И я первый укоротил бы… энтузиазм товарища Кудрявцева.

Упомянутый товарищ заерзал на стуле, но сдержался.

— Здесь вопрос в другом. Предположим, (только предположим!), что у нас с англичанами вышла… напряженность.

Ильюшин легким кивком дал понять, что оценил стиль собеседника. Предполагаемое и ожидаемое мероприятие перешло из разряда интересной идеи в стадию конкретного планирования и круг посвященных естественным образом расширился. Конечно, как помощник наркома авиастроения, Сергей Владимирович был осведомлен о грядущей операции. Но печальные события второй половины тридцатых привили советским ответственным руководителям очень высокую культуру молчания. Поэтому Ильюшин не мог не отдать должное иносказанию Самойлова.

— Предположим так же, что эта… напряженность потребовала от нас, как завещал нам великий Вождь и Учитель мирового пролетариата товарищ Ленин, перенести войну на территорию империалистического противника. В этом случае у каждого рода вооруженных сил будет свой враг. На суше, на море и в воздухе. А у авианосцев работа будет очень специфичной.

Ильюшин склонился вперед, сложил пальцы в замок и утвердил на них тяжелый подбородок в предельно сосредоточенном внимании.

— Что такое авианосец? — продолжал меж тем Самойлов. — Это не просто плавучий аэродром. Это еще и очень подвижный аэродром. И в этом принципиальное отличие и особенная сила авианосного корабля. Мы с вами знаем, что успех действий авиации зависит во многом от аэродромной мобильности. А с этим всегда проблемы. Авианосец же может просто сняться с якоря и приплыть в нужное место. Таким образом, имея хорошие авианосцы, мы можем не просто добавить к составу ВМФ еще несколько кораблей. Мы можем сильно разнообразить свои возможности по воздушным операциям, притом как собственно на море, так и против берега.

— Сомнительно, — заметил Ильюшин. — Слишком мало самолетов на ваших кораблях. Счет идет на десятки. Если же случится … хммм… напряженность, то в воздухе будут биться сотни и тысячи машин.

— Так и есть, — не стал спорить Самойлов. — Но эти несметные тысячи будут привязаны к своим площадкам. За ними будут следить шпионы, воздушная разведка и радиолокация. А наши десятки смогут работать как скальпель — при необходимости они исчезнут в одном месте и появятся в другом. Неожиданно для противника.

— И снова сомнительно, — сказал Ильюшин, так же задумчиво морща лоб, — слишком мал театр возможных действий для таких фокусов с исчезновением и появлением.

— Если руки будут расти не из жо… седалища, то получится, — вставил Кудрявцев.

— Кроме того, не забудем еще один нюанс, — продолжал, как ни в чем не бывало Самойлов. — Это перспектива сражения с английским флотом. Он большой. Просто большой. Чтобы его ушатать нам придется совершать чудеса. А чудеса без хороших самолетов не получатся. Вот поэтому нам нужен на палубы не просто хороший самолет. Нам нужен лучший из всего возможного. Если бы у нас было время, вопрос решался бы просто — приняли бы «потного», довели его до кондиции за год-другой, а там уже и на слом пора, впереди реактивная тяга. Лет через десять наши поршни станут анахронизмом. Но в мире напряженно и неспокойно, — Самойлов значительно качнул пальцем, — времени просто нет.

— А какую машину вы бы хотели видеть на палубе своего корабля в перспективе?

Задавая вопрос, Ильюшин ждал чего угодно, вплоть до требования покупки чего-то американского.

— Вы посмотрите, что у вас творится! — горячо заговорил Кудрявцев, — Вы уж извините меня за прямоту — наболело! Пока По-3 готовят к серии, завод загрузят темой По-1К. Чтобы не стоял. Несколько месяцев помучаются с переходом на новую машину. Потом с качеством ее выпуска. А потом запустят в серию По-3 и о нас забудут. Оставив с аварийностью, плохим снабжением запчастями и всеми причитающимися…

— Владимир Александрович, спокойнее, — нейтрально заметил Самойлов. — Это мы уже все описали. По вопросу, что нам хотелось бы иметь. Не только в перспективе. Уже сегодня. У товарища Яковлева есть замечательный самолет Як-5 с двигателем М-82. Машина зверь. Пилоты от нее в восторге. Саркомбайн готов давать самолеты нам прямо сейчас. Но решение тормозится в наркомате из-за возможной передачи завода. А мы не получаем столь необходимые машины.

