— Кто? — вопрос прозвучал сразу, словно хозяин ожидал визита. Хотя, наверное, и ожидал. Только не их.

— Меня зовут Кошка. Я от Любы.

Не задавая лишних вопросов, хозяин открыл двери.

Подъезд был, что называется, «хорошим». Это означало широкую пологую лестницу с деревянными (конечно, пластик, но под дерево) перилами, большие лестничные площадки, выложенные плиткой, тройные рамы, два лифта, один из них — грузовой. И неизбежные, как смерть и налоги, цветы в кадках. Ничего, в общем, был подъезд. Но без шлагбаума и даже без консьержки, а значит, по определению — не элитный. Дверь, впрочем, была хорошая, мощная, явно не из китайского железа.

Кошка не знала, как разговаривать с неведомым Алексеем, и слегка нервничала по этому поводу. Люба сказала, что он «очень старый». У Леры не было друзей — стариков, и она понятия не имела, как можно общаться, да еще на равных и по имени, с этими выжившими из ума реликтами. Это у Сердца Мира все получалось легко и просто. Она вообще дружила со всеми и любила всех подряд. В результате один близкий друг ткнул ее в бок стамеской, потому что сошел с ума от вируса, который изобрел другой близкий друг. Такая вот сказочка о царстве всеобщей любви.

Алексей жил на втором этаже и двери открыл раньше, чем они успели прикоснуться к пуговке звонка.

— Проходите, — произнес он, — можно не разуваться. У меня несколько не прибрано.

«Квартирка-то слегка подубитая», — отметила Лера, проходя длинной темной прихожей, оклеенной дорогими, но старыми обоями. Двери в зал были чуть приоткрыты, и любопытная девушка разглядела огромный, до высоченного потолка, стеллаж, плотно уставленный книгами, и ветку с ярко-оранжевыми физалисами. Алексей пригласил их на кухню, большую и уютную, несмотря на некоторую запущенность. Новомодных барных стоек, жалюзи и «умных» агрегатов здесь не было. Старую мебель годов этак шестидесятых несколько оживляли номера телефонов, торопливо записанных фломастером прямо на шпоне. Не избежал этой участи и древний холодильник «Атлант», и даже новейший электрический чайник. Чайник был единственным представителем двадцать первого века. Все остальное, даже телефон, похоже, явилось прямиком из старого блокбастера «Москва слезам не верит». Увидев это чудо, Лера изумленно выдохнула — почти то же самое она недавно обозревала в зарытом в землю бункере. Даже диск с номером был.

— ЭТО еще работает? — выдавила она, позабыв правила приличия.

— И неплохо, — заверил ее Алексей. Он оказался сухим, совершенно седым стариком с пергаментной, морщинистой кожей, совершенно выцветшими глазами, но неожиданно подтянутым, с прямой спиной и упрямым, слегка выставленным вперед подбородком. Держался он спокойно, нейтрально, лишь самую малость настороженно. Что было, в общем, понятно.

— Года три назад мне Люба принесла новый аппарат, как вы говорите, «навороченный», с факсом, памятью на двести пятьдесят номеров, автоответчиком, селекторной связью… Так он через два месяца сломался. Я его снял и опять этот вернул. Он у меня с пятьдесят восьмого года, и прекрасно работает. Чаю? Или кофе?

— А можно поесть? — набралась наглости Кошка.

Алексей указал головой на пару «венских» стульев. Кошка, скинув бэг, торопливо плюхнулась на тот, что поближе, и привалилась спиной к холодильнику. Станислав остался подпирать косяк. Хозяин налил ароматного дымящегося чаю в большой бокал и неловкими руками (артрит?) соорудил бутерброд с сыром.

— Шпашыбо! — выдохнула Кошка, вцепляясь в бутерброд зубами и только не урча.

Взглянув на нее более внимательно, Алексей распахнул настежь дверцу холодильника и выгреб оттуда холодную курицу, остатки винегрета, копченую колбасу, а затем вытащил из буфета большую плетеную тарелку с пряниками.

— Вы ангел! — сообщила Кошка, поедая глазами весь натюрморт вместе и каждое блюдо в отдельности.

Алексей занял стул напротив.