Ильюшин думал. Моряки вывели конфликт на новый уровень, переведя его из простого спора отпускающей и принимающей стороны в вопрос эффективности и вооруженности ВМФ в предстоящей операции. Такие вопросы выходили за пределы его компетенции, собственно говоря, Ильюшин сомневался, что теперь и нарком авиастроения возьмет на себя смелость единолично решать судьбу палубного поликарповского самолета. Слишком велик риск того, что однажды ответственного за решение призовут в небольшой кабинет в Кремле и спросят, исходя из каких соображений, он в преддверии великих свершений вооружил авианосников картонным мечом.

— Боюсь, мне требуются дополнительные консультации, — осторожно заметил он, наконец. — Я в точности передам ваши соображения товарищу Шахурину.

— Давайте так, — деловито предложил Самойлов. — Вы уточните этот вопрос у наркома. Ехать до наркомата вам минут двадцать максимум. Наркома предупрежу и попрошу, чтобы вас приняли вне очереди. Через три часа у нас совещание в Кремле. Там и поставим все точки над «и». По документу дело десятое, но самолеты нам нужны.

Ильюшин встал.

— Тогда я пойду. Время дорого.

— Всего хорошего, Сергей Владимирович.

— До свиданья, — сказал Ильюшин и уже в дверях, разворачиваясь, неожиданно подмигнул Кудрявцеву. Это так не вязалось со всем его предыдущим поведением, казенным и формальным до зевоты, что генерал-майор застыл, разинув от неожиданности рот. — Я постараюсь, чтобы ваши аргументы звучали как можно… убедительнее.

Когда Ильюшин вышел, Самойлов о чем то думая, перелистнул несколько листов успевшего стать скандальным отчета.

— Так, Володя, ты завтракал?

— Нет. Не успел.

— И не успеешь. Ты точно уверен в своей оценке самолетов?

— Уверен. Возможно ситуация была бы не столь острая, если бы не такое давление и, прямо скажу, проталкивание откровенно неудачной машины на палубу.

— Смотри сюда. Сейчас пойдем стенка на стенку. С одной стороны, правда производственников, которые не хотят ломать свои планы. С другой стороны, правда военных, которые хотят иметь только лучшее. Беда в том, что каждый может ошибиться. Если Яки окажутся не так хороши, и тем более, если наши баталии собьют темп отпуска самолетов промышленностью, тебе конец. Мне тоже. Персональную ответственность возложат на нас двоих. Пока Ильюшин едет в наркомат еще можно все переиграть. Один звонок и производственники сами будут рады все забыть. Ты уверен?

Последнее слово Самойлов отчетливо выделил. Кудрявцев посмотрел прямо ему в глаза, уставшие, покрытые сетью красных прожилок. Пожалуй, только теперь он понял и во всей мере осознал, какую кашу заварил и насколько рискует его наставник, однозначно принимая сторону ученика.

— Так ты уверен? — повторил Самойлов.

— Да. Петр Алексеевич, Як — хорошая машина. А если что, я все возьму на себя.

— Зелен ты еще, Владимир, — устало сказал Самойлов. — Главный спрос будет с меня в любом случае. Ладно, я тебе верю. Хорошо… Собирай все документы по машине и через два часа пятнадцать минут будь у меня. Поедем.

— Петр Алексеевич, едем… туда? — Судя по выражению лица, Кудрявцев ехать явно не стремился.

— Туда, Володя, туда. Расхлебывать будем. Конечно, сразу никакого решения не будет, но если все пойдет хорошо, сможешь подробно расписать проблему тому, кто может ее решить одним словом. А он над ней подумает. Сумеешь там, на верху доказать, что твоя птица лучше, твоя правда. А не сумеешь, на ишаках в бой пойдешь. Если вообще куда-нибудь пойдешь…

— Понял. Разрешите идти?

— Иди, иди. И помни, через два, ага уже двенадцать, как штык у меня и со всеми документами. Иди.