— Что с Любой? — спросил он.

Лера едва не подавилась.

— Если бы ничего не случилось, Люба пришла бы сама. Она очень обязательная девушка, — пояснил Алексей, — если что-то обещала — выполнит. Очень редкое качество у молодежи. — И, видя, что гостья молчит, спросил прямо: — Она жива?

— Была, — сглотнула Кошка, — когда мы расставались. Но состояние у нее было не очень.

Старик внимательно слушал ее рассказ, но по его лицу нельзя было догадаться, что он чувствует, что обо всем этом думает, верит ли девушке, и вообще, на каком они свете. Под конец Кошка сбилась на виноватую скороговорку:

— Вот я звонила всем, но сами знаете что творится, так что я позвала нашего общего друга, и он сказал, что будет…

— Ешь, — напомнил Алексей, кивнув на курицу, — ты же голодная. Да-а, Люба. Не убереглась.

— Она сказала, что вы можете что-то знать, — вставила Кошка, — о том, что за хрень случилась в нашей, мать его, колыбели трех революций? Ой, простите, — спохватилась она и даже немного засмущалась своих в пылу брошенных слов. — Простите.

— Ничего, — старик махнул рукой. — Касательного вашего вопроса… Что-то я наверняка знаю. Вопрос в том, окажется ли этого достаточно.

Оба гостя уставились хозяину в рот.

— Это я послал Любу за чемоданом, — произнес Алексей и надолго замолчал. От курьих ножек меж тем остались одни косточки, винегрет исчез еще раньше, а сейчас со скоростью минометных снарядов улетали пряники. Кошка оголодала, как стадо мамонтов во время перехода через ледовую пустыню.

— Откуда вы знали, что этот чемодан существует? — спросила она наконец, вытирая губы салфеткой.

— Еще бы мне не знать, — Алексей пожал плечами, — если я сам его собирал. Я работал с Ильей в его лаборатории.

Кошка поперхнулась чаем.

— Сколько же вам лет? Простите, если я бестактна.

— Ничего. Этот вопрос задают не только женщинам. Девяносто восемь, — ответил Алексей и, видя, как вытянулись лица гостей, невольно улыбнулся: — Столько не живут, да?

— Ну, мы не проживем и полстолька, — подал голос Станислав, — особенно если ваше творение не удастся загнать обратно в пробирку. О чем вы, вообще, думали, когда изобретали такую дрянь? О победе мировой революции?

— Просто о победе, — так же спокойно ответил хозяин, — над немцем. О мировой революции тогда речь уже давно не шла. Вермахт наступал по всем фронтам. Гудериан утюжил Украину. Фон Бок взял Смоленск, румыны прыгали от счастья при виде Одессы. Красная армия отступала… Немцы и финны подошли вплотную к Ленинграду… Вы не представляете, что тогда творилось. Мы жили одним днем и делали что могли. Для фронта.

— Для фронта, — с непередаваемым сарказмом протянул Стас, — можно было сделать кое-что другое. Взять оружие и пойти на передовую.

Хозяин не обиделся.

— Мы бы так и сделали. И я. И Илья. И остальные девять ученых.

— Что же вам помешало?

— Колючая проволока, конвой с собаками и пятьдесят восьмая статья, — перечислил Алексей.

— Вы работали в одном из тех научных центров в лагере? Как Королев? — догадалась Кошка.

— Именно. Только Сергей Павлович ковал ракетный щит державы, а мы — ее биологический меч. И если вы, молодой человек, собираетесь зачитать мне еще один обвинительный приговор, — Алексей стрельнул глазами в Стаса, и тот невольно подался назад, — то это напрасная трата сил. Я все равно не оценю, потому что никакой вины за собой не чувствую.

— А тысячи умерших и десятки тысяч сошедших с ума — это ничего?

— В ту войну мы потеряли двадцать восемь миллионов, — педантично напомнил Алексей.

— Погоди, Стас, — Лера вскинула руку, призывая самозваного телохранителя к порядку, — а что все-таки стало с профессором Никодимовским?

— Сразу после того как было принято решение о закладке биологической мины, Илья исчез. Тогда в сентябре сорок первого, в день сдачи объекта, нас там не было — не допустили. Думаю, что Илью расстреляли.

— За что? Он же выполнил задание!

— Не «за что» а «ради чего», — поправил хозяин. — Ради сохранения тайны, разумеется. Мы все понимали, что если результат будет, то группу, вероятнее всего, уничтожат.

— Но ведь вы могли саботировать работы!?

— Не могли. Немцы прошли полстраны. Мы действительно могли проиграть войну. Во всяком случае, так многие думали. Даже Ворошилов. Он готовился сдать Ленинград… Да что там, даже столицу готовили к эвакуации. Нет, саботировать мы не имели права.

Алексей сидел на своем стуле прямо, не опираясь на спинку, словно проглотил аршин. Голос его не дрожал. Казалось, он вообще не испытывает никаких чувств. Может быть, все стерлось за давностью лет? Или просто дедушка прекрасно владел собой.

— Тогда, может быть, стоило получше прибрать за собой? После того как война закончилась? — все-таки высказался Стас.

— А некому было прибирать. — Алексей пожал плечами. — Группу раскидали по разным лабораториям. Потом кого убрали, кто сам умер. Немцы в город не вошли… НКВД готовил лабораторию к минированию… я полагаю, что заряды могли быть установлены на неизвлекаемость. Схемы минирования, скорее всего, не составлялись, а сами энкавэдешники, которые закладывали мину… Я потом специально узнавал, уже при Горбачеве, когда открыли некоторые архивы — они все погибли. Снаряд попал в автобус, и всех накрыло. Ни один не выжил.

— Туда им и дорога, — пробормотала Кошка.

— Ну, они тоже исполняли свой долг. Как они его понимали, — ответил старик. — А после войны то ли забыли про лабораторию, то ли не смогли разминировать… не знаю я.

— А чемодан?

— Как это ни странно, но у Ильи были друзья. И представьте себе, даже среди офицеров НКВД. Не настолько влиятельные, чтобы его спасти, но… Он был большим ученым и понимал, насколько опасно то, что мы изобрели. Насколько непредсказуемо. Он хотел разработать и вакцину. На всякий случай. И вел записи, которые могли бы пригодиться именно для этого. А некоторые документы мы дублировали. Одни для НКВД, другие для себя. После того как Илья исчез, офицер, курирующий работу лаборатории, получил приказ уничтожить журнал опытов и еще кое-какие бумаги. Они и уничтожили один экземпляр, а дубликаты мы…

— Припрятали, — в задумчивости докончила за него Лера.

— Совершенно верно. Так что о чемодане я знал.

— Почему же вы за столько лет не завершили работу профессора и не разработали эту вашу вакцину? — спросил Станислав. — Вы ведь знали о мине?

— Не смог, — просто ответил Алексей, — таланта не хватило. Илья был гением. Я, к сожалению, всего лишь человек со способностями. Без его записей у меня ничего не получилось. Я молился Богу, в которого не верю, чтобы мина не рванула. А когда это все-таки случилось, попросил Любу… Можно мне, наконец, посмотреть, что вы там нашли? — и в первый раз за весь вечер в голосе Алексея проскользнуло едва уловимое нетерпение.

То, что творили Кошка и Станислав, можно было назвать величайшей бестактностью, ничуть не преувеличивая. Зависнув за спиной хозяина, они водили глазами по старым, пожелтевшим от времени листам толстого журнала в мелкую косую линеечку. Увидев женский профиль, Кошка встрепенулась.

— А дети? У профессора ведь были дети. Вы случайно не знаете, что с ними стало?

— Да-а, дети были… Ага, эту реакцию я помню, но почему-то в моей домашней лаборатории она проходила немного иначе. Я так и не понял, в чем дело… — Старик отвлекся, погрузившись в изучение записей профессора Никодимовского.

— Дети, — напомнила Лера.

— Ах, да — простите. Конечно… У Ильи был сын Александр. И дочка… не помню ее имени. Она умерла в ссылке вместе с матерью. А мальчик был отправлен в детдом — и выжил. Фамилию он получил такую интересную. За характер, я думаю.

— Настырный, — выдохнули хором Кошка и Станислав. Старый ученый вздрогнул и оторвался от записей.

— А вы откуда знаете?

— Знаем, — усмехнулся Стас, — и не только фамилию. Теперь я понимаю, как мой дружок таким оригинальным имечком разжился.

— Вот! — триумфально воскликнула Кошка, так что мужчины вздрогнули. Девушка ткнула пальцем в запись на полях журнала, рядом с очередным профилем. — Здесь написано — Александр!!! Наверное, это что-то про сына. Но… это по-немецки. А я не знаю этого языка.

Алексей спокойно улыбнулся.

— Я знаю. И неплохо. А ты глазастая. Я вот когда листал этот журнал в прошлый раз, записки не заметил.

— Так что в ней!? — потеряла терпение Кошка.

— «Моему сыну Александру, — перевел хозяин. — Если дело мое обернется против моего народа, плюнь мне в глаза…».

— Как будто предвидел, — благоговейно прошептала Кошка.

— Для того чтобы плюнуть в глаза, надо для начала эти глаза видеть, — фыркнул циничный Стас. — А от профессора, поди, и фоток не осталось. Их ведь сжигали, когда отрекались от осужденных.

— Лина не отрекалась, — отозвался Алексей. — Отказалась. Наотрез. Так что фотографии наверняка остались. Хотя бы одна. Маленькая. В медальоне. Я отлично помню эту вещицу, Илья носился с мыслью как-то передать его сыну в детдом под Вологдой. Ни Лины, ни дочери тогда уже не было в живых… Но в чемодан мы этот медальон не клали. Мы его просто не нашли среди Илюшиных вещей. Так что не знаю, где может быть эта штучка.

— Я знаю, — сказал Стас и, выдержав театральную паузу, когда четыре глаза чуть не прожгли в нем четыре дырки, спокойно сообщил: — У Никодима в бумажнике болтается. Мы с ним как-то надергались до поросячьего визга и все никак не могли решить, уже хватит или все-таки за добавкой сбегать. Решили, что чуть-чуть не помешает. Он сам лопатник открыть не мог, меня попросил. Но при чем здесь старый медальон? Вы всерьез считаете, что плевок в глаза профессора именно сейчас так актуален? Ничего важнее типа нет?

Кошка и старый ученый смотрели друг на друга, напрочь игнорируя Станислава, и о чем-то напряженно размышляли. Покивав каким-то своим мыслям, Кошка вытащила мобильник и нашла номер, с которого в прошлый раз Никодим выходил на связь.

«В настоящее время абонент недоступен», — равнодушно выдал телефон.

— Я не выдержу, — объявила Кошка, — помру от любопытства! Может, проскочим?

— А внук Ильи сейчас в Питере? — удивился Алексей.

— Да не просто в Питере, а меньше чем в двух километрах отсюда! — взвыла девушка. — Проскочим, а? Стас?

Бывший армеец попробовал внести в происходящее нотку благоразумия:

— Комендантский час, не забыла? Может, подождем хотя бы до утра? Осталось-то всего часа четыре.

Кошка возмущенно дернулась, но наткнулась на осуждающий взгляд старика и скисла.

— Ну, хорошо. Но только до утра! Ровно в шесть мы выходим. Если телефон не одумается. Но я же не переживу этих четырех часов!!! Мне нужно срочно чем-то заняться…

— И я даже знаю чем, — усмехнулся Стас, — на твоем месте я бы помылся. Несет от тебя, как из помойки. Извини.

Лера смутилась.

— А можно? — она взглянула на хозяина квартиры, но тот нырнул в принесенные записи так глубоко, что в ближайшее время был так же недоступен, как Никодим. Станислав проследил за ее взглядом, помахал растопыренной пятерней перед носом Алексея, но тот лишь досадливо поморщился и ничего не сказал.

— Можно, — разрешил Стас, — только не усни там, а то еще потонешь.

В шесть утра, когда уже полностью рассвело, но сонный «пенсионерский» дом в глубине двора еще и не думал просыпаться, из подъезда вышли трое. Странная это была компания: аккуратный старичок в светлом, уже давно не модном плаще, кряжистый мужичонка, с ног до головы упакованный в «братский» Китай, и отмытая до хруста, но донельзя ободранная девица. Выдвинулись они правильно, высылая вперед разведку в лице мужичка, следя за тылами внимательными глазами оборванки и тщательно оберегая «штаб». Пройти они рассчитывали лишь двадцать метров до машины. Но, едва Станислав завернул за угол, как сонную тишину разбил такой забористый мат, что Кошка смутилась. Причина такого красноречия стала ясна, как только они подошли к «карману». Полтора десятка машин, и в их числе «ведро» Стаса, были изуродованы до полной потери товарного вида: стекла выбиты, колеса порезаны, двери перекошены — смятый бампер на этом фоне казался мелочью. Развлекались, сволочи, не только с размахом, но и «с особым цинизмом» — из разрезанного в лоскуты салона пахло мочой.

— Убью, — невыразительно пообещал Стас.

— Я буду участвовать, — сказала Кошка.

Стас недобро зыркнул на нее, но промолчал.

— Придется пешком. Тут недалеко…

— С ума сошла — недалеко?! По Пулковскому — два километра. Ладно мы, — взорвался Стас, у которого настроение было не просто ниже плинтуса, а стремилось к центру земли, — а дедушка? — Алексей выглядел для своих лет очень неплохо, голова у него варила, дай бог молодому, но вот с ногами было горюшко. — Он будет идти до послезавтра!

— А вы… быстрее никак не можете? — спросила Кошка.

— Увы, — Алексей развел руками.

— Ну, значит пойдем, как можем, — решила Кошка, — лучше медленно идти, чем быстро стоять.

— И мы поплетемся так же, вокруг столба, с ночевкой?

Кошка пожала плечами:

— Скорость эскадры равна скорости самого медленного корабля. Если хочешь, можешь идти вперед. Или назад. В общем, куда хочешь. Я, если что, сама справлюсь. Спасибо и все такое…

Станислав смотрел на нее с все возрастающим изумлением. И с кое-чем еще. И это кое-что было недо-о-брым.

— Справишься? — уточнил он. — С чем угодно?

Кошка кивнула.

— Отлично, — ехидно одобрил Стас и указал рукой за ее спину, — справляйся. Макинтош подержать?

Кошка взглянула в указанном направлении. Из-за угла вывернула компания, навскидку — человек пятнадцать. Все как один в темных свитерах, черных джинсах, высоких ботинках на шнуровке и с короткими стрижками. Кто-то нес обрезок трубы, кто-то тяжелую цепь. У пары руки были заняты бутылками то ли с портвейном, то ли с чем-то более зажигательным. Подчиняясь сигналу лидера, эта небольшая агрессивная стая вломилась в стеклянную витрину и что было сил заработала всеми подручными средствами. Секунды — и огромное стекло с жалобным звоном ссыпалось на асфальт.

— Ты «экклезиаст» читала? — внезапно спросил Стас.

— А при чем тут?..

— Ну, там есть такие мудрые строчки: «Время пить Херши и время делать ноги…». Держи. — Он бросил ей рюкзак. Кошка крякнула, принимая его на усталое плечо, а Станислав подставил закорки.

— Прыгай, дедушка. Да поскорее.

И они рванули крупной рысью, вскоре перейдя на галоп. Мимо мелькали пустые темные витрины, перевернутые урны, два трупа в ободранных кустах. А еще какие-то бочки и тачки, брошенные прямо посреди тротуара. У одной из них передняя дверца была распахнута настежь.

— Проверь, — бросил Стас.

Повинуясь приказу, Кошка сунулась внутрь и вскоре призывно замахала рукой. Тачка была в полном порядке, и бензин был, и даже ключ торчал в гнезде.

Стас прыгнул на сиденье сзади, закинув Алексея вперед себя, словно куль с картошкой.

— Жив, дед?

— Вашими молитвами, — буркнул тот.

— Боженька, ты мой лучший друг, — пропела Кошка, выжимая сцепление.

Дверь Стас захлопнул уже на ходу. И вовремя. Сзади уже отчетливо слышался топот полутора десятков тяжелых ботинок.

Дверца хлопнула, тачка развернулась на пространстве размером с носовой платок и рванула в лучших традициях «Формулы–1». От избытка чувств Станислав запел — заорал во все горло: «Броня крепка и танки наши быстры!..» Это было весьма символично.